Возложенная на него миссия была наиважнейшей во все времена от сотворения мира. А если по правде, то и до сотворения мира.
Он располагал неограниченным полем действия: все планеты, все светила, все миры, созданные и не созданные, современные или будущие, реальные или потенциальные, все исторические эпохи, сложившиеся и те, которым еще предстояло сложиться.
Ничто не должно было ограничивать его исследований – ни время, ни пространство, ни бесконечное множество вариантов.
Лишь бы не была попрана свобода той, которую заинтересует его предложение.
Но вот составлены досье, собраны сведения из наилучших источников, проанализированы, перетасованы, классифицированы, занесены на карточки. Ему подумалось, что там, наверху, явно переоценили сложность его миссии; ему показалось, что у него теперь появятся трудности с выбором.
Но он быстро понял, что ошибался.
Из тех, что хотели, ни одна не могла, а из тех, что могли, ни одна не хотела.
Читаные‑перечитаные карточки подходили к концу. Он остановил свой выбор на одном из немногих пространственно‑временных континуумов, которые еще оставались у него в запасе.
* * *
Леди Меган блистала в этом сезоне. Под ее светящейся кожей текла чистейшая голубая кровь, доставшаяся ей от отца‑нормандца, а белокурые косы, уложенные короной на голове, отливали медью, точь‑в‑точь как у матери, передавшей ей эту наследственную ирландскую рыжинку. Леди Меган была гибкой и стройной, она в совершенстве пела и танцевала, играла на арфе и писала маслом, при этом без тени претенциозности. Ни отец ее, ни мать, ни гувернантка, ни горничная, ни подруги по пансиону никогда не могли пожаловаться на нее ни по какому поводу, а преподобный, раз в неделю отправлявший культ перед священным деревом Иггдрасиль[21]в присутствии представителей лучших семейств, не мог упрекнуть свою юную прихожанку ни в чем, кроме, разве что, излишнего рвения в ее отношении к религии.
|
|
Было у леди Меган еще одно качество, которое она старательно скрывала, боясь прослыть синим чулком: ее незаурядный ум, питаемый ученостью, которой могло бы позавидовать немало мужчин, в том числе знаниями по медицине – науке, которой она особенно увлекалась, соблюдая при этом надлежащую тайну.
Как только леди Меган была представлена ко двору королевы, весь Лондон оказался у ее ног, а поскольку в те времена Лондон был столицей империи, имевшей свои владения на пяти континентах, леди Меган оставалась в течение некоторого времени самой известной девушкой в мире.
Обычно, правда, светила такого рода не задерживаются подолгу на небосводе, но и второй сезон леди Меган завершила благополучно, нимало не утратив от первоначального своего блеска, хотя он уже был не нов в обществе. Ни один пышный бал, ни одна псовая охота, ни одна премьера в опере не обходились без того, чтобы на них не была приглашена леди Меган. Светские газеты – от Лондона до Парижа, от Нью‑Йорка до Санкт‑Петербурга – без умолку твердили о ней, и только в восторженных выражениях. Лучшие женихи Великобритании и Соединенных Штатов увивались вокруг нее, при этом она ни разу ничем себя не скомпрометировала. Ее гладкий лоб, незамутненный взор, длинные, целомудренные рукава белого или лазурного цвета, завершавшиеся изящными кистями рук, излучали уникальную, совершенную чистоту, которая притягивала взгляд и останавливала дыхание. Ее прозвали леди Парангон.[22]
|
|
Она проводила лето на берегу Ла‑Манша, когда ей представили человека по имени капитан Даббс Высокий и без определенного возраста, то был джентльмен до мозга костей, хотя его манера одеваться только в белое некоторым и могла показаться эксцентричной. Кроме этого, его упрекали еще в нежелании открыть, от каких именно Даббсов он ведет свой род, из какого графства происходит его семья, в каком частном колледже он учился, к какому полку приписан. Однако материальный достаток и безупречные манеры капитана сделали свое дело, и ему скоро простили эти странности. Напрасно шептались за его спиной, будто он родился на Востоке и был незаконным сыном какого‑то полковника и махарани,[23]– он был повсюду принят, хотя никто не знал, кто и кому представил его впервые. Леди Парангон не раз встречала его у своих родителей, а также в лучших домах округи и потому могла свободно видеться с ним, когда ей того хотелось, и даже без компаньонки. У них вошло в привычку ежедневно гулять вместе по взморью во время отлива, когда море отступало, оставляя на влажном песке, усеянном задыхающимися крабами и раками‑отшельниками, темно‑зеленые кружева водорослей в обрамлении белой пены. Иногда им случалось взбираться вместе на призматические базальтовые скалы, ведущие к заброшенному маяку, до которого они все время собирались дойти, но всякий раз из какого‑то невысказанного суеверия откладывали эту экспедицию на завтра.
|
|
В отношениях величественной девственницы и таинственного капитана не было ничего похожего на то, что обозначают глаголами cant или flirt [24]. Часто они молчали. А если говорили, то о прочитанных книгах, и поскольку леди Парангон читала в основном книги по философии или по истории различных религий, а капитан Даббс, казалось, знал их наизусть, они беседовали главным образом о Гильгамеше, Лао‑цзы, Конфуции, Осирисе, Ваале и Будде. Впрочем, они открывали рот лишь тогда, когда им было что сказать. В остальное время они хранили молчание, даже с каким‑то особым упорством, легко нарушая его только в стоящих того случаях. Разумеется, затрагивая любимые темы, они говорили о них в высшей степени отвлеченно, никогда не выказывая своего отношения к ним. Поэтому леди Парангон была крайне разочарована, когда капитан Даббс позволил себе однажды весьма неуместный вопрос.
В тот день они наконец решили – вернее сказать, они ничего не решали, все решилось само собой, – проникнуть на заброшенный маяк. Капитан Даббс нажал на железную дверь, она заскрипела на ржавых петлях и издала глубокий звук, напоминающий театральные громы и молнии. Попавшие под створку камни завизжали, оставляя борозды на мощеном полу. Внутри оказалась винтовая лестница, вся затянутая паутиной, которую капитан галантно разорвал своей тростью. Однако, несмотря на это, несколько паутинок повисли на полях его панамы и даже, – а следует отметить, что он, естественно, стал подниматься первым, чтобы никто не заподозрил, будто он желает полюбоваться со спины изящными формами леди Меган, – на кружевной шляпке его спутницы. Они долго поднимались в полутьме, прорезаемой время от времени светом, который лился из бойниц, пригодных более для вентиляции, чем для освещения. Карабкаясь по выщербленным кирпичным ступеням, они размышляли о том, что, вероятнее всего, как только они окажутся наверху, их отношения изменятся и то, что до сих пор они сохраняли в тайне, откроется, и задавались вопросом, не лучше ли будет прямо сейчас повернуть назад. Но, поскольку они не смогли прийти к этому заключению одновременно, они продолжили восхождение до конца.
– Ну, вот мы и пришли, – произнес капитан Даббс, выдав этой бесполезной фразой всю глубину своего волнения.
Все приспособления, служащие обычно для разведения и поддержания огня на маяке, куда‑то исчезли. Наверху оставалась лишь открытая каменная терраса, без крыши и парапета, где они почувствовали себя во власти небесной стихии и головокружительной высоты. Небо в тот день было пасмурным; далеко‑далеко, где‑то там, где прилив готовился к штурму прибрежных дюн, темно‑серый простор моря окаймляла белая полоска пены. Боясь упасть, Даббс и леди Меган вынуждены были стоять в самом центре круглой террасы, окруженные со всех сторон такой же округлой линией горизонта. Вот тогда капитан Даббс и спросил:
– Вы верите в Бога?
