Начальник "района" не смог сдержать разъезжающиеся в улыбке губы.
Другой указывал:
-Ну что вы мне даете задание грошовое — горячую камеру шлифовать. Вы мне дайте столько- то миллиардов, я вам такое сворочу. Дырищу прямо снаружи сделаем аж под реактор — тоннель! — будут туда бронированные поезда въезжать, вместе с вашими горячими камерами! Выбивайте деньги!
Новоявленный "Спецатом" выцыганил у правительства черте-сколько денег, а единственное воплощенье: робот-тележка.
- Умна, чертяка, — рассказывал Костя, — чего делает: сидят те в доме в одном подъезде, её посылают, дак она спускается по лестнице, едет в другой подъезд, поднимается на этаж, в комнату где стоит ящик пива, своими клешнями берет из ящика пару бутылок и приносит тебе. Куда ещё её применить — неизвестно. Теперь Самойлов говорит: дайте мне столько-то миллиардов — я саркофаг снесу, ровный лужок сделаю! Дайте хоть пол столько миллиардов!
Если в 86, 87 годах эффективность работы можно было сравнить с ношением воды в решете, — но с решетом бегали быстро, поэтому сколько-то проку все же было, — то теперь воду черпали решетом и брели, понурив нос. Деньги уходили в песок. Как в капле воды, в Чернобыле отражался упадок технологических сил страны. Система разваливалась, исчерпав жизненные силы. Система воздвигла саркофаг, выгородила внутри него помещения, где одновременно работали полную смену сто человек, но не соорудила отхожего места. Дозиметристы проторили дорожку в заброшенный машинный зал 4-го блока, где возле погибшего генератора справляли малую нужду. В том месте "светило" 5 рентген в час, поэтому процедура называлась "поссать на пять рентген.". Неструганая деревяшка, тряпка, лопата. Куда ни глянь — технологический уровень попахивал деревней.
- И эту страну называют сверхдержавой?! - вскричал подчиненный Андрея, Витя Семенов, — Да случись заварушка, страна опозорится хуже, чем в 41 году! — Комплексная Экспедиция Института Атомной Энергии?!.. Да она не тянет и на "экспедицию при Чернобыльской Сельхозтехнике!"
Ни к чему было пенять на то, что под носом, подобное же царило во всей стране. И на космодроме рядом с отправляющейся к звездам ракетой стоял загаженный деревянный сортир. Тылы системы потерялись где-то далеко позади. Перестроечные потуги власть предержащих по сути оборачивались заботами гриба-трутовика о березе, из которой он пьет сок.
Тысячи людей кормились возле саркофага, и то, что система провоцировала их быть прихлебалами — их ли вина? Сотни черно одетых людей ковыряли потроха потухшего, разметанного взрывом реактора: их здоровье — пешка в слабой игре.
Еще одна беда: горе ликвидаторы, легкий на подъем, жадный до денег люд, со всех сторон устремляющийся в зону, как мухи на дерьмо. Людская пена, прибитая сюда волнами. Тысячное коловращенье! В зону и обратно — словно ползающие тараканы, растаскивали люди на своих ногах, на покрышках автомашин, автобусов —
радиоактивную дрянь взорвавшегося реактора.
Конечно, был и прораб Вова Завражнов, с его верой, что монтаж "горячей камеры", чем он занимается, важнейшее дело.Как ему объяснять, что он едва ли не за зря губит здоровье? Милая умница Ирина Малиновская, как бабочка на огонь раз за разом летящая в Чернобыль, — ее роскошные черные еврейские волосы не удавалось отмыть, так что, при возвращениях в Москву, ее приходилось обвозить по проселку, в обход КПП в Дитятках. Ирина говорила:
-А «гаммы» я не боюсь! Боюсь только внутрь себя подцепить «альфы»!.
Во имя чего?
Во имя чего?
И, в стремленье облегчить душу, Андрей выдохнул Косте свою мечту:
- Запескоструить бы этот чертов блок целиком, насыпать холм стометровый, и весь засадить розами!
-Да! – поддался, было, Костя порыву. Но минуту спустя, засомневался:
-... А как? Конструкция же рухнет от тяжести.
- А нужно пескоструйку разместить внутри блока и снизу вверх, помещение за помещеньем! А если и рухнет — черт с ним. Засыпать и засадить розами!
-..Не выйдет, — вздохнул Костя, рассудив, что четвертый блок ЧАЭС и третий, работающий, стоят на одной бетонной платформе, которую уже сейчас начало косить из-за тяжести наваленной на взорвавшийся четвертый.
Когда ночью Андрей возвращался от Кости, всегда за спиной у него словно светил черный луч. Улица Кирова — позади — упиралась в военную часть. Два прожектора, обращенных в небо, светили оттуда. Небо казалось серым, а в скрещении лучей — треугольником расходился черный луч.
Какое то было число? - холодноватый денек Солнце только теплилось. Андрей отправился к своему другу Володе Манину, с которым вместе когда-то сдавали должностные экзамены и одновременно встали к пультам управления реакторов разных блоков. Тот и сейчас работал на ЧАЭС. Они договорились встретиться на Зеленом Мысу. На проходной поселка, Андрея в 87-ом раздели до гола. Опять встретил тот же вход через измерительные стойки. При строительстве поселка бульдозерами вместе с грунтом сгребли растительность. Это ощущалось до сих пор, казалось лысовато. Вова должен был подъехать со станции через пол часа, и он спросил встречного про книжный магазин, где, помнилось, продавали хорошие книжки. Мол, знал, да забыл.
- Разве можно здесь что-нибудь забыть? - Не поверил мужик в черной фуфайке и ботинках на рифленой резине, по которым и в Москве узнаешь меченого Чернобылем. — В восемьдесят седьмом, на кровлях? — Выплыла кривая усмешка, — Да они уже все на кладбище...
Однако показал куда идти.
Долго заводили Володину машину, подержанный «жигуленок». Потом ехали в Киев, к нему в гости. "Дураками мы были?" — пожимал плечами Вова. В 86, в мае, у него как раз была оформлена путевка в Турцию, да он отказался. И, вместо поездки в Стамбул, садился в танк и отправлялся на станцию. Теперь ему предстояло увольненье. Со станции выгоняли всех, кто из Киева отказывается переезжать в Славутич. Как переезжать? — три года положил, чтобы поднять новую квартиру. Дети учатся в школе. Жена устроилась на работу.
- …Понимаешь, Володь, получается — активной зоной выстрелило из шахты, как из пушки. Схемы «Л» и «Д» целы. Как будто бы ствол, а основание реактора — казенная часть, — опрессовалось от давления при взрыве-выстреле вниз. Вопрос — когда случился второй взрыв? И случился ли? Когда зона находилась еще в шахте, или когда уже взлетела в воздух?... Костя утверждает, что в воздухе. Иначе, почему топливо распылилось?
- Тогда бы все погибли от нейтронной вспышки.
-Черт его знает.
Вова рассказывал о только что состоявшемся визите Горбачева на станцию. Как одурел председатель общества ОэЛБэшников, — «на Большой земле ОРЗ, — а у нас — ОЛБ». Острая лучевая болезнь. И вместо заготовленных горьких слов председатель начал петь панегирик. Три автобуса псевдо работников станции привезли из Киева, чтобы должным образом разыграть встречу вождя. А настоящим работникам в это время даже в туалет приходилось идти под конвоем.
После ЧАЭС генеральный секретарь завернул в Белоруссию. Умно слушал жителей. А потом серьезно-улыбчиво спросил у растерянных поселян, те глядели на него как на Спасителя:
- Ну вы сами-то как считаете, можно здесь жить?
Витя Семенов, сидящий перед телевизором в кают-компании, откуда следили за продолжением визита, аж вскочил:
- Он что, идиот?
В позднем автобусе возвращающемся из Киева, ехали опаздывающие на смену буровики, в эту ночь они должны были выйти на работу. Проходки под реактор сверлили круглосуточно.
Разбитная девка требовала повернуть автобус на Зеленый Мыс.
-Какой блок?! - Самоуверенно негодовала она. - Вы хоть знаете, в какой автобус сели! Это автобус Комплексной Экспедиции! — Секретарша кого-то из начальства даже и не связывала в своей голове понятия "Экспедиция" и "Блок".
Буровики оказались робкого десятка, и, вместо того чтобы везти их в Чернобыль, автобус повез девицу в чью-то постель.
Порой Андрей сомневался — прав ли он. Со своими требованиями дисциплины, с жестким контролем. Почему его ребята должны делать больше, чем другие, а вольностей иметь меньше? Он заставляет их "глотать пыль", как выражается Сартисян, начальник снабжения монтажного района.
Начальники, по ведомостям на зарплату, все как один, проходили работающими внутри саркофага, хотя иные там не появлялись вовсе:
- Ну, ты посуди сам, зачем мне глотать эту пыль? — искренно кипятился Сартисян. В самом деле, ему в саркофаге нечего было делать. Однако суровость Андрея его напугала. И однажды перед окошечком поста дозконтроля внутри объекта "Укрытие" появилось странное существо: низкого роста, смуглое, волосатое, бусинки-глаза отчаянно, не по-человечески, прыгали. Полусогнутые от ужаса ноги и лепесток, надутый внизу лица, — будто выступала челюстная область, — делали сходство неотразимым.
-Шимпанзе! — в восторге, не сумев сдержаться, закричал Витя Семенов, — шимпанзе в саркофаге!
Это был Сартисян, — —Бог Чернобыля. Только теперь в трепещущем виде. Тот, о ком обиженные сироты-прорабы сложили вирши: "Бляди в «афганках», прорабы в «магаданках», а Сартисян — на пьянках!"
Царь, который мог в любой момент ввезти и вывезти любого человека в Зону, достать что угодно. Решить любые вопросы. Устроить пикник с девочками на берегу реки в домике рыбака, чем многократно пытался соблазнить Андрея. Уважая, Стартисян просил Андрея сделать из его сына — человека. Но для самоуверенного мальчика лет двадцати трех, чем-то напомнившего Ладьева, слишком набалованного, глупого и ленивого, главное было — напялить на себя новенькую пятнистую форму. Андрей отказал, хоть Сартисан был неплохой человек: на его слово можно было положиться. Он одел додзиметристов так, как никто никогда их не одевал. Рассказывал про Нагорный Карабах, откуда был родом. Там было горе, разгоралась война. Андрей помнил, как на московской демонстрации кричали: «Свободу Манучарову!» И там, в Степанокерте умирал старый, больной отец Сартисяна.
В группе у Андрея появились отличные новички: молодой, улыбчивый Вова Иванченко, и серьезный Толя Перов. Этот был старше Андрея лет на десять. Оба отличались такой старательностью и отвагой, что ему даже хотелось просветить их: не принимать Чернобыль слишком всерьез.
-Погоди, дай я тебе объясню, — на проводах Леши Хопаева, когда вся группа собралась за «отвальным» столом, обратился он к Толе, — Ты мне веришь?
-Верю?!...Да я тебя боготворю!
-Тьфу!..Да послушай ты...
28-го марта уехал Леша Хопаев. А на следующий день в Чернобыль прилетели аисты. Перед отъездом Леша просил Андрея, чтобы он был снисходительнее к Тучкину.
В квартиру №65 Андрей попал случайно. Шел с автовокзала, где узнавал расписанье автобусов. А напротив штаба его приметили Саша Ордынцев и Игорь Гуров и буквально за рукав затащили к его себе. У Саши на днях кончался срок командировки и сегодня он устраивал проводы — для своих соседей по жилью. Коттедж на "сельхозтехнике" вмещал только половину состава Андреевой группы. Остальные, как и Саша, жили в новом, построенном уже во времена ЛПА, «чистом» много подъездном доме, том самом, по улице Кирова. У Андрея не было настроения гостевать — в четыре часа он отправлял Тучкина на Большую Землю. Но Саша всегда любил Андрея, верил ему с первого дня, и он не мог обидеть его отказом.
- Опять пить. - С легким вздохом констатировала Марина, присаживаясь к кухонному столу, и увидев бутылку водки.
Сашка Ордынцев и Игорь Гуров спорили о том, придет ли сегодня уборщица к ним в квартиру, или нет.
- Сегодня ты пить не будешь. — С другой стороны стола тихо указал Марине Салеха, приятель Ладьева, как раз тот соломенноволосый, что ухмылялся на вечеринке в честь 8 марта.
Значит, вчера они тоже пили, — подумал Андрей о Марине и этой компании, зная, что Ладьев уже три дня в Киеве.
Белые потолки на кухне, блестящая краска стен, свежий линолеум на полу — подчеркивали ощущенье, что ты сидишь в новом доме. Везде гуляли блики солнечного света. Когда Андрей бывал в гостях у Мони, или у Кости Вечерова подобное ощущенье не выпирало. Ведь он гостил только в сумерках, при электрическом свете. А здесь — в окно брызгал слепящий день. На холодильнике стоял телевизор. Шла какая-то политическая передача. Новый кухонный гарнитур выглядел действительно новым, только одна дверца у верхнего шкафчика полу висела. Сломалась петля. Значит, ещё не успели разгромить — в многокомнатной квартире обитало много народа. И к тому же квартира слыла одной из самых гусарских. Ладьев и Марина жили в соседней.
-Кто пустил его?! кто пустил??! — точно Зевс-громовержец метал молнии Моня, — что кто-то прокараулил и пропустил на пресловутую вечеринку в честь 8 марта Ладьева, которого пускать было не велено.
Ладьев, пусть он дерьмо, у него и в самом деле лицо вздорного гордеца, — выглядел в этой истории человечней.
Минут пять назад у Андрея должна была быть с ним драка.
Танцы продолжались. Рукам было неизъяснимо приятно держать нежное, податливое тело юной девушки, которая так смотрит на тебя.
Волнующее тепло ее прикосновений.
За полночь выключили магнитофон, и по какой-то причине они ненадолго расстались. Не надолго, понимал Андрей.
И тут как чертик из ларца, возник взбешенный малый, которого Андрей прежде никогда нигде не видел. Несомненно, это и был Ладьев. Ему, конечно, доложили. И даже понятно, кто. Соломенноволосый.
Андрей хладнокровно отстранил пытавшегося помешать им Игоря Гурова. Не собирался он никому ничего уступать.
Прикрыв за собой дверь, на лестничной площадке они стояли друг против друга.
Осталась секунда. Напряженный, как тетива лука перед выстрелом, поджарый молодой брюнет сверкал глазами. «Ну» — Ждал Андрей его первого замаха, чтобы ответить.
И вдруг, вместо того, чтобы кинуться, тот воззвал:
-Ну, уйдет она к тебе, уйдет! Зачем она тебе — поиграть? А что с ней станет — ты что, будешь заботиться о ней?
Это было как удар в под дых. Ком каких-то непроявленных, тяжелых, мыслей обрушился, будто даже ударил, разом. И тут же последовали же... Нет, это не был стыд. Вспоминание глаз оставленной в Москве дикарки.
И осознанье правоты этого человека. «Ты что, будешь заботиться о ней?»
Видение девушки уходящей по московскому перрону.
Но руки-то еще помнят тепло податливого юного тела. А глаза помнят, как откидывает она голову, глядя на тебя. Ее карие глаза.
И опять видение московского перрона...
А Ладьев выплескивал душу:
- Она молодая, она глупая.
Распахнувший душу парень.
Видя реакцию Андрея, Ладьев помаленьку успокаивался. И под конец, уже доверчивый, как кутенок, признался:
-...Она ласковая.
На лестничную клетку, как буйвол, выскочил Моня, а за ним целая толпа.
Андрей оторвался от уведшего его Мони, сбежал из его кабинета, где над столом висела темная и одновременно кроваво-красная картина, изображающая «Взрыв 4-го Блока ЧАЭС». На ней — взрыв раздвигал пределы.
Во взбудораженных чувствах, трезвея, Андрей бродил неприкаянный по штабу. Праздник догорал. Валентин Котов в своем кабинете целовался взасос с секретаршей. Мадам сидела у него на коленях, — военные брюки обтягивали тугой зад. Вероятно, она была хорошая фронтовая подруга, но при печатании бумаг совершала простейшие ошибки.
И здесь тоже было неуютно.
Выйдя от них в коридор, Андрей понял: случилось нечто неординарное. С этажа Игорь Гуров и соломенноволосый торопливо выводили Ладьева, опять заявившегося на банкет. Плечи Ладьева вздымались. Он, кажется, рыдал. Среди расступившихся людей, как взбешенный бык на арене, сопел Моня, вызывая оторопь окружающих, которые боялись к нему подступиться.
Пришел черед Андрея обнять его за плечи. В своем кабинете Моня понемногу перестал грозно сопеть и мал по малу пришел в себя. Спустя минут пять из-за дверей, как ни в чем не бывало, возникла Марина.
Андрей почувствовал себя вовсе дураком.
Втроем, пили коньяк, извлеченный Моней из сейфа.. Моня хвастался, как сшиб Ладьева с ног.
- Одним ударом! – самодовольно показывал тяжелый кулак, — Вот, если бы ты стал с ним драться, — объяснял Андрею, — у вас получилась бы свалка. А я — одним ударом!
- Он в Ростове работал тренером по карате. Для него подраться — как чихнуть, — Марина подняла рюмку и носиком потянула аромат коньяка, объясняя про Ладьева. Моня был прав, она, вероятно, и в самом деле, не слишком любила сожителя и тяготилась зависимостью от него.
Андрей отводил взгляд. И все смотрел на картину. Писанная отдельским художником Владимиром Григорьевичем Хариным, она неизменно вызывала интерес всех новых в Чернобыле людей. Существовало множество сделанных с нее на заказ копий.
Черноту ночи, силуэты зданий — раздвигал взрыв. Черное, расходящееся смутно черное — и, между силуэтов — кровь. Изюминка заключалась в фосфоресцирующей краске. Алый взрыв казался живым, кровавил.
Было неуютно и холодно. Андрею казалось, что он предает дружбу с Моней, потому что по-настоящему сейчас не был искренен с ним. Предает и Ладьева. Ведь, выталкиваемый взашей, рыдающий Ладьев показал на Андрея:
- Вот единственный человек среди вас!
Поднять руку на женщину — недопустимо. Ладьева можно было за это бить. Но — как его было бить — Моне?
И карие глаза девушки он тоже сейчас предает? Все как-то быстро менялось. Теперь она вовсе не представлялась ангелом. Падший ангел?
Что чувствует она рядом с ними? Или она, как самка оленя, следует за победителем? "У неё вырезано все…" — Кроваво-алые цвета Чернобыльского взрыва на картине — ударили. Обернулись расковырянной плотью меж раздвинутых женских ног.
А сейчас она сказала:
-Опять пить.
Подобно тому, как за прошедшей рядом женщиной прокатывается запах духов — дохнуло мутью, ароматом вянущей розы: всем связанным с этой девушкой. И одновременно до глубины души стало жаль-прежаль чего-то несбывшегося своего.
Вчера из окна машины он видел Марину вяло идущей в столовую, как раз с этой компанией, — с Сашкой, Гуровым и Салехой. Ладьев на неделю уехал в отпуск на Большую Землю.
Сегодня она только что встала с постели, хотя день уже перевалил апогей. И обед ей из столовой принесли. Между двух больших тарелок, гора перемешанных с луком макарон и котлета.
Макароны плохо накручивались у нее на вилку.
- Ах, боже мой. - Вяло обронила она, не умея подцепить. Чешуйка лука прилипла между зубами. Её дыхание запахло луком. Все, кроме Андрея и Марины, уже опрокинули по паре стопок.
Белые зубы Игоря Гурова то и дело обнажались взволнованной улыбкой. Ещё у штаба, ухватив нить разговора, он не упускал инициативы. Заглядывал Андрею в глаза. Прежде они толком ни разу не говорили, хотя встречались часто. В 87-ом Игорь был штабным. А нынче все как по норам попрятались. Но сейчас они понимали друг друга. Игорь говорил:
-..Ну ты же чувствуешь, тут(в Чернобыле) теперь совсем не так как было(в 87)! - Помнишь? — Игорь будто боялся опоздать высказаться, — Ну ты же чувствуешь!.. Не хожу к Моне, ещё подумает, что набиваюсь... Живу себе потихоньку, водочку пию, на рыбалку вот за щуками приналадился..
Покончив с макаронами, Марина, на табуретке, повернулась, и Андрей почувствовал, как её колени уперлись ему в бедро. Было не тесно. Она коснулась намеренно. На другой стороне стола Салеха что-то доказывал Ордынцеву, показывая в мелькающие на экране телевизора лица.
Недобро исподлобья взглянув на Салеху, она тихо усмехнулась:
-..Только одну палку и бросил...
Явно это было сказано о минувшей ночи, и так, что было слышно только Андрею. Она еще передвинулась на табурете, колени нажали сильнее. Достала из пачки сигарету. Он видел маленькое ушко, нежную кожу шеи. Дым выходил между влажных губ.
Её вялость происходить от нежелания жить? Вдруг ему показалось: она не любит жить. Она перестала любить — жить. Ей скучно? Противно? В ней нет веры. Ее душа, как жалобно мяукающий котенок.
Но он бессилен был ей помочь.
Тепло ее коленей. Под нежнейшей кожей е шеи — маленькая голубая жилка. Губы, влажные, выпускающие сигаретный дым.
Бесплодное, хотя и юное, тело.
На чернобыльской земле — ее было жальче всех.
- Ну, Андрей, ну выпей хоть стопочку! – Просил Сашка.
-Не могу.
В четыре часа дня он отправлял Тучкина на Большую Землю.
Андрей не смог исполнить просьбу Леши. Тучкин опять сорвался. Подпись в журнале за ночную смену была подделана. Юра Лапшенок, сосменщик Тучкина, делал спокойные глаза. Андрей прощал ему то, что тот не предает коллегу. Однако знал: Тучкин опять не вышел в ночную смену. Однако и в коттеджике ночью его не было. Он скрывался от очей по квартирам приятелей — в этом самом много подъездном доме.
Тучкину донесли, что раскусили его игру. И, ещё не протрезвев, он явился с повинной:
-..Бей! - Понурил голову, даже какой-то жалкий.
- Бить я тебя не буду. Собирай вещи, поедешь домой.
Он упал на колени, развел бурную деятельность. Побежал по начальству, покаянно умоляя о пощаде. Андрей, в штабе, стукнул кулаком по столу. Целое посольство во главе с Витей Семеновым явилось к нему с порукою. Он отказал:
-Уговаривать бесполезно. К чему слезы? Я присуждаю его не к отрублению головы, а всего лишь отправляю на Большую Землю.
Теперь Андрей поглядывал на часы. Хотелось проводить Тучкина по хорошему, чтобы не увез тот отсюда обид.
По телевизору шла политическая передача, в кадре мелькали то Ленин, то Горбачев. За столом спорили о них.
Андрея опять уговаривали пригубить. Но он не мог и не хотел. Он объяснил им причину отказа. И его удивило, что в его споре с Тучкиным ребята ничуть не посягали на его выбор сурового решения. Поначалу Андрей даже не понял почему, ведь в злополучную ночь Тучкин обретался именно здесь, у них, в этой самой квартире.
-...Да, Андрей, я помню как ты тогда...на кровлях! — Ностальгически вздохнул Игорь. И до Андрея дошло: авторитет человека с кровель 87-го года не подвергался сомнению. Даже соломенноволосый Салеха смотрел на него теперь совсем другими глазами.
- Еще чаю?- спросил он.
А рядом совсем расходился Сашка Ордынцев:
-О! Андрей! - Сашка обозревал ситуацию в экспедиции, держа Андрея за ревнителя порядка, и негодовал: — Бардак, Андрей! Бардак! — хватался за голову.
- Сахару? - спросил Салеха, подавая Андрею чашку. И тут же принялся оппонировать Сашке:
-Ну и что, что бардак?- Передав Андрею и сахар, Салеха повернул голову к Сашке: - Тебе-то что? Ты-то чем недоволен?
-Мальчишка!... Андрей, веришь, будь я хозяином...
-Ты свои деньги получил?- урезонивал Ордынцева Салеха, — Получил? Ну и молчи, какое твое дело? Чего ты расходился? Этих ослов вон - по телевизору насмотрелся? Смотри — шевелятся, пауки...
-Мальчишка! — Сашка стукнул по столу кулаком.
- Сань, ты выпил-то всего два раза по трети стакана.. — Со вкрадчивой улыбкой Игорь Гуров обернулся к нему, — А такой стал правдолюб.. Я смотрю, тебя легко раскрутить!
-Да, меня легко раскрутить!
-Раскрутить легко, закрутить трудно!
- Андрей, не обращай внимания, тут одни подначки!
-Ты у нас Саша совсем правильный... — Голова Игоря укоризненно качнулась.
-Да. А что?!
-Коммунист? - В вопросе Салехи скользнуло спокойное презрение.
-А ты что коммунистами недоволен? — Отбивался Сашка, — Да сейчас одни коммунисты только и работают! Коммунисты войну выиграли! "Прошу считать меня коммунистом"— Люди писали, идя на смерть!
-Ах, он у нас коммунист... — Подала ироничный голос Марина.
-А тебе Мариночка напоследок скажу, нет, Марина, тебе надо встретить настоящего парня! Настоящего!
-...А у меня что — не настоящий?
-Да какой он настоящий! — горячился Саня. — Тебе надо любить!
-Да. Учитель жизни. Вот ты через день уезжаешь, а баб тут пробовал? За два месяца и жене не изменил! «Кто тут баб не....л, тот в Чернобыле не бывал!» Хочешь, пойдем со мной! Прямо сейчас — ну?
-Ладно тебе шутить, Мариночка! Тебе надо любить!
-Вон они — самые главные сволочи! — Салеха ткнул пальцем в мелькающие на экране лица.
-Андрей, — провожал Игорь, — Пообещай, что когда уезжать будешь, зайдешь, попрощаться...Я все понимаю, мне много не надо... я ведь часто в Москве бываю: просто возьму трубку и позвоню: как ты?.. Но это — если только ты зайдешь попрощаться, если только ты зайдешь.
Горечь и искренность стояли за словами.
Игорь упреждал события.
Андрей продолжал ждать из Москвы письма ли, телеграммы, — сам не зная чего. И, совершая ежедневную прогулку, обязательно заглядывал на почтамт.
Настало замечательное время. Из его коттеджика, пройдя через двор СМП, он с яра спускался к пойме. Здесь было абсолютно безлюдно. Весна. Пробужденье природы. Пожухлая трава, под которой уже нарождается новая жизнь. Красноватые кусты-ветки вереска, с набухающими зеленью почками.
Направляясь за мост через Припять, к облюбованному месту у старой переправы, он каждый день, проходил тут.
Ползучий шелест, — из прошлогодней, сухой травы напомнил весну в Западной Сибири, на сплаве. Змеи собирались на маленьких островах, оставшихся от земли после подъема воды. Иногда от черных гадюк некуда было ступить.
И действительно, черное, лоснящееся тело змеи, — это оказался уж, скользило в траве. Ужи — это хорошо. Там, где обитают ужи — обыкновенно нет гадюк.
В какой-то день, когда весна стала буйно-радостной, впереди, на тропинке Андрей увидел нечто странное, — конвульсивно шевелился, бился живой жгут. Аж оторопь прошла по телу. Блестели, перевивались змеиные тела. Охваченный жадным любопытством, смешанным почему-то со стыдом, Андрей подошел совсем близко. Змеи, это были ужи, как ошпаренные, кинулись в разные стороны. Только два черных самца, совсем обезумев, продолжали тереть в объятьях огромную ужиху стального цвета. Андрей замер на пол шаге. Забыв страх, змеи со всех сторон, как очумелые, устремились обратно. Холодок пробежал по плечам, когда одна за другой они поползли даже между его ногами.
Это был жгут любви.
После того как "рыжий лес" спилили, прямо от подножья саркофага стал виден белеющий въездной Припятский знак. Бетонный факел покрасили, вернули в первоначальный вид: "Город Припять, основан в 1970". А в 87-ом смотрелся он могильным памятником. К дате основания города, черным было приписано тире и проставлена дата смерти 1986."
Город Припять 1970- 1986г. Стоял знак сурово и искренно.
Бревна «рыжего леса» закопали неподалеку, — в огромную яму на месте бывшего поля. А теперь выкапывали на перезахороненье, потому что в грунтовые воды стала попадать дрянь.
От пристанционного леса сохранили только легендарную «сосну смерти». Силуэтом как две капли воды похожую на Украинский Националистический герб. Дерево, на котором в войну, по преданию, немцы вешали партизан. Трезубец. На горизонтально отходящих в разные стороны от ствола сучьях, по легенде, качалось сразу по шестеро человек.
Да только и эта сосна сейчас засохла, задохнувшись, опрысканная сверху, с вертолета клейким препаратом, предотвращающим «выход активности».
Андрей осердился на Артура, слямдившего карманный дозиметр при памятной встрече из комнаты прибористов. ДэКаСэскуа принадлежала Сереге Сметане, тот просил ее отремонтировать. И за которую Андрей вроде бы поручился.
-Клептоман. — Добродушно оправдывал его Саня Арканов. Андрей сидел у него в гостях, в абсолютно новой, еще почти пустой, четырехкомнатной квартире, в только что построенном городе Славутиче. — Вот видишь — обжималка-запечатка, — показал нехитрый инструмент, для вторичного закрытия бутылок, востребованный в Чернобыле.
- Ей цена сорок копеек, привез я две штуки еще с Урала,- продолжал Саня про запечатку. — Гляжу, одна осталась. А накануне Артурка в гостях был. — Ты? спрашиваю. — Я, — разводит руками. — Клептоман.
- Но Саня, так нельзя. — Сердился Андрей
- Ну, вот видишь какая квартира, — показывал Саня свои полупустые, необжитые четырехкомнатные апартаменты, — Конечно, если получить коттедж...
В Славутиче все мечтали получить отдельные коттеджи. Сравнивали достоинства коттеджей литовской постройки, армянской — из розового туфа. А в подвале под тульскими домиками можно было играть в футбол.
С приборчиком, стыренным, дело было швах. Оказывается, Артур на следующее утро подарил его какой-то бабе.
- Но ничего, — утешал Саня. — Артурка слямдит где-нибудь другую ДэКаэСку и отдаст. — Тебе ведь не важно какой у неё инвентарный номер?
- Не важно, — сердился Андрей, — По мне так вообще, пусть ничего для меня не лямдит.
Уже тянуло смеяться. Он подозревал, что ДэКаЭска прежним хозяином Серегой Сметаной самим «слямдена». (На поверку так и оказалась). То была ДэКаЭска из партии 87 года, оттого у неё и был до не отмываемого состояния загрязнен датчик. Она и не работала толком, почему и оказалась в комнате прибористов. Но все равно — было нехорошо.
- Не хорошо. Кто ж спорит, — улыбчиво соглашался Саня. — Машка! — Позвал он свою младшую дочь. И та приковыляла на своих ещё нетвердых ножках. Глядя на малышку, Андрей тревожился, что приперся к Саньке с Чернобыльской стороны. Славутчане, по пути пока едут со станции в свой город, переодевались три раза. В станционном санпропускнике, на платформе у ЧАЭС и после дизельпоезда в Славутиче.