– Михан, серешь.
– Молчи, дурак.
Жёлудь, вырвавшийся вперёд, замер, вскинул растопыренную пятерню. Все встали как вкопанные. Зашумел в кронах ветер, залопотал в листве ниже, погладил по лицам. Щавель вкрадчиво скользнул вплотную к сыну.
– Табачищем тянет, – Жёлудь повертел головой, держа нос по ветру, указал в сторону дороги. – Вот оттуда.
– Не чую.
– Страсть как накурено.
– Это фишка, раз лагеря не слышно, – Щавель подманил Михана, охотники сблизились голова к голове. – Смолят на посту, это хорошо. Расслабились и страх потеряли. В охранении двое, скорее всего. Действуем так: я иду первым, Жёлудь за мной, ты замыкающий. Заходим с фланга, со стороны леса. Обнаруживаем фишку, я и Жёлудь снимаем из лука, Михан выдвигаешься броском к противнику, вступаешь в рукопашную, добираешь булавой. Делаем тихо. По возможности не насмерть. Убитых бросят, а раненых будут тащить, это замедлит продвижение отряда и даст нам возможность работать. Если противник нас обнаружит, отступаем в направлении московского тракта, встречаемся у лошадей. Задача понятна?
– Понятна, – шепнули парни.
– Пошли.
Держа наготове лук, Щавель крался, делая крюк, обходя засаду с тыла. Снова запестрел иван-чай, должно быть, и здесь стояла когда-то деревенька. Место было подходящее для днёвки – километра полтора от просёлка, наверняка нашли воду и большую поляну. Где-то здесь должен был находиться дозор. Щавель превратился в тень, зоркую, чуткую, смертоносную. Вдалеке заржал конь. Протяжно, расслабленно, когда скотина не запарена, а просто ей охота покричать. Отозвалась другая лошадь, её поддержала ещё одна. «Целый табун, значит, все там», – Щавель заскользил совсем вкрадчиво, выискивая цель, готовясь сам принять заряд свинца от невидимого хищника, однако «медвежата» на фишке не прятались. Вольготно расселись в ольховнике возле дороги, курили, разговаривали. В своих коричневых бушлатах они были бы неприметны среди сосен и палой листвы, но хорошо выделялись на фоне серых стволиков. Старый командир сначала унюхал табак, затем услышал голоса и только потом обнаружил противника визуально. В просвете между кустами волчьей ягоды фишку удалось разглядеть не без труда. Щавель вскинул ладонь, охотники застыли, поднял два пальца, обозначая количество противника. В левой руке он держал лук, большим пальцем зажав на полке стрелу. Махнул ладонью, подзывая Жёлудя, указал цель – «медвежонок» справа. Жёлудь кивнул, единым движением вздел греческий лук и натянул тетиву. «Шух! Шуфт!» – спели перья. Жёлудь попал в бок, Щавель в плечо и немедленно выстрелил снова, обойдя на ладонь ухо ринувшегося бить Михана. Угодил «медвежонку» в горло, срубив рванувшийся вскрик.
|
|
Лучники метнулись к фишке, взлетела булава.
– Не насмерть, – бросил Щавель.
Михан приласкал по кумполу разинувшего было пасть «медвежонка». Тот сунулся лицом в траву. Другой, выпучив глаза, схватился за горло и корчился с таким страхом во взгляде, что было ясно – не выживет. Щавель обнажил клинок работы мастера Хольмберга, опустился на колено перед умирающим, зажал ему рот ладонью, ударил навершием в висок раз, другой. «Медвежонок» закатил глаза, обмяк всем телом.
– Дышит, и хорошо.
Щавель перерезал сухожилия под коленями легко раненного, слизал с клинка кровь.
|
|
Парни ловко вывернули карманы у своей добычи. Второе мародёрство за сутки наполнило их пронырливостью и фартом, который возникает сам собой у усердного вора или юриста. Михану досталось кресало, огниво, кисет с табаком и трубкой, немного денег, пилочка для ногтей, бязевый платок с вышивкой, амулет гадюки. Жёлудь надыбал горсть серебра, приличную, рублей десять, образок удвоенного ВВП на тонкой золотой цепочке, кусок сала с чесноком в тряпице, православный цитатник «Идущие в место» и скомканную нарукавную повязку ДМД. Сняли пояса с ножами, забрали топоры. Вытащили стрелы, обтёрли наконечники об одежду неприятеля, убрали в колчан.
– Отступаем к дороге, – приказал Щавель, чтобы не вывести по своим следам погоню к товарищам. Фишку должны менять, но неизвестно когда, возможно, совсем скоро. А то и вовсе услышали шум и собираются на подмогу. Но нет, проспали.
Охотники устремились в чащобу. Бежали не таясь, но, по привычке, тихо. Переглядывались, парни скалились по-волчьи, радуясь победе и тому, что она даёт победителю, Щавель улыбался в усы. Всякий раз, когда молодые ученики делали успехи, он гордился собой. Сколько их у него было, этих учеников, по-разному складывалась их судьбы, но если начало было положено и начало хорошее, в том явилась несомненная заслуга учителя.
Дали кругаля и почти у самого просёлка узрели удивительную картину. Под деревом, обнявшись, раскорячились двое взрослых мужчин. Один стоял раком, другой присел со спущенными штанами. Тот, что стоял раком, крепко держал голого. Голый кряхтел, тужился. По спине стоящего раком ползал крупный нетопырь. Наконец округу огласил протяжный трубный треск, завоняло квашеной капустой.
|
|
Охотники беззвучно канули в заросли, дивясь причудливому разнообразию мира.
– Что это было, батя? – вопросил Жёлудь, прислушиваясь и удивлённо мотая головой.
– В лесу играет духовой оркестр, – встрял Михан. – Эвона, опять продули тромбон.
– Тебе лучше знать, вонючка.
– Молчал бы, дурень.
– Сам как считаешь? – помедлив, вопросил Щавель. Парни разом смолкли, задумались. – Что ты видел?
– Лесной мужик держит немощного колдуна.
– Почему он это делает?
– Потому что он раб ему. Колдун путешествует! – возликовал Жёлудь.
– Как может путешествовать колдун?
– На возу разве что, он же болезный.
– С кем?
– Если бы один ехал, то на пустой дороге и встал бы облегчиться, а если в лес забрался… С обозом он едет! – расплылся в довольной улыбке парень. – Стесняется людей колдун-то.
– Вот, видишь, сынок, теперь ты знаешь, что мы увидим, если выйдем на дорогу, – ласково сказал Щавель. – Чтобы стать пророчцем, надо просто немного подумать.
Вышли на просёлок, встали перевести дух и разглядели вдалеке большой торговый обоз. Кроме купцов и возниц имелись там оружные, значит, не поскупились на охрану, зная, что путь через лес небезопасен.
– Ну, парни, кто скажет, откуда идёт караван по такому пути?
– Из Твери, больше неоткуда, – рассудил Михан.
– Верно. А чем Тверь может торговать?
Молодёжь призадумалась.
– Нету там ничего человеческого, – разъяснил Щавель. – И ничего полезного нет. Идут они через Клин, если уж двинулись по этой дороге. Большой караван здесь может оказаться только из самой Москвы. Нормальные люди через Тверь не ездят, а москвичи на Великом тракте не найдут пристанища. Никакой двор не даст им кров, чтобы не опоганиться, вот и ходят они по этой унылой дороге, сбиваясь в могучую кучу, чтобы не разграбили караван лихие люди. Обожают москвичи собираться в стаи, как гласит Песнь Булата. Был такой бард, – процедил Щавель.
– В стаи, как те манагеры? – спросил Жёлудь.
– Они самые. Не исключаю, что и в этом обозе манагеры едут, а не только купцы и немощные колдуны. Теперь понятно, каким путём проникает на Русь Святую эта зараза?
– Что же делать-то будем, батя?
– Вернёмся к нашим и продолжим гонять «медвежат». Раненую дичь добирать надо. Отдохнули? Тогда бегом марш!
* * *
В отличие от селигерских воинов, новгородских не приметили, хотя знали, где искать. Тройка Щавеля шла не таясь, чтобы не нарваться на дружественный огонь, зорко высматривая своих, но они проявили себя только посвистом. Первым из зарослей поднялся Скворец, с обеих сторон дороги вылезли Ёрш и Лузга, а сзади Храп, и Щавель обнаружил, что давно попал под стволы.
– Минус два, – сообщил он, собрав группу. – Тяжёлый, должно быть, кончился. Другого придётся волоком тащить или к седлу привязывать, обезножили мы его. Вы никакой движухи с ихнего края не слышали?
– Не слышали, – сказал Скворец. – Мы вас не ждали отсюда. Думали, тем же путём вернётесь, а вы крюк нарезали. Быстро, однако, управились.
– Приходится пошевеливаться. Там, на дороге, караван из Москвы, потом им займёмся. Сейчас начнём кусать «медвежат». У селигерских было тридцать четыре бойца, пару мы убрали, осталось тридцать два, тридцать три с Даздрапермой. Это немало. Значит, не будем задерживаться. Догоняем, обстреливаем, отступаем. Валим наверняка, то есть самых ближних. Если есть выбор, целься в того, кто с ружьём. В голову не бить, только в тело, нам нужны раненые. По коням!
Погнали галопом. Таиться не имело смысла, впору было наддать, чтобы упромыслить супротивника и меньше подставляться под пулю. Они успели вовремя, внезапным наскоком застав «медвежат» врасплох.
Селигерские собирались, обнаружив покалеченный дозор. Седлали коней и возились с ранеными. Топот копыт по мягкой лесной земле уловили слишком поздно, чтобы перегородить путь и выслать вперёд огнестрельщиков. Охотники выскочили из-за поворота и сразу открыли огонь. Лузга снёс башку ближайшему ратнику, зацепив его лошадь. Со второго ствола тут же добавил в толпу. Обрез разбрасывал картечь нещадно, поэтому досталось всем. Храп пульнул в грудь статному наезднику, ринувшемуся с прогалины наперерез. Щавель пустил три стрелы и все три раза попал. Скворец пальнул в живот молодцу с ружьём. Ёрш метнул дротик, пригвоздив селигерцу ногу к боку коня. Жёлудь всадил стрелу в подвернувшегося «медвежонка» и ухитрился снять ещё одного, направлявшего на них что-то похожее на короткий обрез. Михан швырнул оба дрота, но не попал никуда, зато дотянулся топором по морде неосторожной кобылке.
Вопли, мат, истошный конский визг. Всё смешалось – кони, люди. Бахнул запоздалый выстрел, но мимо. Охотники промчались сквозь стоянку «медвежат», как острый нож между рёбер, и устремились по неизведанной дороге за поворот, куда кривая выведет.
– Давай-давай-давай! – проорал Щавель, стегая поводом коня. – Шибче! Шибче!
Гнали по прямой версты две, пока лес не расступился и впереди не показалась избы. Перешли на рысь.
– Стой!
Щавель съехал на овсяное поле, указав Жёлудю место рядом. На дороге больше двух всадников бок о бок не умещалось. Командир развернул коня:
– В одну шеренгу становись! Заряжай.
Далеко позади виднелась погоня. Селигерская военная элита быстро оклемалась и собиралась дать бой.
– Бабу кто-нибудь видел? – Щавель выудил из колчана казённую стрелу, которую не жалко было потерять, наладил в гнездо. – Коренастая угловатая фигура, короткие светлые волосы, похожа на низкого мужика, видели такую?
Таковой никто не приметил. Дружинники прибили пыжом заряд, втолкнули пулю, подсыпали на полку пороха.
– Подпустим ближе. Бьём залпом по моей команде и отступаем деревню. В рукопашную не ввязываемся, идём в отрыв. У нас всё получится! У нас кони свежие.
Противник приближался. Их было не меньше дюжины, да и кто знает, сколько приотстало по дороге и должно было вот-вот догнать. «Медвежата» сильно растянулись.
– Готовься! – по команде грозно поднялись луки и стволы.
Михан струхнул. Жутковато было стоять на пути мчащегося прямо на тебя конного отряда. Но товарищи застыли как скала, даже Жёлудь был собран, и лук в его руке не дрожал.
– Ждём, – зычно осадил Щавель таким ледяным тоном, что даже самый горячий боец ощутил покой и чувствовал теперь только единственную готовность – к бою.
– Целься!
Всадники летели навстречу, пригибаясь к гриве. Хищно крутились отставленные от конских боков топоры. «Медвежата» скакали попарно, Щавель выбрал себе заднего из третьей двойки, предоставив передних огнестрельщикам.
– Ждём!
Уже были видны белки глаз, когда обрушилась команда:
– Бей!
Грянули три выстрела. Первая пара полетела через головы коней, на них наскочили задние. Лузга саданул из второго ствола в грудь открывшегося «медвежонка», Щавель всадил стрелу в бок своего избранника, и Жёлудь спустил тетиву, угадав в шею тут же споткнувшейся лошади.
– Уходим! – Щавель развернул коня и поскакал в деревню, за ним ломанулись остальные, чуя спиной пулю, но выстрелов всё не было и не было. «Медвежата» выворачивали на поле, объезжая затор, и продолжили нагонять обнаглевшего противника, которого они явно превосходили числом.
Щавель выехал по проулку на главную улицу и свернул направо, яростно молотя луком коня. Из-за оград на них с любопытством таращились непуганые хари. Долговязый мужик у колодца разинул рот, провожая буйных наездников. Бросились врассыпную козы. Заборы, яблони, избы – всё мелькало перед ошеломлённым взором, оставаясь незамеченным, а взор был устремлён только вперёд, и кони летели, куда глядели глаза седоков.
– Маша! – взвился отчаянный женский крик.
Из калитки прямо на дорогу выбежала девочка-несмышлёныш: русые локоны, чумазое личико, льняной сарафан. Встала перед конём Михана и оторопела, как пичужка в ладони, засунув палец в рот.
Всадники стоптали её, чертыхаясь. Сначала охотники, затем «медвежата». Изломанное тельце осталось лежать в колее, нелепо разбросав вывернутые руки-ноги и раскинув на травку выпущенные потроха.
Деревня кончилась. Наезженная дорога рассекла поле и канула в лес. На прямой дистанции «медвежата» начали отставать. Вперёд вырвался Михан, рядом с ним оказались Ёрш и Скворец. Через полторы версты кони вынесли на перекрёсток, Скворец сразу свернул влево, на тракт в Торжок, рассчитывая повторить манёвр с обстрелом погони, но Михан ошалело унёсся прямо, на узкую лесную тропу, и Жёлудь тупо последовал за ним, ничего не слыша и не замечая.
– Куда? Стой!
Щавель пустился вслед, нутром чуя, что всё пошло наперекосяк.
– Командуй! – бросил он через плечо Скворцу.
Скворец жестом завернул к себе Храпа с Лузгой.
Они встали и деловито занялись ружьями, но Щавель этого не видел. Он понукал коня, настигая парней. На развилке Михан опять выбрал ту, что поглуше, нырнув под нависшие ветки, как крыса в нору. Издалека донеслись выстрелы. «Шесть, – сосчитал Щавель. – „Медвежата“ привезли ружья. Пусть у наших всё будет хорошо».
Дорога спрямилась, и возле хутора старый лучник догнал беглецов.
– Стоять! – Он направил коня наперерез, вытесняя Михана в кусты.
Встали. Кони храпели, тяжело водя боками. Ошалелые рожи парней стали приобретать нормальное выражение.
– Давай назад!
– Оторвались? – выдохнул Михан.
Из-за деревьев появились всадники в коричневых бушлатах. До них было полверсты – минуты через полторы будут здесь.
– Нет! – Щавель скрипнул зубами и дёрнул повод. Конь зарычал, но командир дал шенкеля и стегнул скотину луком, разгоняя в сторону хутора. – За мной!
Двор, овин и убогие сараюшки проскочили, не успев глазом моргнуть. Лес по правую руку расступился, блеснула озёрная гладь. Заросшая дорога свернула в лес. Нутром чуя, что ловить там нечего (но позади были «медвежата»), Щавель устремился в гиблый конец.
И вздёрнул на дыбы коня перед самым обрывом.
Втекающая в озеро вода прорыла глубокое русло. От старого моста осталась куча замшелых брёвен, кое-где перекрывающих ручей. Щавель с досады сдавил коленями бока скакуна. Конь гневно захрапел, закусил удила… и перекусил! Теперь он стал неуправляем.
Охотники спешились. Тулы с запасными стрелами оставили притороченными к седлу, забрали только сидоры. Михан заткнул за пояс трофейный топор, нацепил на руку щит, взял булаву, готовясь ринуться на врага и прикрыть лучников, чтобы искупить позорную свою оплошность.
– Вниз!
Щавель первым прыгнул в заросшее папоротником русло ручья. Парни ринулись за ним, сверху уже стучали копыта и орали воины. Они заскользили по крутому склону, влетели по щиколотку в воду, выдрали ноги из топкой грязи, выбрались на сушь и побежали, оглядываясь.
«Медвежата» недолго совещались. Позади раздались тяжёлые шлепки и шорох толстого покрова опавших листьев. Из-за кустов и папоротника их видно было совсем плохо. Щавель насчитал по звуку пятерых, но могло быть и больше. Ввязаться в бой с натасканным на сечу противником было верной гибелью, оставалось уносить ноги. И уповать на то, что «медвежата» устали и отстанут. Щавель был способен много ходить, а вот долго бегать уже не позволяли годы. Охотники понемногу отрывались от преследующей их дичи, однако силы у Щавеля кончились. Он стал отставать.
– Жёлудь, – бросил он, сбавляя ход, – доставай хрустальный уд.
Парень содрал «сидор», удачно, сразу нашёл подарок звономудского стекольщика.
– Ссы давай! – Щавель пустил стрелу в просвет, откуда донёсся вопль и послышалась лютая брань, приладил новую.
– Им?
– Своим, а этот держи, чтобы струя шла по нему, будто он делает. Понял? Не мешкай! – Он отпрыгнул в сторону, поднимаясь боком по склону, скользя на мокрой земле и листьях, готовясь пустить стрелу в первое же бурое пятно.
– Никак… – простонал Жёлудь.
«Беда», – подумал Щавель.
И тут парень справился с собой.
Из отряда преследователей не ушёл никто. Когда по канаве рванулась дурно пахнущая жёлтая волна, кидаться с её пути оказалось поздно. Пузырящееся цунами сбило «медвежат», захлестнуло с головой, завертело и скатилось в озеро, оставив на камнях клочья зловонной пены.
Напоследок Жёлудь помочился на окровавленные пальцы.
– Дай дураку хрустальный уд, он и уд разобьёт, и руку порежет, – заржал Михан и уже не мог остановиться, извергая из себя накопившийся испуг и дикую усталость затравленного зверя.
– Он сам развалился, – пробормотал ошеломлённый Жёлудь. – Вдруг тресь…
– Ага, конечно, поссал и об угол!
– Не обманул мастер. – Щавель снял с тетивы стрелу, сунул в колчан, подошёл на негнущихся ногах к парням.
Жёлудь застёгивал мотню, его трясло от пережитого потрясения.
– Это как же так получилось?
– Для того и держит светлейший князь под рукою стекольную фабрику и собирает мастеров со всей Руси, чтобы получать всегда самое лучшее.
– Хрустальный уд для этого делался?
– Ещё им можно гвозди забивать, – с досадой обронил Щавель, но потом пояснил: – На самом деле изготовлен он для бабских утех в мужниной отлучке для сохранения верности. По возвращении можно было зачать богатыря… Но теперь уже поздно.
Охотники выбрались из оврага, настороженно прислушиваясь. Лес ничем не предупреждал об опасности. Врага будто корова языком слизнула. Внизу глухо рокотала вода, катясь из болота в озеро, смывая нечистоты и внося в душу покой.
Глава шестнадцатая,
в которой вехобиты грабят караваны и имут гусей, а Щавель в кабацкой пьяной драке получил в награду двух рабов
Щавель устало присел на пенёк:
– Ох, и тяжёлый сегодня денёк.
Солнышко лесное стояло высоко, а казалось, должен быть поздний вечер, до того умотались на боевой работе. Михан, стянув с головы пропитанный потом красный платок, обтирался. Жёлудь наладил в гнездо стрелу и зорко поглядывал по сторонам, сторожил.
Щавель выудил из-под рубахи замшевый мешочек, висящий на шее. Бережно достал фамильную реликвию, переходящую от отца к старшему сыну, часы «Командирские» о семнадцати рубиновых камнях, со звездой на циферблате. Командирские часы приносили удачу в бою и, более того, показывали время! Их в своей мастерской подновляли эльфы, используя непостижимое человеку точное искусство. Щавель открутил рубчатое колёсико, бережно завёл механизм, прикоснулся губами к потёртому стеклу. Михан замер, издали разглядывая диковинку, прикрыв платком рот на всякий случай, потому что боялся дыхнуть в её сторону. Щавель закончил священнодействовать и оповестил:
– Тридцать пять минут третьего. Пойдём заберём коней.
К разрушенному мосту подкрались, будто под прицелом десятка ружей. Неведомо, сколько бойцов осталось охранять лошадей и чем они были вооружены. Охотники просачивались по кустам, зная, что лес не любит шума и кто идёт наперекор ему, тот проигрывает.
Выбрались к разрушенному мосту, осмотрелись. Брошенные кони разбрелись и спокойно щипали траву. Их было много, только в пределах видимости насчитали семь голов, да ещё кто-то пофыркивал за поворотом. Подождали, но коновода не высмотрели, и вообще не появилось нехорошего, тревожного чувства, будто на тебя глядит затаившийся враг. Жёлудь с Миханом метнулись через дорогу, Щавель целился по зарослям на другой стороне, готовясь пустить стрелу, едва там шевельнётся что-то живое. Наконец, парни известили, что всё чисто.
«Медвежат» унесло неизвестно куда, и, возможно, они все сгинули, захлебнувшись в моче по пути к озеру или в самом озере. Во всяком случае, назад никто не выбрался.
Собрав лошадей, насчитали шесть голов трофейных. Горячий конь, перекусивший удила, умчался невесть куда, предпочтя свободу службе в армии. Кляня предательскую скотину, воины связали поводья и погнали быстрым шагом мимо хутора к Торжковскому тракту. Щавель оседлал серую тонкокостную кобылку, не так заморенную, как другие селигерские лошади, и ехал впереди, чтобы первым заметить врага и сразу решить, прорываться либо отступать и прятаться. Лук он держал наготове, сожалея, что норовистый конь унёс на себе тул с запасными стрелами. В колчане осталось девять штук самодельных, включая заветную чёрную стрелу, которую Щавель берёг на самый крайний случай. Хватит для короткого боя. Потом придётся полагаться на осадный лук Жёлудя, да ещё на дроты, которых сохранилось по паре в седельных кобурах «медвежат». В сложившейся ситуации Щавель крепко пожалел, что не прихватил из дома «калаш», и решил при первом удобном случае обзавестись нарезным огнестрелом, благо всё дальше удалялись от владений светлейшего князя с его параноидальными запретами.
Выйдя на большую дорогу, повернули налево, к просёлку и деревушке Поршинец. Усталые кони шли неохотно, до Лихославля доплелись за два часа.
Московский караван нашёл приют на постоялом дворе «Петя и волк» у въезда в город. Заведение, хоть и приметное, располагалось в унылом месте. Напротив было кладбище, по другую сторону раскинул свои пруды и сараи льнозавод. Оттого и не побрезговал хозяин столичными гостями. Двор заполнили возы с мешками и ящиками, между телег сновали тверские китайцы, был даже мутант, но манагеров охотники, как ни старались, не высмотрели. Проехали дальше по Лихославльской и на углу улицы Афанасьева повстречали поддатого Филиппа.
– Рад вас лицезреть во здравии и благополучии, – раскланялся он вполне душевно. – Милости прошу под новую крышу, мы перебрались поближе к больнице.
– Скворец где? – не стал тратить лишних слов Щавель.
– Все целы, все прибыли, все там, – указал бард на распивочное заведение с вполне ингрийским названием «Эльф и Петров», к которому примыкал большой полукаменный постоялый двор.
Новое место порекомендовал новгородцам сам городничий. Карп, принявший на себя руководство, доставил лежачих раненых в больницу и разместил остаток войска подальше от разорённого хозяйства. Сам знатный рабовладелец был угрюм, раздутую рожу его заклеивал здоровенный медовый пластырь блевотного жёлтого цвета, с ладонь величиною. Карп проследил, чтобы командиру и его людям досталась хорошая комната, и провёл задним проходом в кабак, где вовсю ели и пили ратники с раболовами и всякие захожие гости.
– Кого я вижу! – вскочил Лузга. – Как поохотился, старый?
– Минус шесть. – Дружинники раздвинулись, и Щавель уселся за длинный стол напротив Сверчка. – Смыли… волной. Хочу знать, что тут без нас творилось, – обратился он к ратникам.
– У нас ещё плюс минус два, – похвастался Скво рец. – Вона, пистоль двуствольный захватили со всем припасом. Лузга, покажи.
Оружейный мастер пустил по столу увесистый кремнёвый пистолет с красивыми коваными курками и латунной фурнитурой. Оружие старой работы и, несомненно, заслуженное.
– Лузга сотника завалил, – Скворец предъявил нагрудный жетон с регалиями Озёрного Края.
– Молодцы, не оплошали, – Щавель повертел пистоль, секунду колебался, не оставить ли себе, но потом решил не полагаться на медлительное и ненадёжное кремнёвое оружие. Из лука стрелять было не в пример быстрее и попадать легче. Если брать, то нормальное, работающее с патрона или хотя бы капсюльное.
– Хорошо смеётся тот, кто стреляет первым! – оскалился Лузга, принимая трофей обратно. – У меня уж совсем запас патронов на исходе был… Ну, те, что у ростовщика Едропумеда в заначке нашлись, – подмигнул он так скабрёзно, что даже праведнику, занеси его нелёгкая в кабак, вмиг всё стало бы ясно.
Жёлудь принёс корчажку пива, Скворец потеснился, давая ему место рядом с отцом. Михан устроился среди не ходивших в бой ратников, напустил многозначительного молчания, но глотнул бражки и вскоре принялся что-то оживлённо втирать им, живописуя сегодняшние подвиги.
Под застольные разговоры сготовилась еда и, обильно орошённая напитками, улеглась в животе. С селигерской темы перешли к местным новостям. Поутру видели в окрестностях Даздраперму Бандурину. Толстая мужеподобная тётка, всё, как рассказывают легенды. Откусила голову коту и прыгнула в Лихославльское озеро! Прибыл караван, шедший от самой Москвы и Солнечногорска через Клин и Тверь. По пути караван прирастал купеческими обозами, чтоб всем вместе не страшно было, да возле Тверцы подвергся нападению вехобитов. Наглые разбойники налетели с невиданной лихостью. Их отбили, благодаря нанятой охране и отчаянным торговцам китайского племени, за копеечный товар готовым сложить буйну голову. Вехобиты успели утащить с возов что было плохо привязано и, главное, украли всех гусей! Уволокли к себе на Васильевский Мох для срамных и непотребных целей, как у них, у вехобитов, заведено. В «Пете и волке» по случаю принятия москвичей сразу взлетели цены. Оборотистый хозяин не погнушался предоставить кров, но сделал надбавку за позор. Многие из каравана, кто был происхождением чист, разошлись искать съестно-выпивательные заведения подешевле.
– Независимый эксперт раб Антошка так прокомментировал тенденции зернового рынка… – донёсся от входа в кабак противный девичий дискант.
Щавель обернулся. За маленьким столом возле дверей сидела необычная троица. Лесной мужик с рылом как копчёное мясо, скрюченный, немыслимо худой гад в чёрной одежде и осанистая крепкая девка на вид семнадцати годов. По столу ползал нетопырь, волоча рваное крыло, скрипел, терзал огрызок хряща, но не это было самое удивительное. Девка, совершенно не стесняясь честных людей, читала вслух своим спутникам газету «Московская правда».
– О как!
Щавель выбрался из-за стола, приблизился к мутной троице, но дорогу загородил рослый жилистый мужик. На плечо ему проворно взобрался по одежде нетопырь. Устроился поудобнее, склонил голову к уху мужика, будто принюхивался.
– Чего тебе?
Волосы у мужика были завиты в косы. Из вязаной жилетки, украшенной пёстрыми шнурками и костяными бляшками, торчал клочками пух вплетённых в пряжу серых совиных перьев. Два лесных человека сошлись в кабацкой пьяной тёрке, и у каждого с собой был финский нож. Мужик был выше Щавеля на две головы, шире в плечах и зырил с угрюмостью беглого каторжника.
– Я Щавель из Тихвина. А ты кто таков?
– Удав Отморозок, – представился мужик с таким апломбом, словно был полупокером самого Трахтенберга.
– Из Москвы приехали? – поинтересовался Щавель, кивая ему за спину. – