Как и раньше, до этой дурацкой ссоры, они вместе шагали по залитой солнцем улице. Вначале и Витька и особенно Алёшка ощущали некоторое смущение и скованность в разговоре, боясь чем-нибудь обидеть друга. Но Витька открыто взглянул на друга и заговорил:
— А я всё-таки скажу тебе, Алёшка, что был страшным дураком. Знал, что не прав, а признаться в этом боялся, фасон держал… Так ты уж прости меня, друг!
— Да брось ты, Витька! Считай, что ссоры не было! Мы оба о ней забыли! — воскликнул Алёшка, обнимая плечи друга.
Засмотревшись друг на друга, приятели чуть не налетели на здоровенного дядьку, который по-рачьи пятился назад и крутил перед носом крошечный фотоаппаратик.
— Да вы что, ослепли? — разозлился дядька, налетая на Алёшку. — Чуть с ног не сбили!
Витька раскланялся и шаркнул ногой, точь-в-точь, как делали великосветские герои какого-то иностранного кинофильма.
— Мы приносим вам наши глубочайшие извинения, сэр! — проникновенным голосом проговорил он и прижал ладонь к груди. — Но мы почтительно просим учесть два обстоятельства… А! При столкновении пострадали бы мы, как несчастные кролики, осмелившиеся броситься на мощный танк. Б! Если танк даёт задний ход, он обязан зажигать световые сигналы. У вас их не было.
— Вот ещё дипломат сопливый! — захохотал дядька. — Ты случайно не послом в Японии работаешь, оголец?
— Нет! Я — министр иностранных дел великой империи Монако! — многозначительным тоном важно сообщил Витька.
Витька снова раскланялся по всем правилам великосветского этикета и пошёл дальше.
Друзья долго смеялись, вспоминая красное, изумлённое лицо огромного дядьки и то, как он крутил головой и шлёпал губами…
Алёшка привёл Витьку к маленькому белому домику, увитому виноградом.
— Здесь! — сказал он.
И постучал в калитку.
Из домика вышла полная, рослая женщина. У неё были седые волосы, румяные щёки и совсем молодые чёрные глаза, такие чёрные, что пятно зрачка сливалось с окраской глаз.
— Чего вам, хлопчики? — приветливо спросила женщина.
— Нам нужна Любовь Ивановна Светлая! — сказал Алёшка.
— Ну, это я! — немного удивлённо ответила женщина.
— Можно с вами поговорить?
— А почему же нельзя! Это только недобрые люди боятся разговора! Заходите в хату!
В маленькой комнатке всё так блестело, что мальчишки замерли на пороге, опасаясь нарушить эту ослепительную чистоту. Сверкали недавно выбеленные голубоватые стены, сверкал пол, поблёскивали оконные стёкла. Стол был накрыт белоснежной накрахмаленной скатертью, ломкими складками спадающей к полу.
— Заходите, хлопчики! Присаживайтесь! — пригласила хозяйка. — Я сейчас вернусь…
Мягкими, бесшумными шагами она вышла из комнаты.
Ребята огляделись. Прямо над столом, в простенке между окнами, висела большая застеклённая рама. А в ней очень тесно, вплотную одна к другой были расположены потемневшие фотографии. Они были разного размера и качества. Со многих фото смотрели военные — дюжие хлопцы с автоматами наготове. Девчата в военной форме и кокетливо сдвинутых беретах. В самом центре рамы находился портрет немолодого подполковника — крутолобого, с седеющими висками и плотно сжатыми губами сильного, мужественного рта. Даже с этой не особенно хорошей фотографии глаза подполковника смотрели как-то очень строго и прямо, словно заглядывая в самую душу…
Вернулась хозяйка. Она несла вазу, полную золотистого, спелого винограда.
— Виноград?! — удивился Витька. — Да разве виноград уже поспел?
— У нас поспел! — гордо ответила хозяйка. — Кушайте, пожалуйста!
— Да что вы! Зачем? — смутился Алёшка.
— Кушайте, кушайте! Гость в дом — счастье в нём!
Прозрачный, словно янтарный виноград отдавал мёдом и солнцем. Хозяйка с улыбкой посматривала, с каким аппетитом лакомятся ребята.
Алёшка сознавал, что надо приступать к делу, что хозяйка ждёт. Но виноград был таким вкусным, что он несколько раз откладывал начало разговора. И каждый раз про себя решал: «Вот съем ещё десяток ягодок и тогда начну!»
Наконец от винограда остались только тщательно ощипанные веточки.
— Любовь Ивановна, — заговорил Алёшка. — Нам сказали, что в годы войны вы были партизанской разведчицей.
— Нет, это немного не так! — покачала головой Любовь Ивановна. — Я была радисткой. И по просьбе партизан наша воинская часть послала меня в партизанский отряд для связи… Но зачем вам это, ребята?
Алёшка и Витька, перебивая друг друга, начали рассказывать о том, как их отряд решил организовать сбор дружины, посвящённый местным героям Отечественной войны и что им поручено подготовить этот сбор…
— В этом деле я, пожалуй, сумею вам помочь! — сказала Любовь Ивановна.
