Как-то не сходятся концы с концами... Если Бахтин — опальный писатель, обвиненный некогда в контрреволюционной деятельности, отбывший ссылку и в силу этого не публиковавшийся в СССР аж с 1929 года, то почему вдруг все шлюзы открываются, как по мановению волшебной палочки?..
А теперь вновь передадим слово Кожинову. В 1997 году он запоздало упрекнул Страду в нарушении тогдашних договоренностей: «Сочинение не было издано, гонорар не выплачивался и сама рукопись не была возвращена… Эта прискорбная судьба специально написанного для итальянского издательства сочинения Бахтина свидетельствует о тогдашнем полном непонимании в Италии (и вообще в мире) ценности его творчества…» Бахтинская книга о Достоевском была издана в Италии лишь в 1968 году.
Упрек в адрес Страды выглядит вполне справедливым — действительно, несколько месяцев работы автора ушли впустую: ни тебе публикации, ни гонорара... Однако в 2000 году Кожинов, словно забыв об этом упреке, предложил совсем иную версию произошедшего (см. текст его выступления на сайте журнала «Русский переплет»): «Я тогда (в 1961 году — А.К.) познакомился с одним итальянским коммунистом, литературным деятелем, Витторио Страда, и уговорил его написать, что итальянские писатели хотят издать книгу Бахтина. Тогда он на самом деле еще не собирался ее издавать... Но он выполнил мою просьбу».
То есть договор «Эйнауди» с Бахтиным был фиктивным? А для чего понадобилась подобная авантюра?
Из рассказа Кожинова «Русскому переплету» вытекает, что для него целью №1 была публикация книги Бахтина в СССР, а вовсе не за рубежом. И обратился он поначалу в издательство «Советский писатель». Но — вот незадача! — как выяснилось (Кожинов якобы об этом не знал), заправлял всем в «Советском писателе» некто «Лесючевский, который в 30-е годы был консультантом НКВД по литературным делам». Именно из-за него поэт Н. Заболоцкий угодил на пять лет в тюрьму. А поскольку в свое время Лесючевский сотрудничал с ленинградским ОГПУ и знал, что Бахтин проходил по политической статье, то процесс издания книги Бахтина застопорился.
Чтобы сломить сопротивление Лесючевского, Кожинов уговорил подписать письмо в поддержку Бахтина ряд «значимых тогда» деятелей культуры — «начиная с писателя Федина и кончая партийным работником Рюриковым».
Заметим, что и Федин (лауреат Сталинской премии I степени, активный участник кампании против Пастернака), и Рюриков (в 1953–1955 гг. главный редактор «Литературной газеты», а позже сотрудник аппарата ЦК КПСС) входили в партийную группу Правления Союза советских писателей. Которая, в частности, устраивала в 1950-е разносы журналу «Новый мир» и персонально Твардовскому за поэму «Теркин на том свете». А Лесючевский входил в эту же самую партийную группу. Так что Кожинов, с аппаратной точки зрения, действовал очень грамотно: продемонстрировал Лесючевскому, что идею об опубликовании книги Бахтина поддерживают люди из того же лагеря, что и сам Лесючевский.
Но кто такой Кожинов — молодой сотрудник ИМЛИ — для Федина и Рюрикова, этих партийно-литературных «тяжеловесов» сталинской эпохи, вполне укоренившихся и в эпохе хрущевской? Вряд ли эту поднаторевшую в свирепой внутрипартийной борьбе породу людей можно было пронять вдохновенным рассказом о талантливом авторе, томящемся в захолустье из-за политической статьи. Тут опять не сходятся концы с концами...
Тем временем, поняв, что даже рекомендация Федина–Рюрикова не произвела должного эффекта, и дело не сдвинулось с мертвой точки, Кожинов, как он выражается, «предпринял другую акцию». То есть уговорил В. Страду в начале 1961 года официально обратиться к Бахтину с предложением опубликовать его труд в Италии — хотя в реальности Страда не собирался ничего публиковать. Каким-то чудом соответствующие советские инстанции отнеслись к инициативе Страды сочувственно. И начались официальные переговоры через агентство «Международная книга» с итальянским издателем.
Мост
Мы продолжаем рассматривать сюжет об «извлечении Бахтина из забвения», сравнивая рассказы различных «свидетелей» об одном и том же событии — как в фильме «Расёмон».
Начнем с эпизода, касающегося попытки издать книгу Бахтина о Достоевском в Италии. Что говорит об этой попытке исследователь творчества Бахтина И. Попова? И что — В. Кожинов?
Частично их свидетельства совпадают. Конкретно, оба они указывают, что туринское издательство «Эйнауди» в лице своего сотрудника Витторио Страда подписало в 1961 году официальный договор с Бахтиным о публикации его книги. В соответствии с договором, Бахтин в течение нескольких месяцев трудился над «итальянской версией», перерабатывая собственную книгу о Достоевском, изданную в СССР в 1929 году.
На этом совпадения заканчиваются. Добавим, что Попова уточняет: договор был заключен через советское агентство «Международная книга». Кожинов же упоминает «Международную книгу» как-то невнятно. Но, тем не менее, не отрицает факта участия «Международной книги» в этой истории.
А вот дальше в версиях Поповой и Кожинова начинаются существенные расхождения. Но прежде чем приступить к их обсуждению, хотелось бы прокомментировать вышесказанное.
Вам не кажется странной готовность советской стороны «распахнуть окно в мир» перед Бахтиным (а чем еще является официальное подписание договора между Бахтиным и «Эйнауди» через агентство «Международная книга»)? Вопрос ведь не только в том, что Бахтин — фигура «идеологически сомнительная». Но и в том, что Страда — тоже фигура «идеологически сомнительная». Как это могло получиться, что две «сомнительности» вдруг получили режим полного благоприятствования?
Я обещала читателю по возможности не вводить в оборот новые сюжеты — иначе мы так никогда и не сведем их в целостную картину, не соберем пазл. Но без каких-то пояснений, пусть самых кратких, все же не обойтись.
Витторио Страда — итальянский славист, хорошо изучивший русский язык, — начал сотрудничать с издательством «Эйнауди» задолго до 1961 года. Еще в 1955 году он перевел для «Эйнауди» с русского на итальянский повесть В. Некрасова «В родном городе». А в 1956 году — в «атмосфере надежд», возникшей в связи с осуждением «культа личности» Сталина (так сказано в биографии Страда, опубликованной в сборнике «Vittorio» в 2005 году), — вступил в компартию Италии. В том же 1956 году Страда написал несколько статей, посвященных литературе «оттепели», где критически отозвался об официальной советской идеологии — как можно понять по контексту, уже хрущевской, а не сталинской. И продемонстрировал симпатию к тем советским авторам, которые обсуждали необходимость обновления этой идеологии.
Летом 1957 года Страда, прибыв в Москву в рамках Всемирного фестиваля молодежи и студентов, дважды встретился с Б. Пастернаком. Заметим, что Пастернак находился в то время под самым бдительным «присмотром». Дело в том, что в 1957 году итальянский издатель Джанджакомо Фельтринелли (как и Страда, член компартии Италии) заявил, что готов опубликовать в своей стране роман Пастернака «Доктор Живаго». Отметим, что копия рукописи Пастернака попала к нему в обход официальных советских каналов (ряд источников утверждает, что Пастернак передал копию итальянскому журналисту Серджо д’Анджело, который вывез ее и предоставил в распоряжение Фельтринелли еще в 1956 году). После заявления Фельтринелли разразился скандал. И Пастернак направил Фельтринелли телеграмму с требованием остановить издание книги.
Так вот, побывав на находящейся «под присмотром» даче Пастернака в августе 1957 года, Страда получил от него поручение передать Фельтринелли, что телеграмму о запрете на издательство романа принимать во внимание не следует, поскольку он, Пастернак, вынужден был отправить ее под давлением властей; на самом же деле, Пастернак хочет, чтобы роман был издан. Выступив в роли связного (которого почему-то никто не остановил), Страда сообщил Фельтринелли о разрешении Пастернака на издание романа.
Вопреки давлению компартии Италии — на которую, в свою очередь, оказывала давление КПСС — в ноябре 1957-го книга была опубликована в Милане. Фельтринелли стал, таким образом, первым издателем «Доктора Живаго». И был исключен за это из рядов итальянских коммунистов.
