В ходе полицейской операции арестовано 42 члена аутло-мотоклуба. 9 глава




Чепта Сан-Фернандо проводила собрания Церкви в доме Доминго вслед за стандартной ночью, проведенной в барах аллеи Сан-Фернандо. Я только что собрал некоторую информацию о том, как несколько Монголов зарезали человека в результате перепалки в одном из баров Голливуда. Я еще не знал, кто именно из Монголов был причастен к совершению преступления, поэтому все время возил с собой диктофон в кармане жилета, надеясь записать разговор о том, кто несет ответственность за это преступление.
Я исполнял свои обязанности секретаря-казначея, делая записи во время заседания Церкви. Доминго, будучи здравомыслящим преступником, не стал раскрывать детали, просто сказав, что мы пока должны держаться подальше от Голливуда, так как копы будут искать нашивки Монголов. Жертва была слишком напугана, чтобы предъявлять обвинения, но пока что в Голливуд нечего было и соваться.
После церкви мы поехали в “Местечко”, чтобы, как обычно, сыграть в бильярд и выпить пива. Все думали, что на следующий день мне надо было выходить на работу рано утром, так что к полуночи я должен был покинуть компанию. Тухлый попросил подкинуть его до дома, и я, как настоящий брат-Монгол, сказал, чтобы он залезал в машину.
Я открыл багажник и положил туда свой жилет с Цветами и диктофоном. Тухлый снял свои Цвета, аккуратно их сложил и положил рядом с моими. В соответствии с правилами аутло-мотоклубов, автомобиль является “клеткой”, а ты никогда не должен носить Цвета, находясь в клетке. Одно из пулевых отверстий в кузове Мустанга начало ржаветь в течение своей нелегкой жизни под прикрытием, ржавчина испортила замок багажника, так что он не только плохо закрывался, но и открывался только из салона автомобиля.
Сразу после того, как мы покинули “Местечко”, Тухлый попросил меня остановить у магазина. Я пошел вместе в ним, чтобы купить продуктов. Несмотря на то, что к тому моменту Тухлый уже уговорил пинту Джека, он взял себе еще бутылку и открыл ее еще в магазине. Пока мы стояли в очереди на кассу, он уже ее ополовинил. Я всегда удивлялся умению Тухлого столько пить. По пути в Эль Монте Тухлый продолжал без устали работать над бутылкой. На перекрестке Эль Монте я заметил полицейский автомобиль стоявший с выключенными фарами.
В моей голове освежились воспоминания о тех двух копах, махавших своими пушками в мою сторону. Я абсолютно не желал знать, как поведут себя эти копы, когда увидят пьяного Монгола, который, похоже, не принимал душ уже в течение месяца, и рядом с которым Чарльз Мэнсон казался безобидным мальчиком из церковного хора.
Я кивнул Тухлому на полицейский автомобиль.
– Блин! – выпалил он со стоном, – Мне сейчас нельзя попадать!
Несколькими днями ранее Тухлый затеял довольно жесткую драку со своей женой. Она вызвала копов, Тухлый сбежал и с тех пор с ней не виделся. Он знал, что копы могли найти ствол у него в шкафу и что они уже возвращались к нему домой еще раз, поэтому он думал, что его хотят арестовать.
– Я знаю, что они нарыли что-то на меня, – повторял он.
Я посмотрел в зеркало заднего вида и увидел приближающиеся фары патрульного автомобиля. Копы сели к нам на хвост. Я не увеличивал скорость, зная, что ничего не нарушил.
– Они у нас на хвосте.
– Мужик, я не могу сейчас в тюрьму!
Мы услышали, как несколько раз крякнула сирена.
– Черт! – крикнул Тухлый, – Не останавливайся!
Я посмотрел на него со скепсисом.
– Брат, у нас нет никаких шансов удрать.
Тухлый обернулся и посмотрел сквозь заднее стекло. Мы проезжали мимо школы, окруженной небольшой цепной оградой.
– Притормози, брат, я выбегу!
Я остановил Мустанг и некоторое время наблюдал за Тухлым, который выглядел смертельно напуганным. Он даже не мог найти ручку, чтобы открыть дверь. Я не хотел провоцировать копов, готовых выстрелить в любой момент, поэтому открыл свою дверь и вышел из машины, заложив руки за голову.
Нас остановили два окружных шерифа. Внезапно я вспомнил, что забыл выложить из кармана свой выкидной нож. Я был убежден, что на этот раз меня точно отправят в тюрьму. Один из шерифов подошел ко мне, другой зашел со стороны пассажирской двери. Тухлый по-прежнему делал пьяные попытки открыть дверь, но в этом уже не было никакого смысла. Дверь Мустанга для него открыл шериф. “Спокойствие”, – говорил я себе, – “У них ничего на нас нет, потрясут и успокоятся”.
Я увидел, как полицейский попытался вытащить зажатую коленями Тухлого бутылку виски.
– Представьтесь, – сказал шериф.
Я почти наложил в штаны, когда Тухлый ответил:
– Пошел нахуй!
– Выйдите из машины.
Пытаясь выбраться из машины, Тухлый потерял равновесие и упал на колени, судорожно хватаясь за дверь Мустанга. Наконец он поднялся на ноги, но был слишком пьян, чтобы стоять ровно. Шериф попросил Тухлого предъявить документы.
– Нет у меня никаких документов!
Шериф показывал высокий профессионализм, сохраняя спокойствие и не реагируя на выходки Тухлого. Он подхватил Тухлого под руку и довел до багажника Мустанга, сказав, что Тухлый может присесть на задний бампер. Тухлый повалился в траву на обочине.
Второй коп приказал мне отойти от машины и сойти с проезжей части на обочину.
– Вы сегодня употребляли алкоголь, сер?
– Выпил пару пива, но с тех пор прошло уже больше трех часов.
Он предложил мне пройти тест на алкоголь.
– Сер, встаньте на одну ногу, разведите руки в стороны, запрокиньте голову назад и закройте глаза. Не открывая глаз, дотроньтесь кончиком указательного пальца правой руки до кончика носа. Теперь повторите другой рукой…
Я не боялся проходить этот тест, я был трезв и готов подчиняться настолько же, насколько Тухлый показывал свою агрессию. За спиной полицейского я видел Тухлого, сидящего на бампере Мустанга и бормочущего проклятья, качающего права, даже несмотря на то, что он уже накренился вбок почти на 20 градусов и был уже готов повторно повалиться в траву. Шериф еще раз попросил его представиться. Тухлый бросил одним из своих вымышленных имен: Ричард Клэй. Я внимательно слушал их разговор, понимая, что меня попросят подтвердить его имя. Шериф попросил Тухлого повторить имя. На этот раз он назвался Джоном Мартинесом.
На подмогу подъехал еще один полицейский экипаж. Один из новоприбывших шерифов подошел к Мустангу и начал осматривать салон. Открыв бардачок, он тут же увидел пару патронов калибра 9 мм. Шериф обернулся и продемонстрировал всем свою находку. Меня тут же спросили, имею ли я при себе оружие. Я все еще держал в голове забытый в кармане выкидной нож.
– Пошли все нахуй! – прокричал Тухлый.
Поведение Тухлого полностью подрывало доверие шерифов к любым ответам на заданные вопросы. Но, пока полицейские были заняты им, я незаметно вынул из кармана нож и уронил его в траву.
Поздно. Один из шерифов как раз смотрел в мою сторону. Наши взгляды встретились. Как никогда раньше я хотел объяснить шерифам, кем я был на самом деле.
Он не стал сразу подходить и поднимать сброшенный мною нож, сначала он начал задавать вопросы по поводу огнестрельного оружия. Я клялся, что у меня нет с собой ничего противозаконного. Тогда коп отвел меня к Тухлому и приказал сесть на бампер рядом с ним. Наклонившись к Тухлому, я прошептал ему на ухо:
– Какого черта ты творишь? Подыграй мне или мы отправимся в тюрьму.
– Да похуй, меня и так отправят в тюрьму.
Два шерифа в это время обыскивали машину, попросив меня открыть багажник. Я почти затрясся от страха, вспомнив о диктофоне в кармане жилетки. Если они вынут его при Тухлом, мне придется объясняться. Я сказал шерифу, что замок сломан, и багажник не открывается. Он был недостаточно глуп, чтобы поверить в это. Через некоторое время другой шериф нашел электронный брелок от ключей и попытался открыть багажник с кнопки. С брелка багажник открывался только при включенном зажигании, но вскоре копы додумались и до этого.
Из багажника были извлечены два сложенных жилета с Цветами Монголов. Шерифы не тронули ничего, что находилось в багажнике, они молча подняли нас на ноги и застегнули на запястьях наручники. Меня посадили в один из автомобилей, Тухлого – в другой.
Сейчас уже полицейские выворачивали машину наизнанку.
Один из офицеров взял мой жилет и вынул из кармана диктофон. Это звукозаписывающее устройство не было похоже на те, которые можно купить в любом магазине радио-техники. Это достаточно дорогой прибор скрытого ношения, которым может пользоваться только представитель правопорядка. С ужасом я наблюдал, как шериф положил диктофон на крышу Мустанга.
Я обернулся назад, чтобы посмотреть, следит ли Тухлый за происходящим, но не смог разглядеть его лица. Пока мы сидели в наручниках, копы продолжали обыск. Один из них даже раскрутил приборную панель Мустанга с помощью отвертки. Мустанг был напичкан звукозаписывающей оборудованием, так что полиция должна была напороться на гораздо более высокотехнологичные устройства, нежели найденный в кармане жилета диктофон.
Около получаса я просидел на заднем сиденье полицейской машины, когда ко мне подошел один из офицеров. Он открыл переднюю дверь и уставился на меня сквозь металлическую решетку, отделявшую переднее сиденье от заднего.
– Не хотите рассказать, что происходит? Откуда столько оборудования для записи?
Я сказал, что работаю в авиационной индустрии, в компании, производящей высокотехнологичное оборудование, и что вся эта техника подлежит обязательной сертификации. Любые ошибки в серийных номерах и номерах моделей оборудования обходятся компании в миллионы долларов, вот почему я записываю все разговоры клиентов. И, если шериф желает, он может прослушать любую из найденных пленок.
Сержант не стал ловить меня на лжи. Он не сказал ни слова, просто удалился к остальным, чтобы обсудить ситуацию.
Я никогда не узнаю, раскололи ли шерифы мое алиби, но они были достаточно умны, чтобы догадаться, что перед ними коп под прикрытием. Продержав в машинах два часа, они отпустили нас. Один из шерифов подошел ко мне, внимательно на меня посмотрел и расстегнул наручники. Затем сказал, что выпишет мне штраф за неработающий стоп-сигнал.
Я не мог поверить, что они позволят нам просто так уйти, особенно после всего, что им наговорил Тухлый. Но эти полицейские оказались полной противоположностью тех двоих недоумков, грозившихся застрелить меня средь бела дня. Один из шерифов сказал, что положил мой нож в багажник и предупредил о том, что ношение такого оружия незаконно. Я кивнул, немедленно вернулся к Мустангу и быстро убрал диктофон в карман. Тухлый все еще сидел в наручниках на заднем сиденье полицейского автомобиля, пребывая в коматозе. Когда ему открыли дверь, он выпал из машины как куча грязного белья в прачечной. Я услышал, как один из шерифов закричал:
– Ладно, друг, давай вставай! Эй, вставай!
Они положили его на землю и велели мне поставить его на ноги. Я сделал все возможное, но Тухлый весил около 220 фунтов, так что я попросил шерифов помочь мне загрузить его в Мустанг. Молча двое из них подхватили Тухлого под руки и поставили сначала на колени, потом на ноги. Я думал, Тухлый доберется до машины сам, но, сделав всего шаг, он грохнулся лицом о землю. Шерифы положили тело в мою машину, велев побыстрее увозить его отсюда.
Я не мог поверить, что все закончилось всего парой штрафов. Через несколько минут мы уже подъезжали к дому Тухлого, и я уже хотел оставить его прислоненным к его двери, но, к моему удивлению, он открыл глаза и уставился на меня в недоумении.
Он не помнил ничего из того, что с нами происходило: ни копов, ни “Местечка”. Он просто поблагодарил меня за то, что я подбросил его до дома и вышел из машины.
По дороге домой, представив себя на месте шерифов, я подумал, что они наверняка должны были догадаться, что происходит. Они просто не захотели брать на себя ответственность за подрыв расследования, проводимого под прикрытием.

 

Глава 12.

 

Об одной вещи я не задумывался, когда соглашался на это расследование: насколько сильно оно меня изменит. Я был нацелен обезвредить Монголов и сделать для расследования все, что было в моих силах; морально я был готов к опасностям, насилию, оружию, наркотикам, изменениям в легенде. Но я не до конца продумал, в какой эмоциональный ступор могу впасть, ведь мне действительно пришлось поставить крест на всей моей личной жизни ради своей новой роли. Надзор за моими действиями был достаточно силен, пока я был проспектом, но когда я стал полноправным членом и офицером мотоклуба, все стало только хуже. Прежде, чем выдать нашивки, Монголы фотографируют тебя и высылают твой портрет во все чепты мотоклуба. Каждый полноправный член мотоклуба внимательно изучает этот портрет и пытается вспомнить, не встречался ли когда-либо с тобой не имел ли с тобой проблем. Каждый офицер пялится на твою фотографию, взвешивая вероятность, что ты можешь оказаться копом под прикрытием.

Всего только в Южной Калифорнии около нескольких сотен Монголов, претендентов и проспектов. Так что, каждый раз выходя на улицу, ты имеешь шанс столкнуться с одним из них. Ты осознаешь, что даже в таком большом штате как Калифорния ты загнан в некое подобие тюрьмы – ты больше не можешь проводить время со своими детьми, ходить с ними в кино или гулять в парке; ты не можешь просто сходить в ресторан, поскольку принадлежишь к одной из самых опасных преступных группировок в стране, а твои самый близкие друзья являются отпетыми психопатами.
Теперь, когда я жил жизнью Билли СенДжона, одного из Монголов, встречи с моими сыновьями стали происходить все реже и реже. Выходные, праздники,, дни рожденья, бейсбольные игры, футбол, еженедельные “Дни Отца” – мне пришлось это все забросить.
В течение месяцев работы над этим расследованием мои волосы стали длиннее, моя борода стала длиннее, мои бессонные ночи стали длиннее. У меня не было возможности сделать остановку и передохнуть. Из-за своего внешнего вида я уже не мог просто сходить куда-нибудь и смешаться с толпой. Внутри, конечно, я остался федеральным агентом, ряженным ветераном войны, хорошим и заботливым родителем, но мой внешний вид говорил совсем о другом.
Куда бы я не направлялся – купить еды в магазин или залить бензина на заправке -люди глядели на меня с отвращением или страхом.
Моя бывшая жена, Кери, с детьми жила в современном городском районе Южной Калифорнии. Наши дети ходили в публичную школу. Как-то раз Кери попросила меня съездить на родительский день в школу с сыновьями.
– Конечно, Кери, – с сомнением ответил я.
Несмотря на то, что я претендовал на роль Монгола, я решил, что прежде всего я родитель, отец. Я хотел хорошо выглядеть ради своих детей, у меня все еще был шкаф, набитый рубашками, костюмами и галстуками, хотя я не носил их уже в течение нескольких лет. Но, посмотрев на свое отражение в зеркале, завязывая галстук, я понял, что больше похож на бездомного, принявшего ванну в первый раз за несколько месяцев, чем на консервативного любящего отца. Я знал, что не смогу никого обдурить этим костюмом и галстуком, я снял их и переоделся в джинсы и белую футболку.
Я уверял себя, что внешность ничего не значит. Я буду разговаривать с учителями как образованный, опытный агент правоохранительных органов. Я буду держать себя с достоинством, и окружающие воспримут меня как обычного родителя.
Припарковав машину перед школой и высадив сыновей, я увидел, как другие родители подзывают к себе своих детей с реакцией, похожей на панику. Окружающие повернулись ко мне спиной даже до того, как я успел промолвить “добрый вечер”. Я хотел положить руки на плечи своих сыновей и войти с ними в школу, но испугался, как бы этот жест впоследствии не обернулся против них. Потребовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями и напомнить себе, что я не тот всклокоченный аутло-байкер, каким кажусь окружающим.
Мы прошли в класс моего старшего. Там находилась всего пара чьих-то родителей, беседовавших с учителем, пока их дети играли вместе. Я подошел и представился. Присутствующие вели себя спокойно, но не скрывали своего удивления моим внешним видом. Они быстро попрощались с учительницей и покинули классную комнату, стараясь не смотреть мне в глаза. Поскольку в классе больше никого не осталось, я повернулся к учительнице.
– Послушайте, – сказал я, – не делайте обманчивых выводов по поводу моего внешнего вида, я сейчас все объясню.
Она удивленно на меня уставилась. Я вынул из кармана удостоверение агента АТО.
– Я специальный агент Бюро по борьбе с незаконным оборотом Алкоголя, Табака и Оружия. Я не имею права раскрывать вам детали расследования, но в настоящий момент я работаю под прикрытием над одним очень важным делом. Вот почему я так выгляжу. Мне очень важно, чтобы вы знали правду.
Не думаю, чтобы она поняла, насколько сильно мне хотелось выговориться. Это было даже больше, чем избавиться от клейма, поставленного на мне родительским комитетом, я старался обрести понимание, кто я есть на самом деле.
Я заметил, что она тут же успокоилась, хотя и не расслабилась полностью.
Мы поговорили о моем старшем, потом она поблагодарила меня за визит и проводила до двери. Она судорожно искала, на кого бы переключить свое внимание, пытаясь найти какую-то вежливую форму побега. Она извинилась и заспешила в соседнюю дверь.
Это была самая главная жертва, принесенная мной расследованию. Я забросил большую часть своей жизни, но мои дети не были ни в чем виноваты. Он не должны были жертвовать ничем ради моей работы. Они знали, кем является их отец и любили меня, несмотря на мой внешний вид. Но последнее, что я мог им пожелать – это стать жертвами моего уродства.
Я позвал сыновей, и мы направились к выходу. Они подбежали и спросили, хочу ли я познакомиться с остальными учителями. Как я мог объяснить им, какая буря эмоций происходила в тот момент в моей душе? Проще было сказать, что я больше не могу разговаривать с их учителями, и что я созвонюсь с ними позже.
Стоя посреди оживленного школьного двора, я думал о том, чтобы купить своим детям мороженое, сводить в кино или в их любимый парк аттракционов. Сделать что-то, что угодно, чтобы заставить почувствовать себя нормальным отцом. Я хотел упасть на колени, закрыть глаза, обнять их, чтобы они поняли, насколько сильно я их люблю. Я не хотел расставаться с ними. Я не хотел возвращаться к работе.

Были дни, когда, проводя время с Монголами, я до слез скучал по своим сыновьям. У многих Монголов были дети, но методы их воспитания поднимали во мне волну родительского гнева. Рокки и Викки жили со своими пятерыми детьми в арендованном доме в паре кварталов от главного наркопритона Туюнги. Их дом выглядел как приют для бездомных: кругом чьи-то спящие тела, дети на полу, дети на диване, дети на кровати, дети, забирающиеся на кучу детей. Было нормальным обнаружить, что все еще спят в полдень или даже в пять вечера в рабочий день. Вокруг дома была изгородь, не серьезная, но пит-буль держал подальше от дома даже самых храбрых гостей. Находясь на безопасной стороне, я всегда проверял, есть ли у меня что-нибудь с собой, чем можно было бы задобрить собаку.
Как-то раз я подъехал к дому Рокки в районе двух часов дня. Двое младших детей Рокки, одного из которых звали Рокки-младший, играли на улице. Я постучал в дверь, и Викки позвала Рокки, который еще не поднялся с постели. Я зашел в гостиную, в которую почти не пробивался дневной свет. Несколько детей еще спали на диване и на полу. Работал телевизор, но звук был выключен, чтобы никого не разбудить. Когда дверь была закрыта, а окна зашторены, трудно было определить, какое сейчас время суток. Я огляделся, нашел в углу свободное кресло и уселся в него в ожидании Рокки.
Вернулась Викки, растолкала детей и села на диван. В руке у нее был заряженный бонг. Она уставилась на меня:
– Это реально крутое дерьмо, Билли. Будешь?
– Не-а, но спасибо за предложение, Викки. Ты на правильном пути. С пятью детьми на шее это действительно то, что тебе нужно.
– Угу, а ведь сегодня еще и день рожденья малого Рокки.
– Да? Так у вас будет вечеринка?
Она даже не отвлеклась от бонга.
– Не-а, может на следующей неделе у меня появятся деньги, – сказала она, сделав еще одну большую затяжку и развалившись на диване в наслаждении.
– Йоу, Билли! – в комнату вошел Рокки, пожал мне руку и приобнял за плечо. Он сказал, что ему нужна некоторая помощь с ремонтом мотоцикла. Перевод: Рокки хотел, чтобы я купил запчасти для его байка.
– Конечно, Рок. Одевайся и поехали найдем что-нибудь пожрать.
Окинув взглядом комнату, я подумал, что хотел бы знать, будет ли что поесть у его пятерых детей. Мне было не комфортно оставаться в темной комнате, и я вышел на улицу, нащупывая в кармане солнечные очки. Двое младших детей Рокки все еще играли во дворе.
