Здесь и правые французские политики Шарль Брюн и Мишель Дебре, приложившие немало усилий для того, чтобы французская компартия утратила заработанные в годы Второй мировой войны авторитет и влияние...
Здесь и «РЭНД-корпорейшн», на работу в котором благословил Мельника в конце 1950-х Раймон Арон...
Здесь и ватиканские круги (Мельник признает, что его идея относительно религиозной природы коммунизма вполне совпадала с позицией Ватикана по этому вопросу). Конкретнее — коллеги Мельника из католического колледжа «Руссикум» (представлявшего собой, по словам Мельника, нечто «вроде русского отделения ватиканской разведки»). А также мэтр Виоле — адвокат Ватикана, член ордена «Опус Деи», по определению Мельника, «один из самых мощных агентов влияния в Западной Европе». Мельник утверждает, что при помощи Виоле ему удалось добиться, чтобы в Хельсинкскую декларацию по безопасности и сотрудничеству в Европе было внесено понятие «права человека». Это создало юридическое основание для легализации правозащитного движения в СССР, которое сыграло впоследствии столь значительную роль в разрушении нашей страны...
Итак, по советскую строну «моста» — формирующаяся русско-националистическая группа, одним из внешних опознавательных признаков которой является почвенничество.
А по зарубежную сторону «моста» — очень разные субъекты, в том числе, достаточно странные, кажущиеся на первый взгляд абсолютно родственными «русской партии» (и тут, и там симпатия к «белым»... и тут, и там установка на «реставрацию»... правда, с православием у «зарубежников» всё не так просто — то ли они православные, то ли уже католики)... Но при ближайшем рассмотрении оказывающиеся чем-то, имеющим самое отдаленное отношение к «русской теме». И беспредельно враждебным к «красному» и советскому.
Вот это-то «двуглавое» образование (имевшее почвеннически ориентированную советскую и весьма причудливую зарубежную «головы») и продвигало проект «Вхождение России (СССР) в Европу».
Ну, а теперь, продолжая складывать пазл, вернемся непосредственно к Бахтину.
Мы установили, что версия В. Кожинова, согласно которой прорыв Бахтина в начале 1960-х годов из небытия к вершинам известности и славы (причем не только всесоюзной, но и международной) есть результат самоотверженных усилий самого Кожинова и его соратников по ИМЛИ — не соответствует действительности. Кожинов преуспел в продвижении Бахтина потому, что в этом продвижении была заинтересована некая группа, в которую, в частности, входили «волшебные помощники» Кожинова — «сталинисты-реакционеры» В. Ермилов и Я. Эльсберг.
Стараниями этой группы Бахтин получил не только широкую известность как автор двух интересных книг (о Достоевском и о Рабле), но и реальный статус «символа реставрации». К «символу» начали стекаться паломники со всех концов страны. Как утверждает Д. Урнов (его статью «Вадим и Бахтин» я не раз цитировала), встреч с Бахтиным искали те, кто хотел уйти во внутреннюю эмиграцию, «избавиться от марксизма». И таких было много.
Далее плотно опекаемый Ермиловым и Эльсбергом Кожинов открыто и внятно сместился, к негодованию ряда своих вчерашних соратников, на «русское» поле и начал, как это называет Урнов, «вздымать святоотеческую хоругвь».
Итак, тесно связанный с Куусиненом Андропов активно работал с «русским проектом» как составной частью проекта «вхождения в Европу»... «Сталинисты-реакционеры» Я. Эльсберг и В. Ермилов, явно имевшие отношение к этому «русскому проекту», взяли под опеку группу молодых «романтиков-реакционеров» из ИМЛИ, и те занялись продвижением Бахтина... Один из этих романтиков-реакционеров — Кожинов — стал впоследствии мотором «русского проекта»... А Андропов содействовал переезду уже раскрученного Бахтина, ставшего для романтиков-реакционеров (и не только для них) символом реставрации, в Москву...
Но пора, наконец, переходить к встрече Бахтина с Андроповым.