А вот Страду (хотя его роль, конечно же, несоизмерима с ролью Фельтринелли) Итальянская компартия (ИКП) почему-то не только не наказала, но, напротив, приложила максимум усилий, чтобы он был принят в аспирантуру МГУ. И его — невзирая на соучастие в пастернаковской истории — приняли! Хотя, как сказано в уже упомянутой биографии Страды, «советское начальство», запомнившее Страду еще по статьям 1956 года (критическим по отношению к официальной советской идеологии), пыталось этому противодействовать.
Но, стало быть, нашлись среди «советского начальства» те, у кого хватило влияния, чтобы преодолеть это противодействие. И выполнить просьбу итальянских коммунистических собратьев, ходатайствовавших за Страду — а надо думать, ходатайствовали не те, кто изгонял из компартии Фельтринелли... По меньшей мере, мы можем зафиксировать, что, вопреки генеральной линии на осуждение действий Пастернака–Фельтринелли, и в недрах КПСС, и в недрах ИКП были группы, оказывавшие поддержку тем, кто отклонился от этой линии.
Однако в 1961 году Страда, не доучившись, был вынужден оставить аспирантуру: его не допустили к защите диссертации, обвинив в ревизионизме и антиленинизме. Следует ли из этого, что верх в конце концов взяли те, кто изначально противодействовал его зачислению? Или причина, по которой Страда был вынужден покинуть аспирантуру, иная?
Как бы то ни было, но и пастернаковская история, и вынужденный отъезд в Италию, казалось бы, должны были осложнить дальнейшее взаимодействие В. Страды с СССР. Но не тут-то было! Вернувшись в Италию, «идеологически сомнительный», с официальной советской точки зрения, Страда вновь начинает сотрудничать с «Эйнауди» и преспокойно ведет официальные переговоры с «идеологически сомнительным», с официальной советской точки зрения, Бахтиным через агентство «Международная книга»...
Кстати, а что такое агентство «Международная книга» (о котором так внятно говорит Попова и так невнятно — Кожинов)? Крупное всесоюзное внешнеторговое объединение, осуществлявшее экспортно-импортные торговые операции с книгами, периодикой, аудио-, а в более позднюю эпоху и видеопродукцией. То есть структура, находившаяся в силу своей внешнеторговой специфики под пристальным контролем советского государства — в частности, спецслужб. Очевидно, что «сама собой», без влиятельной поддержки, идея Страды об издании книги Бахтина в Италии никогда не дошла бы до стадии официальных переговоров.
Означает ли это, что данную идею поддержали в СССР и Италии те же самые группы, что помогли Страде «выйти сухим» из пастернаковской истории и даже поступить в аспирантуру МГУ? Что эти группы взаимодействовали между собой — то есть между ними существовал «мост»?
Означает ли это — с учетом утверждения Кожинова о том, что именно он подкинул Страде данную идею — что Кожинов принадлежал к советской части этого «моста» и действовал «от имени и по поручению»? Или что «мостовики» использовали энергию романтично настроенного молодого литературоведа, направляя ее в своих целях? (О романтизме как литературном течении в связи с фигурой Кожинова нам еще предстоит поговорить отдельно.)
Ясно одно: не Кожинов дал с советской стороны отмашку на официальную подготовку книги Бахтина к изданию на Западе. Такая функция сотруднику ИМЛИ не по плечу. Это сделал кто-то гораздо более влиятельный. Зафиксируем это — и перейдем, наконец, к противоречиям между версией Поповой и версией Кожинова.
Как указывает Попова (см. ее работу «Меннипова сатира» как термин Бахтина»), по договору с «Эйнауди» Бахтин должен был предоставить рукопись своей книги в сентябре 1961 года. Однако в срок он не уложился — «в действительности работа продолжалась в течение всего 1961 года, после чего готовая рукопись была передана в агентство «Международная книга», через которое велись официальные переговоры с итальянским издательством; 5 января 1962 года рукопись поступила в Главлит, а затем была отправлена в Турин».
Таким образом, в течение целого года большому кругу лиц было известно, что книга Бахтина будет издана не в СССР, а в Италии. И нет никаких сведений о том, чтобы кто-то проявлял по этому поводу беспокойство.
В течение того же 1961 года Кожинов, как рассказывает он сам, пытался обсуждать издание книги Бахтина в «Советском писателе», но дело застопорилось из-за Лесючевского, о чем мы говорили в предыдущей статье. Но, опять-таки, нет никаких сведений и о том, чтобы «Международная книга» хоть в какой-то степени увязывала издание книги в Италии с изданием книги в СССР.
