– Я люблю тебя.
Девушка ничего не сказала. Ничего не сказал Семён Семёнович. Как-то так получилось, что они были всегда.
-
«Он бегал по городу и искал дождь.
Он заглядывал в окна, стучал в квартиры, вбегал в магазины, учреждения… Дождя нигде не было. Иногда ему доводилось почувствовать сырость или увидеть мокрое пятно, но всякий раз оказывалось, что это что-нибудь другое, сырое и мокрое, но к дождю отношения не имеющее. Один раз ему даже подарили бутылку воды, предлагая тем самым отвязаться, оставить в покое, удовольствовавшись хотя бы этим. Он медленно вылил воду из бутылки на землю, и, пока вода лилась, пытался увидеть-рассмотреть дождь. Дождя не было.
Он плакал. И слёзы падали, капля за каплей… Падали… Это было почти начало дождя, но начало не переходило в продолжение, а слёзы заканчивались, и упавшие ниц слезинки растворялись, таяли, – уходили, торжественно иссв е ркиваясь падающими в небо звёздами.
Он открывал и закрывал краны. Но дождя не получалось. Получались обрушение и исчезновение.
Однажды он даже нарисовал дождь, и, поместив рисунок на большой лист, повесил его на стену. Но это был очень тихий дождь. Он беззвучно падал со стены, беззвучно пропадая, рассыпаясь беззвучно и незаметно, и – возвращался обратно, безуб ы вно оставаясь на листе. И это был не дождь.
Когда человек умер – стояла сухая безветренная погода. Пыль лежала холмиками, холмами, целыми озёрами, необозримыми от края до края, неподвижными и глубокими. Растрескавшаяся земля тихонько поскрипывала, равномерно и стойко дыша…
И вознёсся он. И вознёсся он на небеса. И это были небеса дождя» …
-
«Вот как… – дожёвывая пирожок, думал Капитан. – Вот оно как… А почему? Потому что шагнул; выбрал шаг – и шагнул. Может, он и не знал – куда, сердце знало. – Вздохнул. Утёр губы. Старательно, более чем следовало, обтряхнул руки. Выпрямился. – Теперь, должно быть, моя очередь… И?»
В комнате было тихо. Тихо-тихо. Но Капитан чувствовал: там всё нормально… Прекрасно! Там – чудо.
«Вот оно как, – млея, подумал он. – Вот оно как бывает… – Глубоко вдохнул тёплое летнее утро. – Будет и у меня.»
Облокотившись о балконные перила, Капитан выглянул во двор.
Никого… Пусто.
Медленный солнечный полдень. Мягко царапают карнизы голуби. Лениво проскальзывая размытыми запятыми – порхает бессчётная трепетная мелюзга. Переливаются – рассыпаясь в шелест – листья… До чего же много листвы! – изумрудное море, волна к волне! Сюда бы лодку… ладью… целый фрегат! И чтоб – штурвальное колесо. И – натянутая бечева горизонта, доверчивая, близкая, – натянутая навстречу… Одна рука – на штурвал, другая – к горизонту… Только бы силы хватило! …И кто посмеет сказать, что судьба не бывает в пригоршнях!?!
Капитан широко распахнутыми ноздрями втянул качнувшийся из листвы ветерок.
«Закурить бы!» Снова, придирчиво всматриваясь в закоулки, оглядел двор.
Во дворе никого не было. Впрочем, и двора, как такового, не было. Деревья росли так густо, так раскидисто и высоко, что взгляду, помимо них, оставалось совсем немного: несколько маленьких пятнышек небесной голубизны… несколько асфальтовых лоскутков у подъезда… половинка соседнего дома, и, от соседнего дома – приземистая обшарпанная арка, протянутая неизвестно куда…
Из-под арки послышались бодренькие шажки. Человек. Человечек! В диком пёстром балахоне, в панамке, с большущей пухлой сумкой через плечо – человечек направлялся куда-то по своим делам, и так получилось – шёл он мимо подъезда.
– Сударь! – негромко окликнул Капитан.
Человечек остановился.
Капитан перегнулся через перила:
– Добрый человек, извините, что обеспокоил… Нет ли у вас закурить?
– Есть! – Человечек снял панамку и задрал голову вверх. – Тебе как? – туда бросить, или сам сюда соизволишь?
Капитан вздрогнул. Изумлённо задрал брови. Ну и ну!
– Арнольдыч!
– Так точно, ваше благородие, – щёлкнув каблуками, отрапортовал Арнольдыч. – Тебе курево с какой руки забросить? – с правой или с левой?
– Можно с обеих, – засмеялся Капитан. Оглянулся на балконную дверь. – Погоди, сейчас сам спрыгну!
Второй этаж – пустяки! Ему приходилось прыгать и с третьего, правда, внизу был сугроб… Ерунда! Капитан зашагнул за перила, и, внимательно высмотрев место приземления, спрыгнул. Удачно спружинил, но – равновесия не удержал, покатился прямо под ноги старичку.
– Кузнечик да и только! – довольно сказал Арнольдыч, помогая Капитану подняться. – Не расшибся, прыгучий мой?
– Ничего! – Капитан бодро обтряхн у лся, отёр платком поцарапанную руку, и, в знак того, что всё обошлось благополучно, подпрыгнул.
– Молодец, – порадовался за него Арнольдыч. Протянул трубку и кисет: – Кури! Заслужил!
Капитан поспешно набил трубку, достал зажигалку, прикурил. С первой же глубокой затяжки – сильно закашлялся.
– Ну и табак у тебя!..
– Обыкновенный, – пожал плечами Арнольдыч. – В одном королевстве разжился… – Обмелькн у лся лукавым взглядом на Капитана. – Оно, конечно, за нутро табачок берёт, спора нет. Да только в несуразицах государство у них погрязло! – как упрекнёшь? Народец тамошний – горюны да печальники: без начальства жить не могут, а короля себе – никак не найдут. Маются!
Капитан с подозрением покосился на улыбчивого старичка.
– Ну-ну...
Арнольдыч придвинулся поближе и доверительно понизил голос:
– Был один, и тот – сбёг… В народе шептались – уши у него, мол, слабые, корону удержать не могли! Вроде как, предлагал ему придворный кузнец уши железные выковать, но тут выяснилось, что и голова – слабая, железные уши не потянет… нет…
Капитан снова закашлялся, сильнее прежнего.
– Экое недоразумение! – посочувствовал Арнольдыч. – Не получится из тебя воздушного шара, – не держится в тебе дым! Могу морковку дать.
Капитан промакн у л платком заслезившиеся глаза и сердито посмотрел на ехидника. Поинтересовался:
– Ты, смотрю, из бригады-то ушёл?
– Ушёл, – подтвердил Арнольдыч, лучезарно поглядывая на собеседника.
– Выперли?
– Не-е… Сам ушёл. Лодыри они: к чаю – не дозовёшься, больше двух пряников за один присест – не сдюживают. Как с такими работать? Тунеядцы, уж ты не спорь. Слабаки! …А тамошний-то король, – Арнольдыч опять понизил голос и опасливо оглянулся по сторонам, – ладно бы сам сбёг, так он ещё и премьер-министра похитил! …Слух в народе прошёл: сожрал супостат главу правительства! А? Умял сироту!
– Ну чего городишь!
– А чего? …Да-да-да. Рассказывают, – Арнольдыч вытаращил глаза, – на пиру король так лопал, так облизывался! – жуть! А премьер-министр – он грустный сидел, не кушал. Предчувствовал… Каково?
«Врезать бы ему!..» – тоскливо подумал Капитан, отворачиваясь от Арнольдыча.
– Ты – другое дело! – Капитан ощутил лёгонькое похлопывание по плечу, вроде как – птичьей лапкой. – Ты у нас – молодец! Не жрун! – Капитан обернулся. Арнольдыч жалостливо и умильно сощурил глазки: – Вон ведь как отощал, родимый… Что ж ты? Ай-яй-яй! Небось, глина нежирная попалась?
– Что?
Только тут до Капитана, наконец, полностью дошло, что Арнольдыч, существо загадочное и ехидное, всё про них с Семёном знает. Что он… Что… Что же это такое!
– Ах ты, издев а тель, – вскипел Капитан, – швабра ты старая! Что ж мы, мотаемся тут, долбимся о всякий угол… – Ухватил Арнольдыча за грудки. – Да я из тебя сейчас всё вытрясу! Ты у меня всё расскажешь!
Замерцали окрестности, затряслись. Тренькнуло. Перемигнулось, – ах! – море… Солёные брызги врезались Капитану в лицо. Он выпустил старика. …Волны, волны кругом! Деревья, кусты, трава, асфальт, стены зданий, летний дрожащий воздух – всё стало волнами! Где верх, где низ… – что там! – пучина… «Как же я не захлёбываюсь?» – судорожно мелькнуло в голове. Огромный пенистый вал накрыл Капитана с головой. Повалил! Поволок!
– Арнольдыч!
Арнольдыча не было. Была… Большая Белая Рыба, с сумкой Арнольдыча на хвосте. Невиданная!
Капитана охватила оторопь. Умевший, до нынешнего дня, плавать только в пруду – он не смог подняться на волне и хлебнул – вдосталь! – солёной воды. Забарахтался.
– Арнольдыч! – захрипел он.
Рыба с интересом смотрела на Капитана. Широкие сияющие глаза были внимательными и тёплыми. Капитан, не выдержав, заорал на Рыбу:
– Где Арнольдыч!?
…И Большая Белая Рыба с хохотом ушла в глубину.
Капитана накрыла следующая волна. Теряя воздух, беспорядочно дёргая руками и ногами, он стукнулся о дно…
-
…«Люди пришли в мир, и его не заметили.
…В этом мире пляшут черешни. И собаки высоко вздымают на розовых языках солнце. И колотят жуки в барабаны. И цветут ручьи.
И многое, многое, многое. И совсем не так, как люди видели это всю свою жизнь.
…В этом мире снег а галдят журавлиными косяками. И смотрят мор я в рассвет; что им в этом? но вот ведь – смотрят. И поют и вздыхают огни. И льн у тся и жмутся к ладоням ветр а растрёпанными мордашками…» …
-
Сухо. …Да. Это было не дно, а обыкновенный асфальт. Не было ни моря, ни Рыбы, ни Арнольдыча… а – так: всё как прежде. Вот и балкон, откуда он только что – и десяти минут не прошло – спрыгнул. Двор…
У ног его, на асфальте, дымилась трубка. Рядом лежал кисет. Капитан, чуть придерживаясь за поясницу, нагнулся и подобрал их.
– Надо же, не раскололась, – пробормотал он. – И кисет сухой…
И? …Он стоял и никак не мог взять в толк: что? зачем? почему? Растерялся.
«Как там Семён говорил?» Машинально вцепился зубами в трубку, стиснул кисет. Решительно огляделся по сторонам. «Вперёд!»
А куда? Тут только и стало заметно, что двор – он не только двор, но и не поймёшь что… Действительно: дом был как дом, арка как арка, и половинка соседнего здания – та, что виделась с балкона – тоже, а вот другая половинка – вздор, ерунда, аляповато раскрашенная подделка! Да и остальное… Теперь Капитан рассмотрел то, что не смог поначалу заметить за высокими пышными деревьями и густым кустарником. Все строения, за исключением дома, арки и соседней половинки – были ненастоящими. Театральные декорации, вот что! Даже пейзаж, видневшийся вдали, многообещающе раскинувший панораму обширного и пёстрого населённого пункта – воспринимался как нечто нарисованное, как самый обыкновенный театральный задник, необычайных масштабов, но вполне заурядного качества. В некоторых окнах он заметил фанерные силуэты людей, выполненные в натуральную величину.
Капитану вдруг стало страшно.
