Песнь тридцать четвертая 7 глава




 

 

 

 

Песнь двадцатая

 

Круг пятый (продолжение)

 

 

Пред лучшей волей[807] силы воли хрупки;

Ему в угоду, в неугоду мне,

Я погруженной не насытил губки.[808]

 

 

 

Я двинулся; и вождь мой, в тишине,

Свободными местами шел под кручей,

Как вдоль бойниц проходят по стене;

 

 

 

Те, у кого из глаз слезой горючей

Сочится зло, заполнившее свет,[809]

Лежат кнаруже слишком плотной кучей.

 

 

 

 

 

Будь проклята, волчица древних лет,

В чьем ненасытном голоде все тонет

И яростней которой зверя нет![810]

 

 

 

О небеса, чей ход иными понят,

Как полновластный над судьбой земли,

Идет ли тот, кто эту тварь изгонит?

 

 

 

Мы скудным шагом медленно брели,

Внимая теням, скорбно и устало

Рыдавшим и томившимся в пыли;

 

 

 

Как вдруг вблизи «Мария!» прозвучало,

И так тоска казалась тяжела,

Как если бы то женщина рожала;

 

 

 

И далее: «Как ты бедна была,

Являет тот приют, где пеленицей

Ты свой священный отпрыск повила».

 

 

 

Потом я слышал: «Праведный Фабриций[811],

Ты бедностью безгрешной посрамил

Порок, обогащаемый сторицей».

 

 

 

Смысл этой речи так был сердцу мил,

Что я пошел вперед, узнать желая,

Кто из лежавших это говорил.

 

 

 

Еще он славил щедрость Николая,[812]

Который спас невест от нищеты,

Младые годы к чести направляя.

 

 

 

«Дух, вспомянувший столько доброты! –

Сказал я. – Кем ты был? И неужели

Хваленья здесь возносишь только ты?

 

 

 

Я буду помнить о твоем уделе,

Когда вернусь короткий путь кончать,

Которым жизнь летит к последней цели».

 

 

 

И он: «Скажу про все, хотя мне ждать

Оттуда нечего; но без сравненья

В тебе, живом, сияет благодать.

 

 

 

Я корнем был зловредного растенья,[813]

Наведшего на божью землю мрак,

Такой, что в ней неплодье запустенья.

 

 

 

Когда бы Гвант, Лиль, Бруджа и Дуак

Могли, то месть была б уже свершенной;

И я молюсь, чтобы случилось так.[814]

 

 

 

Я был Гугон, Капетом нареченный,[815]

И не один Филипп и Людовик

Над Францией владычил, мной рожденный.

 

 

 

Родитель мой в Париже был мясник;[816]

Когда старинных королей не стало,

Последний же из племени владык

 

 

 

Облекся в серое,[817] уже сжимала

Моя рука бразды державных сил,

И мне земель, да и друзей достало,

 

 

 

Чтоб диадемой вдовой[818] осенил

Мой сын свою главу и длинной смене

Помазанных начало положил.

 

 

 

Пока мой род в прованском пышном вене[819]

Не схоронил стыда, он мог сойти

Ничтожным, но безвредным тем не мене.

 

 

 

А тут он начал хитрости плести

И грабить; и забрал, во искупленье,

Нормандию, Гасконью и Понти[820].

 

 

 

Карл сел в Италии;[821] во искупленье,

Зарезал Куррадина;[822] а Фому

Вернул на небеса,[823] во искупленье.

 

 

 

Я вижу время, близок срок ему, –

И новый Карл его поход повторит,

Для вящей славы роду своему.

 

 

 

Один, без войска, многих он поборет

Копьем Иуды; им он так разит,

Что брюхо у Флоренции распорет.

 

 

 

Не землю он, а только грех и стыд

Приобретет, тем горший в час расплаты,

Что этот груз его не тяготит.[824]

 

 

 

Другой, я вижу, пленник, в море взятый,

Дочь продает, гонясь за барышом,[825]

Как делают с рабынями пираты.

 

 

 

О жадность, до чего же мы дойдем,

Раз кровь мою[826] так привлекло стяжанье,

Что собственная плоть ей нипочем?

 

 

 

Но я страшнее вижу злодеянье:

Христос в своем наместнике пленен,

И торжествуют лилии в Аланье.

 

 

 

Я вижу – вновь людьми поруган он,

И желчь и уксус пьет, как древле было,

И средь живых разбойников казнен.[827]

 

 

 

Я вижу – это все не утолило

Новейшего Пилата;[828] осмелев,

Он в храм вторгает хищные ветрила.[829]

 

 

 

Когда ж, господь, возвеселюсь, узрев

Твой суд, которым, в глубине безвестной,

Ты умягчаешь твой сокрытый гнев?