От этого вопроса у леди Меган должно было захватить дух, как если бы он спросил ее, носит ли она нижнюю юбку, но, хотя такое пренебрежение здравым смыслом и шокировало ее, она все же была достаточно умна, чтобы не выказывать своего возмущения.
– Конечно, – ответила она. – Было бы ребячеством воображать, что человек – венец мирозданья.
– Но верите ли вы, – после некоторого молчания вновь заговорил капитан Даббс, – что Бог – это личность, имеющая волю, намерения, желания, или вы представляете Его себе совершенно отдельно от мира как от эпифеномена, не имеющего последствий? Как вы думаете, леди Меган, человечество – всего лишь бородавка на теле Бога, или мы Его хоть в какой‑то степени интересуем?
Леди Меган задумалась.
– Я читала, – сказала она, – этого иудея по имени Моисей, и мне думается, что Бог вполне способен сказать: «Я есмь Сущий». Впрочем, с нашей точки зрения, кто такой Бог? Создатель. И с Его стороны было бы верхом легкомыслия создавать нас лишь для того, чтобы потом потерять к нам всякий интерес.
– Вы облегчаете мне задачу, ссылаясь на такую малоизвестную книгу, как Тора, – сказал капитан Даббс. – Надо признать, что некоторые из встающих перед нами вопросов представлены там с достаточной ясностью, вы не находите?
Леди Меган нечего было ответить на это, а посему она и не стала отвечать. На самом деле кровавой Торе она предпочитала Бхагаватгиту и, особенно, египетскую Книгу мертвых, которая просто дышит человечностью. Она продолжала глядеть на море, стягивавшее силы на горизонте. Тогда Даббс заговорил снова:
– Не думаете ли вы, что миф о грехопадении, последовавшем за обретением человеком свободы, является одним из наиболее удовлетворительных объяснений того состояния, в котором сегодня пребывает человечество, подверженное болезням, смерти и, что еще опаснее, почти неминуемой деградации вследствие пристрастия к такому прискорбному образу жизни? Нет ли у вас такого чувства, что человек – не то, чем должен бьш бы, чем мог бы быть? И не приходила ли вам мысль, что этот глубочайший недостаток мог бы – должен был бы – быть однажды исправлен?
– Грехопадение человечества – это не стрелка на чулке, – произнесла леди Меган, со свойственной ей прямотой упомянув о столь интимной детали женского туалета.
– Возможно, абсурдно задавать такие вопросы вам, чья исключительность признана всеми, – вы не подчиняетесь общим для всех законам, и это гипотетическое грехопадение ничуть не запятнало вашей чистоты. Я не хочу шокировать вас, леди Меган, но сама мысль о том, что вы можете… например, умереть или даже просто чихнуть, кажется мне до крайности дикой. Однако рассуждение методом сопоставлений и подсчет возможностей приводят меня к выводу, что однажды с вами может случиться и то, и другое. Впрочем, смешно думать, что Бог мог создать человека для того, чтобы он…
– Чихнул, – отрезала леди Меган, заботясь о том, чтобы разговор держался на приличном, то есть развлекательном, уровне, тогда как тема смерти, увы, не отвечала ни одному из этих требований.
Леди Меган и капитан избегали смотреть друг на друга; зная, что им, возможно, предстояло сейчас произнести роковое слово, они не желали скреплять его взглядом.
– Допустим, – сказал Даббс, – что вы – существо, наиболее близкое к совершенству, из всех, кого производила эта земля. В этом нет ничего невероятного, ибо такое существо должно быть на свете, и есть много данных, говорящих за то, что это вы.
– Предположим, – сказала леди Парангон, которой истинная скромность не позволяла впадать в скромность ложную.