– Эй!.. – попытался крикнуть он. Крика не получилось – получился писк. Откашлявшись и прочистив горло попробовал снова: – Эй! Люди! Кто-нибудь!
Никто не отозвался. «И?»… И – что? …Капитан набрал побольше воздуха в грудь и заорал изо всех сил:
– Э-э-э-э-эй! Э-гэ-гэй!!!
И тут же ощутил, как кто-то теребит его за штанину.
Посмотрев вниз, Капитан увидел сидящего рядом с ним барсука. Барсук почесался.
– Ты чего орёшь? – спокойно спросил барсук. – Тебя обидели?
Капитан попятился.
– Н-нет…
– Тогда не ори, – предложил барсук. – Ночь на дворе!
– Ночь? …Кажется, день. Вон, солнышко какое…
Барсук шмыгнул носом и посмотрел на солнышко. Потом – на Капитана.
– Это тебе, именно, кажется, – спокойно сказал барсук. – Со мною тоже иногда бывает. Не огорчайся! – Попросил: – И не ори. Ладно?
– Ладно… – Спохватился: – Погоди! Как мне попасть в город?
– Куда? – удивился барсук.
– В город! Туда, – Капитан махнул в сторону декораций рукой. – Там раньше был город, а теперь – ерунда, театр какой-то. Но я там был! Как же попасть?
– А зачем? – ещё больше удивился барсук.
– Ну… Куда-нибудь нужно попасть. Так ведь?..
Барсук укоризненно покачал головой. Вздохнул.
– Дело твоё....А билет у тебя есть?
– Билет?
– Ну да. Как же без билета – в Музей?
– В какой музей?
– В обыкновенный! Билет нужен.
– Какой-то бред! Я уже оттуда – сюда – приходил! Случалось…
– Оттуда – сюда: пожалуйста. А вот отсюда – туда: только с билетом.
– Где я его возьму? – Капитан развёл руками. – Что за билет?
– Билет? Обычный билет: добровольная неосмысленность. Он должен быть внутри тебя. Тогда и в Музей попадёшь.
– Ничего не понимаю, – простонал Капитан.
– Бывает, – успокоил его барсук. – Ты, я смотрю, так нервничаешь! Может быть, тебя утешить?
Капитан промолчал.
– Понимаешь ли, – тут барсук застеснялся, – я всегда по ночам стихи пишу. Вот и сегодня, минут за пять до того, как ты заорал, стишок появился. Могу прочитать.
– О чём стишок-то? – печально спросил Капитан.
– На острую тему, – важно ответил барсук. – О классиках и современниках. Маленький. Прочитать?
– Давай…
Барсук забрался на лавку, стоящую возле стены дома, и встал в позу.
– О Классиках и Современниках! – провозгласил он.
Капитан безнадёжно махнул рукой.
– и смотрят Классики на нас
и в классики играют
«мы любим вас!» – мы им кричим
они не понимают
…не понимают вообще
и даже больше: вообще
и даже вовсе: вообще
…и в классики играют
Барсук умолк и замер на лавке.
– Интересно… – неуверенно промямлил Капитан.
Барсук поклонился.
– Утешился? А то, может, тебе балладу какую прочитать? Я могу!
– Не надо, – твёрдо, но стараясь не забывать о вежливости, отклонил предложение Капитан.
– А то – я могу… – взгрустнул барсук.
– В другой раз, – пообещал Капитан. – Мне бы – выбраться…
– Выбирайся, – пожал плечами барсук. – Кто тебе не даёт?
– Но как?!
Барсук осмотрелся. Заметил арку.
– Да вот хоть туда. …Беги, малыш!
Капитан тоже посмотрел на арку.
– И что там?
– Я-то откуда знаю! – обалдел барсук. – Ты ведь идёшь!
– Ладно. Пока…
Стараясь не оборачиваться, Капитан медленно зашагал к арке.
– Доброй дороги! Доброй дороги! Доброй дороги! – раздался за его спиной целый хор. Даже не хор – гул. Следом – растр е снулся гром: гуденье, дуденье, барабанный грохот.
Капитан обернулся. Весь двор был заполнен великим множеством барсуков. Барсуки толпились между деревьями, сидели на ветках, выглядывали из кустов. Барсуки трясли флажками, дудели в трубы, восторженно стучали в барабаны. Те же, у кого лапы были свободны, напутственно махали этими лапами Капитану вслед. Некоторые – плясали.
Капитан опрометью кинулся под арку.
Прыжок… Другой… Ай!.. Не сумел удержаться!.. И вот он уже летит, вопя, в какую-то немыслимую пропасть, с ужасом замечая внизу облака, и там – под облаками, далеко-далеко внизу – тоненькую полоску железной дороги... бегущий по рельсам – крошечный такой – поезд…
Кричанье ему уже не помогало, и поэтому – не переставая кричать – Капитан крепко-крепко закрыл глаза.
А!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!-а!!!!!
-
…Чья-то сильная беспокойная рука резко тряхнула его за плечо.
– Мужчина, вам плохо!?
Капитан открыл глаза. Он сидел на лавке, в вагоне. Рядом стоял высокий сутулый старик и тревожно сверлил его маленькими колючими глазками. Неподалёку – по краешкам лавок – приткнулись две пожилые женщины; женщины о чём-то быстро перешёптывались, испуганно поглядывая на крикуна.
– Вам плохо?
– Извините… – Капитан отёр рукавом вспотевший лоб. – Это я задремал… Приснилось что-то… Извините.
Старик сердито нахмурился. Густые кустистые брови вздыбились, зашевелились. Женщины на лавках умолкли.
– Изволили задремать – так дрёмствуйте! – наставительно сказал старик. – А кричать зачем? …Вы, молодой человек, к валерьянке прикладывайтесь. Да! А к водке – ни-ни; с водкой – завязывайте!
– Да я непьющий, – слабо запротестовал Капитан. – Так получилось…
– Получилось у него! – пробурчал старик, возвращаясь к себе на лавку. Обернулся; зыркнул сурово: – А уж если до рюмки добрался – закусывай плотнее! И это… в поезд не лазь. Не лазь в поезд! Сиди себе под яблонькой и воздухом дыши!
Постепенно старик угомонился. Женщины, встав, перебрались на несколько лавок подальше. Больше в вагоне никого не было.
Капитан посмотрел в окно.
Осень… Похоже – сентябрь. Зелёные листья только слегка, самыми кончиками тонких трепещущих лапок коснулись желтизны и багрянца. Лес… лес… Провода… Опоры высоковольтных линий, отемн е лые и блескучие после недавнего дождя… Лес… лес… лес… Случайные избёнки, покосившиеся и шальные… Девочка у шлагбаума, в ярком жёлтом плаще, с полосатым мячиком в руках; девочка помахала пробегающему поезду рукой… Снова – лес…
Руки у Капитана дрожали. «Вот ведь! Чего только за последние дни не случалось, а всё – не привыкну… Привыкнешь тут!» Обтёр замызганные руки о замызганный плащ. Поднялся и вышел в тамбур. Женщины – искоса – проводили его подозрительными взглядами: опохмеляться пошёл, болезный…
Поезд подрагивал, постукивал, погромыхивал. Поезд дребёзгло и мягко подпрыгивал, умело перемещая своё неуклюжее огромное тело по тонким изв и вным рельсовым нитям. Здесь, в тамбуре, Капитану стало спокойнее. Он нашарил в кармане трубку, кисет, зажигалку; закурил. «Ерунда со мною происходит, – устало подумал он. – Изо дня в день…» Поезд замедлил ход.
Станция. Остановка. Двери открылись. В тамбур вкачнулся свежий прохладный ветерок. Мимо – на выход – протопал высокий старик. Выйдя на перрон и подшмыгнув на спине рюкзак – он сурово погрозил Капитану пальцем. Капитан – в ответ – показал язык.
Двери закрылись. Натужно набирая скорость, поезд последовал дальше… Всё дальше и дальше… Куда? «Куда я еду?» – вяло мелькнуло в голове. Мелькнуло – и погасло. Не хотелось ни думать, ни ощущать… Просто: ехать, перемещаться, подпрыгивать вместе с поездом, безоглядно и навзничь смотреть в окно… в мир… И Капитан ехал. И Капитан перемещался. И рассеянно посасывал трубку, не замечая, что она давным-давно погасла. И смотрел в окно.
Сумерки… По небу бредут облака; бредут, бегут, летят. Чистые, белые, плотные, похожие на умытых утренних снеговиков. А одно облако – на большую белую птицу…
Вот: облака летели; облака становились меньше и меньше, потихоньку отлетая в сторону. И только большая белая птица летела рядом с поездом, не отставая и не обгоняя, сопровождая свистящий и грохочущий механизм.
Мимо проплыла рощица. На опушке стояла лошадь и что-то жевала. Капитану показалось, что, не переставая жевать, лошадь кивнула ему.
Скрипнула дверь межт а мбурного переходника. В тамбур вошёл контролёр.
– Ваш билет.
Капитан хмыкнул. Хоть что-то знакомое… Оживился:
– Опять билет! Прямо помешались все на этих билетах!
Контролёр насупился:
– Я вас не понимаю. …Билет предъявите, пожалуйста.
– Нету, – Капитан сожалеюще развёл руками. – Нет, и не было.
– Понятно. – Контролёр деловито пошуршал в сумке, что-то отыскивая. – Будем платить штраф!
– Не будем. – Капитан широко улыбнулся. – Денег тоже нет.
– Вы издеваетесь?
– Ну что вы! – Капитан вздохнул. – Признаться, даже при наличии денег – билета бы я не купил и штрафа бы платить не стал. В силу убеждений. Понятно говорю?
– Безобразие! – с достоинством сказал контролёр.
– Кому как…
– В таком случае, вынужден вас задержать, – официальным тоном заявил контролёр. – Вот так!
Капитану стало скучно.
– А штаны не лопнут? Мелковат ты для таких выкрутасов, касатик. Сгонял бы лучше за подмогой.
– Правильно! – облегчённо сказал контролёр. – Там, в первом вагоне, наших человек двадцать едет, все – по обмену опытом! Далеко не уходи, скоро вернусь с коллективом: будем тебя через рукоприкладство перевоспитывать!
После чего гибко шмыгнул сквозь межт а мбурье, грозно прогрохотав дверями.
Сунув трубку с кисетом в карман брюк, Капитан снял плащ, обмотал его вокруг пояса и завязал на животе. Засучил рукава. Приготовился.
«Идёт жизнь! Под моё нынешнее настроение, двадцать человек – тьфу…»
Поезд снова замедлил ход.
Послышались топанье и шумные голоса.
Поезд остановился. Входные створы разошлись по сторонам. «Повезло!»
Из межтамбурья высунулось сразу два контролёра.
– Брысь! – гаркнул Капитан.
Представители коллектива испуганно скрылись. Капитан прыжком выскочил на перрон.
Поезд пошёл. В вагоне обозначилась толчея: салон захлестнула целая толпа контролёров, уставившихся на сбежавшего безбилетника через стекло. Контролёры что-то возмущённо кричали, показывали кулаки, – всячески выражали негодование и сулили, несомненно, многое. Капитан, лучезарно скалясь, прощально помахал рукой.
Поезд, погудев, потянулся в бег. Но ещё какое-то время мелькали его огни, – из темноты, обступившей станцию, виднелись они далеко и долго, и взгляду были приятны. Красивые, красивые огни.
«Однако, прохладно…» Капитан развязал, обтряхнул и надел плащ, тщательно застегнув его на все пуговицы. Осмотрелся.
«Знакомые места! – надсадно толкнулось в нём. – Куда это я? Где?..» И впрямь – знакомые: станция, перрон, станционный зал ожидания… Последний раз он видел это совсем по-другому: развалины, запустенье… рельсы, заросшие высокой травой… разгуливавшие по перрону птицы… А теперь – как в первый, памятный крепко, раз. «Меня ссадили с поезда… Я вздремнул… Потом – с сумкам и перекошенной физиономией появился Семён… Последний поезд мы пропустили… А! – так это и был последний поезд! Сейчас я выпрыгнул из поезда на который мы не успели тогда!»
Капитан вихрем ворвался в пустынный зал ожидания. Догадка оказалась верна. На календаре, висящем возле кассы, те же самые год, месяц, число; судя по часам и расписанию – последний поезд только что ушёл. Приехал! Капитан плюхнулся на знакомую лавку и отрывисто, нервно захохотал.
Хохот а ние оборвав – заплакал.
-
«Иви! Иви, малыш…»
-
…«в этой башне башне башне затишье и сырость
запах роз и оливок
запах ветхих и ярких платьев
(аквариумные рыбки разбивают стекло и уходят в сторону водоёмов
и заря им – в спину
и плавники их красн ы красн ы и истекают красным)
(фрески меняются местами
они свешивают лохмотья яркие с парапетов, на парапетах стоят и смотрят)
запах лозы потерявшей упругость
зеленоватый отсвет
голуби голуби рон я ются на песок ударяются языками перетекают с места на место
в граните в ониксе в мраморе но литаврами в кафель где трещины указывают направленье
шлёпанье босых ног:
голые письмен а волчками вертятся на полу…
…что стоит сказать:
не умеющий падать теряет границы.
это хорошо.
сказать:
не умеющий раскрыть ладонь – рождается безголосым и зыбким.
во что прохожденье его?
но вот ведь – приходит и усаживается удобно…
…затишье и сырость
и затишье и сырость и сырость и сырость
разбитая чашка
усталая кошка
пируэты еловых шишек штор изумрудов
так и есть:
на раскрытой ладони умещаются все ответы
но они незаметны; так и есть:
просто – ладонь
раскрытая каждой пылинке имеющая продолженье » …
-
…Ночь. Сидеть на лавке, закрыв глаза, это так приятно. …Да, он стал другим; совсем-совсем другим. Даже Капитан не узнал бы сейчас Капитана. Даже дети… – его дети… Ха! Они, возможно, закричали бы: «папа, папа!» – и кинулись бы сквозь него… …А уж королём – ни-ни, и не предложили бы! Капитан усмехнулся; помотал головой…
…Тик-так, тик-так, тик-так. Как вошёл – приметил, не примеченные в прежние посещения часы. Ходики. На стене, над кассой: кошачья мордашка, с бегающими по ней стрелками; маятник раскачивается, глазищи – вправо-влево, влево-вправо, – золотистые, с лукавинкой! Тик-так, тик-так, тик-так… За окном – ветер, ветер… тонкая дожд я ная морось всв и стывается в стёкла окон… А здесь: тик-так, тик-так, тик-так. Тиканье часов уютно полощется в за-ст е нной непогоде, играет с нею. …Котёнок опрокидывает лукошко с шерстяными клубками; взять увеличительное стекло, присмотреться к какому-нибудь клубку: множество изогнутых, искажённых, извивающихся тончайших ниточек обвеивают главную нить, – ураганы, молнии, проливные дожди! – сжатые в шар… намёки, события, непогода… А котёнку – только бы поиграть: катает клубки, подбрасывает, волочит, шутливо втискиваясь зубками и коготками; наиграется – уляжется в них, свернётся колечком, засопит…
Тик-так, тик-так, тик-так…
-
…Зашумело, вспенилось Дерево – высоко разбросило ветви, раскр и кивая птиц и ветр а. Тонкими сильными пальцами коснулось солнца, и звёзд, и всякой пылинки – вне граней и вне границ, – объ я ло, затормошило. Вот: понеслись – пунцов е я, кружась – облака; залопотали травы; вспенились, захохотали дожди, наполняя то, что должно быть наполнено, обходя то, что следовало обойти.
Дерево стронулось; Дереву надоело стоять на месте, и – в длинном кошачьем прыжке – лёт, лёт, лёт! Дуновенье…
Промчалась, переб о рно цокая копытами, устремлённая мерцающая лошадь. За лошадью – встр я сываясь, раскачиваясь из стороны в сторону – летела просторная дребезжащая повозка… фургон… Занавеска, скрывающая вход, моталась п о ветру, и из оттуда – из бездонной фургонной глубины – спокойно светили звёзды…
«Ты – щепка в реке. Ты плывёшь по течению. И пока ты плывёшь по течению – ты неотделим от него; ты и есть – течение. В притихших – окрест течения – водах ты встретишь щепку, листик или соломинку, и докоснёшься, и увлечёшь за собой.
Остановись! Замри! О! – как много нужно сил, чтобы остановиться! Чтобы наперекор течению – остановиться. Чтобы приподняться над. И осмотреться. И осознать:
По обе стороны – берег а; значит – это река. Это река; вот почему тебя так бурно несёт! – ты оказался в течение реки. Это течение; не волен ты – совсем не волен! – в дороге своей, покуда плывёшь по течению, покуда ты не отделим от него.
Ты можешь набраться сил; ты можешь уйти в притихшие воды и оставаться там… Как долго? Долго! – пока другая плывущая в течении щепка не докоснётся тебя: …и докоснётся… и увлечёт за собой… Найдёшь ли ты силы вновь покинуть течение? – ох, как это трудно! – как много нужно сил… Ты знаешь: пройдёт время – вновь появится плывущая в течении щепка и докоснётся тебя, или – плеснутся в о ды, – перебросят из прит и шья в стремнину… тебя…
Ты это знаешь. Ну конечно же ты это знаешь! Ты знаешь, знаешь, знаешь: всё, что тебе нужно – исток реки; именно там все вопросы и все ответы, именно там начинается река. И именно там река заканчивается. Хоть очень многие будут уверять, что это не так, – но именно там река и заканчивается. …Тебе известно, где находится исток: течение так внятно, так очевидно указывает направление! …Эй! эй! – развернись!
Вот ты и плывёшь. И волен в дороге своей. И есть у тебя Дорога; теперь-то только – именно теперь – она и появилась. …Это трудно. Это почти невозможно. Но только так и возможно, – и разве может быть трудно?
Плыви! Как бы далеко ни был исток – с каждым новым гребком ты учишься плавать»
-
Время…
Он открыл глаза; и взглянул, и всмотрелся, и увидел: ночь.
Совсем не спал. Ни секунды. Но: отдохнул; хорошо отдохнул; вдосталь. Тело благодарно постанывало, неспешно стекаясь и стягиваясь в бодрствующий, готовый ко многому организм. Ни надрыва, ни излома – ничего; так понималось: несколько часов на не слишком удобной лавке никакой измятости не привнесли, что прежде – было бы немыслимо. А нынче: бодрость. Свежесть и бодрость. И что-то ещё, неугадываемое, имеющее прям я щую нат я жность струны, фонарное обличье светильника, взмывшего на высокий шест… порывистое дыханье вереска…
В зале было темно. Темно и тихо. Чуть размывая темноту, от дальнего окна – к кассе, мягко дымилась полоска лунного света.
Капитан встал.
…Вот оно что! – на стене не было часов. Ходиков. Он сразу понял: чего-то не хватает, недостаёт, что-то отсутствует… Тиканье часов! – без него тишина стала сплошной.
Неразбавленная поступью времени тишина… Капитан стиснул лицо ладонями; выпрямился; прислушался… Время никуда не делось. Время присутствовало. Оно только переместилось, немножечко – пр о светью – обнажив корни бытия, там, где корни, минуя взраст а ние-цветение-угас а нье сразу и изначально сливаются с кроной. Капитан почувствовал, как тишина наполняет его, заплёскиваясь в каждый уголок, – напитывая, очищая глубины образа для дивного и простого.