 

 

 

А возглас мой[830] к невесте неневестной

Святого духа, вызвавший в тебе

Твои вопросы, это наш совместный

 

 

 

Припев к любой творимой здесь мольбе,

Покамест длится день; поздней заката

Мы об обратной говорим судьбе.[831]

 

 

 

Тогда мы повторяем, как когда-то

Братоубийцей стал Пигмалион,

Предателем и вором, в жажде злата;[832]

 

 

 

И как Мидас в беду был вовлечен,

В своем желанье жадном утоляем,

Которым сделался для всех смешон.[833]

 

 

 

Безумного Ахана вспоминаем,

Добычу скрывшего, и словно зрим,

Как гневом Иисуса он терзаем.[834]

 

 

 

Потом Сапфиру с мужем[835] мы виним,

Мы рады синякам Гелиодора,[836]

И вся гора позором круговым

 

 

 

Напутствует убийцу Полидора;[837]

Последний клич: «Как ты находишь, Красс,

Вкус золота? Что ты знаток, нет спора!»[838]

 

 

 

Кто громко говорит, а кто, подчас,

Чуть внятно, по тому, насколь сурово

Потребность речи уязвляет нас.

 

 

 

Не я один о добрых молвил слово,

Как здесь бывает днем; но невдали

Не слышно было никого другого».

 

 

 

Мы от него немало отошли

И, напрягая силы до предела,

Спешили по дороге, как могли.

 

 

 

И вдруг гора, как будто пасть хотела,

Затрепетала; стужа обдала

Мне, словно перед казнию, все тело,

 

 

 

Не так тряслась Делосская скала,

Пока гнезда там не свила Латона

И небу двух очей не родила.[839]

 

 

 

Раздался крик по всем уступам склона,

Такой, что, обратясь, мой проводник

Сказал: «Тебе твой спутник оборона».

 

 

 

«Gloria in excelsis»[840] – был тот крик,

Один у всех, как я его значенье

По возгласам ближайших к нам постиг.

 

 

 

Мы замерли, внимая восхваленье,

Как слушали те пастухи в былом;

Но прекратился трус, и смолкло пенье.

 

 

 

Мы вновь пошли своим святым путем,

Среди теней, по-прежнему безгласно

Поверженных в рыдании своем.

 

 

 

Еще вовек неведенье[841] так страстно

Рассудок мой к познанью не влекло,

Насколько я способен вспомнить ясно,

 

 

 

Как здесь я им терзался тяжело;

Я, торопясь, не смел задать вопроса,

Раздумье же помочь мне не могло;

 

 

 

Так, в робких мыслях, шел я вдоль утеса.

 

 

 

 

Песнь двадцать первая

 

Круг пятый (окончание)

 

 

Терзаемый огнем природной жажды,

Который утоляет лишь вода,

Самаритянке данная однажды,[842]

 

 

 

Я, следуя вождю, не без труда

Загроможденным кругом торопился,

Скорбя при виде правого суда.

 

 

 

И вдруг, как, по словам Луки, явился

Христос в дороге двум ученикам,

Когда его могильный склеп раскрылся, –

 

 

 

Так здесь явился дух,[843] вдогонку нам,

Шагавшим над простертыми толпами;

Его мы не заметили; он сам

 

 

 

Воззвал к нам: «Братья, мир господень с вами!»

Мы тотчас обернулись, и поэт

Ему ответил знаком и словами:

 

 

 

«Да примет с миром в праведный совет

Тебя неложный суд, от горней сени

Меня отторгший до скончанья лет!»

 

 

 

«Как! Если вы не призванные тени, –

Сказал он, с нами торопясь вперед, –

Кто вас возвел на божии ступени?»

 

 

 

И мой наставник: «Кто, как этот вот,

Отмечен ангелом, несущим стражу,

Тот воцаренья с праведными ждет.

 

 

 

Но так как та, что вечно тянет пряжу,[844]

Его кудель ссучила не вполне,

Рукой Клото намотанную клажу,

 

 

 

Его душа, сестра тебе и мне,

Не обладая нашей мощью взгляда,

Идти одна не может к вышине.

 

 

 

И вот я призван был из бездны Ада

Его вести, и буду близ него,

Пока могу руководить, как надо.

 

 

 

Но, может быть, ты знаешь: отчего

Встряслась гора и возглас ликованья

Объял весь склон до влажных стоп его?»

 

 

 

Спросив, он мне попал в ушко желанья

Так метко, что и жажда смягчена

Была одной отрадой ожиданья.

 

 

 

Тот начал так: «Гора отрешена

Ото всего, в чем нарушенье чина

И в чем бы оказалась новизна.

 

 

 

Здесь перемен нет даже и помина:

Небесного в небесное возврат

И только – их возможная причина.

 

 

 

Ни дождь, ни иней, ни роса, ни град,

Ни снег не выпадают выше грани

Трех ступеней у загражденных врат.[845]

 

 

 

Нет туч, густых иль редких, нет блистаний,

И дочь Фавманта в небе не пестра,

Та, что внизу живет среди скитаний.[846]

 

 

 

Сухих паров[847] не ведает гора

Над сказанными мною ступенями,

Подножием наместника Петра.

 

 

 

Внизу трясет, быть может, временами,

Но здесь ни разу эта вышина

Не сотряслась подземными ветрами.[848]

 

 

 

Дрожит она, когда из душ одна

Себя познает чистой, так что встанет

Иль вверх пойдет; тогда и песнь слышна.

 

 

 

Знак очищенья – если воля взманит

Переменить обитель,[849] и счастлив,

Кто, этой волей схваченный, воспрянет.

 

 

 

Душа и раньше хочет; но строптив

Внушенный божьей правдой, против воли,

Позыв страдать, как был грешить позыв.

 

 

 

И я, простертый в этой скорбной боли

Пятьсот и больше лет, изведал вдруг

Свободное желанье лучшей доли.

 

 

 

Вот отчего все дрогнуло вокруг,

И духи песнью славили гремящей

Того, кто да избавит их от мук».

 

 

 

Так он сказал; и так как пить тем слаще,

Чем жгучей жажду нам пришлось терпеть,

Скажу ль, как мне был в помощь говорящий?

 

 

 

И мудрый вождь: «Теперь я вижу сеть,

Вас взявшую, и как разъять тенета,

Что зыблет гору и велит вам петь.

 

 

 

Но кем ты был – узнать моя забота,

И почему века, за годом год,

Ты здесь лежал – не дашь ли мне отчета?»

 

 

 

«В те дни, когда всесильный царь высот

Помог, чтоб добрый Тит отмстил за раны,

Кровь из которых продал Искарьот,[850]

 

 

 

Ответил дух, – я оглашал те страны

Прочнейшим и славнейшим из имен,[851]

К спасению тогда еще не званный.

 

 

 

Моих дыханий был так сладок звон,

Что мною, толосатом[852], Рим пленился,

И в Риме я был миртом осенен.

 

 

 

В земных народах Стаций не забылся.

Воспеты мной и Фивы и Ахилл,

Но под второю ношей я свалился.[853]

 

 

 

В меня, как семя, искру заронил

Божественный огонь, меня жививший,

Который тысячи воспламенил;

 

 

 

Я говорю об Энеиде, бывшей

И матерью, и мамкою моей,

И все, что труд мой весит, мне внушившей.

 

 

 

За то, чтоб жить, когда среди людей

Был жив Вергилий, я бы рад в изгнанье[854]

Провесть хоть солнце[855] свыше должных дней».

 

 

 

Вергилий на меня взглянул в молчанье,

И вид его сказал: «Будь молчалив!»

Но ведь не все возможно при желанье.

 

 

 

Улыбку и слезу родит порыв

Душевной страсти, трудно одолимый

Усильем воли, если кто правдив.

 

 

 

Я не сдержал улыбки еле зримой;

Дух замолчал, чтоб мне в глаза взглянуть,

Где ярче виден помысел таимый.

 

 

 

«Да завершишь добром свой тяжкий путь! –

Сказал он мне. – Но что в себе хоронит

Твой смех, успевший только что мелькнуть?»

 

 

 

И вот меня две силы розно клонят:

Здесь я к молчанью, там я понужден

К ответу; я вздыхаю, и я понят

 

 

 

Учителем. «Я вижу – ты смущен.

Ответь ему, а то его тревожит

Неведенье», – так мне промолвил он.

 

 

 

И я: «Моей улыбке ты, быть может,

Дивишься, древний дух. Так будь готов,

Что удивленье речь моя умножит.

 

 

 

Тот, кто ведет мой взор чредой кругов,

И есть Вергилий, мощи той основа,

С какой ты пел про смертных и богов.

 

 

 

К моей улыбке не было иного,

Поверь мне, повода, чем миг назад

О нем тобою сказанное слово».

 

 

 

Уже упав к его ногам, он рад

Их был обнять; но вождь мой, отстраняя:

«Оставь! Ты тень и видишь тень, мой брат».

 

 

 

«Смотри, как знойно, – молвил тот, вставая, –

Моя любовь меня к тебе влекла,

Когда, ничтожность нашу забывая,

 

 

 

Я тени принимаю за тела».

 

 

 

 

Песнь двадцать вторая

 

Восхождение в круг шестой – Круг шестой – Чревоугодники

 

 

Уже был ангел далеко за нами,

Тот ангел, что послал нас в круг шестой,

Еще рубец смахнув с меня крылами;

 

 

 

И тех, кто правды восхотел святой,

Назвал блаженными, и прозвучало

Лишь «sitiunt»[856] – и только – в речи той;

 

 

 

И я, чье тело снова легче стало,

Спешил наверх без всякого труда

Вослед теням, не медлившим нимало, –

 

 

 

Когда Вергилий начал так: «Всегда

Огонь благой любви зажжет другую,

Блеснув хоть в виде робкого следа.

 

 

 

С тех пор, как в адский Лимб, где я тоскую,

К нам некогда спустился Ювенал[857],

Открывший мне твою любовь живую,

 

 

 

К тебе я сердцем благосклонней стал,

Чем можно быть, кого-либо не зная,

И короток мне путь средь этих скал.

 

 

 

Но объясни, как другу мне прощая,

Что смелость послабляет удила,

И впредь со мной, как с другом, рассуждая:

 

 

 

Как это у тебя в груди могла

Жить скупость[858] рядом с мудростью, чья сила

Усердием умножена была?»

 

 

 

Такая речь улыбку пробудила

У Стация; потом он начал так:

«В твоих словах мне все их лаской мило.

 

 

 

Поистине, нередко внешний знак

Приводит ложным видом в заблужденье,

Тогда как суть погружена во мрак.

 

 

 

В твоем вопросе выразилось мненье,

Что я был скуп; подумать так ты мог,

Узнав о том, где я терпел мученье.

 

 

 

Так знай, что я от скупости далек

Был даже слишком – и недаром бремя

Нес много тысяч лун за мой порок.

 

 

 

И не исторгни я дурное семя,

Внимая восклицанью твоему,

Как бы клеймящему земное племя:

 

 

 

«Заветный голод к золоту, к чему

Не направляешь ты сердца людские?»[859]

Я с дракой грузы двигал бы во тьму.[860]

 

 

 

Поняв, что крылья чересчур большие

У слишком щедрых рук, и этот грех

В себе я осудил, и остальные.

 

 

 

Как много стриженых воскреснет,[861] тех,

Кто, и живя и в смертный миг, не чает,

Что их вина не легче прочих всех!

 

 

 

И знай, что грех, который отражает

Наоборот какой-либо иной,

Свою с ним зелень вместе иссушает.

 

 

 

И если здесь я заодно с толпой,

Клянущей скупость, жаждал очищенья,

То как виновный встречною виной».

 

 

 

«Но ведь когда ты грозные сраженья

Двойной печали Иокасты пел,[862]

Сказал воспевший мирные селенья,[863]

 

 

 

То, как я там Клио[864] уразумел,

Тобой как будто вера не водила,

Та, без которой мало добрых дел.

 

 

 

Раз так, огонь какого же светила

Иль светоча тебя разомрачил,

Чтоб устремить за рыбарем[865] ветрила?»

 

 

 

И тот: «Меня ты первый устремил

К Парнасу,[866] пить пещерных струй прохладу,

И первый, после бога, озарил,

 

 

 

Ты был, как тот, кто за собой лампаду

Несет в ночи и не себе дает,

Но вслед идущим помощь и отраду,

 

 

 

Когда сказал: «Век обновленья ждет:

Мир первых дней и правда – у порога,

И новый отрок близится с высот».[867]

 

 

 

Ты дал мне петь, ты дал мне верить в бога!

Но, чтоб все части сделались ясны,

Я свой набросок расцвечу немного.

 

 

 

Уже был мир до самой глубины

Проникнут правой верой, насажденной

Посланниками неземной страны;

 

 

 

И так твой возглас, выше приведенный,

Созвучен был словам учителей,

Что к ним я стал ходить, как друг исконный.

 

 

 

Я видел в них таких святых людей,

Что в дни Домициановых гонений[868]

Их слезы не бывали без моей.

 

 

 

Пока я жил под кровом смертной сени,

Я помогал им, и их строгий чин

Меня отторг от всех других учений.

 

 

 

И, не доведши греческих дружин,

В стихах, к фиванским рекам,[869] я крестился,

Но утаил, что я христианин,

 

 

 

И показным язычеством прикрылся.

За этот грех там, где четвертый круг,

Четыре с лишним века я кружился.

 

 

 

Но ты, моим глазам раскрывший вдруг

Все доброе, о чем мы говорили,

Скажи, пока нам вверх идти досуг,

 

 

 

Где старый наш Теренций, где Цецилий,

Где Варий, Плавт?[870] Что знаешь ты про них:

Где обитают и осуждены ли?»

 

 

 

«Они, как Персий[871], я и ряд других, –

Ответил вождь мой, – там, где грек[872], вспоенный

Каменами щедрее остальных:

 

 

 

То – первый круг тюрьмы неозаренной,

Где речь нередко о горе звучит,

Семьей кормилиц наших населенной.[873]

 

 

 

Там с нами Антифонт и Еврипид,

Там встретишь Симонида, Агафона[874]

И многих, кто меж греков знаменит.

 

 

 

Там из тобой воспетых – Антигона,

Аргейя, Деифила, и скорбям

Верна Йемена, как во время оно;

 

 

 

Там дочь Тиресия, Фетида там,

И Дейдамия с сестрами своими,

И Лангию открывшая царям».[875]

 

 

 

Уже беседа смолкла между ними,

И кругозор их был опять широк,

Не сжатый больше стенами крутыми,

 

 

 

И четверо служанок дня свой срок

Исполнило, и пятая вздымала,

Над дышлом стоя, кверху жгучий рог,[876]

 

 

 

Когда мой вождь: «По мне бы, надлежало

Кнаруже правым двигаться плечом,

Как мы сходили с самого начала».

 

 

 

Здесь нам обычай стал поводырем;

И так как был согласен дух высокий,

Мы этим и направились путем.

 

 

 

Они пошли вперед; я, одинокий,

Вослед; и слушал разговор певцов,

Дававший мне поэзии уроки.

 

 

 

Но вскоре сладостные звуки слов

Прервало древо, заградив дорогу,

Пленительное запахом плодов.

 

 

 

Как ель все уже кверху понемногу,

Так это – книзу, так что взлезть нельзя

Хотя бы даже к нижнему отрогу.

 

 

 

С той стороны, где замкнута стезя,

Со скал спадала блещущая влага

И растекалась, по листам скользя.

 

 

 

Поэты стали в расстоянье шага;

И некий голос, средь листвы незрим,

Воскликнул: «Вам запретно это благо!»[877]

 

 

 

И вновь: «Мария не устам своим,

За вас просящим, послужить желала,

А лишь тому, чтоб вышел пир честным.[878]

 

 

 

У римлянок напитка не бывало

Иного, чем вода; и Даниил

Презрел еду, и мудрость в нем мужала.

 

 

 

Начальный век, как золото, светил,

И голод желудями услаждался,

И нектар жажде каждый ключ струил.

 

 

 

Акридами и медом насыщался

Среди пустынь креститель Иоанн;

А как велик и славен он остался,

 

 

 

Тому залог в Евангелии дан».

 

 

 

 

Песнь двадцать третья

 

Круг шестой (продолжение)

 

 

Я устремлял глаза в густые чащи

Зеленых листьев, как иной ловец,

Из-за пичужек жизнь свою губящий,

 

 

 

Но тот, кто был мне больше, чем отец,

Промолвил: «Сын, пора идти; нам надо

Полезней тратить время под конец».

 

 

 

Мой взгляд – и шаг ничуть не позже взгляда –

Вслед мудрецам я обратил тотчас,

И мне в пути их речь была отрада.

 

 

 

 

 

Вдруг плач и пенье донеслись до нас, –

«Labia mea, Domine»,[879] – рождая

И наслажденье, и печаль зараз.

 

 

 

«Отец, что это?» – молвил я, внимая.

И он: «Быть может, тени там идут,

Земного долга узел разрешая».

 

 

 

Как странники задумчиво бредут

И, на пути настигнув проходящих,

Оглянут незнакомцев и не ждут,

 

 

 

Так, обгоняя нас, не столь спешащих,

Оглядывала нас со стороны

Толпа теней, смиренных и молчащих.

 

 

 

Глаза их были впалы и темны,

Бескровны лица, и так скудно тело,

Что кости были с кожей сращены.

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-09-09 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: