Кроме того, никогда Ермилов, даже осознав выгодность для него проекта «Бахтин», не стал бы действовать в одиночку. Ну, так он и не действовал в одиночку!
Итак, «волшебным помощником» молодых романтиков из Сектора теории литературы ИМЛИ, взявшихся вызволять Бахтина из безвестности, был В. В. Ермилов. То есть очень влиятельный в сталинскую эпоху литературовед и критик, снискавший дурную славу человека, сломавшего не одну писательскую судьбу.
На первый взгляд, странный альянс. Казалось бы, романтически настроенная молодежь должна — в соответствии с духом времени (как-никак «оттепель» на дворе!) и в силу присущего молодости максимализма — за версту обходить «активного участника литературно-политической бойни 20–30-х годов», «беспринципную собаку»! Д. М. Урнов оправдывает данный альянс следующим образом: Ермилов был так добр к молодому поколению сотрудников сектора теории литературы (в том числе, и лично к Урнову), что эта доброта заставила молодежь «пересмотреть его [Ермилова] репутацию свирепого литературного экзекутора»…
Но ведь доброе отношение Ермилова распространялось отнюдь не на всякого молодого сотрудника сектора литературы! Значит, у Кожинова и его товарищей был какой-то отличительный признак, благодаря которому Ермилов испытывал особое расположение к этой группе. Что же это за отличительный признак? Слово Урнову:
«Прежде чем поддержать затеянную зятем пробахтинскую кампанию, Ермилов отстоял написанную тем же зятем с дружиной трехтомную «Теорию литературы»... (То есть проект «Бахтин» — это уже не первое взаимодействие Ермилова с кожиновской группой?)
В действительности в написании упомянутого трехтомника принимали участие не только ермиловский «зять с дружиной», но и люди, к «дружине» никакого отношения не имевшие: Е. М. Мелетинский, М. С. Кургинян и другие. Вообще, ИМЛИ в целом и сектор теории литературы в частности были по составу очень неоднородными. Как пишет Урнов, здесь была представлена вся «шкала» — от ортодоксов до диссидентов... Но продолжим.
«Со временем трехтомник признали за новое слово, «Теория» стала опознавательным знаком ИМЛИ, … а поначалу, с первого тома, в зародыше, ту же «Теорию» хотели похоронить и, пожалуй, похоронили бы, если бы не Ермилов…»
Как утверждает Урнов, атака на «Теорию» (якобы в ней содержалось «нечто немарксистское, да еще к тому же и антипартийное») была только предлогом. «На самом же деле вели подкоп и воевали против Якова (Я. Е. Эльсберг), еще одно историческое лицо с мрачной репутацией. А Яков Ефимович являлся вдохновителем «Теории»: олицетворение едва отошедшего сталинского прошлого, он сумел зажить новой жизнью, сплотив молодых и подвигнув их на новое слово... Прошлое у дяди было темнее темного, были люди, ненавидевшие его, были готовые предъявить ему счет за погубленные жизни…»
Ну, вот — названо еще одно имя: Яков Ефимович Эльсберг — сплотивший в секторе теории литературы недавних выпускников МГУ, будущих «извлекателей Бахтина из забвения»: В. Кожинова, С. Бочарова, Г. Гачева и других.
Короткая справка. Яков Ефимович Эльсберг — как и Ермилов, влиятельный литературовед и критик сталинской эпохи. Человек, скажем так, очень непростой судьбы. Родился в 1901 году в Одессе в состоятельной семье. Недоучка: в 1917–1919 гг. окончил два курса историко-филологического факультета МГУ. Писать начал рано, в 17 лет. Написанная им в 1920 году работа «Неонародничество русской литературы» получила одобрительный отзыв Луначарского. Неплохое начало, но... Как указывает в своей автобиографии сам Эльсберг, в 1922 году он «совершил растрату в издательстве «Круг», был в административном порядке выслан на Ленские прииски, где работал зам. редактора местной газеты. В 1926 году вернулся в Москву» — и с этого времени стал «профессиональным литератором».
Писатель Всеволод Иванов, который в 1922 году являлся членом правления издательства «Круг», свидетельствовал уже в 1960-е: «Эльсберг украл около 30 тыс. рублей золотом. Его предали суду, и он был осужден».
Существует версия, согласно которой Эльсберг уже во время этого ареста согласился сотрудничать с органами. В частности, ее придерживается не кто-нибудь, а Кожинов (см. журнал «Диалог. Карнавал. Хронотоп», №2, 1994 год): «…Эльсберг с давних времен был завербован ГПУ, НКВД и т. д. — по-видимому, еще тогда, когда он сам арестовывался; он ведь даже издал в 1920-х годах книжку «Во внутренней тюрьме ГПУ. (Наблюдения арестованного)» — а это, конечно, само по себе «подозрительно». (Упомянутая Кожиновым «книжка» была издана в 1924 году, то есть до освобождения Эльсберга).
Таким образом, мы вновь сталкиваемся с тем, что «романтическая молодежь» — Кожинов сотоварищи — с удивительной, не свойственной шестидесятникам философичностью относились к «мрачной репутации» своих наставников (сначала Эльсберга, а впоследствии — Ермилова).
Но вернемся к биографии Эльсберга. Во второй половине 1920-х он, несмотря на судимость, сумел занять достаточно респектабельные позиции. Например, активно сотрудничал с РАППовским журналом «На литературном посту». (Ермилов в 1928–1932 гг. был секретарем РАПП. Так что их тесное знакомство началось задолго до рассматриваемой нами истории). А в 1930 году вышла книга Эльсберга о Герцене.
Однако в 1936 году — после того как Л. Б. Каменев был осужден по делу «Троцкистско-зиновьевского объединенного центра» — перед Эльсбергом вновь замаячила перспектива ареста, на сей раз по политической статье. Дело в том, что в бытность Каменева директором ИМЛИ (эту должность Каменев занимал в 1932–1934 гг.) Эльсберг некоторое время работал его личным секретарем. Так что по поводу того, когда именно он начал сотрудничать с органами, есть и вторая версия: пошел на сотрудничество в 1936 году, дабы его не записали в «троцкисты».
В мою задачу не входит подробно описывать все повороты эльсберговской судьбы. Отмечу лишь, что ему, как и Ермилову, приписывают решающую роль в аресте многих деятелей науки и культуры: писателя И. Э. Бабеля, историка Е. Л. Штейнберга, литературоведов С. А. Макашина и Л. Е. Пинского…
Кожинов пишет: «Леонид Ефимович [Пинский] еще во время следствия по его «делу» понял, что его «заложил» Эльсберг.... Разумеется, Леонид Ефимович отнюдь не «оправдывал» Эльсберга. Но, например, совершенно спокойно воспринимал тот факт, что я, а также Сергей Бочаров и Георгий Гачев (Леонид Ефимович их высоко ценил, и они приходили в его дом) были сотрудниками Сектора теории ИМЛИ, где заведующим до своего разоблачения — кажется, это произошло в 1961 году — являлся Эльсберг».
О каком разоблачении идет речь?
Начнем с того, что Кожинов называет неточную дату — официальное разоблачение Эльсберга состоялось в феврале 1962 года. А описываемая Урновым атака на трехтомную «Теорию литературы», которую он расценивает как «подкоп под Эльсберга», в действительности являлась одним из этапов большой войны. Развязанной отнюдь не только против Эльсберга — что прекрасно понимал Ермилов.
Завершившийся в октябре 1961 года XXII съезд КПСС открыл, как мы помним, второй этап так называемой десталинизации (первый этап был запущен в феврале 1956 года XX съездом КПСС). Тело Сталина вынесли из Мавзолея и перезахоронили у Кремлевской стены. Началось массовое переименование городов, улиц, заводов, парков, стадионов и прочих объектов, носящих имя Сталина, демонтаж памятников Сталину и пр. С новой силой развернулась и борьба за выявление и наказание лиц, причастных к репрессиям — в том числе, в писательской и научной среде.
Собственно говоря, процесс этот начался еще до XXII съезда. Весной 1960 года в партком Союза писателей и в секцию критики и литературоведения Московской писательской организации поступили письменные заявления вышеупомянутых С. А. Макашина, Л. Е. Пинского и Е. Л. Штейнберга, в которых они фактически объявили Эльсберга виновником их ареста. Пинский, в частности, сообщил: «Превратно излагая содержание многих бесед с ним на литературные темы, Эльсберг охарактеризовал мои убеждения и высказывания в духе, желательном для органов, которыми руководил тогда Л. Берия. Лишь на основе этих показаний, повторенных Эльсбергом и на суде, я был осужден — недаром в приговоре по моему делу в качестве свидетеля обвинения назван только Эльсберг».
27 февраля 1962 года персональное дело Эльсберга было рассмотрено на закрытом заседании Президиума правления Московского отделения Союза писателей РСФСР. Большинство проголосовало за его исключение из Союза писателей. Но на этом разоблачения застопорились.
Градус недовольства «прогрессивных сил» таким развитием событий хорошо передает переправленное за рубеж и опубликованное в июне 1963 года в парижском журнале «Социалистический вестник» анонимное письмо «Доносчики и предатели среди советских писателей и ученых» (как выяснилось позже, его автором являлся Ю. Г. Оксман, репрессированный в 1930-е годы литературовед, который в конце 1950-х поступил на работу опять-таки в ИМЛИ, в отдел русской литературы). В письме, в частности, говорилось:
«После разоблачения Якова Эльсберга литературная и научная общественность рассчитывала, что будут дезавуированы и исключены из Союза писателей и другие разоблаченные после XXII съезда клеветники, виновники гибели в 1937–1952 гг. сотен советских поэтов, прозаиков, ученых. Однако эти надежды не оправдались. По прямому распоряжению Ф. Козлова (секретарь ЦК КПСС) и его помощника Дмитрия Поликарпова, заведующего Отделом литературы и искусства при ЦК, были прекращены все «дела», даже самых общеизвестных предателей, клеветников и палачей».
В числе «сталинистов-реакционеров», сохранивших свои посты при Хрущеве, автор документа упомянул уже известного нам Н. В. Лесючевского, директора издательства «Советский писатель» (которого Кожинов якобы «заставил» путем хитроумной комбинации опубликовать книгу Бахтина о Достоевском); В. В. Ермилова (автор назвал его «основным свидетелем обвинений в троцкизме своих товарищей по РАПП — Авербаха, Киршона, Селивановского, Макарьева»); профессора Р. М. Самарина (который «вместе с Ермиловым подвизается на руководящих ролях в ИМЛИ и в Московском университете») и других.
«Для того чтобы лучше понять, почему оказались под защитой высших партийных чиновников, вопреки директивам Хрущева, самые отвратительные гангстеры-сталинисты, следует указать, что заведующий Отделом литературы и искусства ЦК КПСС Д. А. Поликарпов является <…> одним из вдохновителей и организаторов послевоенного антисемитского правительственного курса в области литературы и науки. По инициативе Поликарпова была начата в 1958 году травля Бориса Пастернака…»
Стоп! Давайте соберем воедино всю рассмотренную нами в данной статье информацию.
Итак, Урнов сообщает нам, что Ермилов, активно включившийся в «пробахтинскую кампанию» Кожинова и его соратников, пришел на помощь данной группе уже не в первый раз. Ранее он выиграл битву с «прогрессивными силами», отстояв инициированную Эльсбергом и написанную при участии кожиновской группы трехтомную «Теорию литературы». Вот как описывает эту битву Урнов: «Прогрессивные силы решили было дать младотеоретикам во главе со старым Яковом острастку, но тут Ермилов закатал рукава и <…> тряхнул стариной, демонстрируя, что значит бить, именно бить наповал в полемике, вроде бокса без перчаток, как в оны годы бывало, чего, понятно, нынешние мастера закулисной склоки уже просто не умели». Так что благодаря Ермилову «прогрессивно мыслящие» потерпели полное фиаско: «Как бывает в подворотне, малыши привели большого дядю, а тот, хотя был ростом мал, оказался силен и защитил их от хулиганов с чужого двора».
Зафиксируем, что «большой дядя» ввязался в драку не из особой любви к зятю и остальным «малышам». И даже не ради своего старого приятеля Эльсберга. Ибо не против Эльсберга лично, а против целой группы «сталинистов-реакционеров» — в том числе, Ермилова, Лесючевского, профессора Самарина — начали кампанию «прогрессивно мыслящие» шестидесятники. (О профессоре Самарине — кстати сказать, учителе Урнова — нам предстоит поговорить особо. Поскольку в свое время он, не дав горячим головам присвоить Бахтину докторскую степень за диссертацию по Рабле, как выясняется, Бахтина этим спас... Во всяком случае так, по словам Урнова, расценивал поступок Самарина сам Бахтин... Но это, повторяю, тема отдельного разговора.) Таким образом, Ермилов старался не ради «молодой группы Кожинова», а ради собственной «старой группы» и себя лично.
Зафиксируем также, что Д. А. Поликарпов, способствовавший тому, чтобы «сталинисты-реакционеры», атакуемые «прогрессивными силами», сохранили свои позиции во властной системе, — это тот самый Поликарпов, по инициативе которого была начата травля Пастернака. Травля, нанесшая в конце концов непоправимый ущерб репутации Хрущева…
Зафиксируем, наконец, что Эльсберг, «осколок сталинского прошлого», пестуя не отягченную этим прошлым молодежь, безусловно, закладывал какой-то «мост в будущее». Какой? Что сближает кожиновскую группу с Эльсбергом — и одновременно с Бахтиным?
Романтики реакции
Давайте попробуем разобраться, что сближало кожиновскую группу с Эльсбергом — и одновременно с Бахтиным? А за подсказкой вновь обратимся к Д. М. Урнову.
Анализируя войну, развязанную «прогрессивными силами» против трехтомной «Теории литературы» (а на деле против Я. Е. Эльсберга и «сталинистов-реакционеров»), Урнов пишет: «Где был прогресс и где консерватизм в схватке вокруг «Теории»? Застарелую псевдомарксистскую догматику прогрессисты защищали от подновленного шеллингианства молодых романтиков реакции…»
Итак, одна из воюющих сторон — прогрессисты (они же шестидесятники, они же «люди оттепели»), защищающие «застарелую псевдомарксистскую догматику».
А другая сторона — молодые романтики реакции. Так назвал Кожинова и его соратников «один передовой поэт, не знавший, видимо, что романтизм и есть реакция, которая к тому же могла оказаться и революционной…»
Группу, принявшую участие в «извлечении Бахтина из забвения», обычно характеризуют, как молодых романтиков. Так что Урнов вносит весьма существенное уточнение: не просто молодые романтики, а молодые романтики реакции, выступающие под знаменами «обновленного шеллингианства». Вот их-то и «вел к победе разные виды видавший Яков» (Я. Е. Эльсберг).
К чему адресует нас Урнов, поднимая тему «реакции»?
И Эльсберг, и Ермилов («волшебные помощники» Кожинова), безусловно, могут быть отнесены к реакции — когорте «непотопляемых сталинистов», не только сохранивших позиции при Хрущеве, но и добившихся, в конце концов, его низвержения. А в дальнейшем, при Брежневе, укрепивших свое место во властной системе. (Я имею в виду не лично Эльсберга и Ермилова, пожилых людей, никаких высоких постов лично не получивших, но тенденцию по отношению к когорте в целом).
Но ведь Урнов явно имеет в виду нечто большее, чем просто указание на преемственность между этими «сталинистами-реакционерами» и кожиновской компанией. Я даже не об «обновленном шеллингианстве» говорю (эту нить, тянущуюся к Бахтину, мы оставим на потом). Урнов подчеркивает, что в схватке вокруг «Теории литературы» прогресс и консерватизм поменялись местами.
Кто должен был занимать по отношению к марксистско-ленинской идеологии (которую Урнов называет «застарелой псевдомарксистской идеологией») охранительную, консервативную позицию? То есть — переводя слова Урнова с его специфической «фени» на нормальный язык — отстаивать эту идеологию? Притом, что состоятельность этой идеологии гарантировала устойчивость и нормальное развитие СССР, а ее несостоятельность (обеспечиваемая, с одной стороны, псевдоортодоксией, а с другой стороны, различного рода оголтелыми поношениями) гарантировала неустойчивость СССР, его деградацию и развал. Так кто же осуществлял эту функцию по отношению к тому, что Урнов называет «застарелой псевдомарксистской идеологией», и что на самом деле являлось системообразующим смыслом?
То-то и дело, что практически никто.
Прогрессисты-шестидесятники (будущие перестройщики) нанесли огромную травму сознанию советских людей, уничтожив образы Отца (Сталина) и Матери (страны). Ударяя по Сталину, они били и по коммунистической идее, то есть системообразующему смыслу. В такой ситуации этот смысл (он же красная идеология), казалось бы, должны были отстаивать «сталинисты-реакционеры» и преемственная им молодежь.
Но не тут-то было! Какие-то попытки защитить системообразующий смысл предпринимал в 1960-е годы «Новый мир». Но это были попытки не системные, не стратегические и очень сильно травмированные банальной хрущевщиной. Вот как это описывает В. Н. Турбин (близко общавшийся с Бахтиным в тот же период, что и Кожинов сотоварищи). Да, пишет он, «Новый мир» разоблачал «опустошительную свирепость «культа личности». Но одновременно на страницах этого журнала «очень серьезные люди чрезвычайно серьезно радели о построении «хорошего социализма» во главе с «хорошим марксизмом». И еще желалось «хороших революционеров»: поглядите, мол, революционер, а человек-то порядочный! В роли очень хорошего революционера демонстрировали Владимира Ильича…»
Это ведь только после перестройки А. Н. Яковлев всем популярно объяснил, что систему невозможно было завалить одним ударом, а потому «группа истинных, а не мнимых реформаторов разработала (разумеется, устно)» серию ударов. Долговременная информационно-психологическая война — это ведь всегда многоходовка. Ни на первом, ни на втором шаге жертва не должна догадываться о намерениях киллера. План «истинных реформаторов» состоял в том, чтобы «авторитетом Ленина ударить по Сталину… А затем, в случае успеха, Плехановым и социал-демократией бить по Ленину, либерализмом и «нравственным социализмом» — по революционаризму вообще…» Когда настал черед Ленина, народу сообщили массу потрясающих подробностей и о его «мегапреступности». И «хитроумная, но весьма простая тактика… — сработала».
Не буду сейчас разбираться в том, кто именно был таким «подлинным реформатором» в яковлевском духе, а кто был просто опьянен духом хрущевской оттепели и всерьез собирался защищать хрущевский вариант социализма и коммунизма. Здесь нас интересует другое.
То, что красную идею взяли именно в клещи!
Одна сила — прогрессисты-шестидесятники — сохраняя на начальном этапе видимость «левизны», верности коммунизму, поэтапно «поедала» левое поле, съеживающееся как шагреневая кожа.
А этой, уже ущербной, левизне вдобавок противостояли — повторяю — не защитники системообразующих красных смыслов, а… «романтики реакции»!!! Которые ненавидели эти смыслы еще более яростно, нежели яковлевские заточившиеся на деструкцию, но камуфлированные под ленинизм псевдолибералы.
Присмотримся к тому, как обе эти силы — псевдолибералы, нацепившие маску псевдоленинизма, и романтики реакции — относились к интересующему нас Бахтину.
Для прогрессистов-шестидестяников — «Нового мира», в том числе — Бахтин был интересен лишь как «жертва сталинизма». Однако «по существу его озарения были здесь ни к чему», — говорит Турбин.
Иное дело — романтики реакции, то есть те, кто хотел освободиться от марксизма, а не заниматься (искренне или неискренне) его «подновлением», «улучшением». Для этой группы Бахтин с его яростным антимарксизмом, по определению Турбина, стал своего рода символом «внутренней эмиграции».
С. Г. Бочаров вспоминает: «Когда-то наша первая встреча с Михаилом Михайловичем в июне 1961 г. в Саранске (нас было трое перед ним: В. В. Кожинов, Г. Д. Гачев и я) началась с его декларации о себе: он не литературовед по призванию, а философ. «Но я не марксист», — прибавил он тут же, чтобы мы сразу же знали, с кем имеем дело».
Спасаясь от марксизма, от «красного морока», к Бахтину в Саранск потянулись толпы паломников. «Эмигрировали в Стамбул. В Прагу, в Софию. В Берлин и в Париж. В Нью-Йорк и в Торонто… Я — в Саранск эмигрировал... Эмигрировал я от марксизма... Эмигрировал не в Париж, а в Саранск, потому что Париж не гарантировал мне избавления от великого ученья, а Саранск к избавлению вел…», — исповедуется Турбин. Согласитесь, потрясающая цитата.
Могли ли враги СССР, осознавая такую роль Бахтина в разрушении красных системообразующих смыслов, а значит, и государства, не поспособствовать на свой манер раскрутке данной фигуры?
Когда книги Бахтина были изданы в СССР и за рубежом, и на «саранского затворника» обрушилась воистину мировая слава, книжное обозрение «Нью-Йорк таймс» напечатало портрет Бахтина во всю страницу с выразительной подписью: «КРУПНЕЙШИЙ МЫСЛИТЕЛЬ НАШЕЙ ЭПОХИ». В ту пору, рассказывает Урнов, американские слависты «приезжали в ИМЛИ с целью дождаться у дверей Отдела теории (Сектора теории литературы)… Вадима Валерьяновича Кожинова, дабы сподобиться быть им помазанным в бахтинисты». Вот только для советских апологетов Бахтина Бахтин означал одно, а для американских — другое, уточняет Урнов. «Образовалось два разных Бахтина — у нас и у них. У нас это был символ реставрации, у них — революции. Мы стремились назад, они — вперед, но читали у Бахтина об одном и том же: всё не завершено и подвижно, догм нет…»
Бахтин как символ реставрации… Чего?
Вскоре после успешного проведения операции по «извлечению Бахтина из забвения» Кожинов начал, как это называет Урнов, «вздымать святоотеческую хоругвь, делая это с вулканической энергией, безграничным энтузиазмом и талантливостью». То есть откровенно и внятно сместился на «идеологическую поляну», которую А. И. Байгушев описывает в своих книгах «Русская партия в КПСС» и «Русский орден в КПСС» (и которая для части соратников Кожинова оказалась категорически неприемлемой).
Байгушева не раз обвиняли в том, что если не всё, то многое он выдумал. Тем не менее, я изложу вкратце основные положения его сочинений и интервью на указанную тему, сопроводив изложение комментариями.
Итак, Байгушев утверждает, что в окружении Брежнева существовала влиятельная группа (к ней Байгушев причисляет и самого себя), унаследовавшая от личной разведки Сталина идею «опереться на русских людей». Придя к власти, Брежнев (который входил в личную разведку Сталина) взял эту идею на вооружение. «Причиной тому было мощное и окрепшее в результате хрущевской «оттепели» еврейское лобби, которое вместе с серьезным давлением из-за рубежа могло пошатнуть государство. И Брежнев — во многом во избежание репрессий — принял решение о «двуглавой» внутренней политике — опоре против евреев, точнее, левых кругов, во многом действительно этнически еврейских, на русских людей. Это было не «антисемитизмом», а естественным способом обеспечения безопасности государства от тех, кто часто ощущал себя гражданами не только этого государства, но и иных…»
Что тут выдумка, что не выдумка? Данные о личной разведке Сталина крайне скудны. Что это была за разведка, и входил ли в нее Брежнев — вопросы открытые. Допустим, что всё это лишь плод буйной фантазии Байгушева «на заданную тему». Но тема-то — реальна. Борьба с троцкизмом и ставка Сталина на «русский фактор» в 1930-е годы (воспринимаемые и белоэмигрантскими группами, и не принявшими красную идею группами внутри СССР, — к которым принадлежал, в том числе, и Бахтин — как война с «всевластием большевистского «еврейского кагала»)… Борьба с космополитизмом и другие кампании позднесталинского периода (воспринимаемые теми же группами опять-таки как попытка окоротить «еврейский кагал»)…
Увязывание «красного начала» с «еврейским кагалом» и через это — противопоставление «левого» «русскому» — одно из ключевых направлений многолетней информационно-психологической войны против коммунистической системы. И описываемые Урновым «реакционеры» имели к этому направлению самое непосредственное отношение.
О том, как вскоре после прихода Брежнева к власти была актуализирована «русская тема» (в том числе, через создание ВООПИК — Всесоюзного общества охраны памятников истории и культуры — и «Русских клубов»), какую роль играл в этом процессе Кожинов, какие интересные посиделки устраивались в Переделкино на унаследованной Кожиновым даче Ермилова (здесь одно время жил и принимал паломников Бахтин) — написано много, причем авторами, которых никто никогда в фантазерстве не обвинял. Но я не стану заниматься сейчас доказательством, что отнюдь не всё, о чем говорит Байгушев, — фантазии. Задача данной статьи — иная: прояснить, что имел в виду Урнов, говоря о «реакции».
Идеалом «русской партии», по Байгушеву, было восстановление монархии. Речь не шла о конкретной кандидатуре. «Это была отдаленная, но четкая цель, к который мы аккуратно и последовательно шли. Среди тактических установок было противодействие разлагающему влиянию западного мира, сохранение и восстановление Церкви, освобождение России от ненужных — случайных регионов — стран Балтии, некоторых среднеазиатских республик».
Байгушев признает, что данный проект предусматривал уничтожение СССР — сторонники проекта «хотели избавиться от советской власти» и создать новую, несоветскую, Империю. Собранную не по узко этническому признаку (русская Империя), а по более широким критериям (православная Империя). В соответствии с проектом, в эту Империю должны были войти «русские, украинцы, белорусы, а также молдаване, армяне, грузины». С некоторыми оговорками речь могла идти также о казахах и о латышах...
В народе говорят: лиха беда начало. И еще: пришла беда — отворяй ворота. Начал освобождаться от смыслов, которые отстаивал десятилетиями, и от части территории (которая, как и вся территория, полита кровью твоих предков) — готовься к тому, чтобы освободиться от всей территории и всей — как красной, так и святоотеческой — идентичности.
Непонимающий этого Байгушев — идиот или провокатор?
Спор об адекватности Байгушева завел бы нас далеко. К тому же С. Е. Кургинян уже подробно разобрал байгушевско-кожиновско-бахтинскую тему в цикле статей «Кризис и другие», опубликованном в 2009 году в газете «Завтра». Сразу же началась истерика врагов — а кто такой Байгушев? Но в том-то и дело, что к Байгушеву все никоим образом не сводится.
«Реставраторы»
Мое особое внимание к фигуре М.М.Бахтина при обсуждении вопросов информационно-психологической войны обусловлено вовсе не предвзятостью и не «охотой на антисоветских философско-филологических ведьм». Я отношусь к книгам Бахтина совсем не так, как к разного рода банальным пасквилям на советскую эпоху. Бахтин очень талантливый и очень компетентный исследователь. Разработчик, а отчасти и создатель оригинального метода.
Оговорив это, хочу еще раз перечислить причины, по которым столь сосредоточенное внимание к фигуре Бахтина — правомочно.
Первая причина как раз и состоит в том, что Бахтин талантлив и компетентен. Потому что только очень талантливый человек мог создать столь масштабный системный план обрушения СССР, каковым стала так называемая перестройка.
Вторая причина состоит в том, что Бахтин не существует сам по себе. И если бы не особая роль в его судьбе фактически всесильного шефа КГБ СССР Ю. В. Андропова, явно имевшего весьма далеко идущие планы в той сфере, которую Фридрих Ницше назвал переоценкой ценностей, то особое внимание к Бахтину было бы явно избыточным вообще и особо избыточным, коль скоро темой является информационно-психологическая война.
Но, как говорится, из песни слов не выкинешь. Связка Андропов–Бахтин существует. И по отношению к ней вполне справедливо процитировать знаменитое: «Мене, текел, фарес». Не погружаясь глубоко в подлинное значение этих слов, начертанных на стене во время пира Валтасара [по пророку Даниилу, слова эти означают: царство твое Бог исчислил (мене), ты взвешен на весах (текел), и твое царство разделяется (фарес)], я только хочу подчеркнуть следующее. Интерес ко всему, что связано с распадом СССР, в России не спадает, а нарастает. Новое поколение не проявляет к этому вопросу безразличие, а, напротив, в существенной своей части склонно интересоваться данной темой больше, чем текущими актуальными сюжетами. В рамках такого интереса фигура Андропова заняла свое место. Все, что связано с Андроповым, будет исчислено, взвешено на весах и так далее.
А поскольку могущество Андропова никак не было соразмерно его интеллектуальной изощренности и философской глубине, то особое внимание и впрямь сосредоточено на связке Бахтин–Андропов. Ибо у Бахтина было именно то, чего не доставало Андропову, — эта самая изощренность и глубина.
Третья причина — наличие у зарубежных разрушителей СССР (я имею в виду прежде всего ЦРУ, а также спецслужбы стран НАТО) вполне реальной концепции, согласно которой СССР надо разрушать как красную церковь.
Разработчики этой концепции настаивали на том, что реально существующая советская система во всех ее ипостасях (советская социальность, советская государственность и так далее) представляет собой особый сплав специфической красной церковности, олицетворяемой КПСС, и опирающейся на эту церковность государственности (СССР). И что этот сплав можно разрушить, только дискредитировав красную церковность (коммунизм, красный проект и все, что с ним связано).
Утверждалось, далее, что таким же сплавом иной церковности, католической, с иной — монархической — государственностью были системы, под которые вел подкоп Рабле, воспеваемый Бахтиным. Что Рабле не был кустарем-одиночкой. Что карнавальность — это главный инструмент такого подкопа. И что, обсуждая Рабле и карнавальность, Бахтин, по сути, обсуждал инструменты тотального обрушения советской системы, настаивая, что эту систему надо обрушать так же, как обрушали другие смысловые вертикали, включая ту, которую обрушал Рабле.