А теперь обратимся к версии Кожинова (см. текст его выступления в МГУ на «Пятничном вечере» авторского коллектива журнала «Русский переплет»). В отличие от Поповой, сюжет о передаче рукописи Бахтина за рубеж (который перерастает далее в сюжет о собственной триумфальной победе над Лесючевским) преподнесен Кожиновым как дерзкая авантюра. Якобы в 1962 году Кожинов «пробрался к директору издательского агентства (имеется в виду «Международная книга») и напугал его, сказал, что рукопись Бахтина находится уже в Италии. (Она и правда была в Италии.) Мол, ее там издадут, и будет вторая история с Пастернаком…».
Но чем, собственно говоря, можно было напугать директора? Тем, что какая-то версия рукописи Бахтина передана в Италию в обход «Международной книги»? Кожинов неоднократно упоминал о том, что бахтинскую рукопись доставил в Турин лично Витторио Страда. Если Страда официально уполномочен издательством «Эйнауди» на переговоры с Бахтиным и «Международной книгой», то почему, собственно, он не мог быть передаточным звеном? Предположим, что Страда действовал в обход норм, которых придерживалась «Международная книга»... Зачем ему это? Чтобы спровоцировать международный скандал? А как тогда работать дальше с другими советскими писателями (он ведь отнюдь не только с Бахтиным имел дело)?
А зачем все это Бахтину — человеку осторожному, явно не желающему вляпываться ни в какие «истории», если его книгу и так, без всякого скандала, собираются издать в Италии? Кожинов не понимает, что он, сообщая директору о том, что условия договора с «Международной книгой» нарушены, подводит Бахтина под монастырь?
И, наконец, причем тут Пастернак? Власти всячески противодействовали выходу книги Пастернака за рубежом, и роман «Доктор Живаго» был издан в Италии «контрабандным» способом. Переговоры же о выходе в Италии книги Бахтина носили совершенно официальный характер.
Но дослушаем Кожинова: «Представьте себе, этот высокопоставленный чиновник очень испугался и спросил меня, что же делать. На что я сказал, что книга Бахтина сейчас лежит в издательстве «Советский писатель» без движения... Он тут же вызвал секретаршу, велел перепечатать на бланке».
Дальше, по словам Кожинова, события развивались стремительно: письмо из «Международной книги» срочно полетело в издательство «Советский писатель». Получив письмо, глава издательства Лесючевский немедленно передал рукопись Бахтина в редакцию вместе с рекомендательным письмом Федина–Рюрикова (о нем я рассказывала в прошлой статье). И в марте 1962 года Бахтин приступил к переработке книги уже для издательства «Советский писатель»…
Стоп! Давайте все-таки вернемся к реальности. Объединением «Международная книга» руководили в те годы люди, ничуть не менее многоопытные и матерые, чем тот же Лесючевский. Представить себе, чтобы к директору «Международной книги» запросто зашел с улицы («пробрался») молодой сотрудник ИМЛИ, начал его шантажировать, не имея реальной почвы для шантажа, да еще и добился своей цели… Что за хлестаковщина!
Но тогда должен быть некто, кто помог установить официальный контакт между Страдой и Бахтиным — и одновременно хлопотал о выходе книги Бахтина в СССР, «обрабатывая» Лесючевского… (Вопрос о том, почему итальянское издание в итоге так и не было осуществлено в 1962 году, в чем Кожинов запоздало упрекнул Страду: мол, не осознали итальянцы в то время масштаб русского мыслителя, — явно не сводится к фигуре Бахтина. И вообще, кожиновское заявление о том, что Страда не издал вовремя книгу Бахтина, не вполне корректно. Дело в том, что «Эйнауди» собиралось выпустить собрание сочинений Достоевского. По замыслу, в первый том этого собрания — в качестве развернутого предисловия к нему — должны были войти работы двух авторов: М. Бахтина и Л. Гроссмана. Но по какой-то причине не состоялось все издание, а не только бахтинско-гроссмановское предисловие к нему.)
Зачем Кожинов присваивает себе все лавры «извлекателя Бахтина из забвения»? Чтобы не называть имена своих влиятельных доброжелателей? Но для многих участников описываемых событий — того же Д. Урнова — эти имена (во всяком случае, некоторые из них) вовсе не являлись тайной…
Волшебные помощники
В сказках многих народов мира есть такая категория персонажей — волшебные помощники. Им посвящены целые исследования. Те, кому интересна данная тема, могут ознакомиться, например, с книгой В. Я. Проппа «Исторические корни волшебной сказки». Но и без прочтения научной литературы, в общем-то, понятно, о чем речь — ведь всем нам в детстве рассказывали сказки.
Сказочный герой: Емеля, Иван-дурак или еще кто-нибудь — получает задание: «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Или: «Достань перстень со дня моря-океана». Задание это герою не по силам. И он никогда бы его не выполнил, если бы не волшебный помощник (помощники).
В качестве помощников могут выступать конь, орел, волк, обитатели водной стихии (щука, золотая рыбка, рыба-кит)... Благодаря их волшебной силе герой переносится в иное царство, похищает молодильные яблоки, побивает змея, спасается от погони, достает перстень из морских глубин, разгадывает мудреные загадки и пр.
Помощь герою иногда оказывают антропоморфные существа: Мороз-Трескун, вовремя охлаждающий баню, в которой стоял такой жар, что шанса выбраться из нее живым у героя не было… Вертогор, играючи воздвигающий перед преследователями гору, дабы помочь герою оторваться от погони... Двое из ларца, способные, подобно Джинну из «Волшебной лампы Аладдина», исполнить фактически любое пожелание героя…
Характерной чертой сказок, в которых фигурируют волшебные помощники, является то, что такой помощник достается герою не случайно. Чаще всего он платит герою добром за добро. К примеру, орел помогает герою за то, что тот в прошлом проявил к нему великодушие и отказался пустить в него смертоносную стрелу.
Но у таких сказок есть и другая характерная черта: роль героя в них преимущественно пассивная. Ну не сам же он строит за ночь дворец или летучий корабль! Это делает за него волшебный помощник. Однако лавры — царская дочка и полцарства в придачу — достаются именно герою.
Когда я раз за разом возвращаюсь к вопросу о том, что В. В. Кожинову, молодому сотруднику Института мировой литературы (ИМЛИ), снискавшему славу «извлекателя Бахтина из забвения», на самом деле не по плечу была такая задача, я все время подразумеваю наличие таких вот «волшебных помощников». О которых в силу определенных обстоятельств Кожинов публично говорить не хочет.
В прошлой статье я обещала читателю рассмотреть свидетельство литературоведа Д. М. Урнова. В свое время Урнов, как и Кожинов, работал в ИМЛИ и наблюдал за процессом «извлечения Бахтина из забвения» с достаточно близкого расстояния. Так что данная тема знакома ему не понаслышке. В 2006 году Урнов опубликовал в журнале «Наш современник» (№2) статью «Вадим и Бахтин». К ней мы сейчас и обратимся.
К моменту выхода указанной статьи Вадима Кожинова уже не было в живых — он умер в 2001 году. Но многие другие свидетели и участники событий еще здравствовали. И никто из них не обвинил Урнова в искажении фактов. Стало быть, у нас есть основание отнестись к информации, озвученной Урновым, как к достоверной.
Свою статью Урнов начинает с того, что называет имя, ни разу не произнесенное Кожиновым: «Всемирная слава [Бахтина] создавалась усилиями моих однокорытников, чуть меня постарше. Это Вадим (Кожинов), Сергей (Бочаров) и Генка (Гачев). Прежде всех — Вадим... Все совершалось у нас на глазах. Как тараном пользуясь авторитетом своего тестя, В. В. Ермилова, Вадим пробивал стену бюрократических препон, теснил амбиции влиятельных лиц... А Владимир Владимирович ради дочери слушался его, а заодно патронировал и нам... Под нажимом Вадима Ермилов стал ссылаться на Бахтина в печати, а делал он это умело, демонстративно, добавляя: «как известно, еще Бахтин...».
Итак, у молодой и романтически настроенной группы сотрудников ИМЛИ, взявшихся «извлекать Бахтина из забвения», как выясняется, был «волшебный помощник» — тесть Кожинова В. В. Ермилов. Но кто такой этот Ермилов? Урнов характеризует его весьма нелицеприятно: «свирепый литературный экзекутор», «активный участник литературно-политической бойни 20–30-х годов, которого в наше время иначе как «беспринципной собакой» уже не называли…».
Есть все основания доверять этой оценке Урнова. Но хотелось бы внести одно уточнение. Ермилов — не рядовой участник определенной литературно-политической бойни. Он — всесильный в сталинскую эпоху критик и литературовед, занимавший в 1920-1940-е годы ключевые позиции в литературной среде: был секретарем РАПП (Российской ассоциации пролетарских писателей) и Союза писателей СССР, кроме того, с 1926 по 1950 годы последовательно являлся главным редактором журналов «Молодая гвардия», «Красная новь» и «Литературной газеты». А «прославился» Ермилов, в частности, активным участием в кампании РАПП против Маяковского. После того как Ермилов открыл поток разносной критики в адрес Маяковского, заявив, что фигура главного персонажа его новой пьесы «Баня», бюрократа Победоносикова — «нестерпимо фальшивая», поэт разместил в зрительном зале, где шла «Баня», такой лозунг:
«Сразу
@* @* @* не выпарить
@* @* @* @* @* @* @* @*бюрократов рой.
Не хватит
@* @* @* @*ни бань
@* @* @* @* @* @* и ни мыла вам.
А еще
@* @* @*бюрократам
@* @* @* @* @* @* @* помогает перо
критиков –
@* @* @* @* вроде Ермилова...»
Под давлением РАПП Маяковский был вынужден этот лозунг снять, о чем высказал сожаление в своем предсмертном письме: «Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы доругаться».
Список писателей и поэтов, чья судьба оказалась, мягко скажем, осложнена благодаря Ермилову, — широк. Из наиболее известных имен можно назвать Андрея Платонова…
Оговорив все это, считаю возможным вернуться к вопросу о том, почему откровения Урнова так значимы для нас. А значимы они для нас потому, что Урнов — полноценный член узкого сообщества, сложившегося внутри Сектора теории литературы ИМЛИ. Факты, которые он сообщает, — достоверны. Кожинов был женат на дочери Ермилова? Был. Ермилов участвовал в продвижении Бахтина? Участвовал. И то, и другое легко проверить.
Узкий «круг друзей Бахтина» внутри Сектора теории литературы всегда находился в поле зрения других работников этого сектора, в данный круг не входивших. Но эти работники — М. С. Кургинян, Л. Ф. Киселева — не оставили воспоминаний. Или, точнее, оставили такие воспоминания, на которые трудно ссылаться. М. С. Кургинян подробно рассказывала о происходившем своему сыну, С. Е. Кургиняну. Но это — из сферы устных воспоминаний. Л. Ф. Киселева написала целый роман по этому поводу. Но он, во-первых, не издан (я имела возможность ознакомиться с этим романом потому, что он был передан на хранение семье С. Е. Кургиняна; однако сослаться на данный роман можно, только опубликовав его). А, во-вторых, поскольку речь идет именно о романе, всегда можно сказать, что автор романа использует определенные преувеличения, аллегории и так далее. В такой ситуации возможность сослаться на Урнова, входившего в этот самый «круг друзей Бахтина», дорогого стоит.
Есть еще одна причина, по которой откровения Урнова для нас особо ценны. В цикле статей «Кризис и другие», опубликованном в газете «Завтра» в 2009 году, С. Кургинян достаточно подробно обсудил линию С. Кара-Мурза — В. Кожинов — М. Бахтин — А. Байгушев. Но звено под названием «Байгушев» является отчасти сомнительным. То есть, на самом деле, Байгушев дает ценную и правдивую информацию. Но как только на нее начинаешь ссылаться, все, кто хочет спрятать концы в воду, подымают крик: «Нашли кого слушать — Байгушева!»
Но Урнов — не Байгушев. И никакие крики по поводу того, что историю Бахтина хотят сконструировать на основании свидетельств человека а) не входившего в непосредственное тесное общение с Бахтиным и б) прославившегося сомнительными откровениями по поводу «Русского ордена в КПСС», — здесь не работают. Урнов являлся членом узкого «круга друзей Бахтина» внутри Сектора теории литературы ИМЛИ. Никакими эксцентрическими размышлениями о «Русских орденах» он не оскоромился. Так что — милости просим!
Первое, что вытекает из откровений Урнова, — это наличие «волшебных помощников». А наличие таких помощников, согласитесь, круто меняет дело! Пока что мы рассмотрели одного такого «помощника» — Ермилова. Но уже это позволяет нам внести коррективы в популярную романтическую версию о чудесном «извлечении Бахтина из забвения» и не менее чудесном «вызволении Бахтина из Саранска».
Понятно, почему Кожинов не хотел об этом распространяться. Ведь начнешь распространяться — и что останется от мифа, согласно которому молодые люди, романтичные и идеалистичные, дерзнули осуществить на свой страх и риск гуманную акцию по восстановлению в правах Бахтина, талантливого человека, незаслуженно затираемого Системой? «Вот те на! — скажут тебе. — Так ли гуманна и романтична, спонтанна, идеалистична эта акция, коль скоро осуществляется она под патронажем «свирепого литературного экзекутора», «беспринципной собаки»?» Согласитесь — начни Кожинов упоминать о том, что ему содействовал в продвижении Бахтина такой «волшебный помощник», вся эта история мгновенно утратила бы романтический флер.
А вот если ничего не знать о Ермилове, складывается совсем иная картина: оттепель… в воздухе разлит дух свободы… тоталитарная система со скрипом уступает напору свежих молодых сил, стараниями которых книги неправедно обиженных талантов возвращаются к массовому читателю... Ведь именно такую картинку создали еще в 1960-е и усиленно навязывали нам в годы перестройки мастера информационно-психологической войны!
Но что же имело место в действительности? В действительности продвижением Бахтина занимался некогда могучий (и вполне сохранивший влияние и связи в хрущевскую эпоху) элемент сталинской системы по фамилии Ермилов... Кроме того, в продвижении Бахтина были задействованы некие группы в СССР и Италии (к итальянской группе принадлежали Фельтринелли и Страда), участвовавшие перед этим в антихрущевской игре под названием «Публикация романа «Доктор Живаго» за рубежом и последующая травля Пастернака».
Что стало результатом этой игры? Фактическое обнуление международного авторитета Хрущева, наработанного им за счет разоблачения «культа личности». Так чем являлась данная игра? Ответом осколков «старой», сталинской системы — реформаторам-хрущевцам? Или речь идет не о группе «реакционеров-сталинистов», а о каком-то более сложном образовании, в которое оказалась вписана, в том числе, и часть «реакционеров-сталинистов»?
Возвращаясь к утверждению Урнова о том, что Ермилов «ради дочери слушался его [Кожинова], а заодно патронировал и нам» … Ну что на это можно сказать? Урновские лирические адресации к мотивам, в силу которых многоопытный Ермилов стал опекать Бахтина, не выдерживают критики.
Прежде всего, они недостоверны с психологической точки зрения. Урнов резко преувеличивает готовность Ермилова действовать на политическом поле, руководствуясь отцовской любовью. Ермилов не король Лир. Дочь его, мягко говоря, отнюдь не Корделия. Никакого специального давления на отца («Папа, мой муж помирает по Бахтину, а я помираю по мужу — сделай что-нибудь!») дочь не оказывала. В том числе по той причине, что ее возможности давить на папу были очень ограничены. И уж если бы она и стала их задействовать, то не ради осуществления своих страстей по Бахтину (которых у нее не было). А ради осуществления каких-нибудь других страстей, гораздо более материального характера.
Психологическая неточность Урнова дополняется его же социальной неточностью. Советская эпоха к подобным дочерним манипуляциям не располагала. Дочки были еще те, да и папы тоже. При этом дочки прекрасно понимали, что если папа сделает один неверный шаг, то он лишится кормушки и всего остального — это как минимум.
Но если мы отбрасываем версию «безмерной отцовской любви», то что остается?
Кожинов мог внушить Ермилову, что поддержка Бахтина выгодна по таким-то и таким-то причинам. Ермилов мог осмыслить аргументы Кожинова. И отбросить их — или принять к сведению. Принять их к сведению он мог, только поняв, что для него действительно выгодно поддерживать Бахтина. Это — один из возможных вариантов.
В чем состоит другой? В том, что не Кожинов убедил Ермилова в необходимости продвигать Бахтина, а Ермилов направил на нужный путь Кожинова, руководствуясь все теми же соображениями выгоды, которую можно было извлечь из продвижения Бахтина. Или даже не просто соображениями, а директивами. Ермилов ведь всю жизнь ориентировался на директивы — явные и неявные. Еще раз: никаких других побуждений у Ермилова — такого, каким он был, каким его взрастила Система, — быть не могло.