Меня всегда нервировал вид детей Рокки, игравших с огромным пит-булем. Я знал, что если собака захочет тронуть кого-то из них, точно сможет убить его до того, как подоспеет помощь.
Я повернулся к Рокки:
– Эй, а ведь сегодня день рожденья маленького Рокки?
Рокки грубо откликнулся:
– Ага.
Не сводя с него взгляда, я подошел к своему мотоциклу. Что за дерьмо? Его вообще не волнует день рожденья собственного сына! Рокки начал дергать кик-стартер. Обычно ему требовалось около дюжины киков, чтобы завести его, но сегодня этого оказалось недостаточно. Я ждал на улице, пока не услышал рев мотора. Я никогда не заводил свой байк раньше Рокки, иначе я сжег бы больше бензина, чем потребовалось бы на пересечение пустыни Мохаве. Рокки подъехал к калитке, я завелся, и мы выехали.
После обеда мы сделали небольшую остановку у магазина с запчастями для Харлеев и вернулись к Рокки. С некоторого времени деньги начали утекать из моего собственного кармана – процесс получения финансирования от АТО был слишком трудным и медленным.
Я припарковался на улице, а Рокки закатил свой байк в гараж. Я слез с мотоцикла и присел на корточки, чтобы поговорить с Рокки-младшим.
– Эй, дружище, ведь сегодня твой день рожденья?
На меня уставилась пара больших карих глаз.
– Да.
– И сколько тебе исполнилось?
Он показал четыре пальца. Потом посмотрел на сломанное игрушечное ружье, лежавшее рядом. Я почувствовал, как к моему горлу подкатывает комок. Я чуть не расплакался. Нет, этот ребенок должен получить хоть один нормальный подарок на день рождения. Я направился к своему мотоциклу, кинув Рокки через плечо:
– Скоро вернусь.
Я смотался до ближайшего супермаркета, купил красную пожарную машину, шоколада и конфет. Чем больше я думал о том, сколько времени теряю из отведенного на общение с моими собственными сыновьями, тем злее я становился. Я хотел позвонить в Службу Защиты Детей и потребовать, чтобы они забрали детей Рокки. Я хотел избить старуху Рокки.
Вместо этого прикусил язык, сдержал ярость и приказал себе подождать дня расплаты. Я припарковал мотоцикл, спрятал подарки за спиной и вынул их прямо перед Рокки-младшим.
– Эй, малыш! С днем рожденья!
Глаза его зажглись. При виде пожарной машины он вздохнул. Затем он подошел ко мне и взял подарки в руки и обнял меня. Я услышал, как он тихонько шепнул мне на ухо:
– Спасибо, Билли.
На этот раз слеза скатилась по моей щеке, но быстро скрылась в густых зарослях байкерской бороды.

Каждый год Монголы устраивали четыре пробега, обязательные для всех членов мотоклуба. Новогодний пробег был одним из них. Начало 2000-го года отнюдь не являлось одним из лучших периодов в моей жизни. Я был в плохом настроении, и последнее, что хотел бы делать – это праздновать.
Скоропостижно скончалась моя тетя, человек, воспитавший меня и любивший меня, как никто другой в моей жизни. Ее звали Джонин, и она была лучшим из людей, которых я когда-либо знал. Просто представьте: мои биологические отец и мать не были готовы к родительским обязательствам, и, когда мне было всего два года, они оставили меня, моего брата и мою старшую сестру на воспитание Джонин, жившей в Северной Калифорнии. В то время мой отец работал в полиции в Вашингтоне, а моя мать оставалась с ним. Мы почти не виделись с моими родителями в течение четырех лет. Когда мне было шесть, моего отца позвали на работу в АТО в Гринзборо, и мои родители забрали нас с Джонин с собой. Несмотря на то, что мы все жили под одной крышей на протяжении следующих пятнадцати лет, растила нас именно Джонин. Она готовила нам еду, водила нас в церковь, помогала со школьными домашними заданиями и водила на бейсбол. Она была для меня второй мамой, и я вырос, называя ее мамой. Ее уход проделал огромную рваную рану в моей душе.