– Так вот, если подобное существо должно разделить судьбу, общую для всего человечества, не думаете ли вы, что Бог – как бы это сказать? – должен был бы что‑то предпринять по этому поводу? В конце концов, Бог ведь не ребенок, который пытается сделать что‑то, а после того, как у него ничего не выходит, отказывается от новых попыток.
На этот раз леди Меган хранила молчание дольше прежнего. Она думала о своем братишке, который лишь плакал, когда море разрушало построенный им замок из песка. Да, совершенно очевидно, что такое поведение было недостойно Господа Бога. Наконец она призналась:
– Преподобный Хайнс в своих проповедях никогда ничего не говорил на эту тему, а мой личный опыт чтения рун Иггдрасиля…
– Присядем, – предложил Даббс.
Он расстелил на лежащем около лестницы грубо отесанном камне белоснежный носовой платок, помог леди Меган усесться на него, а сам устроился на ступеньке у ее ног. Они сидели в три четверти оборота друг к другу на разной высоте так, что длинное худое лицо капитана находилось на уровне прикрытых голубой льняной тканью колен леди Меган.
– Предположим, – сказал капитан, и леди Меган показалось, что его голос на мгновенье дрогнул, – что Бог создает мир и остается доволен своим творением, что Он создает человека по своему образу и подобию, то есть наделенного свободой, что Он посылает его царствовать над этим миром, что человек, злоупотребив своей свободой, не выполняет своего предназначения, портится сам и портит Божий мир.
Леди Парангон молчала, прислушиваясь к далекому рокоту собиравшегося с силами моря и трогая камешки концом своего кружевного зонтика, совершенно ненужного в этот пасмурный день.
– Предположим, – вновь заговорил Даббс после минуты молчания, – что наш Бог, полный решимости, если хотите, исправить положение или преследуя иную цель, слишком глубокую, чтобы мы были способны понять и оценить ее, решает принять для этого определенные меры, а именно стать частью созданного Им мира, чтобы навести в нем порядок, а точнее, стать человеком, чтобы показать людям, какими они должны были бы быть.
– Это интересно не только в дидактическом аспекте, – неожиданно быстро, как молния, вставила леди Меган. – Если бы проект, о котором вы только что говорили, и имел смысл, Бог не ограничился бы лишь тем, что стал бы учить людей своим примером, поскольку Он понимал бы, что некоторые из них отказались бы следовать Ему. Он сделал бы больше. Он стал бы не просто человеком, а Человеком с большой буквы, встав бы в некотором роде на его место, вроде как мой учитель рисования дорисовывал за меня глаза на портретах, когда мне удавалось в них все, кроме одухотворенного взгляда.
– Именно так, – сказал Даббс. – Мы подходим к главному. Несмотря на помощь вашего учителя, рисунок все же оставался вашим, правда?
– Только избыток гордыни заставил бы меня утверждать противное.
– Ну, а если наш предположительный Бог, создавший человека и давший ему свободу, на которой тот обжегся, решил бы вдруг его спасти, как вы думаете, стал бы Он это делать насильно, рисуя, так сказать, портрет вместо него, или, напротив, прибег бы к услугам того самого Человека с большой буквы, довольствуясь тем, что поддерживал бы его в слабости, и дал таким образом человечеству возможность самому участвовать в своем спасении?
– Думаю, что именно так Он и поступил бы.
– Так – это как?
– Прибегнув к услугам этого Человека.
Даббс надолго умолк. Волны в сопровождении эскадрилий крикливых чаек уже ринулись на песок, и их глухой рев, прерываемый сильными всплесками, покрыл все остальные звуки. Скоро узкая полоска, отделявшая берег от моря, исчезнет в волнах и путешественникам, задержавшимся на верхней террасе старого маяка, будет казаться, что они в открытом море.
– А что, по‑вашему, Он попросит у человечества взамен? – спросил капитан бесстрастным голосом.
На самом деле ответа он не ждал.
Он поднялся на ноги, не отряхнув пыли со своих брюк, чтобы не привлекать к ним внимания леди Меган, и протянул ей кончики пальцев, помогая ей встать. Они постояли еще несколько мгновений, вдыхая запах прибывавшей воды. Затем спустились по лестнице: на этот раз капитан шел сзади, чтобы не увидеть невзначай щиколотки леди. Не торопясь, они поспели к самому чаю, не более многословные, чем бамбуковая трость и кружевной зонтик, которые они молча опустили в бронзовую подставку для зонтов своими узкими, затянутыми в перчатки руками.
* * *
Прошли недели. Леди Меган и капитан все так же прогуливались по берегу, большей частью молча, не сомневаясь, что между ними зреет нечто такое, к чему следовало относиться с наивысшим уважением. Знакомые остерегались нарушать это одиночество вдвоем, словно догадываясь о его значимости.
Никогда леди Меган не бывала более красива и более величественна. Обратив взгляд внутрь себя, она словно наблюдала, как там, в глубине, распускается какой‑то невиданный цветок. Капитан оставался прежним, пряча напряженность ожидания под флегматичной внешностью. За все это время они не возвращались на маяк, каждый раз, словно сговорившись, поворачивая назад за сто футов до базальтовых скал.
Ранняя осень пришла в те края. Сделанные заранее приготовления заставляли всех жить еще на побережье, но разговоры шли только о Друри‑Лейн и Ковент‑Гардене.[25]Даббса спрашивали, увидят ли его снова в Атенеуме, будет ли он бывать в Роу.[26]Он отвечал уклончиво. Кое‑кто начал подшучивать над его неизменно белыми в белую же полоску костюмами, которым был явно не на пользу моросящий целыми днями дождик.
За день до отъезда Даббс по обыкновению зашел за леди Меган, чтобы отправиться с ней на прогулку. «Вы же не пойдете гулять в такую погоду, Меган?» – спросила ее мать. «Нет, мама, пойду», – ответила та. Они скрылись в тумане – белое платье и белый костюм под белым плащом, верные себе во всем, только вместо кружевного зонтика и трости они держали теперь в руках по большому зонту. Покрытый изморосью пляж казался розовым. Море сильно пахло омарами.
В тот день, дойдя до конца пляжа, леди Меган, ни слова не говоря, пошла дальше. Вершина маяка была скрыта туманом. Это не остановило ее, и она стала взбираться на скользкие базальтовые скалы, не приняв предложенной капитаном руки. Она первая толкнула металлическую дверь, которая загремела, как и в прошлый раз. Они поднялись наверх. Там не было видно ничего: ни земли, ни моря, ни неба. Это было похоже на лондонский смог, только более легкий, как бы протертый сквозь более мелкое сито, в котором неисчислимые капельки воды не были отягощены частицами гари. Страшно было сделать шаг, того и гляди – упадешь в бездну.
– Если предположить, что Бог руководствуется той же логикой, что и мы, – начала Меган, – что не невозможно, если мы принимаем Моисееву гипотезу, согласно которой мы созданы по Его образу и подобию, тогда если бы Бог – я имею в виду воображаемого Бога, принадлежащего сформулированной нами гипотезе, – захотел принять человеческий облик, то он не удовольствовался бы лишь внешним обликом, как это часто делали античные боги. Он должен был бы разделить с человеком условия его появления на свет, то есть прежде чем начать какую‑то деятельность, должен был бы попросту родиться. Иначе это был бы просто ряженый.
Капитан Даббс ответил молчаливым согласием. Подумав, он попросил разрешения закурить и, получив его, разжег свою трубку.
– Человеческое существо рождается от мужчины и женщины, – вновь заговорила леди Парангон в полной безмятежности, как если бы затронутая ею тема вовсе не была столь скабрезной, – поэтому следует предположить, что Богочеловек должен родиться с одной стороны от Бога, а с другой – от человека, унаследовав таким образом природу и того, и другого. Правда, порознь мужчина и женщина не обладают всеми чертами, присущими человеческой природе, которыми мужчина и женщина обладают лишь в совокупности. Но природой этой они все‑таки обладают, поскольку о Джеке и о Джил одинаково говорят, что они – люди. Так что мы должны принять, что Богу достаточно будет иметь одного отца или одну мать, чтобы быть полноценным человеческим существом того или другого пола. Поскольку в нашей гипотезе ничего не говорится о том, какому полу принадлежит Бог, нам остается определить, родится ли Богочеловек от Бога и мужчины или от Бога и женщины.
Даббс курил и слушал.
– Итак, учитывая, что Бог явно не пребывает среди нас, а беременность у человека длится около девяти месяцев, похоже, Бог и правда не имеет выбора и, если он хочет, чтобы человечество приняло участие в своем собственном спасении, он будет вынужден прибегнуть к помощи женщины, которая воссоздаст ему человеческую плоть. В любом случае легче себе представить это, чем мужчину, вводящего каплю спермы в лоно Бога. (Да‑да, леди Парангон, не краснея, употребляла подобные выражения.) Есть и другие причины. С одной стороны, всякий акт творчества представляется нам скорее мужским, чем женским, что позволяет предположить, что так оно и есть на самом деле. С другой стороны, трудно представить себе, чтобы Бог, в своем желании быть совершенным человеком, лишил бы себя этих девяти месяцев такого удобного и явно созидательного жития: ведь, как сказал Шекспир, может ли называться человеком человек, не рожденный женщиной?
– Я добавил бы к этому, – сказал капитан Даббс, – что женщина – существо более тонкое, чем мужчина, более благородное, более способное к самопожертвованию, а значит, она ближе к Богу. Остается лишь проблема э‑э‑э…
– Оплодотворения, – спокойно произнесла леди Парангон. – Представив себе любое спаривание божества с человеком, мы опять неизбежно опустились бы до уровня античной мифологии: Юпитер и Алкмена, Диана и Эндимион, и все такое… Какие‑то любовные шалости во французском духе. Нет, тут должен быть совершенно иной подход: зачатие должно осуществляться без всякого шутовского соития. Что касается механической стороны дела, думается, должен быть какой‑то способ: электрический разряд или, не знаю, что‑то в этом роде. Бога, вызвавшего из небытия целую Вселенную, должно быть, не затруднит решение этого вопроса.
Даббс был восхищен. Он не ошибся в этой мудрой девственнице. Разумеется, она ни за что не произнесла бы столь вульгарного слова, как «штаны» или «лямки», но слова «соитие», «сперма» слетали с ее уст, не оставляя на них грязи, что, несомненно, было связано с ее познаниями в области медицины, а также с тем, что чистота ее крови ставила ее вне мещанских условностей. Если, по всеобщему утверждению, истинный джентльмен – аристократ во всем – может делать все что угодно, то истинная аристократка может говорить все что угодно. Даббс подождал, пока она не заговорит снова.
– Короче, – сказала леди Парангон, – отвечая на ваш давешний вопрос, попросит ли Бог у человечества что‑либо взамен, отвечаю: Он попросит женщину.
Какое‑то время Даббс молча курил и наконец спросил:
– А как вы себе эту женщину представляете? Должна ли она быть просто женщиной, неважно какой – ведь речь идет лишь о передаче человеческой природы? Подойдет ли для этого первая попавшаяся пьянчужка, способная к деторождению? Может ли Бог вытянуть для Себя мать по жребию?
– Я думала об этом.
Они продолжали стоять посреди террасы, боясь встретиться глазами и потому делая вид, что смотрят вдаль; клубы тумана вились вокруг, окутывая их с головы до ног, под которыми зияла пропасть.
– На первый взгляд – конечно да, но по зрелом размышлении, не думаю, что наш гипотетический Бог сможет или захочет – в нашем случае эти слова должны быть синонимами – воплотиться в любой женщине. Достаточно уже и того, что сфера божественного и сфера человеческого обретают точку соприкосновения. Бог, видите ли, не может легкомысленно играть с созданными им самим законами: если Он придумал наследственность, значит, она существует, и Он не может прийти в этот мир с любыми генами – простите мне это новое, варварское слово. Конечно, как Бог Он должен опуститься как можно ниже, это понятно, чтобы привлечь к Себе всех людей, но как человеку Ему следует стоять, так сказать, на крайнем фланге человечества. В противном случае ничего не выйдет. Таким образом, необходимо, чтобы Его родительница была как можно ближе к образу и подобию Божию, то есть к тому, как Бог представлял себе человечество в момент его создания.
– Ну, тут Бог мог бы немного помочь самому Себе, – произнес Даббс. – Он вполне мог бы избавить ту, которую собрался бы взять себе в матери, от последствий первородного греха.
– Нет‑нет, это было бы мошенничество, – ответила леди Меган, едва заметно волнуясь. – Бог хочет, чтобы человечество участвовало в собственном спасении и чтобы оно при этом было таким, каково оно сейчас, на самом деле, а не таким, каким было когда‑то, когда в спасении этом не было никакой надобности. Я хочу сказать: гипотетический Бог.
– Пусть так, – произнес Даббс, – но какой, по‑вашему, должна быть личность той, которая…
– Прежде всего, – перебила его леди Меган, – вне всякого сомнения, эта женщина не должна была бы знать мужчины ни до, ни после того – в моисеевом смысле, если вы понимаете, что я хочу сказать.
Выпустив несколько колец дыма, Даббс спросил:
– Почему?
– Потому что, чтобы родить Бога, надо быть абсолютно свободной, а поскольку Бог существует вне времени, надо быть свободной до, во время и после. Женщина, любящая мужчину, или женщина, которую может удовлетворить мужчина, не может удержаться на той заоблачной высоте, где, по нашей гипотезе, человечество должно причаститься божества. Вы можете представить себе Бога, у которого есть соперник в любви?
– Нет, конечно, – промолвил Даббс, вытряхивая пепел из трубки и вновь разжигая ее. – Ну, а что вы еще думаете о личности этой женщины?
– Я думаю, что она должна обладать очень сильным материнским инстинктом. Мы недалеки от истины, когда говорим, что некоторые из нас – больше матери, чем супруги, а другие – наоборот, больше супруги, чем матери. Я отнесла бы нашу молодую женщину к первой категории, капитан Даббс, более того, я скажу, что архетип девы‑матери, так часто встречающийся в восточных религиях, кажется парадоксальным лишь на первый взгляд. В действительности же не материнство, а, скорее, инстинкт супруги, или любовницы, если называть вещи своими именами (тут леди Меган заметно покраснела), находится в противоречии с девством. Конечно же, англосаксонская семья – в современном нашем понимании – позволяет объединить эти три стороны женской природы.
Долгое время на террасе не было слышно ничего, кроме тоскливого шума невидимого моря. Вода поднималась. Казалось, она вот‑вот зальет базальтовые скалы, доберется до кирпичных стен маяка и поглотит его без следа.
Леди Меган и капитан повернулись друг к другу лицом, но лишь на одно мгновенье, чтобы убедиться, что они по‑прежнему понимают друг друга и говорят об одном и том же.
– А какая судьба ждет, по‑вашему, деву‑мать? – спросил капитан, с трудом шевеля застывшими губами.