Она поднялась со стула, бережно сняла со стены рамку с фотографиями и заботливо вытерла фартуком пыль со стекла. Потом Любовь Ивановна вздохнула, и чёрные глаза её погрустнели.
— Вот один из героев, о котором должны всё время помнить в нашем городе! — сказала она.
— Кто это? — спросил Витька, вглядываясь в решительное лицо подполковника.
— Командир нашей части, подполковник Владимиров, — тихо ответила женщина.
— Владимиров?! — воскликнул Алёшка. — Это его именем названа улица?
— Да, его! Именем Героя Советского Союза подполковника Владимирова.
— Где он сейчас, вы не знаете? — поинтересовался Алёшка.
— Знаю! — тихо ответила женщина. — Он пал при освобождении города от фашистов и похоронен на здешнем кладбище… Седьмая могила в третьем ряду от моря… — Лицо женщины стало печальным. — Это было в феврале 1943 года. Партизаны узнали, что фашисты готовят взрывы крупных зданий в городе и собираются расстрелять население. Я сообщила об этом в свою часть. В ту же ночь наши бойцы во главе с подполковником Владимировым на быстроходных катерах ворвались в порт, занятый врагом, обстреляли причалы пушечным и пулемётным огнём и высадили десант. Наши автоматчики стали быстро продвигаться к центру города. Подполковник Владимиров шёл в первых рядах атакующих. И вот возле школы на углу улицы, теперь носящей его имя, при свете пожара он заметил маленькую девочку. Девочка лежала на мостовой и кричала: «Спасите! Спасите!». А звери-гестаповцы, засевшие в школе, стреляли в неё трассирующими пулями, но никак не могли попасть. — Любовь Ивановна зябко передёрнула плечами. — Это очень страшно, ребята, когда в тебя стреляют трассирующими пулями! Ведь оно видно, как около тебя сплетаются яркие световые линии — красные, зелёные, белые. И ты знаешь, что каждая линия, если она угодит в тебя — это смерть… И тогда подполковник Владимиров поднялся, швырнул в гестаповцев две гранаты, перебежал мостовую и телом своим прикрыл девчурку. — Любовь Ивановна помолчала и закончила тихим безжизненным голосом: — Девчурку он спас, а сам погиб… Три трассирующих пули угодили в подполковника. Одна попала в сердце…
— Любовь Ивановна, — тихо проговорил Витька. — Расскажите об этом на сборе дружины!
— Вообще рассказчик из меня неважный! Но о таком человеке, как наш командир, я должна рассказывать! Должна, чтобы все вы, ребятишки, знали тех, кто за вас, за ваше счастье ни крови, ни жизни не жалел…
Любовь Ивановна несколько минут задумчиво рассматривала фотографии.
— А вот это я!
Она указала на небольшой портрет черноглазого, тонколицего сержанта в шинели, в ушанке и с автоматом в руках.
— Теперь-то я не похожа… Растолстела, состарилась, инеем голову посеребрило…
— А это — тоже вы, Любовь Ивановна? — Алёшка указал на соседнюю фотографию.
На этом снимке Любовь Ивановна была в тёмном платье с беленьким воротником. Она улыбалась, и большие глаза её сияли с худощавого, тонкого лица. Грудь украшали орден Ленина и Золотая Звезда.
— Нет, ребята! Это — вторая Любовь Светлая… Дочка моя. Люба… Она — звеньевая в здешнем виноградарском совхозе. Два года назад её за успехи в виноградарстве наградили Золотой Звёздочкой Героя Социалистического Труда и орденом Ленина… А тот виноград, который вы кушали, моя Любочка вывела. Сорт — Жемчуг Советский.
Любовь Ивановна осторожно повесила раму с фотографиями в простенок.
— На сбор к вам я приду! — снова повторила она. — А фотокарточку, хоть убейте, дать не могу! Ведь это всё, что осталось у меня от любимого командира… Если б вы только знали, какой это человек был!
Виктор и Алексей переглянулись — пора было уходить.
— Спасибо вам, Любовь Ивановна!
Алёшка встал со стула.
— А ты не спеши, хлопчик! Может, я вам ещё кое в чём пригожусь! — с неожиданным лукавством проговорила Любовь Ивановна. — Ведь вы хотите узнать, кто такой был Петя Лебедев?
— Да! Вы знаете? — разом выкрикнули мальчишки.
— Знаю! Вернее, слышала. Сама-то я видела Петю всего пару раз. Щуплый такой, бледный парнишка. Не старше вас, должно быть, был… Ну, да я вам адресок один дам. Этот человек при фашистах в городе оставался и вроде, сапожную мастерскую держал. А на самом деле через него вся связь шла — от подполья к партизанам. Геройской жизни человек. Находкин его фамилия. Живёт он на Виноградной, в доме номер шестнадцать… Он Петю Лебедева знал очень хорошо…
— Спасибо, Любовь Ивановна! — поблагодарил Алёшка.
— Пойдёте к нему вечерком, потому что Находкин где-то работает. Может, покажется он вам сначала скучным человеком. Но вы не верьте этому. Вы только вспомните: город под фашистами, по улицам топают полицаи, зондеркомандовцы, гестаповцы в чёрных мундирах. Ну, и всякая иная пакость. Чуть кто не так посмотрит — в гестапо, не так скажет — на виселицу. Вот в эту пору в самом центре города, в фанерной будочке, на глазах у врагов, сидит коммунист-подпольщик. Сидит, на гестаповцев поглядывает, полицаям подковки к сапогам прибивает. Незаметный такой, скучный человек. А к нему все линии борьбы с врагом сходятся. По его сигналам баржи с бензином в порту в воздух взлетают, наши самолёты тайные фашистские аэродромы бомбят, партизаны налёты совершают. А он сидит у всех на глазах и гвоздики в подмётку вколачивает. И полицаям улыбается. И перед гестаповцами замызганную кепчонку снимает. А сердце его ненависть палит, такая ненависть к врагу, что зубами рвать всех этих лиходеев хочется. А в бой вступать ему нельзя, не полагается. Ему партией положено сидеть в будочке, подмётки фашистским солдатам да офицерам подколачивать, гестаповцам улыбаться. И всё время, каждую минуту над собой гибель чуять… Вот он какой, этот скучный человек…
Во дворе хлопнула калитка. Чьи-то быстрые, сильные ноги протопали по веранде. И низкий, звучный девичий голос крикнул:
— Мама! Вы дома?
— Дома, дома, Любаша! Разжигай печурку, доставай борщ из погреба. Я — сейчас! Гости у нас!
— Гости?
Скрипнула дверь. В комнату вбежала рослая, черноглазая красавица. Она была ещё красивее, чем на фотографии. Большие, тёмные глаза отливали золотистым светом. Чёрная коса обвивала голову. Девушка улыбнулась. На её румяных щеках вдруг появились маленькие ямочки-треугольнички.
— Здравствуйте, ребята! — приветливо поздоровалась она. — Вы бы, мама, угостили гостей нашим скороспелым…
— Уже угощала, Любаша…
— Любовь… Любовь… Не знаю, как вас по отчеству, — смущённо заговорил Витька.
— Что?! — Девушка расхохоталась. — Так ты меня по отчеству величать собираешься? Не надо! Просто — Люба…
— Люба! — Виктор встал. — У нас… У нашего пионерского лагеря «Спутник»… Вернее, у нашего шестого отряда… Есть к вам большая просьба.
— Ну, давай, какая просьба?
Глаза девушки смеялись. Она быстро и ловко сновала по комнате, то поправляя занавеску, то снимая пожелтевший листок с цветка, стоявшего на окне в большой глиняной банке.
— Мы все очень хотим узнать, как выращивают виноград. Ведь у нас виноград не растёт. Нельзя ли нашему отряда прийти в ваш сад…
— На виноградник, — поправила Люба. — Почему нельзя? Можно! Конечно, лучше к нам приходить этак в конце августа, когда виноград поспеет. Тогда у нас бывает, чем привечать гостей. Но и сейчас мы гостям рады. Приходите, посмотрите, как мы работаем. А поможете нам — так из гостей хозяевами станете.
— Да мы же ничего делать не умеем, — проговорил Алёшка.
— Была бы охота да умелые руки. А что делать — я укажу… — Лицо девушки стало озабоченным. — После недавних дождей на виноградниках работы не переделаешь. Опрыскиваем мы свой участок, чтобы мильдью не появилась. Опрыскивать сейчас приходится вручную, лоза уже высокая, пышная, Машины не пройдут. А тут и сорняки в междурядьях лезут. Вот вы бы и помогли нам полоть сорняки и рыхлить землю вокруг лоз. Работа эта не хитрая…
— Да мы с удовольствием! — воскликнул Алёшка. — Ребята давно уже хотят узнать про виноград…
— Что же это ты, Любаша? Помощников себе подыскиваешь? — пошутила Любовь Ивановна. — На свои силы, значит, не надеетесь?
— Почему — помощников? Мы на взаимовыгодных условиях. Я виноградники ребятам покажу, расскажу им обо всём. И даже корзиночку спелого винограда с опытного участка нарежу для дегустации…
— Не надо! Мы же не ради винограда! — возразил Алёшка.
— Я знаю, что не ради винограда. — Люба снова засмеялась. — А виноград всё же не помешает! Ты как думаешь? — обратилась она к Витьке. — Не помешает?
— Думаю, что не помешает! — рассмеялся и Витька. — Особенно такой, каким ваша мама нас угощала…
— Ну, вот и договорились! Я постараюсь для вас у дирекции рейс автобуса выхлопотать. Только вы скажите, когда поедете?
— Сегодня же выясним! — пообещал Алёшка. — А вечером и скажем.
— Правильно! — одобрила Любовь Ивановна. — Пойдёте на Виноградную к Находкину и к нам забежите!
— А сейчас пообедаем вместе! — предложила Люба. И нарочито огорчённо вздохнула. — Вот только вина для дорогих гостей не приготовили! Дом-то у нас — женский, вина для себя не держим. Ну, ничего, обойдёмся виноградным соком…
— Спасибо! — поблагодарил Витька. — Но нам нужно в лагерь.
— На полдник обязательно нужно быть! — поддержал товарища Алёшка. — Иначе нам старшая вожатая такой концерт устроит, что не обрадуешься…
— Ну, если надо — то надо! — согласилась Любовь Ивановна, — Тогда не задерживаем. Но вечером, значит, мы вас будем ждать.
Попрощавшись с хозяйками, ребята вышли из беленького домика. И сразу же окунулись в густой, томительный послеобеденный зной. Оживлённые улицы городка опустели. Даже самые ярые поклонники неистового южного солнца в эти послеобеденные часы предпочитали отсиживаться в тени.
— Ну и печёт! — проворчал Алёшка. — Сразу точно в печку влетели!
— А мы жаловаться не имеем права! — засмеялся Витька. — Сами сюда приехали, на солнечный юг, в эту самую печку.
— Тогда давай выкупаемся, когда пойдём через пляж…
— Принято единогласно! — Витька поднял руку. И, помолчав, сказал: — А ведь нам с тобой сегодня здорово повезло, Алёшка…
— В чём?
— А в том, что мы нашли Любовь Ивановну и Любашу! Это же те самые люди, которых мы искали! Сборы выйдут, что надо!
Старый партизан
Перед вечером Алёшка и Витька снова забежали к Любови Ивановне и Любаше. Они сообщили, что через неделю их отряд будет готов отправиться на виноградник. А Любаша сказала, что к семи часам утра пришлёт совхозный автобус к лагерю. Потом Любовь Ивановна угостила ребят виноградным соком собственного изготовления и поставила перед ними целый таз золотых абрикосов с пушистыми алыми щёчками. Из-за этих абрикосов приятели вышли на улицу, когда солнце уже нырнуло в облака, затянувшие морской горизонт. Облака запылали тревожным красным светом. И всё — белые стены домов, серая гладь тротуаров, стёкла в оконных рамах и даже зелёные, глянцевые листочки деревьев — засверкало огненными красноватыми бликами. Казалось, что море охвачено пламенем и отблески этого пожара делают город необычным и зловещим.
Алёшка вдруг остановился на углу улицы, и худощавое лицо его стало грустным. Он вздохнул.
— Ты что? — удивился Витька.
Алёшка вздрогнул, точно разбуженный от сна.
Наверное, таким кроваво-огненным был город, когда его отбивали от фашистов наши десантники! Только сейчас красные отблески — неподвижные, застывшие. А тогда они корчились, метались… И их хлестали строчки трассирующих пуль. И маленькая девочка кричала на мостовой, а подполковник Владимиров бежал к ней под пулями. И где-то в своей фанерной будке сидел подпольщик Находкин… Сидел и неторопливо ждал, когда ему не надо будет улыбаться врагам! Или он думал о том, удастся ли ему дожить до освобождения, не выследили ли его фашистские ищейки… Это, наверное, очень страшно — сидеть и ждать, целыми днями, неделями, месяцами ждать, не выследили ли тебя? Вслушиваться — не идут ли за тобой фашисты из гестапо?
— Да, это страшно! Это не всякий вынесет, — согласился Витька. — Уже поздно! Пошли скорее!
На Виноградную они вышли, когда вечерний пожар затухал и пепельные тени домов и деревьев протянулись через всю улицу.
Уличка была тихая, поросшая порыжевшим от солнца бурьяном. По обеим сторонам стояли маленькие домики, утопающие в зелени садочков, увитые виноградом.
Дом номер шестнадцать был четвёртым от угла. За штакетной загородкой разгуливал здоровенный мужчина в спортивных шароварах и майке. На руках у него сидела толстенькая девчонка лет четырёх и звонко хохотала.
Алёшка постучал в калитку. Мужчина обернулся. И Алёшке показалось, что он уже где-то видел это красивое, загорелое и чернобровое лицо.
— Да! — проговорил мужчина.
— Нам нужен товарищ Находкин…
— Ну, я — Находкин…
— Не тот! — прошептал Витька. — Этот слишком молодой!
У мужчины, очевидно, был отличный слух, потому что он кивнул головой и сказал:
— А! Вы, наверное, к бате! Батя! — крикнул он. — К вам пришли!
Откуда-то из-за дома вышел человек в сером брезентовом комбинезоне, испещрённом зелёными пятнами. За спиной у человека был ранцевый опрыскиватель. Лицо человека разглядеть было трудно, так как на него падала тень от шляпы.
— Ну что там у вас, обратно, произошло? — удивительно знакомым голосом проговорил человек.
И снял старую шляпу.
— Пётр Сидорович?! Товарищ завхоз?! — удивились ребята.
— Ясно я! А кто же ещё может быть? — проворчал Находкин. — Так что случилось?
— Ничего не случилось… Мы ищем товарища Находкина!
Алёшка ошалелым взглядом смотрел на старика.
— Ну, а я кто? Я и есть, обратно, Пётр Сидорович Находкин! — Завхоз, покряхтывая снял с себя ранец. — Да вы что? Ошалели, ребята! Не понимаете. Я — Находкин, я!
— Тот самый, что при фашистах был подпольщиком? — вмешался в разговор Витька.
— Ну, тот самый!
— Не может быть! Это вы были вроде как сапожником? А на самом деле были партизанским связным?
— Ну, я!
Ребята переглянулись и снова недоверчиво уставились на Находкина. Этот скучноватый человек, хлопочущий по лагерному хозяйству и скрипучим голосом отчитывающий ребят за сломанную скамейку или выбитое стекло, по их мнению, не походил на отважного героя!
— Как представитель советской милиции могу подтвердить — тот самый Находкин, который при немцах был партизанским связным! — вмешался в разговор молодой мужчина. — Так что можете не сомневаться! Здесь дело верное!
И тут мальчишки узнали в этом человеке того самого милиционера, который вместе с Найдой приезжал в лагерь.
— Да что вам всё-таки надо от меня? — с лёгким раздражением в голосе проговорил Пётр Сидорович. — Никак не пойму — зачем я вам потребовался?!
— Вы знали Петю Лебедева? — спросил Алёшка.
— Петю Лебедева? — переспросил Пётр Сидорович глухим голосом. — Как же мне было не знать лучшего связного, Петю Лебедева?
— Расскажите нам о нём! — попросил Витька. — Нам очень нужно! Мы собираем материал для сбора…
Пётр Сидорович стоял неподвижно, точно не слыша Витькиных слов. Потом он вздохнул и кивнул головой.
— Ну что же! Расскажу! Пошли в хату!
Он провёл ребят в маленькую комнатку-боковушку. Она обставлена очень просто — узкая железная кровать, застланная серым одеялом, три стула, небольшой столик. Но одну стену комнаты занимали самодельные стеллажи, заставленные книгами. Строгие ряды книг громоздились до самого потолка.
— Садитесь, ребята! — пригласил Пётр Сидорович, подставляя стулья.
Сам он уселся на кровать и долго раскуривал старую, вы щерблённую, обгоревшую трубку.
— Не привык я, обратно, речи держать! — наконец заговорил Пётр Сидорович. — Оратор и меня плохой. Но как могу — расскажу. — Он затянулся трубкой и выдохнул в потолок облачко дыма. — Когда фашисты стали подступать к нашим гестам, вызвали меня в райком партии и предложили остаться в городе и быть вроде как подпольной почтой, для связи, значит… Предложили эти мне вовсе не потому, что я какой-нибудь геройской жизни человек! Нет. До этого я тридцать лет в порту кладовщиком отработал… Но из себя я человек неприметный, обыкновенный, неброский. Сегодня взглянут на меня, а завтра — забудут… А такие вот неприметные люди и нужны для работы в подполье. Ну, когда пришли фашисты, сбил я себе фанерную будку и начал сапожничать. Будто только о том и думал, чтобы подмётки какому-нибудь фашисту подколотить или сапоги немецкому офицеру наваксить. А на деле ко мне в будку-то из порта паренёк забежит — скажет, что баржи со снарядами пришли. То из партизанского отряда связной заглянет, сообщение оставит. То из самой немецкой комендатуры дивчина-переводчица заскочит — об интересных новостях расскажет. Ну, а я все эти сведения, обратно, передавал куда следует. Я передам, а глядишь, ночью наши самолёты разбомбили баржи! Или партизаны фашистский обоз разгромят — тот самый обоз, о котором переводчица мне сообщила…
Из плавней, из партизанского отряда чаще всего ко мне заглядывал худенький такой хлопчик… Был он не старше вас… Звали его Петей Лебедевым… Оденется он в драные штанишки и старенькую рубашонку, закинет за спину торбу и идёт… Посмотреть со стороны, — побирается, хлебца просит. Много таких ребят-горемык при фашистах по дорогам скиталось… Много раз он благополучно добирался до меня и уходил обратно к партизанам. Но за месяц примерно до освобождения города случилась беда. Побывал у меня Петя, заходил вроде свои старенькие чоботки починить. Поговорили мы обо всём, напоил я его морковным чайком, накормил чем пришлось. Взял он у меня крохотную бумажку — на ней новые огневые точки врага, построенные в порту, были обозначены. И ушёл… А ушёл-то, оказывается, не в плавни, а в наш городской подпольный центр, туда тоже у него поручение было. — Пётр Сидорович глубоко затянулся из трубки и закашлялся. Кашлял он долго и натужно. А потом ребята заметили, что то ли от кашля, то ли от воспоминаний на его глаза навернулись слёзы. — Там его и взяли гестаповцы, взяли вместе со всеми… А через три дня повесили всех в городском сквере. Ночью ребята из порта часового сняли и всех повешенных похоронили в заброшенном блиндаже… Потом уже, когда наши вернулись, всех героев погибших перенесли в сквер и похоронили в братской могиле. И памятник поставили, чтоб, значит, была этим людям вечная память…
Находкин засвистел трубкой. И ребята вдруг разглядели, что его выцветшие серые глаза совсем не скучные. Они были очень живыми, зоркими «умными, эти маленькие глаза, прячущиеся под прищуренными веками.
— А вы? — спросил Алёшка.
— А что — я? — удивился старик. — Я сидел, как прежде, и молоточком, обратно, постукивал. Подпольного центра не стало, но врагу этого показывать невозможно было. Так я от себя давал задания. И листовки мы, как прежде, выпускали, и фашистов били… Мельницу, что муку для врагов молола, на воздух пустили… Может, и неверно что делал, а делал…
— Да как же это так?! — взволнованно заговорил Витька. — Вам же надо было уходить, сейчас же уходить, как только подпольщиков арестовали…
— Уходить я не мог… Не имел права. Я вроде как солдат на посту. Как же я мог уйти?
— Да ведь и вас гестаповцы арестовать могли! А вдруг кто-нибудь из подпольщиков не выдержал и рассказал бы им про вас!
— Никто не рассказал! — Старик строго сдвинул брови. — Не могли рассказать. Не такие это люди были… Никто и словечка фашистам на радость не сказал…
— Да это же герои! Настоящие герои! — выкрикнул Алёшка.
— Конечно — герои! — Пётр Сидорович снова набил свою старенькую трубку. — Наше правительство всех их удостоило высокой награды. Все они посмертно были награждены орденами Ленина…
— А вы? — спросил Алёшка.
— Я?! — старик опустил глаза. — Ну, и меня не обошли. Мне орден боевого Красного Знамени вручили… А что я? Что я перед ними, перед погибшими? Так, старый ворон по сравнению с орлами… Сидел и гвоздики в подошву тюкал…
— Да нет! Нет! — принялись возражать ребята. — Вы же герой, Пётр Сидорович! Вы тоже — настоящий герой! Мы очень просим вас рассказать обо всём этом…
— Рассказчик я неважнецкий, — вздохнул Находкин. — Но о своих погибших товарищах расскажу. И о Пете Лебедеве — ясной душе, всё расскажу, как сумею.
И мальчишки подумали, что Пётр Сидорович, не сговариваясь с Любовью Ивановной, повторил её слова…
Разговор по душам
Вечером после отбоя в палатах шестого отряда ещё долго не спали. Сначала Алёшка и Витька решили рассказать о своих открытиях только Зине Симаковой, Альберту Мяги и Игорю Валявскому. Но как-то так получилось, что в маленькой комнатке столпился весь отряд. Ребята, подобрав под себя ноги, сидели на полу, вплотную друг к другу разместились на кроватях. А те, кому всё же не хватило места, толпились около двери и всё время просили говорить громче.
Никто не вымолвил ни словечка, не кашлянул, когда Алёшка рассказывал о Любови Ивановне, о подполковнике Владимирове и маленькой девочке, которую он спас. Потом Витька рассказал о партизанском разведчике — Пете Лебедеве и Петре Сидоровиче Находкине.
— Как?! Наш завхоз? Тот самый, что всё время говорит «обратно» — он герой?! — закричали ребята.
— Да! — твёрдо ответил Алёшка. — Он и был отважным подпольщиком. И орден за это имеет…
Многие мальчишки опустили глаза и почувствовали себя неловко, потому что не раз поддразнивали завхоза. Он казался им просто скучным, скрипучим стариком. А он — герой!
— И ещё я вот что скажу, — медленно заговорил со своей кровати Альберт Мяги. — Кто теперь станет дразнить нашего Петра Сидоровича — то пусть не обижается!
— Ребята! Слушайте, ребята! — вдруг воскликнул Игорь. — Знаете, что я придумал? Давайте назовём наш пионерский отряд именем Пети Лебедева! Пусть так и будет — шестой отряд имени героя-партизана Пети Лебедева!
— Правильно! Верно! — зашумели ребята, совсем позабыв о том, что уже ночь и следует говорить потише.
— А ещё надо сделать так, чтобы навсегда шестой отряд носил имя Пети Лебедева, — предложила Вера Сидоренко. — Надо на особом щите написать историю его подвига. И портрет нарисовать. Большой, красивый портрет. И чтобы всё это было здесь, в нашем корпусе. Чтобы ребята приезжали и узнавали, что они — в отряде партизанского героя-разведчика…
— А что! Верка здорово придумала! — решил Алёшка. — Надо так и сделать. Только, может быть, не щит, а книгу какую-нибудь изготовить… И чтобы она из года в год, от одних ребят другим передавалась. А в ней золотыми буквами о Пете Лебедеве написать!
— Где ж эту книгу хранить? — покачал головой Витька. — Зимой-то здесь никого нет, кроме сторожа дяди Миши. Ветер свистит, холодюга!
— Надо эту книгу сделать и передать в центральный комитет профсоюза химиков, — предложила Зина Симакова. Пусть там она хранится. И каждый год пусть её вручают пионерам шестого отряда. Торжественно вручают… Как знамя!
— Хорошо придумала! Верно! Так и сделаем! — снова зашумели ребята. — И в «Пионерскую правду» об этом написать надо!
— Но это ещё не всё, ребята! — снова заговорила Зина Симакова. — Назвать отряд именем Пети Лебедева — легко. Труднее оправдать это имя. Ведь нельзя же допустить, чтобы на лагерной линейке ругали отряд имени героя-партизана Пети Лебедева! Если уж назовём свой отряд этим именем — значит, оправдывать его нужно…
— Да и вообще мы, ребята, многое ещё делаем не так, как надо, — горячо, встревоженно заговорил Игорь Валявский. — Кто мы есть такие? Так, иждивенцы! Тунеядцы мы, можно сказать! Вся страна, весь народ на нас работает. Школы нам строят, пионерские лагеря, книги выпускают, целую армию учителей для нас держат… Всё лучшее нам отдаёт страна. А мы? Мы только берём…
— Ну, это ты загибаешь, Игорь! — уверенно сказал Алёшка. — Тунеядцы, иждивенцы! Мы, если хочешь знать, пока только будущее. Так мой отец говорит. И я так понимаю — не будет среди нас бездельников и слюнтяев! Вырастут из нас инженеры, врачи, космонавты… Вырастут такие люди, как дедушка Дауд, как подполковник Владимиров…
— Ой, как здорово! — восторженно воскликнула Вера Сидоренко.
— На словах, конечно, получается здорово! — возразил Игорь, — Так вот и вырастут новые Гагарины и Терешковы! А я вот думаю — все могли бы стать такими, как Петя Лебедев? Чтобы если доведётся попасть в руки врагам, то всё вынести, а не сдаться. Ведь Петя Лебедев — не сдался, он победил фашистов. Они били его, мучили, потом повесили. И он умер. И всё-таки — он победил, а фашисты были побеждены. Ведь фашисты в этом самом гестапо, наверное, ему и сладкую жизнь, и всякие радости предлагали, лишь бы он рассказал им о подпольщиках. Их было много — здоровых, сильных, взрослых мужчин. А он против них — один… Один мальчишка. А он не сдался им, он победил их…
— Конечно, победил! — согласился Витька. — Это же всякий дурак понимает, какой этот Петя Лебедев был человек…
— Подожди, Виктор! — перебил друга Игорь. — Я не о том! Я вот думаю сейчас — а все ли из нас смогли бы, если будет нужно, стать такими, как Петя Лебедев?
— Все! — решительно выкрикнул Алёшка. — Все! — повторил он.
— И Венера Светловидова? — насмешливо спросил Игорь. Ему никто не ответил, и в комнатке на мгновение нависла тяжёлая тишина. — Ну, что ж вы молчите? И Венера? Та самая Венера, которая даже сейчас доносит на товарищей…
— Ты путаешь, Игорь! — задумчиво сказала Зина. — По-моему, ты что-то путаешь… Даже Венера Светловидова, по-моему, не пошла бы доносить на товарищей врагам. Она рассказала обо всём тёте Тонне. Но ведь тётя Тонна — это не гестапо…
— Всё равно! — крикнул Игорь. — Это всё равно, кому доносить! Доносчик — всегда подлец. Он сегодня донесёт тёте Тонне, а завтра предаст товарища врагу…
— В трёх соснах плутаешь, Игорь! — уверенно проговорил Алёшка. — По-твоему получается так — если раз человек сделал неверный поступок, то, значит, и всю жизнь станет ошибаться!
— Ты не прав, Игорь! — прозвучал в темноте голос вожатой Аллы.
И все ребята растерянно вздрогнули. Увлечённые спором, они как-то забыли о том, что уже ночь, что им давно пора уже быть в постелях.
— Ты думаешь, что Петя Лебедев до войны, до того, как он стал партизанским связным, был каким-то особенным, образцово-показательным мальчиком? Я уверена, что он был таким, как все, таким, как вы! Так же играл в футбол, так же шалил… Даже, может быть, случалось, что бил стёкла и грубил учителям…
— А как же он вырос таким героем? — спросила Вера Сидоренко.
— Как вырос? — переспросила Алла. — Его таким сделала наша советская жизнь… Наша жизнь учит людей быть честными, красивыми и больше себя любить своих товарищей, свою Родину, свой народ. Поэтому наш народ непобедим! А те, кто с детства учится любить только самого себя — тот и вырастет бездушным эгоистом… — Алла помолчала и тем же ровным, спокойным голосом сказала: — А теперь пора спать, ребята! Уже очень поздно!
Кефаль в сетях
Это походило на самую увлекательную сказку. По тихому утреннему морю, отливающему то голубизной, то зеленью, весело бежало белое пузатое судно, которое, оказывается, носит таинственное и манящее название «фелюга». На буксире у неё рядком шли две большие лодки, до краёв загруженные ребятами шестого отряда. Кроме них, на кормах лодок рядом с сетями сидели настоящие бывалые рыбаки — краснолицые, обветренные, грубоватые.
На крыше белой каютки фелюги, возле капитана-бригадира Афанасия Тягнирядно, стояли Витька, Алёшка и Николай. И свежий морской ветерок ударял им в лицо. От него на губах оставался влажный, солоноватый привкус. И отсветы ранней летней зари розоватыми полотнищами стлались по морю.
Это получилось совсем неожиданно. И поэтому было особенно приятно. Вечером в лагерь прибежал запыхавшийся Колька Тягнирядно и сообщил, что сейнер «Дельфин» будет два дня ремонтировать двигатели, а значит, его капитан может выполнить обещание, данное Алёшке и Витьке. Он обещал показать ребятам, как ловят рыбу.
— Только батя сказал, что лучше будет, если не только вы, а и весь ваш отряд пойдёт на лов! — предложил Колька, и его чёрные глаза с любопытством уставились на друзей.
— Конечно, лучше! — горячо откликнулся Витька.
— Это же просто замечательно! — подхватил Алёшка. И заорал: — Алла, ребята! Срочное сообщение — завтра идём на лов рыбы!
Колька одобрительно кивнул головой и засмеялся.
И вот теперь, этим ранним утром, когда все обитатели лагеря «Спутник» ещё досматривают утренние сны, ребята шестого отряда, как настоящие рыбаки, вышли на лов.
Мотофелюга, постукивая мотором, тащила лодки вдоль берета просторной бухты. Городок ещё спал. Пляж был пустынным и молчаливым.
Капитан-бригадир стоял, широко расставив ноги, и немигающими глазами смотрел вперёд.
— Батя! Рыба! — выдохнул Николай, указывая пальцем на странное сиреневое пятно в голубом зеркале бухты. Над этим пятном суетились и горланили чайки.
Капитан-бригадир недовольно покосился на сына.
— Какая? — отрывисто спросил он.
— Ну, хамса…
— То-то, что хамса, сынок! Хамса нам сейчас ни к чему… Пусть кормится, жиреет к осени…
Он равнодушно отвернулся от горланящих чаек и снова стал глядеть вперёд.
Вдруг ребята заметили, как насторожился капитан-бригадир, как раздулись ноздри его длинного, горбатого носа.
— Давай мористее! — негромко скомандовал он. — Жми на полный!
«Фелюга» метнулась в сторону от берега. Мотор её застучал чаще, и белые буруны, отходящие от носа судна, стали выше.
Но ребята напрасно всматривались в пустынное море — оно казалось им таким же, как и несколько минут назад.
— Вон! Стая чуларки! — азартно прошептал Колька, указывая на чуть заметное пятно ряби.
Когда фелюга оказалась между стаей и выходом из бухты, капитан-бригадир выкрикнул:
— Осипыч, давай! Митька! Жми к берегу!
По этому сигналу одна из лодок отцепилась от фелюги и, сбрасывая в воду невод, пошла к берегу. Другая всё ещё тянулась за фелюгой, но и с её кормы с тихим плеском стала падать сеть…
— Скорее! Уйдёт! — забеспокоился Колька и запрыгал по крыше.
— Не суетись! — сказал ему капитан-бригадир. — Море суеты не любит!
На первой лодке и рыбаки, и ребята гребли изо всех сил.
— Т-а-ак! Нажимай, малявки! Резвей! — весело покрикивал с кормы старый рыбак, успевающий одновременно сбрасывать в воду невод.
— Вторая — давай! — подал команду Колькин отец.
Вторая лодка отцепилась от фелюги и устремилась к берегу. А сама фелюга вильнула от мели в сторону и замерла с выключенным мотором.
Теперь две лодки быстро шли к берегу, а за ними полукругом тянулась сеть, нижнюю часть которой грузила утопили на дно, а верхнюю придерживали белые пористые поплавки, похожие на большие кирпичики мыла.
— Пошли, ребята — скомандовал капитан-бригадир.
Очень ловким и быстрым движением он выскользнул из сапог, сбросил брюки и в одних трусах спрыгнул в море. В этом месте вода была ему по грудь.
— Пошли! Пошли! — в восторге заорал Алёшка и тоже бухнулся в холодную, пузырчатую воду.
На мгновение у него перехватило дыхание. Но это сейчас же прошло. И он прыжками стал продвигаться к мели вслед за капитаном-бригадиром.
Коле и Витьке пришлось немного проплыть, прежде чем они достали ногами до дна.
— Давай! Давай быстрее на берег! — торопил капитан-бригадир, хватаясь за канат, на который была надета сеть. — Тяните, ребята, помогайте!
Трое друзей тоже налегли на канат, приближая невод к берегу. Оглядываясь назад, они виде<