И возрадовался Андрей, его узнав! Кряжистый как горилла, вкрадчивый и хитрый; умный, хихикающий любитель рассказать пикантный анекдот, честолюбивый, самолюбивый Моня с которым в 87 году по стечению судеб они в одном автобусе прибыли в Чернобыль и в одной машине, спустя два месяца, приятелями, отбыли оттуда — оказывается, опять был там! В Чернобыле же обретались Валентин Котов, командовавшей группой соседнего с Андреевым "районом"; и штатный гитарист при штабе Игорь Гуров, ещё кое-кто из «наших». Моня пожаловался, голос его был исполнен героической скромности, что вот, мол, сегодня ходили прямо в Центральный Зал.
-..Ну да, четвертого блока, стояли там аж на «Елене», — Это сброшенная взрывом защитная плита реактора, —...Хватанули конечно!
Слушая в ночи басовито-обиженное грассирование, Андрей невольно улыбнулся, потому как, возможно они и хватанули рентген, но уж спирта Моня хватанул точно. А иначе, какой нормальный человек будет названивать в три часа ночи?
- А я думал быстро-быстро бежать надо, — рассказывал и сам смеялся над собой Моня холодной весной 87-ого после своего первого выхода на «горячие» кровли ЧАЭС. Откуда выскочил точно ошпаренный.
А перед глазами всколыхнулось: Гроб-Саркофаг. Колонны ползущих по дороге к станции машин. Чудовище — труба ЧАЭС, уходящая в небо, с масляными следами копоти ада на боку, пожирательница человеческих жизней. Людские глаза, полные криком затаенной бездны.
Бездны. Глаза подневольных солдат на кровлях.
Андрей стал наспрашивать Моню про Центральный Зал.
Где лежит Разгрузочно-Загрузочная Машина реактора, в каком углу? Это почему-то вдруг показалось очень важным. Моня отвечал что-то невразумительное, а потом осердился и ляпнул: де, коли далось тебе, приезжай сам, да и смотри.
Он застал Андрея на жизненном перепутье.
Назавтра Моня позвонил Андрею на работу, и сообщил, что вызов уже оправлен. И почти тут же большое институтское начальство разыскало Андрея, и было даже чуть в запарке, потому как железная министерская бумага требовала "командировать срочно прибытием двадцать третьего февраля", а кончался рабочий день двадцать первого. У Андрея появились соображения, почему именно 23-го. Он успел. Тем более, что в Киеве его ждал посланный Моней автомобиль. В Чернобыле вечерело, капелла усаживалась за праздничный стол, накрытый в честь дня Армии. Все в той же школе. На том же втором этаже. Во времена 87-го года, в коридоре здесь были свалены вытряхнутые из столов горы учебников и тетрадок. Из кучи торчали даже какие-то гофрированные трубки, от детских учебных противогазов. Где те детишки, что учились здесь? А к стене прислонился скелет, который мог щелкать челюстями. Потом, когда мусор выбросили во двор, скелет долго желтел костями из снега. Во дворе, на мачте школьной площадки для пионерских линеек, какой-то чудак вместо флага поднял белый женский лифчик. Спешащие по улице мимо черно одетые люди, на лицах многих белели «лепестки» из ткани Петрянова, его не замечали. Так что до самого лета шевелился лифчик на мачте — посеревшее, забытое свидетельство чьего-то торжества. А, может быть, просто шутка?
Боже мой! Словно пролетела минута, а не два года. Даже Раечка-кладовщица была на своем месте. Возник шум-тарарам, общая радость. Андрей перестал крутить поднятую им сто двадцати килограммовую тушу Монинова тела. Раечка расцеловывает его:
-Андрюшенька, ты почему такой черный с лица?
-Черный? - сделал он удивленный вид.
А на душе и в самом деле было стиснуто и черно. Он был рад увидеть своих. Однако в прошлое вернуться невозможно. И приехал он сюда не в гости.
-Зачем ты опять едешь туда?! — простирала руки мать.
-Зачем ты едешь? — недовольно пытал отец.
- Зачем ты едешь? — С отстраненным любопытством спросила немногословная большеглазая, длинноногая дикарка.
-Мне все равно надо куда-нибудь ехать.
После минутного размышления Андрей добавил:
-..Если бы ты захотела — я бы остался.
Ответом ему был отведенный взгляд. Вечером Вера пришла провожать его на Киевский вокзал. Холодный, сырой ветер кружил снежную слякоть во тьме. До отправки поезда, — это был все тот же поезд Москва-Хмельницкий, которым он столько раз отправлялся в Припять, — оставалось минут двадцать. Она мерзла. И Андрей сказал, чтобы она ступала домой. Она кивнула и пошла. Потерялась в черно-сером мраке разреженной вокзальной толпы.
Андрей вдруг кинулся за ней, почти догнал у спуска в поземный проход. Бежал все медленнее. Смотрел. Некрупное тело на стройных длинных ногах прорисовывалось под пальтишком. Она шла словно глухонемая. Почему-то именно такое сравненье пришло в голову.
Быть может потому, что не слышала его внутренний крик.
Никакие вокзальные звуки не останавливали, не отвлекали её. Тонкие руки висели как плети. Однако она не была подавлена. Шла, не замедляя и не ускоряя шагов. Мерно, как маятник, не оборачиваясь, не глядя по сторонам.
На пороге прокаженной земли Андрей стоял с мыслью: вопиющая глупость, искать счастья в Чернобыле, лучше бы ты поехал к Борису Шурупову на Сахалин.
Школу недавно отремонтировали. Стены блестели свежей краской, белели свежее побеленные потолки. Чисто и пустовато. Ничего не осталось от прежнего табора- коммуны, когда с утра возле туалета, заместо двери завешенного простыней, толпились и гоготали.
Это походило на виденье — юная девушка с рассыпанными по плечам льняными волосами. Каким ветром занесло её сюда? Нежное лицо, с будто притушенным взором. На третий день по приезду, в штабе перед Андреем кто-то толкнул дверь в комнату лаборатории ИДК. Как дикий гунн, сей миг прикатив с блока, в три прыжка он мчал туда выяснить какую-то ерунду. Однако дверь оказалась заперта. И он едва не налетел на фигуру в афганке. Девушка оборачивается....
- Давай раздавим маленькую на двоих? — подмигнул Андрею выплывший откуда-то из-за его спины Валера Кляр.
- Шутите, Валерий Иванович, - подала она голос, негромкий и доброжелательный. Военная форма часто идет женщинам, одетая же на ней «афганка» подчеркивала ангельскую легкость. Взгляд, обращенный на Андрея, был подобен поступи человека, нащупывающего в нетвердой почве дорогу: шажок, другой.
Было понятно, что между ними возникает взаимный интерес.
-Это такой анекдот, — пояснил Валера, — Девочку в коляске оставили одну возле винного магазина. Родители выходят оттуда, а она в ужасе: «Мама, папа! Меня здесь дяди убить хотели, сопят, топчутся: "Давай раздавим маленькую на двоих!"
На тополях в Чернобыле поселился паразит. Удивительное зрелище. Будто небольшие фикусовые пальмочки, метрового размера, повыросли наверху деревьев в междоузлиях ветвей. Мясистый вид широких зеленых листьев, меж суков безлистых зимних деревьев, породил гнетущее чувство: «Вот оно…» Впервые увидев, Андрей едва не принял кожистого паразита за радиационную мутацию тополей. Однако, пару дней спустя, южный ветер, в порывах усиливавшийся до штормового, наломал веток. Накидал их на землю. Подняв с земли подобную «пальмочку», Андрей с облегчением вздохнул: «уф-ф».
Его домом стал один из старых, деревянных коттеджиков при выезде из Чернобыля в сторону станции. Место именовалось "Сельхозтехника", по именованию ремонтного объединения, прежде располагавшего свои цеха позади улички. В двух шагах от Экспедиционной столовой, куда любили ездить в 87-м. Посереди затоптанного огорода оказался как раз тот коттеджик, что обживал в 87 году Серега Сметана со своими архаровцами. На оперативке Серега, который числился начальником группы монтажного района, канючил, что вся его банда перепачкалась в радиационной пыли во время уборки домика и территории вокруг. Серегу отправили восвояси на Большую Землю до срока окончания его командировки. Панически боясь Блока, тот просиживал в штабе, неестественно щерясь и сочиняя какие-то бумаги, обуянный апломбом и испугом. Именно он одним из первых встретился на окаянной земле. А самыми первыми стали Моня и Вовка Курносов.
Путь в Чернобыльское пекло начинался на станции Тетерев, где встречали прибывающих на ликвидацию аварии. Все тот же поезд Москва-Хмельницкий. Только теперь он шел не мимо ЧАЭС(там была остановка «Семиходы», от которой было пять минут ходьбы до пульта реактора), а кружным путем, через Киев, в объезд Зоны. Сойдя с поезда и еще только забираясь в дежурный автобус, Андрей обратил внимание на странную парочку габаритных и нелепо одетых попутчиков. Будто здоровенные колобки влезли в детские пальтишки. Автобус доставил в Голубые Озера, бывший, бывший дом отдыха, а ныне главный снабженческий штаб. Они вместе получали спецодежду. Фуфайку, спецовку, рубашку, кальсоны, чепчик, носки, сапоги. Андрей невольно разглядывал будущих коллег. Очень объемных, румяных. Жесткие усы одного, будто подпирали разумные глаза. Хихикая, он на ходу что-то постоянно комментировал второму. Чье лицо, с маленькими смышлеными глазками, было кругло, точно блин. Вся голова была большая и круглая, точно у снеговика. Они все время как будто чуть отставали от Андрея в действиях, при оформлении бумаг, при получении одежды. Но, догоняя в последний момент, оказывались рядом. Странная, мелко хихикающая, в сравнении с их телесами, парочка, одетая в пальтишки, которые им были немыслимо малы. Пуговицы едва-едва застегивались на объемистых торсах. И оба были в треухах-шапочках. Что, как тюбетейки, сидели на головах. Но они смеялись. В последний момент Андрей увидел их в окно уже тронувшегося из Тетерева в Чернобыль автобуса. Комичные мальчуганы бежали, придерживая рукой на голове шапки-тюбетейки. Они, таки, успели впрыгнуть в полупустой автобус.
Кружной путь в Зону вдоль реки Уж был довольно-таки долог. И парочка успела высосать пару «мерзавчиков», которыми, похоже, основательно запаслись. Они так свободно употребляли водку, что Андрей, памятуя о «сухом законе», известном ему из газет, о строгом сухом законе объявленном в зоне, перед КПП в Дитятках, о которых помнил, по прежней жизни, их предупредил:
- Ребята, аккуратней, сейчас будет проверка.
Габаритистые спутники в маленьких пальтишках засуетились, рассовывая по карманам «мерзавчики», которых у них оказалось неисчислимое количество. И опять не унывали. Это тоже показалось симпатичным. А потом, в Чернобыле, они вместе предстали в штаб дозконтроля.
Усатый объявил принимающему их, что на Большой Земле он — Главный Физик какого-то великого атомного завода. Но в зоне не любили мнящих себя кем-то. И красиво одетый в военную форму и тельняшку Вова Аистов(а встречал именно он) определил Моню всего лишь рядовым дозиметристом в «четырнадцатый район», работающий подле трубы.
Кошмар. На классной доске бывшей чернобыльской школы висел план кровель ЧАЭС. На нем были нанесены уровни радиоактивности: «200,500, 1000, 2000.10000 рентген в час. И после окончания процесса приемки новые знакомые обменивались с Андреем впечатлениями. Андрею досталось поменьше: 5, 10, 30, 200. Андрей получил назначение руководителем группы дозконтроля кровель машзала и диаэраторной этажерки.
Заканчивая аудиенцию, одетый в тельняшку, Вова Аистов взглянул проникновенно:
- Мы здесь все свои. И если у вас есть что-нибудь спиртное, сдайте мне. Потом, на каком-нибудь празднике, вместе употребим.
- Сволочь, — мягко грассируя заключил об этом предложении Моня, когда они оказались в соседнем школьном кабинете, где предстояло ночевать. - Так мы ему и отдадим…— Любовно посмотрел на извлеченную из кармана маленькую бутылку. — Нашел дураков. Хи-хи-хи.
Раньше них в комнате, в бывшем шккольном классе, уже находился худощавый очкастый малый, который что-то писал и неестественно щерился:
-Выкините все! — Показал пальцем на их одежду, когда Моня стал стаскивать со своих плеч пальтецо.
- А мы по этому-то и оделись в это дерьмо!
Объяснилась причина их маловатой одежды. В отличие от Андрея, зная заранее, что их ждет, они напялили на себя вещи, оставшиеся еще с их студенческих времен.
- Нашел дураков! Каков хрен? А-ха-ха, - блинолиций тоже продолжал вспоминать только что сделанное предложение сдать спиртное. - Ну, чего, давай? – протянул Андрею глотнуть из «мерзавчика». Они уже почувствовали себя «своими».
Блинолиций «снеговик» Вова Курносов на «представлении» был угодливо скромен и получил должность начальника лаборатории. До конца срока своей двухмесячной командировки в Чернобыль, Вова так и не смог связать в своей голове плана помещений станции, кровель и окружающих зданий. И, однако, жадный до благ, эпикуреец, он был не трус.
-Эй, пойдем сфотографируемся на Трубу? — без тени сомнений, на праздновании Первого Мая, звал он. Да только подле трубы все фотографии получались серыми и смазанными — рентгеновское излучение засвечивало пленку прямо в кассете. Никакого эффекта.
- Сегодня взял Рейгана! — Улыбалось круглое лицо. Он часто являлся к Андрею на пост. У Андрея было целых три одновременно действующих поста. Вова приходил в административное здание, на тот пост, где имелся унитаз. Это обстоятельство было существенным. По правому борту Чернобыльского детского сада, который обживали в срок их заезда, действовал только один унитаз из трех имеющихся в туалете. И тот всю ночь распевал песни. При том количестве народа, которое весной развелось в детском саду, присесть на него стало сложновато.
- А не съедите сейчас, на утро — выкините! – Худощавый очкарик сощерился теперь на пирожок домашней закуски, забытый на столе.
Чего он щерится?
Это и был Серега Сметана.
Тройку недель спустя после их приезда, Беловодский звонил по душу Сереги Сметаны, набрав номер междугороднего телефона:
- Кого ты мне прислал? Кого? Сидит и пишет. Чего пишет? Я думал — дело пишет.
Заглянул — а там какая-то ахинея!
Человеческая улыбка взыграла на Серегином лице только на собственных проводах. Он больше не боялся. Назавтра ему было уезжать. Отметить свой отъезд он пригласил много народа. Провожали его именно в этом коттеджике. Но тогда Андрей не очень-то обратил внимание на домик. В тот вечер он слушал историю жизни Саньки Арканова, который поведывал ему душу. Рассказывал про девушку, впрыгнувшую к нему в автомобиль после какой-то вечеринки, когда он однажды в мрачном отчаянье хотел помчаться и разбиться: «Мне тоже наплевать на такую жизнь, я с тобой!» С ней он связал свою судьбу. И теперь на двоих у них трое детей.
А сейчас в этом коттеджике предстояло жить.
Домик был поделен на две половины. В добрые старые времена в нем обитало две семьи. Два крыльца, по две комнаты с каждой стороны. С той стороны, где располагалась терраска, одна из комнат служила кают-компанией для всей группы дозконтроля «монтажного района», которую Андрей получил в подчиненье. Диван, стол, стулья, большой цветной телевизор, телефон и сейф.
На застекленной с трех сторон терраске был выгорожен из древ плиты уютный закуток, приспособленный для обитания предшественником Андрея. Здесь умещались пружинная кровать, трюмо, оставшееся от хозяев мирных времен. Пара книжных полок висела над небольшим письменным столом, за которым можно будет изучать чертежи и заполнять документы. Основанием раскаленному до красна, согнутому вдвое, стальному пруту самодельного электрообогревателя служили четыре кирпича.
Предшественник собирал монатки и уезжал домой, на Большую Землю.
-Послушай, в двух словах расскажи, чем занимается группа?
-Да не переживай ты, — заметил Андрею отъезжающий, — Работы нет....Так, придумывают, высасывают из пальца..
Андрей не знал, как верить словам этого мальчугана. Подобное слишком не походило на атмосферу его прошлого пребывания.
Зимой 86-87 года был холод, а теперь снега не было. Бесснежные зимы случаются в Полесье. Поразило другое: 25 февраля, молочно-туманное утро, Андрей вышел со своего крылечка в столовую на завтрак, пробежал несколько шагов. И остановился, едва не споткнувшись от изумленья. Парная земля вся будто в оспинках, взрыта маленькими буравчиками. Дождевые червяки! Земля и не собиралась промерзать, червяки по ночам выползают на поверхность! Какая, к черту, зима — лето!
Каждая весна пора обострения чувств. Однако, Чернобыльская особенная. Чувства и без того обостряются здесь. И получается — весна в квадрате.
Андрей узнавал запахи Чернобыльской весны, жадно тянул в себя влажный бодрящий воздух. Понимал, что прошлого, которого навоображал себе, уже нет. Все быстротечно, да память и облагораживает сильные вспоминания. Но не хотелось разочарований. Он не знал, как сложится здесь его судьба. Накануне, после затянувшейся пьянки в штабе, ибо следующим днем после праздника «двадцать третьего февраля» выпало воскресенье, а потому оформить служебные документы не было возможности, у него вышел инцидент с долговязым новым знакомым, К которому, по служебной иерархии, попадал в непосредственное подчиненье. В 87-ом тот побивался где-то на задворках чернобыльской иерархии, и теперь опасался, что «блатной» новичок будет претендовать на его высокую должность. Когда они остались один на один, тот, вдруг скорчив серьезную морду, заявил:
-..Но если попрешь на меня, смотри — мигом уволю!
Андрея точно подкинуло. Он взвился и сунул ему под нос кулак:
-Можешь - увольняй сразу!
Долговязый вытянулся перед кулаком, онемев как столб, и молчал, будто воды в рот набрал.
В понедельник автобус остановился возле колючей проволоки. Саркофаг теперь оказался огороженным от остального мира. Солдат, в специальной, сооруженной подле проходной, внимательно разглядывал пропуск. Это было нечто новенькое, по сравнению с первым периодом ликвидации Аварии. Когда будто тайфуном смело всех «режимщиков», всю бюрократию. Тогда бумажками прикрыться было нельзя. Надо было принимать решения, отвечать за них и исполнять. А потому сплошь и рядом кандидаты наук или начальники лабораторий на Большой Земле, скромно стояли здесь линейными дозиметристами в санпропускниках.. А командовали, как и во времена всех войн и революций, решительные люди. Те, кто не боялись. В пору появления Андрея в «эпопее» ликвидации аварии, начальником дозразведки состоял Володя Хренов, — вечно небритый, крепко глядящий малый. Отставленные за борт начальники Большой Земли про него злословили, что, де, на Большой Земле тот был всего лишь бригадиром гамма-просветчиков. Звезд с неба Вова не хватал, зато быстро схватывал ситуацию, действовал решительно и не боялся поставить свою подпись на обязывающей бумаге. Интеллект в дозконтроле представлял «зам главного инженера УС-605», Лев Федорович Беловодский, фактический руководитель службы. Поскольку в зоне официально действовал «сухой» закон, в отделе существовала практика выдавать спирт в бутылках из под «Оболонской» минеральной воды, закупоренных родными железными пробками. Для чего имелись специальные обжималки, восстанавливающие вскрытые пробки бутылок на прежнем месте. Такие, неотличимые бутылки, запросто можно было носить по Чернобыльским улицам. Бывало, начальник группы тринадцатого района, Серега Симонов, не понимал, прихватив в штабе:
-Это «Оболонская» или «Беловодская»?
«Оболонской», в самую первую пору заселения в Чернобыль, когда «ликвидаторы» приближались к станции, переселяясь сюда из всяких Тетеревых и Иванковых, умывались и мыли полы. А спиртом….Впрочем, покрутив бутылку на свет, по характеру пузырьков, при определенном опыте можно было определить, что у тебя в руках. Однажды Андрей ужасно обмишурился, когда второпях, глубокой ночью схватил со своего подоконника и привез на вечеринку к девчонкам, хозяйками кафе «Придорожного» совсем не то. Причем, сам же первый и обнаружил, за столом, оплошность, покрутив в воздухе, решающую, еще не вскрытую бутылку. Не типично крупные пузыри предсказали ему, что сегодня случится «облом».
Никто никогда не видел Хренова трезвым. Вова пребывал либо с похмелья, либо под шефе. Подобное не огорчало. Уважительно было видеть, как, засунув за голенище кирзового сапога датчик ДэПэшки, висящей у него через плечо, в такой же, как на тебе ватной фуфайке, и с «лепестком» на неделю небритой опухшей морде, — тот по пожарным лестницам браво взбирается на пятидесяти метровую высоту твоих страшных кровель. А то и следует выше — к самой трубе. Там, на отметке + 75, уровни облучения доходили до 10 000 рентген в час. Там летал «батискаф», — прицепленный к гигантскому подъемному крану «Демагу» стальной бункер-укрытие. И там ползала-ездила тележка-робот, изготовленная ребятами из Бауманского института. Все иностранные, красивые и ярко крашенные роботы, из-за высокого уровня радиации отказали.
- От «Машки». – Говаривал Анатолий Иванович Голубенко, когда после месяца очистительных работ на кровлях, поднимаемый вверх щуп прибора показывал увеличения уровня излучения, — вроде бы не логичное. Ибо прежде, опущенный долу к твоей кровле под ногами щуп показывал много больше. «Машкой» именовалась площадка подле самой трубы.
Володя Хренов. В ту пору в УС-605, — так называлось управление строительством возводившее саркофаг, — шутили: «Ну, вы, дозиметристы Хреновы!»
Повествует древний автор: «С тех пор как королевский двор поселился на чужих землях и стал питаться дарами чужих полей, жизнь превратилась в сплошную череду кутежей и сражений».
Нельзя нормально жить в ненормальном. Иного и не может быть, коли каждый день ставишь жизнь на карту. Действуя формально, по инструкциям и правилам безопасности, никаких работ произвести было нельзя. Правила безопасности? Нормы облучения? Шутите? Почти все основывалось на интуиции, личном примере и совести. Да чтобы замерить «альфа-излучение» аэрозолей, попадающих в легкие человека, требуется полчаса-час прокачивать воздух через датчик прибора. После единственного замера прибор приходилось выбрасывать, потому как, напрочь «засранный», для последующего он был уже не пригоден, не поддаваясь очистке. А требовалось делать дело ежесекундно, ежеминутно. Строить, возводить. Весь мир, затаив дыхание, ждал. «Бета-излучение» на Блоке так же не замеряли. Бессмысленно. Все подавлял гигантский гамма-фон.
- Через два дня как выйдете на кровлю, у вас заболит горло, — еще в первый вечер по приезду предупредил в штабе «дозконтроля», где ночевали, Ворчун-Ленчик, узнав на какой фронт направляют Андрея и Моню. — «Бета»-ожог слизистых? — Ленчик пожал плечами, показывая, что это не слишком определенный диагноз, — Но заболит обязательно!
Так и вышло.
Даже в самом Чернобыле на входе в столовую, дозиметрист «обнюхивал» одежду и сапоги входящих не «бета», а «гамма»-датчиком. Обедать не пускали, если от них фонило больше 5-ти милирентген в час, что фактически означало уровень загрязненности выше 50 000 «бета»-частиц, вылетающих с каждого квадратного сантиметра поверхности в минуту. На Большой Земле, на «атомном комбинате» подобное обуславливало бы немедленную замену спецодежды. Здесь всего лишь не пускали в общую столовую. Но все дозиметристы были знакомыми и на «своих» запрет не распространялся.
За дверью столовой… О! царство веселья!
Будоражащая атмосфера улыбающегося единенья. Гуща людей. Громкая музыка, девчонки, работницы столовой на всю мощность крутили магнитофон. «Лаванда, горная лаванда!», «В переулочках Арбата….» «Там где-то старая мельница крутится вертится...» — голоса Ротару, Антонова и Николаева колыхали залу. Кормили вкусно и обильно. Главное было не натрясти в тарелку с рукавов куртки цезия. Из кадки, стоящей подле «раздачи», моченых яблок можно было брать сколько угодно. И, прежде чем доставать яблоки из кадки, Андрей, вообще, старался рукава засучить.
«Бета» — мерили только у себя дома, перед сном проверяя постельное и личное белье. Смежая глаза, чтобы забыться в сладком сне и представив, как сейчас в твоей простыне, словно блохи, тысячами, мильонами копошатся «бета»-частицы, — тянуло невольно улыбаться.
Заселившиеся в другом конце чернобыльского детского сада чистюли из «тринадцатого района», приспособили в проходном коридоре к себе прибор СЗБ[2], смонтировав его красное информационное табло над дверью. Несколько раз, по делам службы, желая вечером оговорить какие-то совместные действия с Серегой Симоновым на перспективу, в деловом порыве Андрей устремлялся туда — каждый раз, за пять метров до датчика, до двери, которую намеревался-порывался открыть, — над ней вспыхивало красное табло с надписью: «Пошел вон!»
- Сволочи!- грозил кулаком Андрей, и, смеясь, не доходя до цели, разворачивался.
По европейским нормам, чтобы одного человека подпустить к аварийному блоку, сто тысячам людей пришлось бы городить огород целый год. Чисто русское варварство, спасающее мир. Иные храбрились бездумно. Иные трусили. Андрей, волей судеб оказавшийся в этом великом и бестолковом, похожем на начало войны, хаосе, старался по своему разумению помочь общему делу и оберечь людей.
- Где такие эти ваши «гонады»?! Что это такое? Это что — яйца? Яйца?! Вы мне прямо скажите, у меня люди бунтуют! – На грани истерики кричал комполка, чьи солдаты должны были выйти для работ на кровлю. «Правила радиационной безопасности», которыми он тряс, самыми ранимыми органами мужского организма именовали таинственные «гонады».
Вопрос заключался в том, куда солдаты должны прицеплять датчики дозиметрического контроля. Первоначально «Карандаши» цепляли за нагрудный карман. Но скоро умники сообразили, что, засунутые за голенища сапог, те показывают в полтора раза большую дозу. Другие умники обнаружили, что если нажать сразу на оба электрода датчика, показания дозы сразу прибавляются. Это было существенно. Очень существенно. Ибо временно мобилизованных солдат, «партизан», отпускали домой, к семьям, засчитывая набранную дозу.
Солдаты не относились к элите Зоны, к добровольцам. «Кутежи и Сражения» были не про них. И хотя на территории военной части стоял стенд с Приказами и Стенгазетой, под шапкой: «Место подвига — Чернобыль», для громадного большинства — то была подневольная работа, ощущение опасности которой то притухало, то бездной распахивалось в человеческих глазах. Главное было не обмануть, оправдать их веру.
Ладно, с командованием дивизии договорились: класть датчики в карманы брюк, чтобы те были как можно ближе к упомянутым гонадам.
Прошло сколько-то дней.
А потом Жуков, один из самых хитрых солдатушек и к тому же заводила, которого прежде поймали на том, что тот вообще собрал датчики со всего отделения и подложил их под помост, в зону самого высокого облученья на кровле «Г». Который клялся Андрею, что больше «никогда не будет». Умолял избавить его от отсрочивающего его возвращенье домой взысканья, — разыскал Андрея. И хлопал глазами, пребывая в полном недоумении:
- Андрей Николаевич, ну как же так? — Признался:. — Мы опять засовываем «карандаши» в сапоги, а они показываю меньше, чем у тех, у кого на груди?
Пришлось ему объяснить, — кровли их сроднили, — что теперь, когда с «их» кровель они счистили грязный слой, самое грозное излучение идет не снизу, а сверху — от Трубы. Количественно, об этом говорил коллиматор, самодельная штукенция из датчиков и свинца, избирательно, по направлениям, принимающий дозу. «Установили калиматор» — писал в оперативном журнале Рома Павлов, которого Андрей поставил начальником одной из смен.
- Да не «калиматор», а коллиматор! Ведь не кал меряет он! — Смеялся Андрей.
Гордясь, суетный Рома звонил домой, в город Томск.
- Мама, на большой земле я был всего лишь техником, а тут — инженер первой категории, начальник смены!
Рома — это та сколопендра, — лживая и своевольная, — которого Андрей получил в подчиненье в самом первом призыве. Пришлось приложить немало усилий, чтобы сделать из него человека. Этот тоже трусил кровель. И перед выходом наверх, тормозил, надевая на себя все мыслимые защитные средства. А перчаток — даже две пары. Но с помощью хитрости, все удалось поставить на место. Андрей предложил ему подписать бумагу «о неразглашении тайны». Целую кучу отпечатанных бланков подобных бумаг, он подобрал в мусоре на полу брошенного и разграбленного бывшего Управления Строительства станции, расположенного неподалеку, подле «сосны смерти». Там Андрей оказался в поисках сейфа или несгораемого шкафа, куда надо было прятать выдаваемый ему на группу спирт. Бродил, чуть ли не по колено в россыпях вываленных из шкафов, бумаг.
Таинственная бумага, сопровожденная сверхжестким выражением лица и вскользь брошенным туманным намеком, заставили Рому трепетать, и больше тот ни на иоту не сомневался в авторитете начальника группы.
- Шеф приказал остановить все работы, если не будет сделано! Шеф приказал! – Случайно подслушал Андрей, как грозно Рома требует от начальника строителей выполнения условий.
И это хлюпик, которого он здесь месяц назад встретил?
Прошлое невольно вспоминалось.
Подле саркофага застиг почти неуловимый послегрозовой запах озона, смешанный с запахом цемента — знакомый запах! Будто под звуки торжественного марша, Андрей входил в "Укрытие".
Для глаза всё выглядело прозаично. Вход был не через контрфорсную стену(стальную лицевую стену «объекта Укрытие»).
Кстати, советую вам за нее заглянуть. В ней есть две железные калитки. Войдете — во всю высоту и во всю ширину откроется унылый вид погибшего здания. Пятнадцати метровое отстояние железной стены от покореженных стен блока, позволяет окинуть зрелище единым взглядом. Повышебленные кое-где, рядами прокопченные бетонные панели, мусор внизу...
Штатный вход был через так называемую диаэраторную этажерку: узкое, высокое, длинное здание, пристроенное к тяжелому кубу основного Блока, использовалось во время его работы для размещения вспомогательного оборудования.