Бахтин и «нечто»
Есть ли факты, свидетельствующие, что между Андроповым и Бахтиным существовали какие-то отношения? Безусловно. При содействии председателя КГБ СССР Ю.В.Андропова М.М.Бахтин был в 1969 году «вызволен» из Саранска, помещен в правительственную Кремлевскую больницу на лечение, а спустя некоторое время обустроен в Москве.
Отметим, что активный период жизни Бахтина в Саранске (где он провел почти четверть века) завершился гораздо раньше его отъезда из столицы Мордовии — в 1961 году, когда Бахтин, заведующий кафедрой русской и зарубежной литературы историко-филологического факультета Мордовского государственного университета, вышел на пенсию. Случайно так получилось или нет, но момент официального завершения трудовой деятельности Бахтина совпал с началом совсем нового этапа его жизни.
Как мы уже обсуждали ранее, в июне 1961 года Бахтина посетили в Саранске В. Кожинов и двое его соратников по ИМЛИ (Институту мировой литературы): С. Бочаров и Г. Гачев. Ну посетили и посетили. Мало ли кто кого посещал в 1960-е годы. И Кожинов, и Бочаров, и Гачев — всего лишь младшие научные сотрудники, которые ну уж никак не могут в 1961 году организовать какую бы то ни было раскрутку Бахтина. И тут «либо — либо». Либо они являются первыми промоутерами раскрутки Бахтина — притом, что любая такая раскрутка идеологически сомнительного филолога и философа может осуществляться только очень могущественными силами. Либо они обречены на роль сентиментально-беспомощных визитеров. Нанесли визит, поахали, поохали — и удалились.
Анализ дальнейшего хода событий показывает, что Кожинов сотоварищи появились в Саранске именно как промоутеры, посланные некими могущественными силами. Сразу после визита первых промоутеров началась ошеломительная для той эпохи раскрутка Бахтина, с давних времен числившегося в антисоветчиках. После многих лет молчания в прессе появились упоминания о Бахтине. Началось массовое паломничество к Бахтину в Саранск. Кто-то очень влиятельный дал добро на издание книг Бахтина и в СССР, и за рубежом…
Итак, началось мощное и загадочное продвижение Бахтина. Да, загадочное! Потому что мощное продвижение бывшего политссыльного, осужденного по делу антисоветской организации, в эти годы требовало, подчеркну еще раз, очень специфического покровительства и фактически было по плечу только одной советской организации — КГБ СССР.
В мае 1966 года кафедра русской и зарубежной литературы Мордовского госуниверситета единогласно выдвинула Бахтина на соискание Ленинской премии 1966–1967 гг. по совокупности научных трудов.
Год спустя, в мае 1967 года, вышло Постановление Президиума Ленинградского городского суда о реабилитации Бахтина.
И, наконец, осенью 1969 года Бахтина «забрали» в Москву.
О причастности Ю. Андропова к этому событию много кто говорил: Юлиан Семенов, Евгений Киселев... За подробностями в очередной раз отсылаю читателя к циклу статей С. Кургиняна «Кризис и другие», где эта тема рассмотрена. Я же во избежание повторов приведу другие свидетельства.
С. Конкин, близко знавший Бахтина по работе в Саранске, пишет: «…один из его [Бахтина] московских друзей той поры [имеется в виду Кожинов — А.К.] организовал (через посредство тогдашнего шефа КГБ Андропова) поездку Михаила Михайловича и его жены Елены Александровны на лечение в Кремлевской больнице. От такого соблазна супругам трудно было удержаться».
Вопиющая странность помещения опального Бахтина в Кремлевскую больницу не обсуждается никем из исследователей. Все проходят мимо этого удивительного факта, игнорируя реальности эпохи. Между тем организовать защиту диссертации можно, даже не опираясь на сверхвлиятельную поддержку. Организовать переезд в Москву можно, опираясь на поддержку очень влиятельную, но объяснимую. А организовать лечение в Кремлевской больнице, казалось бы, просто невозможно. Тут и Брежнева было бы недостаточно, да у него и язык не повернулся бы распорядиться о помещении в Кремлевку лица, которому там не место. Зачем этому лицу в Кремлевку? Мало ли в СССР прекрасных больниц? Чего стоила академическая больница, куда поместить Бахтина не составляло никакого труда. А поместить его в Кремлевку было и невозможно, и незачем. Но ведь его поместили! Кстати, и сам Бахтин должен был бы отказаться от такой необъяснимой услуги, знаменующей его вхождение в номенклатуру де-факто, не сопровождаемое таким вхождением де-юре (что опять-таки было невозможно).
Но вернемся ненадолго к Конкину. Только для того, чтобы зафиксировать, что он, следуя уже знакомой нам — и отрицаемой нами — схеме, приписывает «чудо вызволения» Бахтина лично Вадиму Кожинову. Нисколько не смущаясь тем, что упоминание о возможности Кожинова, скромного сотрудника ИМЛИ, задействовать для решения этой задачи аж самого председателя КГБ СССР выглядит по меньшей мере странно. Что это за литературовед такой, которому помогает всесильный шеф КГБ? Еще раз — зачем шефу КГБ помещать Бахтина в Кремлевку? У него свои медицинские учреждения есть. А также неограниченное влияние во всех медицинских учреждениях страны. Конкин, однако, таким вопросом не задается. И, соответственно, не отвечает на него.
Что-то пытается придумать другой исследователь — Д. Урнов. Он, описывая «вызволение» Бахтина, сообщает новые, еще не знакомые нам подробности: «Из Саранска Бахтина вызволили, как известно, благодаря Ире Андроповой. Ирина Юрьевна работала редактором в «Молодой гвардии», в редакции «Жизнь замечательных людей»… Работая в комсомольском издательстве, дочь главы советской секретной службы попала под влияние молодых ленинцев, впавших в настроения ретроградные, и вот она… упросила всесильного своего отца перевести ссыльного мыслителя в Москву…»
Нетрудно догадаться, кто эти самые «молодые ленинцы, впавшие в настроения ретроградные». «Вадим, всё Вадим! [Речь идет, как читатель уже понял, о Кожинове — А.К.] При большом желании и неистребимой энергии у нас можно было выдать что угодно с марксизмом несовместимое за что угодно с тем же марксизмом очень даже совместимое. Под напором Вадима молодогвардейцы дружно взялись за Иру, Ира — за отца, а отец… Чего только ради родного дитя не сделаешь?... Глава КГБ и его карательное ведомство, некогда убравшее Бахтина с поля идеологической битвы и загнавшее его за Волгу, извлекли выдающегося истолкователя «Преступления и наказания» с берегов великой реки и перенесли на берега реки поуже, но политически поважнее — в клинику Четвертого управления. Конечно, Андропов не просто внял просьбам дочери. Налицо были результаты усилий Вадима, благодаря которым ссыльный из Саранска заслонял горизонт уже международный».
До чего же живуча схема, согласно которой Бахтина «извлек из забвения» лично В. Кожинов! Что характерно, эта схема раз за разом воспроизводится различными авторами (часто даже не осознающими, что они следуют некоему навязанному шаблону) вопреки ее абсурдности! Между прочим, это свидетельствует о высоком мастерстве специалистов, осуществивших информационно-психологическую операцию по внедрению данной схемы.
Почему я называю эту схему абсурдной? Потому что, если принять ее, получается, что вся комбинация с перемещением Бахтина из безвестности на вершину мировой славы (а также с географическим перемещением Бахтина из Саранска в Москву) удалась благодаря умелому воздействию Кожинова, влюбившегося в творчество Бахтина, на двух дочек.
Во-первых, на дочку всесильного критика сталинской эпохи Владимира Ермилова (а по совместительству — жену Кожинова) Елену, которая из любви к Кожинову уговорила папу посодействовать Кожинову в продвижении Бахтина. А тот из любви к дочке задействовал все свои немалые связи для того, чтобы книги Бахтина были опубликованы не только в СССР, но и за рубежом (так что к концу 1960-х Бахтин «заслонял горизонт уже международный»).
А во-вторых, на дочку всесильного шефа КГБ Юрия Андропова Ирину, которая, подвергшись обработке кожиновской компании, попросила папу позаботиться о здоровье опального гения Бахтина и обеспечить последнему лечение в клинике, предназначенной для высшего политического руководства страны, а заодно посодействовать Бахтину в получении московской квартиры... И Андропов — из любви к своей дочке Ирине, а также с оглядкой на международную известность Бахтина (которую тот приобрел благодаря любви папы-Ермилова к своей дочке Елене, любящей Кожинова, влюбившегося в творчество Бахтина) — всё это сделал: и в клинику Четвертого управления Бахтина разместил, и в получении московской квартиры ему пособил...
Ты не находишь, читатель, что версия, в которой первопричиной вызволения Бахтина из Саранска оказывается всеобъемлющая любовь (Кожинова — к творчеству Бахтина; Елены Ермиловой — к Кожинову; Владимира Ермилова — к дочери Елене; Ирины Андроповой — опять же к творчеству Бахтина (ее заразили этим чувством соратники Кожинова); Юрия Андропова — к дочери Ирине), слишком приторна, чтобы походить на правду?
Предлагаю выслушать другую версию и, что немаловажно, — версию человека, глубоко уважающего Бахтина. Я имею в виду В. Турбина, который плотно общался с М. Бахтиным в тот же период, что и Кожинов. Кстати сказать, Турбин был преподавателем Ирины Андроповой на филологическом факультете МГУ. Есть еще и такая версия: именно Турбин «обработал» Ирину, подтолкнув ее к заступничеству перед отцом за Бахтина.
Напомню читателю, что мы уже знакомились с оценками Турбина. В частности, в одной из статей я приводила его высказывание о том, что для всякого, кто мечтал спастись от марксизма, Бахтин стал символом «внутренней эмиграции». Сам Турбин тоже «эмигрировал от марксизма» в Саранск, к Бахтину, «потому что Париж не гарантировал мне избавления от великого ученья, а Саранск к избавлению вел…».
Так вот, этот же самый Турбин в 1991 году (то есть в разгар перестройки, когда о гениальности Бахтина, затравленного советской системой, не писал только ленивый) заговорил о том, что его настораживает нарастающая тенденция «сделать жизнеописание Бахтина политической мелодрамой». В статье «Михаил Бахтин или Павка Корчагин?» (см. «Литературную газету» от 8 мая 1991 года) Турбин указал на намеренное искажение фактов биографии Бахтина в публицистике. В частности, разобрал посвященную Бахтину статью Н. Вирабова, опубликованную в «Комсомольской правде» от 30 марта 1991 года.
Что же вызвало негодование Турбина? Полное игнорирование реальности.
В статье Вирабова говорится, например, что «органы» отправили Бахтина, арестованного по делу организации «Воскресение», в Соловецкую тюрьму. И вот в этой-то Соловецкой тюрьме «тянулись жуткие дни, доносы, допросы, беды сваливались одна за другой…», — пишет Вирабов.
Но Бахтин никогда не был на Соловках! — восклицает Турбин. Да, его должны были туда отправить, «но, видимо, кто-то помчался в Москву, в те же «органы», в ОГПУ. Убедил, отмолил: ограничилось Казахстаном [Бахтин был в итоге сослан в Кустанай — А.К.]. Стало быть, на Лубянке отыскался человек, внявший мольбам, а по тем временам подобное послабление требовало немалого риска».
Ставлю простой вопрос, за ответ на который дала бы очень много: кто этот человек?
И вообще, продолжает Турбин, отношения Бахтина с ОГПУ, а впоследствии с КГБ — «удивительный случай» описанного Бахтиным «диалога». Какого диалога? Диалога отдельного филолога с КГБ? Или диалога элитных групп? Турбин пишет про эти отношения, что «никак не вписываются они в схему: одна сторона строит козни, преследует, а другая мученически претерпевает. Вероятно, в который раз выпадая из моды, не могу не сказать: было время, когда наиболее серьезную, участливую и деятельную помощь ученому оказали КГБ и его тогдашний председатель Юрий Андропов».
На момент ареста Бахтина Андропов был никем. И для того, чтобы нечто могло спасти Бахтина в момент ареста и вознести его в 1960-е годы, это нечто должно длиться во времени. А так не длились во времени даже спецслужбистские кланы. Ну и что же это за «нечто»?