Дисциплина сродни послушанию, а немедленное и беспрекословное послушание — это благо для мальчишки, это навык, который хорошо послужит ему в жизни. Ведь это важнейшая истина — вселенная вовсе не собирается ставить вас в центр самой себя. Напротив, она чего-то будет требовать от вас, она заставит вас подчиняться своим ограничениям. Сколько бы вы ни вопили и ни хныкали, дождь пойдет тогда, когда пойдет, лето неотвратимо сменится зимой, а бревно, если его уронить на ногу, сделает вам больно. Добро пожаловать в реальность. Учитесь в ней жить. Это тем более верно, когда вы находитесь в Божьем присутствии. Его любовь к вам неизмерима, но вы должны подчиняться Господу. Это ключ к Первому уроку в книге христианской духовности. Вас любят — значит, вы должны слушаться.
Недавно я, проведя некоторое время с одним молодым отцом и его сыновьями десяти-двенадцати лет, увидел, как последнее мое утверждение доказывается «от противного». За долгие годы мальчишки привыкли к тому, что отец не приводит в исполнение своих дисциплинарных угроз. Это несчастье на боевом марше, ведь если не верить угрозам отца, если не бояться наказания, когда плохо себя ведешь, то по каким таким причинам быть послушным мальчиком? Его сыновья усвоили, что с целью добиться своего надо всего-навсего подольше хныкать «Ну-у-у, поче-е-е-му-у?» или переждать минуту-другую, а потом делать то, что отец только что делать им запретил, и ничего им за это не будет. Вы знаете таких детишек. Ничего нет приятного в том, чтобы находиться с ними в одной комнате.
Если ребенку все время позволяется «стоять на своем», он начинает думать, что у него больше власти, чем у родителей. А это пугающая ситуация для ребенка трех-четырех лет — обнаружить, что ты самый сильный в окружающем тебя мире человек. Один из худших дней моей жизни наступил, когда в возрасте пятнадцати лет меня арестовали за незаконное проникновение в чужое жилище, а отец ничего не сделал, чтобы призвать меня к порядку. В каком-то смысле я был в восторге, что дешево отделался. На другом, более глубоком уровне я понял в тот момент, что не настолько его интересую, чтобы ему хоть что-то предпринять ради меня. Может быть, это и имеет в виду автор Послания к Евреям, когда призывает нас видеть в Божьем наказании проявление Его любви. Бог заботится о нас (см.: Евр. 12:5-11).
С другой стороны, дисциплина может стать убийственно суровой, в особенности в религиозной семье. Я с некоторой дрожью вспоминаю один разговор. Несколько лет назад я обедал с человеком, который надумал мне рассказать, как в его семье соблюдается день Господень. В дополнение к утренней церковной службе с последующими занятиями в воскресной школе и к вечерней церковной службе он установил правило, согласно которому его маленьким детям не разрешалось играть в остающиеся им от дня пять часов. Вместо игр им предлагалось читать книги религиозного содержания, и это объявлялось единственно дозволенным занятием в перерыве между посещениями церкви, не считая молитв, которые тоже были предусмотрены. Он без тени самодовольства изложил мне этот распорядок дня, сопроводив свой рассказ лекцией на тему о том, что большинство христиан «не соблюдают день Господень». Я пришел в ужас.
В этом его планировании было что-то жестокое и тем более пагубное, что все это рядилось в одежды христианства. Я должен был ему сказать: «Вы нарушаете день Господень». Иисус объяснял: «...суббота для человека, а не человек для субботы...» (Мк. 2:27). Контекстом здесь служат гневные упреки иудейских руководителей, обращенные к Нему за то, что Он исцеляет в субботний день. Иисус отвечает им тоже с гневом и возмущением, поскольку предназначение субботнего дня — отдых и восстановление сил. Бог «...почил в день седьмой от всех дел Своих...» (Быт. 2:2). Таким образом, с точки зрения Иисуса, исцеление человека в субботний день — точное исполнение предназначения этого дня. Поэтому я надеюсь, что вы сами сможете разобраться, что к чему: если ваша семья к вечеру воскресенья не отдохнула и не восстановила силы, то вы упустили день Господень. А если ваша религиозность приковывает душу к мнимым обязанностям и обременяет ее Законом, то вы не только нарушаете день Господень, но еще и делаете это «именем Божиим».
Все сказанное подводит нас к очень важному вопросу — устанавливаем ли мы для своих сыновей дисциплину, чтобы воспитать в их сердцах любовь к добру, или же мы просто заставляем их делать то, что нам от них нужно, чтобы облегчить себе жизнь?
Учебные занятия на дому с Норманом Маклином проводил его отец, строгий шотландский пресвитерианин, настаивавший на том, чтобы его сын все делал по правилам. «Однако, — вспоминает Маклин, — система моего отца была уравновешена. После обеда и до ужина я освобождался от всех уроков и наставлений, чтобы самостоятельно изучать природную сторону Божьего мироустройства». То есть ловил в реке рыбу и исследовал просторы Монтаны за калиткой заднего двора. Это прекрасно, это и есть то, что нам нужно, — уравновешенность нашей системы воспитания. В конце концов, дисциплина представляет собой лишь средство обретения свободы. Мои сыновья убирают у себя в комнатах не для того, чтобы получить возможность заняться этим снова, а для того, чтобы получить возможность поиграть.
Давайте помнить: мы воспитываем мальчишек. Мы тоже должны были воспитываться как мальчишки. По самой своей природе созданные для приключений, для сражений, для вольных просторов, для всех чудес и свободной жизни в Эдеме (я помню только один связанный с ним запрет). Дисциплина нужна для того, чтобы не дать нашим грехам разрушить всю ту жизнь, которую нам предназначил Бог. Наша цель — сама эта жизнь.
Символы нашей отцовской привязанности
Этой весной я привез домой настоящий четырехколесный карт. Вообразите себе — он сразу стал хитом сезона. Помните: такие ошеломляющие сюрпризы побуждают ребенка верить в то, что его отец — источник неиссякаемых чудес, а это то, что мы хотели бы, чтобы он мысленно связывал с Богом. Правила обращения с картом у нас просты: «Не кататься на нем в шесть часов утра, когда ваша мама еще спит. В остальном — вперед». Сыновья быстро убедились в том, что, ударив на более-менее скользком месте по тормозам и резко выкрутив руль, они могут стремительно развернуться юзом на сто восемьдесят градусов. Шины при этом нещадно изнашиваются. Ну, так что же? Отец купит новые. (Этот карт просто спасал мне жизнь, когда я работал над «Пленительной красотой» — книгой для женщин, которую мы писали вместе со Стейси[13]. Каждый день часам к пяти, когда я больше не мог выносить мир женственности, я садился в карт и носился в нем взад-вперед по улицам на той максимальной скорости, которую только мог из него выжать. Мне необходимы были запах бензина и быстрая езда — насущный хлеб мужской души.)
Интересно, что бы сказал тот религиозный отец, узнай он, что я поощряю сыновей заниматься пиротехникой? Понял бы он, как это важно для мальчишеского детства? Шутихи для мальчишек — на вес золота, поэтому, когда бы я ни съездил в Вайоминг, я всегда привожу домой целый ящик пиротехники. Мы втыкаем шутихи в муравейники или в снежки, которые затем подбрасываем в воздух. В детстве я кинул парочку таких шутих в почтовый ящик. Ничего страшного не произошло, только дверцу сорвало с петель и из ящика повалил густой черный дым. Мы с друзьями решили, что это лучшее зрелище, которое мы когда-либо видели. Теперь мы вкладываем шутихи в модели самолетов с единственной целью их уничтожить. «Папа, можно нам что-нибудь взорвать?» — такой вопрос часто звучит в нашем доме. «Смотря что» — гораздо более приемлемый ответ, чем безоговорочное «нельзя». Кстати, немного от пироманьяка есть в каждом мужчине. Пусть это выйдет наружу. Пусть дети занимаются этим в вашем присутствии, нежели тайком от вас.
«Можно мне ехать снаружи, уцепившись за дверцу? Можно мне взять твою электродрель? Можно мы не ляжем спать, а посмотрим кино? Можно съесть всю упаковку печенья? Можно поиграть в грязи? А сняв одежду, можно?» Почему мы, родители, отвечаем запретом? Быстрее всего умертвить душу мальчишки можно с помощью морализаторства, отрицающего всякую живую непосредственность, дух приключений и саму свободу. Ведь мальчишка в процессе своего становления — одновременно Ковбой и Воин, и в этом качестве ему необходимы приключения, чтобы его душа расцвела. Когда мы мальчишке это даем, помимо дисциплины мы развиваем в нем качества, которые позже ему очень понадобятся, — храбрость и любознательность, и показываем, что понимаем и любим его душу.
И не забывайте о физическом проявлении чувств. Мальчишки этого жаждут. Мои сыновья любят кидаться на меня. Я хочу их обнять. Они стараются меня повалить. Это может утомлять и зачастую начинается не в самый подходящий момент. И все же они хотят именно этого, и я им это разрешаю. Мы с ними боремся, и такие игры я предлагаю им везде и всюду, несмотря на свою занятость и усталость. Мальчишки это поймут. Они знают, какая у вас расстановка приоритетов. Еще лучше, попробуйте их удивить. Подстерегите в засаде. Они будут в полном восторге, что вы начали первым.
Сердце нашего Отца
В конце месяца ожидалось наступление сезона охоты с луком. Вчера мы с моим другом Морганом ходили в лес посмотреть, нет ли там следов присутствия благородного оленя — вапити. Мы не рассчитывали увидеть хотя бы одного зверя, потому что днем они показываются редко. Нашей целью было просто побольше пройти по этой гористой местности и мысленно проложить маршрут, чтобы потом в предрассветных сумерках не сбиться с пути. Но оленей мы увидели — сначала самку, одиноко пасущуюся в лесу, потом мой пес Скаут вспугнул олененка, лежащего на лужайке, а потом... пять красавцев-оленей, остановившихся у осины на фоне темного леса позади них. Это было захватывающее зрелище.
На обратном пути мы с Морганом восхищались этим почти невероятным Божьим даром, ведь мы не раз подолгу ходили по горам, выслеживая вапити, но лишь очень немногих видели вблизи. Да не показалось ли нам, что мы только что стали свидетелями этого зрелища — пяти великолепных оленей на расстоянии тридцати ярдов от нас? В тот момент Морган шагнул в сторону и поднял шестиконечный олений рог. Мы покачивали головами, восклицали и смеялись. Таким образом Бог сказал нам: «Это было наяву. Они здесь». Честно скажу, я был рад за Моргана. Я уже некоторое время искал сброшенные оленьи рога, но никак их не находил, и хотя сам был бы счастлив наткнуться на такое редкое сокровище, я нисколько не ревновал Моргана к его удаче.
Через три четверти часа нашего спуска с горы мы недалеко от того места, где оставили машину, наткнулись на поросшую шалфеем поляну. Пробираясь сквозь высокую траву, я зорко смотрел себе под ноги и обнаружил еще один шестиконечный олений рог. Ухватившись за свою находку, я вытащил рог не просто очень похожий на найденный Морганом, но практически его зеркальное отражение — рог с другого, левого бока. Вместе они составили единую пару оленьих рогов. В буквальном смысле слова мы... онемели. Застыли на месте. Еще один сюрприз от нашего Отца! Но более того — это был знак. На вас Мое благоволение. Вы — Мои Возлюбленные сыновья.
Я мог бы рассказать вам еще сотню историй о том, какие неожиданно душевные пути находит наш Отец, стремясь донести до наших сердец те чувства, которые Он к нам испытывает. Медленно — к сожалению, чрезвычайно медленно — я начинаю осознавать, насколько в действительности доброе сердце у нашего Отца, сердце, в котором есть уголок лично для меня, где никто не сможет меня заменить. И потому Он до сих пор воспитывает душу мальчишки в немолодом сорокапятилетнем мужчине.
Отец, мне необходимо знать, что я — Твой сын и что в Твоем сердце для меня есть уголок, который не может быть занят никем, кроме меня. Мне необходимо чувствовать Твою любовь. Воспитывай во мне того осиротевшего мальчика. Верни меня в те места, где я чувствовал себя потерянным, и покажи мне, что мое сердце много значит для Тебя. Дай мне глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, как Ты взращиваешь во мне сердце мальчишки и до сих пор с отцовской любовью воспитываешь меня. Исцели и возроди мое сердце сына — Твоего Возлюбленного сына — и пошли мне благодать верить в то, что я Твой Возлюбленный сын.
И еще, Отец, покажи, как мне дать то же самое моему сыну. Чем я могу ему помочь в этот период его жизни? Из-за чего я могу потерять его сердце? Как мне теперь прийти к нему с радостью и любовью? Веди меня во имя Иисуса.
КОВБОЙ
[Мальчик] преуспевал в премудрости и возрасте и в любви у Бога и человеков.
Лк. 2:52
В северо-западном углу штата Вайоминг, чуть южнее гораздо более популярного (и переполненного туристами) Йеллоустонского национального парка, простирается горная гряда, возможно самая интересная и самая красивая во всей Северной Америке. Образованный столкновением двух массивных платформ земной коры здесь вздымается хребет Тетон, вырастая меж долин, словно гигантская крепостная стена, увенчанная скальными зубцами и пиками. Самый высокий из них — Гранд-Тетон, 13 770 футов над уровнем моря, одна из немногих классических вершин для альпинистов. На рассвете 1 августа 2002 года мы оказались уже довольно высоко на ее южном гребне. Названный по имени Гленна Экзама, человека, впервые поднявшегося на эту вершину, причем в одиночку и без страховки, гребень, бесспорно, является «одним из самых зрелищных в мире маршрутов своей категории», как гласит путеводитель, и «гарантирует острые ощущения». Это означает, что на гребне есть места, откуда падать тысячи две футов, если не больше.
На гребне Экзама нас было восемь человек — мой сын Сэмюэл (в то время тринадцати лет), я, Морган и наш проводник. Далее Гэри со своим сыном Джессом (пятнадцати лет), Аарон (еще один молодой человек) и их проводник. Двумя группами по четыре человека мы, используя простую страховку, поднимались на Гранд-Тетон. При этом ведущий восходитель добирается до уступа, или скальной полки, или какого-то места, где удобно стоять, а лучше сидеть, и останавливается, ногами упираясь в скалу перед собой, так что если сорвется его напарник, страховочный трос не сдернет со скалы его самого. Такую страховку мы выбрали ради быстроты, так как крепить и снимать страховочное снаряжение на каждом скальном участке слишком долго. А быстрота на Гранд-Тетоне — вещь незаменимая. Нужно подняться на вершину и спуститься вниз до первых же признаков одной из послеполуденных гроз, столь типичных для американского Запада и несущих с собой убийственные удары молний. Следующим летом один альпинист был убит и несколько серьезно обожжены ударом молнии на гребне Экзама, как раз там, где шли мы.
Коль скоро вы пошли на гребень, вернуться с полпути уже нельзя — такой спуск невозможен. Единственный путь назад лежит через вершину. Это добавляет восхождению драматизма, поскольку каждый трудный шаг не оставляет вам выбора, совершить его или нет. Несколько раз, отваживаясь на преодоление очередного тяжелого участка, я думал, что Сэм тоже должен одолеть этот кусок пути, хотя с таким ему сталкиваться еще не приходилось. Раньше мы, правда, немного занимались скалолазанием на стенках, гораздо более трудных, чем реальные участки на Гранд-Тетоне, не считая этих тысячефутовых пропастей с трех сторон. Сейчас же некому было помочь Сэму советом — между нами не было связи, за исключением подергиваний троса, означающих «я держу страховку — можешь начинать подъем» и «понял, начинаю». Нас разделяло по восемьдесят-сто футов троса, и на неровном гребне невозможно было увидеть альпиниста вверху или внизу, пока не поднимешься вплотную к нему — или он к тебе.
Эта вылазка планировалась как составная часть так называемого Года Сэма, года, посвященного его переходу со стадии Возлюбленного сына на стадию Ковбоя (об инициации Сэма я подробнее расскажу в одной из следующих глав). Но вышло так, что она оказалась очень важной для сердца каждого из нас, ведь каждый из нас все еще нуждался в отце во время этого приключения, этой проверки нашей силы и мужества, в наличии которых у самих себя мы сомневались и отчаянно хотели удостовериться в том, что они у нас есть. Итак, я занимал позицию для страховки, подавал Сэму сигнал подниматься и, почувствовав рывок троса, сообщающий о начале его движения, надеялся и молился, что он благополучно сделает по стене еще несколько шажков. Одни из самых моих любимых фотоснимков, большинство которых существует только в моей памяти, относятся к тем моментам, когда внизу показывался Сэм, приближающийся к моей страховочной позиции с широкой улыбкой на лице. Мы коротко обменивались подбадривающими репликами, ударяясь ладонями поднятых рук, а потом обычно Морган дергал ведущий к нему трос, сигнализируя мне: «Поднимайся».
Приключение
Я бы отнес начало стадии Ковбоя (или Рейнджера) к раннему подростковому возрасту — годам к двенадцати или тринадцати — и предположил бы, что она продолжается до середины третьего десятка лет, хотя я еще раз хочу вам напомнить, что стадии накладываются друг на друга. Какой юный озорник не жаждет приключений, когда катится на санках с горы или учится залезать на деревья? Какому пятидесятилетнему мужчине не нужны путешествия по просторам? Но заметные перемены в душе мальчишки начинаются после десяти лет, когда у него появляется жажда настоящих приключений. Что-то внутри говорит ему, что он должен проверить себя, самоутвердиться. Он хочет научиться что-то делать — водить машину, охотиться на дичь, сооружать у себя в комнате антресоли. И отныне главный вопрос мужской души возникает практически всякий раз, как только становящийся мужчиной мальчишка приступает к делу: «Есть ли во мне то, что для этого нужно?» На стадии Ковбоя ответ получают отчасти благодаря приключениям, а отчасти благодаря тяжелому труду.
Насколько я могу вспомнить, пока я рос, в спорте я был полный профан. В начальной школе меня ни разу не взяли в основной состав, когда набирали команды для кикбола[14]. Я входил в «остатки», которые капитанам команд приходилось делить между собой как бы «в нагрузку». Что это может сообщить мальчику относительно того, кто он есть? А когда в средней школе я занялся баскетболом, я попал только во второй состав и все время проводил на скамье запасных. Если я играл в бейсбол, меня сразу же выбивали в аут, и я был слишком неповоротлив, чтобы меня захотели взять в секцию легкой атлетики. Иначе, как унижение, я это воспринимать не мог. Все мои друзья были спортсменами, а я оказывался лишь зрителем на боковой линии. У меня просто не было таких способностей, как у моих друзей, что вполне преодолимо, если у мальчишки есть решимость и хороший тренер, но мой отец в то время фактически отсутствовал, так что меня просто некому было наставлять. Все это стало для меня неиссякаемым источником стыда за себя. В восьмом классе я сдался и больше никогда не пытался заняться командными видами спорта.
Но жажда приключений во мне осталась, и все, чего требовала моя душа, я нашел на ранчо деда и в горах. На ранчо я научился седлать лошадей, и ездить верхом, и пасти скот — такими умениями никто из моих городских друзей не обладал. Благодаря этому я ощущал в своем сердце силу и уверенность в себе, в которых отчаянно нуждался. Никогда не забуду того дня, когда впервые промчался галопом на лошади. Мы с моим дедом выехали в поле проверить ирригационные каналы. Он спешился, чтобы поправить ворота, а я как бы невзначай направил свою лошадь дальше, пока мы не скрылись за холмом. Сердце у меня колотилось, внутри все сжималось, но в глубине души что-то требовало от меня осуществить задуманное. Время пришло. Я пятками ударил своего скакуна, и — цок! цок! — он рванул вперед. Мой дед так ничего и не увидел — не знаю, почему я стеснялся совершить свою попытку у него на глазах. С того дня я стал совершенно другим всадником — уверенным в себе, готовым заарканить любого бычка и спуститься по любой круче.
А в бойскаутах я освоил пеший туризм, кое-что узнал об оказании первой помощи и заработал несколько специальных значков. Там я также освоил немало красочных выражений. Но настоящие приключения начались, когда я самостоятельно, только с одним-двумя приятелями, стал ходить в турпоходы. Однажды летом мы с моим другом Кевином забрались высоко на хребет Сьерра-Невада, как вдруг началась гроза и принесла с собой не прекращавшийся несколько часов ливень. В окруженной гранитными скалами ложбине мы поставили палатку и часок-другой поиграли в карты, но тут заметили, что дно нашей палатки начало хлюпать и колыхаться, словно водяной матрас. Произошло же вот что: вся местность представляла собой единый скальный массив, а наша поросшая сосенками и травой ложбинка фактически была корытом с землей, которая начала перенасыщаться стекавшей со всех окрестных склонов водой.
Вскоре наши спальные мешки вместе со всеми остальными вещами насквозь промокли, и перед нами замаячила угроза переохлаждения. Будучи оба новообращенными христианами, мы молились, прося помощи у Бога. Минут через пять дождь стих, мы похватали свое имущество, в том числе палатку, даже не разбирая ее, и перенесли их на местечко повыше, где не текли дождевые потоки. Мы снова установили палатку, побросали в нее вещи и быстро нырнули туда же сами, так как дождь хлынул с новой силой. Мы радостно смеялись и благодарили Бога, полагая, что именно такие вещи и должны происходить в жизни праведных христиан. Потом мы снова сели играть в покер.
На следующий год — думаю, нам было лет по девятнадцать — мы поехали на машине через весь Запад. У меня был золотисто-коричневый «фольксваген» 1968 года выпуска — моя первая машина, а первая машина — серьезное дело на стадии Ковбоя. На моей стоял синхронизатор карбюраторов «Kadron», который переключал двигатель с обычного (и вялого) впрыска топлива на двухкарбюраторный, благодаря чему «фольксваген» ездил быстро, невероятно быстро, и бешено ревел. А в юности скорость и рев — это рецепт счастья. Вы, может быть, помните, что в таком «фольксвагене» двигатель расположен сзади и прикрыт шумоизоляционным кожухом, но у меня из-за торчащих карбюраторов прикрыть его было невозможно, поэтому звук внутри салона был как от небольшого самолета. Чтобы переговариваться, приходилось кричать. Еще из-за этого в машине зимой было очень тепло, а летом — невыносимо жарко. Так что мы носились по автострадам Запада с опущенными стеклами и включенным на полную мощь стереоприемником.
Бензин у нас кончился где-то в Вайоминге, по пути в горы, далеко от любого населенного пункта. Я был так увлечен поисками «потайного рыбачьего места», наводку на которое дал нам один местный житель, что забыл глянуть на указатель топлива, и только когда мы заглохли, я понял, что бензина у нас совсем не осталось. Я почувствовал себя идиотом. Обратный путь в город составлял свыше двадцати миль. Как я уже говорил, мы оба были новообращенными христианами, так что стали молиться, прося помощи у Бога. Молитва была простой, но прочувствованной. Я услышал ответ: «Будет вам бензин». Голос Бога я тогда слышал впервые в жизни и с ребяческой верой подумал: «Вот и хорошо. Займемся рыбалкой». Бросив машину и разбитую рядом с ней палатку, мы на пару часов ушли к реке. Только мы вернулись назад, как рядом с нами остановилась машина, набитая молодежью, и нас спросили: «Мы сейчас едем в город — вам, ребята, что-нибудь там нужно?» Я сказал: «Да, нужно. Можно мне поехать с вами? Мне нужен бензин». На что они ответили: «Нет проблем, парень, мы тебе его привезем». И мы опять пошли рыбачить.
Выбор собственного пути зачастую составляет значительную часть стадии Ковбоя (или Рейнджера), что можно видеть на примере хоббитов во «Властелине колец» и Бальяна в «Царствии Небесном», а также подростков в моем любимом старом вестерне «Ковбои». Джон Уэйн играет там типичного для него сурового старика, в данном случае — скотовода, который не может найти достаточно помощников, чтобы для продажи перегнать на четыреста миль скот. Он вынужден нанять подростков, и дальше разворачивается история их взросления. Они вместе встают на путь захватывающих и опасных приключений, пробуждающих в них дерзость и мужество, требующих тяжелого труда и решимости — вещей, которым должен научиться становящийся мужчиной мальчик, чтобы смотреть жизни прямо в глаза.
Сила опыта
Старая африканская пословица гласит: «Когда слушаю — забываю, когда вижу — вспоминаю, когда делаю — понимаю». Насколько это верно, когда речь идет об инициации мужчины! Зрелые мужчины, как и мальчишки, учатся, делая, — мы учимся на личном опыте. Несомненно, это верно и по отношению к женщинам, но я могу ручаться, что для нас, мужчин, это существенно и незаменимо. Одно дело, когда вам говорят, что в вас есть то, что нужно. И совсем другое дело, когда вы открываете, что в вас действительно это есть, благодаря каким-то выпавшим на вашу долю испытаниям или благодаря требованиям, которым вам приходится соответствовать во время тяжелого труда. Опыт — это одновременно откровение и наставление: он сообщает вам, из какого теста вы сделаны, и вписывает свой урок в ваше сердце.
Ведь инициация мужчины — это не спортивное представление. Это цепь событий, в которых вы должны участвовать. На одну десятую это чужие наставления и на девять десятых — ваш личный опыт. Это и лежит в основе истории о Давиде и Голиафе, упомянутой мной в Главе 1. Израильские воины выстроились против филистимлян, но ни одна стрела не была пущена ни с той, ни с другой стороны. Причина, конечно, в Голиафе, борце небывалого роста и силы, прославившемся своими ратными умениями. Он голыми руками убил множество противников, и никому не хотелось быть следующим. Давид — подросток в военном стане — видит, что там происходит, и вызывается победить великана. Тогда его приводят к царю, который пытается отговорить юношу. Саул говорит: «...не можешь ты идти против этого Филистимлянина, чтобы сразиться с ним, ибо ты еще юноша, а он воин от юности своей» (1 Цар. 17:33). Здравые слова! Готов поспорить, что любой из нас в этой ситуации сказал бы юноше то же самое. Давид отвечает:
...Раб твой пас овец у отца своего, и когда, бывало, приходил лев или медведь и уносил овцу из стада, то я гнался за ним, и нападал на него, и отнимал из пасти его; а если он бросался на меня, то я брал его за космы, и поражал его, и умерщвлял его; и льва и медведя убивал раб твой, и с этим Филистимлянином необрезанным будет то же, что с ними, потому что так поносит воинство Бога живого....Господь, Который избавлял меня от льва и медведя, избавит меня и от руки этого Филистимлянина.
1 Цар. 17:34-37
Как я уже объяснял, быть пастухом — значит находиться на стадии Ковбоя, и Давид усвоил уроки, которые отныне будут поддерживать его до конца жизни. А жизнь пастуха не была сладкой идиллией в окружении овечек. Это был тяжкий труд под открытым небом, месяцы самостоятельного существования в необжитых местах. И это оказало свое действие. У мальчишки появилась твердая уверенность — в нем есть то, что нужно. Но это была не заносчивость — он знал, что с ним Бог. Он вызвал на бой Голиафа и сделал свой лучший бросок из пращи, доверив Богу довершить остальное. Такое «знание» мы и ищем на стадии Ковбоя (или Рейнджера), и приходит оно только с опытом. Позвольте мне также добавить, что опыт, о котором говорит Давид, связан с физическими действиями, опасен и требует мужества.
Тяжелый труд
Одним жарким июльским утром 1973 года мой дед отвез меня в поле, где стоял старый красный трактор «Мэсси Фергюсон». На него был навешен большой дисковый плуг. Дед объяснил, что надо вспахать поле, чтобы посадить люцерну, и показал мне, в каком направлении должны идти рядки, чтобы максимально использовать ирригацию. Потом он сказал: «Увидимся за ужином» — и уехал. Я был ошеломлен. Вплоть до этого момента я лишь изредка работал на тракторе у нас во дворе, так, по мелочи. И вот дед доверил мне мощную машину для работы на совсем другом уровне. Стоя в поле, я чувствовал легкую оторопь. И был чрезвычайно польщен. «Он считает, что во мне есть то, что для этого нужно», — думал я. Было мне тогда тринадцать лет.
Хочу сразу сказать, что стадия Ковбоя не должна превращаться в одно нескончаемое приключение. Многие молодые мужчины, росшие без отцов, свой жизненный путь видят как череду приключений с каяками и сноубордами, останавливаются на этом, превращая это в мир, в котором живут всю оставшуюся жизнь. Они усваивают субкультуру этих видов спорта, перенимают словечки и манеру одеваться, благодаря чему выглядят крутыми искателями приключений. Они могут найти работу инструктора или проводника, чтобы заниматься любимым видом спорта двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. Но приключения перестают быть чем-то выдающимся, и оказывается, что эти мужчины остановились в своем развитии. Такие люди — современные Питеры Пэны, отказывающиеся дорасти до мужчин. Внешне они выглядят энергичными, смелыми, свободными, но внутри у них вскоре обнаруживаются отсутствие прочной основы и неуверенность в себе. Они испортили жизнь многим молодым женщинам, которые любят искателей приключений, но не понимают, почему те не двигаются дальше, чтобы стать Воинами, Любящими, Царями.
Этот период жизни молодого человека должен стать временем, когда он научится трудиться, и в качестве дополнения к приключениям это восстановит гармонию в его жизни. Нет сомнений в том, что у Давида было много приключений в необжитых местах — это понимает каждый, кому доводилось жить под открытым небом. Там приключения ищут вас сами. Но содержанием проведенных там Давидом месяцев и лет был тяжелый труд. Был ли Иисус закаленным путешественником? Точных указаний на этот счет у нас нет, но мы видим, что в годы Своего служения Он часто уходит в пустыню, и без натяжки можно предположить, что такие походы в пустыню и ночевки в гористой местности не начались в годы служения ни с того ни с сего. Поскольку Он искал там покоя, отдохновения и возможности побыть наедине с Отцом, это свидетельствует о том, что такой опыт у Него уже был. Мы точно знаем, что Иисус работал плотником, а это важнее, чем думает большинство пишущих о Нем. Работа профессиональными инструментами, рядом с земным отцом, дает юноше такой опыт, который мало где еще можно получить.