Расследование шло такими темпами, что я до конца вынужден был отказаться от личной жизни. Даже в Рождество я больше времени проводил с Монголами, чем с семьей. В то же время, возрастающие проблемы с боссами АТО не оставляли времени задуматься о приоритетах. Но со смертью мамы приоритеты обозначились сами собой.
Кажется, в первый раз я не спрашивал начальство, могу ли я на время отвлечься от роли Билли СенДжона. Я просто поставил их перед фактом. Мне надо было уехать в Северную Каролину, чтобы похоронить мать и провести немного времени со своей семьей. Монголам я сказал, что ненадолго уеду на родину из-за смерти матери. Собрав осколки разбитого сердца, я уехал домой, к семье.
Когда я вернулся в Лос-Анджелес, все еще переживая боль утраты, я постарался собрать мысли в кучу и вернуться к расследованию. Я прибыл как раз к началу Новогоднего пробега.
Я хотел остановиться в дешевом мотеле в Керритосе, спальном районе среднего уровня на юге округа Лос-Анджелес. Сам по себе этот район не плох, но и там есть свои злачные места, а тот факт, что Монголы выбрали самый злачный мотель, не вызывал удивления.
Около пяти вечера я подъехал к дому Эвела, припарковал мотоцикл и вошел внутрь. Эвел обнял меня:
– Соболезную, брат, я люблю тебя.
Я поблагодарил его. Эвел не заметил моего взгляда, но он застыл в удивлении. Эвел был первым человеком, кроме членов моей семьи, соболезновавшим моей утрате.
Я вернулся с похорон несколько дней назад, я встречался с несколькими агентами АТО, и никто из них, даже Цикконе, ни слова мне не сказал. Я понял, что для них я являюсь специальным агентом, и только. Я не был для них Билом Квином, я был агентом АТО номером 489. Я настолько растрогался, что хотел обнять Эвела и рассказать ему всю историю. В тот момент я не хотел отправлять его в тюрьму. Сдерживая слезы, я плюхнулся на его залитый пивом диван.
Из сада послышался рев еще одного Харлея. Это был ДжиЭр. Он отъехал в ближайший фаст-фуд поесть. Громовые раскаты его прямотоков вернули меня к реальности и, когда он вошел в комнату, с пакетами, набитыми буррито, первые слова, которые я услышал, были:
– Сочувствую по поводу твоей матери, Билли.
Затем он подошел ко мне, пожал мне руку и приобнял за плечо со словами:
– Я люблю тебя, брат.
Меня как будто парализовало. На глаза снова начали накатываться слезы. Я снова сел на диван. Что ты делаешь, Билли? В тот момент ДжиЭр и Эвел были самыми лучшими моими друзьями. Мои губы дрожали, я как будто погрузился в транс, пытаясь переварить в голове ситуацию.
Подъехали Доминго и Тухлый, и ситуация начала повторяться снова и снова. Теперь я уже мечтал уехать с Монголами навсегда и никогда больше не возвращаться в АТО.
Через несколько часов мы подъехали к мотелю в Керритосе, я увидел десятки припаркованных у входа мотоциклов и прогуливающихся мимо них Монголов. Я вернулся в игру. Я увидел Ред Дога и еще пару плохих актеров, которых мечтал отправить за решетку. Я сделал глубокий вдох, огляделся, окруженный ордами аутло-байкеров, и напомнил себе: я федеральный агент, и эти люди убьют меня в ту же секунду, когда узнают, кем я являюсь на самом деле. Не было нужды концентрироваться на этой мысли в данный момент, но это позволило мне прийти в себя.
Я снял шлем и повесил его на зеркало, вошел в мотель, пожимая руки и приветствуя Монголов, подошел к барной стойке и заказал пива. Все шло по плану. Подошел Рей-Рей. Это был огромный, похожий на медведя, мексиканец, и у меня было достаточно дерьма на него, чтобы засадить его в тюрьму до конца жизни.
– Здорово, Рей-Рей!
Он сгреб меня в охапку.
– Прими мои соболезнования, брат. Я люблю тебя.
Только я привел себя в порядок, и тут меня снова пытались переманить на другую сторону. Я был в ступоре.
Один за другим, байкеры обнимали меня и приносили свои соболезнования по поводу смерти моей мамы, говоря, что любят меня. Я был переполнен виной, как будто переспал с женой лучшего друга. Я смотрел, как Монголы чокаются пивом, говоря новогодние тосты, обнимают меня татуированными руками, свободно говорят о том, как любят друг друга и любят Билли СенДжона. И в тот момент я отдал бы все, чтобы быть Билли СенДжоном.

Каждый раз, когда я начинал думать, что Монголы стали моими друзьями и мечтать о том, чтобы уехать с ними, что-то возвращало меня к реальности. Их криминальная, воинственная натура действовала как поток отрезвляющего свежего воздуха, бьющего в лицо.
Изи являлся хрестоматийным образцом аутло-байкера и имел серьезные проблемы с законом в течение всей своей жизни. Он был непредсказуем и нестабилен в поведении. Он был членом лос-анджелесской чепты, но периодически тусовался с чептой Сан-Фернендо. Он был с ног до головы покрыт криминальными и тюремными татуировками, имел всегда гладко выбритую голову и мускулистое телосложение. Он всегда лез на рожон, не зная страха, хотя в большинстве передряг я был счастлив, что он находился на нашей стороне.
Как-то раз я встретил Изи, горевавшего по поводу смерти своего отца. Мы провели с ним ночь в “Местечке”, он говорил о своем умершем отце, а я – о своей умершей матери. Изи сказал, что они с отцом были очень близки и проводили много времени вместе вплоть до его смерти. Я вспомнил своего отца и наша с ним диаметрально противоположные отношения. Моего отца никогда не было дома, а, когда он возвращался, всегда был пьян. Но Изи действительно тяжело переносил смерть отца. Он сказал, что теперь ему незачем жить. И ему действительно было наплевать на свою жизнь.
Я начал понимать, что Изи был таким смелым по той причине, что не дорожил своей жизнью. Как террорист, обязавшийся взрывчаткой, Изи имел склонность к убийству и самоубийству.
Потом я узнал, что, прежде, чем стать Монголом, Изи был арестован за насилие в отношении детей. Его собственная сестра имела двоих маленьких детей и заявила на него за насилие в их отношении. Я был удивлен, что Монголы позволили ему вступить в мотоклуб после этого, ведь детское насилие обычно бывает плохо встречено любыми социальными группами, включая представителей самых хардкорных криминальных группировок. Осужденные за такие действия обычно подвергаются истязаниям в тюрьме.
Для меня свет в комнате еще более потускнел, когда Изи рассказал, что он хочет отомстить и уточнил, каким именно образом. Он хотел, чтобы его сестра действительно сильно страдала, чтобы ее боль могла сравниться с его болью. Он хотел убить ее двоих детей, а затем покончить жизнь самоубийством. Когда я услышал эти слова, волосы на моей голове встали дыбом.
Изи все больше разъярялся и становился более драматичным. Я достаточно много времени провел с матерыми преступниками в течение своей карьеры, чтобы понимать, что он не шутит. Он намеревался медленно убить двоих детей своей сестры у нее на глазах. Изи схватил нож и, демонстративно им размахивая, показал, как он собирался схватить их за волосы и перерезать горло, в то время, как его сестра будет биться в конвульсиях, наблюдая за этим.
Я сидел тихо, ошарашенный услышанным. Я не знал, что сказать. Изи вогнал себя в некое подобие транса, рассказывая о своих планах, и это был не самый удачный момент, чтобы сказать ему, что он псих.
Я хотел успокоить его и сказал, что возможно будет лучше просто убить сестру, и что ее дети ничего ему не сделали. Но Изи ответил нет. Убийство детей было единственным способом заставить его сестру страдать достаточно сильно.
Я сказал Изи, что у меня еще есть планы на вечер и вышел. Пока я отъезжал от дома, картина перерезания горла малюткам стояла у меня перед глазами. Нужно было что-то делать и немедленно! Я не смог бы спокойно спать всю оставшуюся жизнь, допустив это. Я схватил телефон и набрал Цикконе.
– Билли, успокойся, – послышалось из трубки, – что случилось?
Я рассказал Цикконе о планах Изи, убедив его, что он высказывал их на полном серьезе. На следующий день Цикконе пробил все прошлое Изи. Он раскопал, что Изи уже был арестован за насилие в отношении детей. Оставался вопрос, как поступить с его сестрой и ее детьми. Если их предупредить, будет очевидно, от кого произошла утечка информации, и тогда уже моя жизнь будет в опасности. Для ареста Изи у нас не было достаточно доказательств, поэтому единственным выходом из ситуации было установление круглосуточного наблюдения за Изи.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-04-28 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: