Куусинен сыграл значительную роль в формировании Программы КПСС 1961 года, принятой XXII съездом — переломным съездом, проголосовавшим за вынос тела Сталина из Мавзолея и за то, что коммунизм в СССР будет построен в ближайшее двадцатилетие. В Программе указывалось, что главная задача этого двадцатилетия — достичь такого уровня жизни советского народа, «который будет выше, чем в любой капиталистической стране». Коммунизм, таким образом, оказался сведен к изобилию благ — прежде всего, материальных (Эрих Фромм, как мы помним, назвал такую странную интерпретацию коммунизма «гуляш-коммунизмом»)...
А теперь о Ф. Бурлацком. В декабре 1963 года Андропов обратился в секретариат ЦК КПСС с просьбой разрешить создание подотдела информации, в который вошли бы работающие в Отделе по соцстранам консультанты, готовящие «наиболее ответственные документы по общим вопросам развития мировой социалистической системы и укрепления ее единства, а также пропагандистские материалы». В январе 1964 года такой подотдел был создан, и его как раз и возглавил Бурлацкий.
В мае 1964 года в группу консультантов Андропова вошел Г. Арбатов. Относительно недавно, в 2008 году, Арбатов поведал в интервью журналу «Русская жизнь» (см. выпуск от 01.02.2008), что до 1964 года он, являясь сотрудником журналов «Коммунист» и «Проблемы мира и социализма», а позже — Института мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР, неофициально консультировал Куусинена. Таким образом, Арбатов, как и Бурлацкий, — «наследство» Куусинена, доставшееся Андропову. В дальнейшем Арбатов возглавил Институт США и Канады.
В числе андроповских консультантов — А. Бовин (который называл свой отдел так: «отдел по навязыванию советского опыта строительства социализма»), Г. Шахназаров (будущий помощник Горбачева), Л. Делюсин и другие персонажи, сыгравшие весьма заметную роль в годы перестройки. А. Бовин вспоминал: «С Андроповым было интересно работать... Его не смущали неожиданные, нетрафаретные ходы мысли».
То, что из «андроповской шинели» вышло много либералов-перестройщиков, очевидно. И вот связь Андропова с «русской темой» уже не столь очевидна, хотя сохранилось множество прямых указаний на эту связь. Мы не будем обсуждать сейчас отношение Андропова к данной теме. Важно, что он прекрасно осознавал ее значение — и активно работал с ней.
Предоставим слово Л. Делюсину. В интервью «Либералы из «андроповской шинели» (см. газету «Совершенно секретно» от 31.03.2011) Делюсин рассказывает, в частности, такой эпизод. В 1964 году хороший знакомый Делюсина — художник Ю. Васильев, делавший декорации к спектаклю Ю. Любимова «Павшие и живые» в Театре на Таганке, — сообщил Делюсину, что этот спектакль закрывают. И попросил его принять Любимова. В то время Делюсин был «фрондирующим коммунистом», а по совместительству — сотрудником ЦК КПСС. Конкретнее — андроповского Отдела по связям с коммунистическими и рабочими партиями соцстран. Васильев привел Любимова к Делюсину домой. На встрече присутствовали также сослуживцы Делюсина Бовин и Арбатов. О чем же шел разговор?
«Главный упрек в адрес Любимова был в том, что он ввел в спектакль много евреев. В текст пьесы. И мы советовали разбавить этот список русскими поэтами, чтобы смягчить этот вопрос... Любимов с нами согласился и включил еще русских поэтов. А потом мы ходили к Андропову… В те годы антиеврейская тема еще была жива. Все руководители нашего государства и партии были настроены против евреев. Мы старались объяснить это Любимову и хоть этим ему помочь... После встречи с Любимовым... я пошел к Андропову и попросил его принять Любимова, которому требуется помощь в связи с закрытием спектакля... В ту пору мы себя очень свободно чувствовали в андроповском отделе. У нас в отделе между референтами, консультантами и руководством сложились откровенные отношения. Мы открыто обсуждали все проблемы и темы. Андропов боялся только одного: чтобы всё, о чем мы говорим внутри отдела, не выносилось нами наружу. Такой страх у него был. И мы, конечно, о наших разговорах с Андроповым нигде не рассказывали».
И далее: «...другой раз я помогал Любимову со спектаклем «Высоцкий»... Его запретило Министерство культуры. Любимов не мог найти общего языка с Сусловым... А я знал Суслова хорошо... И я сказал, что к Суслову обращаться бесполезно, так как он стопроцентный сталинист. И что надо обращаться опять же к Андропову, который к тому времени был уже председателем КГБ... Мы поехали к Капице. Петр Леонидович дал нам вертушку. Любимов позвонил по вертушке Андропову... Андропов разговаривал с ним очень подробно. Это была пятница. И сказал, мол, приходите завтра в Министерство культуры и там всё решат в вашу пользу. Юрий Петрович... спросил: «В субботу? А они будут на работе?»... А у Андропова, как оказалось, во время этого разговора сидел Филипп Денисович Бобков. И он дал команду Бобкову. Бобков на следующий день всех собрал в Министерстве культуры... И там было решено спектакль дать».
Итак, Делюсин, вторя Байгушеву, утверждает, что «в те годы антиеврейская тема была еще жива» (жива со времен Сталина — то есть со времен борьбы с космополитами, «дела врачей» и т. п.) и что «руководители нашего государства и партии были настроены против евреев»... Что консультанты Андропова провели с политически наивным Любимовым соответствующую разъяснительную работу касательно антисемитских взглядов высшего руководства, после чего уломали своего шефа вступиться за гениального режиссера (а далее — по указанию Андропова — за Любимова вступался уже Бобков)... Что со сталинистом (читай — антисемитом) Сусловым найти общего языка было нельзя — то ли дело Андропов...
Вытекает ли из всего вышесказанного, что Андропов был антисталинистом и либералом? Или речь все же идет о какой-то более сложной композиции — композиции, при которой оказался возможным стратегический союз Андропова и Бахтина? А ведь последнего никак не отнесешь к либералам.
Пятьдесят на пятьдесят
Итак, мутация отдельных сегментов Отдела международных связей (ОМС) — ключевой структуры Коминтерна, к которой О.Куусинен, «духовный отец» Ю.Андропова, имел самое непосредственное отношение, безусловно, началась еще при жизни Сталина.
В любой войне — а против СССР и красных смыслов велась одна из самых мощных и изощренных войн в истории человечества — враг пытается внедрить в систему противника элементы, которые будут подтачивать и разлагать эту систему изнутри. Однако мутация системы возникает не только благодаря таким внедрениям, но и под влиянием иных факторов. К примеру, плотное взаимодействие представителей накаленной смысловой системы с представителями враждебной — но тоже обладающей собственными накаленными смыслами — системы оборачивается в ряде случаев переходом в «идеологическую веру» своего противника.
Мы уже обсудили, что в силу специфики ОМС, фактически наделенного разведывательными функциями, представители этого Отдела контактировали с очень широким спектром «сил». И, соответственно, подвергались множественным воздействиям. Со стороны части белоэмигрантов, еще недавно непримиримо враждебных ко всему «красному», но вступивших при Сталине с ОМС в союзнические отношения. Со стороны прямых врагов — фашистов. Со стороны западных либералов, с не меньшей энергией, чем фашисты, противопоставлявших коммунистическим ценностям собственные ценности. И т. д. В результате отдельные представители враждебных систем переходили в «красную веру». Но и те, кто должен был обеспечивать этот переход, в свою очередь, подвергались идеологической обработке, теряли «красную веру», обретали иную веру, перерождались, вставали на путь предательства. Во-первых, иначе просто не могло быть. Процесс перевербовки никогда не является однонаправленным. А во-вторых... Если бы процесс отпадения своих от «красной веры» не шел на порядок быстрее, чем процесс приобщения чужих к «красной вере», СССР не распался бы. А он распался.
Пойдя по следу ОМС, мы обнаружили, что Отдел ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран (сокращенно — Отдел по соцстранам), созданный в 1957 году и возглавлявшийся Андроповым, преемствен ОМС, поскольку появился в результате серии трансформаций этой структуры. Непосредственным руководителем Андропова как главы Отдела по соцстранам стал один из старейших и влиятельнейших коминтерновцев О. Куусинен, занявший в том же 1957 году пост секретаря ЦК КПСС по международным делам. Ряд ключевых консультантов андроповского отдела, сыгравших впоследствии свою роль в годы перестройки (те, кого позже назовут «либералами из «андроповской шинели»): Ф. Бурлацкий, Г. Арбатов — прежде, чем попасть к Андропову, также сотрудничали с Куусиненом. Иными словами, Куусинен плотно опекал деятельность данного отдела.
И не он один. Куусинен символизирует для нас некую группу, сложившуюся в недрах Коминтерна. Какое бы название ни получала после очередной реорганизации структура, изначально называвшаяся ОМС, она неизменно сохраняла в числе своих сотрудников определенное количество старых коминтерновских кадров. Именно эта группа, потерявшая «красную веру», в которую она должна была обращать чужих, и обретшая чужую веру, — выдвинула проект «вхождения СССР в Европу», предполагавший отказ от красных смыслов и красного проекта.
А поскольку эта группа являлась, скажем так, по совместительству еще и держателем многообразных прагматических коминтерновских связей (вспомним хотя бы о сложившейся еще в 1920-е годы разветвленной сети тайных торговых предприятий Коминтерна за рубежом), то замена красного проекта на проект капиталистический была для нее особенно соблазнительна. Ведь кто-то должен стать капиталистом! И этот «кто-то» должен обладать возможностями, в том числе и международными. В связи с этим обращаю внимание читателя на то, что далеко не все прагматические связи были оборваны после официального роспуска Коминтерна в 1943 году. Что эти связи поддерживались и развивались в течение нескольких последующих десятилетий. И что в рамках этих связей обеспечить дрейф в сторону от красных смыслов не составляло особого труда.
В результате перевербовок, прагматизаций, разочарований, очарований, ложных иллюзий на объединение деидеологизированной Европы и иных сходных процессов идеологического, геополитического и экономического мутагенеза сформировался тот самый «мост» между частью советской элиты и весьма влиятельными западными структурами (в том числе, структурами закрытого типа), который мы уже обсуждали ранее, рассматривая странный на первый взгляд сюжет о взаимодействии В. Страды и М. Бахтина.
Напомню, что для начала итальянец В. Страда, который совместно с издателем Д. Фельтринелли содействовал опубликованию на Западе романа Пастернака «Доктор Живаго» (что повлекло за собой хрущевскую кампанию против Пастернака и в итоге больно ударило по международному авторитету Хрущева и СССР), вместо того, чтобы стать в СССР персоной нон грата, был принят в аспирантуру МГУ.
А в 1961 году, уже будучи удаленным не только из аспирантуры, но и из Советского Союза за ревизионизм и антиленинизм, то есть как бы находясь в СССР «на дурном счету», Страда беспрепятственно заключил с М. Бахтиным (который тоже находился в некотором роде «на дурном счету» — его книги не печатались аж с 1929 года!) официальный международный контракт на издание в Италии книги Бахтина о Достоевском.
Добиться этого без содействия определенных (назовем их условно «антихрущевскими») влиятельных групп в СССР и Италии было бы абсолютно невозможно. И попытка В. Кожинова приписать лично себе успех операции по «выведению Бахтина из забвения» выглядит, мягко говоря, неубедительно.
Но вернемся к Андропову. В прошлой статье я привела цитаты из интервью Л. Делюсина (еще одного «либерала из «андроповской шинели»). Делюсин указывает, что при Брежневе вполне жива была запущенная еще Сталиным антиеврейская тема: «Руководители нашего государства и партии были настроены против евреев». А также противопоставляет «стопроцентного сталиниста» Суслова Андропову, человеку широких взглядов.
(Эту широту очень любят подчеркивать и другие бывшие андроповские консультанты из Отдела по соцстранам. Так, Г. Арбатов вспоминает, что коллектив собранных Андроповым консультантов был «одним из самых выдающихся «оазисов» творческой мысли того времени… По ходу работы разгорались дискуссии, они нередко перебрасывались на другие, посторонние, но также всегда важные темы…». По словам Арбатова, такие дискуссии бывали очень плодотворными, ибо Андропов «с самого начала установил (и время от времени повторял) правило: «В этой комнате разговор начистоту, абсолютно открытый, никто своих мнений не скрывает. Другое дело — когда выходишь за дверь, тогда уж веди себя по общепризнанным правилам»… Таким образом, разговоры, ведшиеся в «оазисе творческой мысли» и поощряемые Андроповым, выходили за рамки общепризнанных правил.
Был ли Андропов таким уж однозначным антисталинистом, каким его пытается представить Делюсин?
В своей книге об Андропове известный советский диссидент Р. Медведев пишет, что Андропов был достаточно дистанцирован от Хрущева (вокруг которого сгруппировались антисталинисты) и не входил в круг его близких соратников. В период после снятия Хрущева в октябре 1964 года, когда в общественной и культурной жизни страны практически открыто развернулась «борьба между поднимавшими голову сталинистами и противниками сталинизма», Андропов «сочувствовал последним и сторонникам умеренной демократизации советского общества». Однако, добавляет Медведев, «это сочувствие не переходило в активную поддержку».
Итак, Андропова невозможно отнести к «стопроцентным антисталинистам», ибо он не был близок к Хрущеву и не оказывал активной поддержки противникам сталинизма. Тем не менее, вопрос об «умеренной демократизации страны» он пытался поднять. И это, если верить Ф. Бурлацкому, едва не стоило Андропову карьеры. Бурлацкий вспоминает, что Андропов попросил его написать для Брежнева и Косыгина записку, в которой был бы поставлен «целый ряд вопросов развития и преобразования страны, в том числе и в политической сфере… Я сообразил, что писать такую записку, антисталинскую, не время. Тем не менее, по непонятным мне причинам, Андропов… попросил написать записку, и я написал записку «О развитии советской демократии». В документе была фактически описана парламентская система. «Я предупредил: «Юрий Владимирович, Вы можете не получить поддержки у Брежнева и Косыгина по этим вопросам»… но он доложил эту записку... И получил, как говорили в аппарате, полный отлуп…».
Но давайте все-таки уточним, кого бывшие андроповские консультанты из Отдела по соцстранам (тот же Бурлацкий) зачисляют в сталинисты, а кого в антисталинисты. Каков, с их точки зрения, основной отличительный признак «сталиниста»?
Ф. Бурлацкий, говоря, что «Сталин был предметом подспудной, но очень острой политической борьбы», настаивает на том, что Брежнев, Суслов и многие другие представители высшего руководства страны были в душе сталинистами. И поясняет, что сталинисты — это те, кто придерживался сталинской схемы политического курса. Речь идет о «противопоставлении России и русского пути развития Западу, Европе». Такая схема «импонировала подавляющему большинству кадров… Мы сами с усами. Мы — русские. Мы — славяне. У нас своя история! Мы — первая страна социализма в мире. Мы пробиваем дорогу всему человечеству. И вся Европа, а потом и другие страны пойдут вслед за нами».
Итак, той части советской политической элиты, которой была близка эта схема «особого русского пути развития», противостояла иная часть, к которой принадлежали, в том числе, «молодые консультанты-интеллектуалы» из андроповского Отдела по соцстранам (соответственно, это и есть антисталинисты). Позицию этой части можно охарактеризовать опять-таки словами Бурлацкого: «До сих пор мы считаем себя не частью Европы, а психологически отдельной страной... Это хотел переломить Петр I и многого добился. Но, в сущности, после Октября мы вернулись именно к этому... Советская власть появилась как антизападная власть. Я всегда придерживался такой точки зрения, что тенденция быть западной страной… должна восторжествовать в России. Потому что весь мир повернулся к опыту Западной Европы… Западная политическая система, западная система ценностей... это лучшее из того, что было создано человечеством... Убежден, что мы должны идти путем Запада».
Каково было хотя бы примерное соотношение сторонников «особого русского пути развития» и «западников» в высшем руководстве страны в постхрущевскую эпоху?
Бурлацкий рассказывает, что вскоре после прихода Брежнева к власти Андропов рекомендовал его (Бурлацкого) Брежневу в качестве хорошего «речеписца». И Бурлацкий получил приглашение поучаствовать в подготовке доклада, с которым Брежнев должен был впервые предстать перед общественностью в качестве нового первого секретаря ЦК КПСС. В ходе личного разговора с Брежневым Бурлацкий понял, что «Леонид Ильич относился к Сталину очень хорошо... И хотел в докладе сделать большой пассаж по поводу исторической роли Ленина и исторической роли Сталина». На что Бурлацкий возразил: «Леонид Ильич, если Вы скажете что-нибудь положительное о Сталине, то Вас поддержат пятьдесят процентов партийных кадров и пятьдесят процентов населения страны, а половина будет против»... Андропов занял сходную позицию (в итоге в докладе Брежнева была лишь одна строка о Сталине — говорилось, что накануне, в ходе и после Великой Отечественной войны Сталин руководил страной). И при этом велел Бурлацкому «спрятать в стол» адресованную Брежневу записку о Сталине и преодолении культа личности, «потому что, по меньшей мере, половина представителей руководства страны и, в особенности, партии будет против».
Итак, Бурлацкий утверждает, что соотношение сталинистов и антисталинистов при Брежневе было примерно пятьдесят на пятьдесят. При этом, по определению Бурлацкого, сталинисты — это те, для кого самым главным в личности и политике Сталина были его приверженность представлению об особом пути развития России и противопоставление России (СССР) — Европе. А антисталинисты — те, кто категорически отвергал тезис об особом пути развития России, настаивая на том, что этот путь тупиковый, и что необходимо идти западным путем.
Если следовать такому определению, то Андропов, как и Куусинен, — антисталинисты, ибо хотели сделать возможным вхождение России (СССР) в Европу, пусть даже за счет отсечения от красной империи части ее национальных окраин (между тем, существование целостной красной империи было для Сталина непреложной ценностью).
Но что было делать с «пятьюдесятью процентами» сталинистов — сторонников «особого русского (советского) пути развития»? Точны ли проценты Бурлацкого — сейчас не имеет значения. Число тех, кто хотел этого особого пути, было велико. Соответственно, они являлись серьезнейшим препятствием на пути реализации проекта «вхождения в Европу». И только соблазнив хотя бы часть из них проектом новой Русской империи (или Православной империи, как это называет Байгушев) — самобытной, идущей особым путем, но отбрасывающей при этом б о льшую часть национальных окраин, — можно было рассчитывать на успех. По сути, речь шла о создании «русско-националистического» двойника «западнического» проекта. И проект, и его двойник, будучи прямо противоположными, враждебными друг другу по риторике, служили единой цели — уничтожению красной империи, в том числе путем усекновения ее территории за счет национальных окраин.
Однако этот «русско-националистический двойник» предстояло еще создать. А для его создания необходима была яркая харизматическая фигура, вокруг которой могло бы оформиться ядро будущих реализаторов указанного проекта. И ставка была сделана на Бахтина.
Пазл — 2
Мы уже проделывали однажды работу, которую я предлагаю читателю проделать вновь. А именно — собрать пазл из тех сопряженных с фигурой М.Бахтина (но, возможно, на чей-то взгляд разрозненных) сюжетов, которые были рассмотрены в нескольких последних статьях.
Итак, мы проследили линию преемственности от Коминтерновского Отдела международных связей (ОМС) до Отдела ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран (сокращенно — Отдела по соцстранам), созданного в 1957 году с Андроповым во главе.
Мы зафиксировали, что сложившаяся еще в недрах Коминтерна группа, маркируемая для нас именем Куусинена, в течение многих лет сохраняла позиции в структурах, преемственных ОМС. И, соответственно, последовательно оказывала влияние на все эти структуры — в том числе, на Андроповский Отдел по соцстранам. Постепенно мутируя, данная группа предала красные смыслы и присягнула новому проекту — проекту вхождения России (СССР) в Европу. А, присягнув, начала наносить удары прежде всего по тем, кого увлечь идеей вхождения в Европу было фактически невозможно. То есть по сторонникам «особого пути развития России» (Бурлацкий называет их «сталинистами»).
Что представляли собой эти сторонники к концу 1950-х годов? После ХХ съезда общество было глубоко травмировано обрушившимися на него разоблачениями «сталинского режима». Тем не менее, многие советские граждане, позитивно относившиеся к идее «особого пути», всё еще увязывали «особый путь» с красным проектом. Построение социализма в одной отдельно взятой стране и было для них этим самым «особым путем».
Но в число сторонников «особого пути» входили и те, кто рассматривал красный проект не как особый путь, а как аномальное отклонение России от ее особого пути. Назовем их условно «русско-националистической группой» (или, по Байгушеву, «русской партией»). В каком-то недооформленном виде эта группа существовала и при Сталине. Получить внятное оформление в сталинскую эпоху она не могла. Ибо, повторюсь, для Сталина целостность советской империи была непреложной ценностью. А любой национализм — русский в том числе — угрожал этой целостности, и потому пресекался.
Те, кто провозгласил своей целью вхождение России в Европу, в качестве одной из своих задач поставили как раз оформление «русско-националистической группы». Хрущевская кампания по десталинизации посеяла среди адептов красной веры сомнения и колебания. Это давало шанс на то, чтобы ослабить «красных» сторонников особого пути, перенаправив энергию колеблющихся из «красного» русла — в русло «русско-националистическое».
Помимо программы-минимум — уменьшения числа адептов красной веры за счет перетягивания части «красных» на свою орбиту — «русско-националистическая группа», по замыслу ее «оформителей», должна была выполнить и программу-максимум. Которая состояла в том, чтобы под видом создания великой русской империи, освободившейся от ига «проклятого марксизма», но сравнимой по мощи и величию с красной империей (как мнилось «русской партии»), осуществить первый этап совершенно другого проекта. Этот этап заключался в отбрасывании большей части национальных окраин СССР — во имя вхождения в таком «облегченном» состоянии в Европу. Таким образом, роль «русско-националистической группы» заключалась в том, чтобы «таскать каштаны из огня» для ненавистных ей «западников».
На какое смысловое поле ориентировалась обсуждаемая нами группа (ведь, чтобы выполнить хотя бы программу-минимум, ей необходимо было быть притягательной, а без сопричастности смысловому полю это попросту невозможно)? Безусловно, на почвенническое.
Напряженный историософский спор о пути и предназначении России начался между почвенничеством и западничеством задолго до возникновения СССР. Почвенничество, сформировавшееся в 60-е годы XIX века, прочно связано с именем Ф. М. Достоевского. В частности, с его публицистическими работами, в которых он призывал вернуться к « своей почве» — то есть к народным, национальным началам. К русским началам.
Если мы откроем посвященную почвенничеству статью в «Большой советской энциклопедии», то прочтем, что почвенники «отвергали революционные, социалистические идеи и материализм, противопоставляя им христианские идеалы», что они принимали в целом «европейскую культуру», однако одновременно «обличали «гнилой Запад» — его буржуазность и бездуховность». И что основные авторы, в сочинениях которых проявились черты почвенничества, это Н. Я. Данилевский и уже упомянутый Ф. М. Достоевский (тут, прежде всего, имеется в виду его «Дневник писателя»).
Для того, чтобы крупный идеологический проект (а создание «русско-националистической группы», призванной реализовать описанные выше цели, — это крупный проект) не оказался мертворожденным, необходима харизматическая фигура, которая, притянув к себе сторонников, «энергетизирует» проект, вдохнет в него жизнь.
Но нет ли какой-то неувязки в нашем утверждении, что своеобразным «собирателем энергии» под «русско-националистический проект» стал Бахтин? Говоря о почвенничестве применительно к ХХ веку, невольно вспоминаешь В. Белова, В. Распутина и других писателей-деревенщиков. Но что общего между Бахтиным и этими писателями?
Бахтин и почвенничество... Несколько важнейших лет своей жизни Бахтин провел в Ленинграде — городе Петра Великого, прорубившего «окно в Европу». Бахтин был проникнут духом Петербурга, распахнут навстречу большой европейской культуре и, как представляется, не заморачивался на ключевой для почвенников теме самобытности России.
С другой стороны, Бахтин и Достоевский (главный идеолог почвенничества)... Связь между Бахтиным и Достоевским очевидна — творчеству этого автора Бахтин посвятил большое талантливое исследование. Достоевский — один из самых «петербургских» писателей России. Он, как и Бахтин, не был замкнут на «посконно русское»...
Петербургские знакомые Бахтина, как и он, не принявшие Октябрь 1917-го, «не освященные Октябрем», но, в отличие от него, отправившиеся в эмиграцию... Мало приметный, но фактически не прерывающийся, несмотря на жесткость эпохи, диалог между уехавшими и оставшимися...
К чему весь этот ассоциативный ряд? К тому, что писатели-деревенщики и иже с ними — лишь «навершие», видимая, а точнее, публично предъявляемая часть того двусмысленного проекта, о котором идет речь. (Оговорю, что само по себе тяготение тех или иных советских деятелей культуры или рядовых граждан СССР к «русской теме», конечно, не означает, что все они были посвящены в зловещие планы некоей элитной группы и сознательно участвовали в претворении этих планов в жизнь).
Важно понимать, что «русская тема» гораздо шире и сложнее, чем ее видимое воплощение — все эти «деревенщики», а также «русские клубы» и «общества охраны памятников», размножившиеся уже позже, в брежневскую эпоху. «Русская тема» адресует нас не только к православию, реставрируемым иконам и фрескам, фольклору, народным традициям, деревенскому быту и пр. В ней постоянно присутствует и европейский обертон — не в последнюю очередь связанный с белоэмигрантами, изначально, в силу образования и воспитания, приобщенными к европейской культуре, а затем и обосновавшимися на Западе.
Что это за «обертон»?
Зададимся для начала вопросом: кто придумал (и реализовал) изощренную схему, в соответствии с которой описанный Байгушевым проект «Православная империя» оказался «двойником» проекта «Вхождение России (СССР) в Европу», — «двойником», реализующим не свои собственные цели, а цели последнего? Только ли советские выходцы из коминтерновской среды, имевшие разветвленные связи на Западе и взалкавшие капиталистического рая?
Безусловно, к этому были причастны и западные элитные группы, связанные с упомянутыми «выходцами» прочными долговременными связями. Мы уже не раз обсуждали этот «мост». «По ту сторону моста» работали очень разные группы — и такие, кто имел вполне респектабельное и абсолютно западное обличье. И такие, кто представал от лица Запада в обличье «русско-националистическом», и потому легко наладил дружественный диалог с «русско-националистической группой» в СССР.
В русско-националистическом обличье часто выступали белоэмигранты и их потомки, публично заявлявшие о своих реваншистских намерениях. Такие заявления воспринимались «русской партией» как нечто естественное: естественно, когда «белый», вынужденный покинуть свою страну, потому что он потерпел поражение от «красных», мечтает о возвращении на Родину и о том, чтобы его Родина перестала быть «красной». Вспомним хотя бы Константина Мельника — того самого, который выдвинул тезис о том, что в коммунизме ничего невозможно понять (а следовательно, невозможно с ним эффективно бороться), если рассматривать его только как идеологию, в то время как он является новой религией. Мельник говорил о себе: «Желая свержения коммунизма, я служил России». Иными словами, он боролся с красным проектом во имя реставрации — восстановления России в ее дореволюционном величии. Отдельный вопрос — что подразумевали, говоря о реставрации, те или иные представители белоэмигрантских кругов? Восстановление монархии? Возвращение своих утраченных владений?
Но если мы присмотримся внимательно к кругу тех, кого Мельник считал своими ближайшими соратниками по борьбе с коммунизмом (я достаточно подробно описывала этот круг в одной из статей), то обнаружим, что за зарубежным «русско-националистическим фасадом», олицетверяемым Мельником, скрывается весьма своеобразная компания, как-то мало вяжущаяся с «русской темой».
Здесь и правый французский философ и социолог Раймон Арон, который выпестовал не одно поколение аналитиков и политиков, посвятивших свою жизнь уничтожению коммунизма и СССР (об Ароне с огромным пиететом отзывался его ученик Генри Киссинджер)...