– Ужасная, естественно, – увлеченно ответила леди Парангон. – Никакой личной жизни, ни мужа, ни потомства в обычном смысле слова, кроме того, ей придется своими глазами увидеть все несчастья, которые выпадут на долю ее сына. Ведь нельзя же вообразить, что Бог сделался бы человеком, чтобы вернуть человечество в Свое лоно насильно, что Он прекрасно мог бы сделать, оставаясь Богом. Нет, снизойдя до того, чтобы стать человеком, Он должен был бы стать последним из последних, чтобы до капли испить горькую чашу человеческого бытия. Я представляю его себе прокаженным, зачумленным, глухонемым, замученным до смерти. Так или иначе, Он может быть только поверженным. Но Поверженным с большой буквы. Человек может обрести свое утраченное первоначальное блаженство лишь ценой поругания Бога. И мать, которой все это предстоит увидеть…
– Эта мать спасла бы человечество, – сказал Даббс, не вынимая трубки изо рта. – Без нее, без ее согласия Бог ничего не смог бы сделать. А? Вот высокая миссия!
– Высокая, – прошептала леди Меган.
Туман тем временем клубился и обвивался вокруг них. Молочная белизна его сливалась с белизной их одежд, и они уже с трудом различали друг друга.
Даббс приблизился на шаг к леди Парангон, чтобы лучше видеть ее. Неужели это действительно Она?
Без сомнения, в мире не было ничего прекраснее этого нежного четкого профиля, этого чистого умного лба, безмятежности этого безупречного лика, неустрашимого взгляда этих ясных глаз, устремленных в безграничную даль. «Не было на свете существа, выкованного из лучшей стали», – подумал он.
– Высокая, – повторила леди Меган, внезапно повернувшись к нему, – да, высокая.
Странная улыбка изменила выражение ее лица. То была ни ирония, ни радость, а нечто парадоксальное, вроде горечи победы в сочетании с умиротворением поражения. Не отводя от капитана сияющих глаз, она договорила:
– Высокая. При условии, что ты веришь в нее.
– Что вы хотите этим сказать? – промолвил он, охваченный вдруг неизбывной тоской.
– Что лично я – не верю в это.
– Вы не верите в Бога?
– В Иггдрасиль? Конечно да! Именно в Иггдрасиль!
– Именно?
– Разве Бог по определению не един, не нетварен? Как же вы хотите, чтобы Он родился и при этом – человеком? Даже если предположить, что это было бы возможно, хотя и абсурдно, в те времена, когда человек не совершал еще грехопадения, смешно и нелепо, и я даже сказала бы, обидно для Божьего достоинства представить себе, что люди, такие, какими они стали сегодня, – низкие, подлые, несчастные, рождающиеся в грязи и бесчестье в сточной канаве, обреченные на жизнь в нечистоте и на смерть в еще большей грязи, – что они могут породить Бога! Я не говорю о том, что мысль о возможности рождения ребенка от девственницы отрицается большинством ученых. Хотя легкомыслие, с которым ученые делают подчас те или иные заявления, просто обескураживает. Думаю, что проблема эта все же решаема: знает же природа случаи партеногенеза у насекомых или у растений. В любом случае, это гораздо менее неправдоподобно, чем тварь, воспроизводящая своего Творца. Если Бог был раньше человека, то как человек может оказаться раньше Бога? Знаю, сейчас вы мне скажете, что человек способен на многие удивительные вещи: он может изобрести электричество или пожертвовать жизнью ради своей королевы или ради родины. Это так. Человек может возвыситься над своим жалким существованием, но, будем серьезны, капитан, – не над своей же природой. Мы построили с вами гипотезу, и я признаю, что она очень соблазнительна, но чтобы проверить ее на опыте, надо было бы поверить в нее, а я на это абсолютно неспособна. Можете говорить мне о расширении границ Империи за счет России или Франции, об открытии новых планет, об усовершенствовании медицины, в чем она очень нуждается, о тройном увеличении дохода от нашей внешней торговли, о сокращении числа бездомных, ежедневно умирающих от голода в Лондоне, – такой человек, как я, мог бы поверить во все это и мог бы даже в этом участвовать. Но, дорогой капитан Даббс, это…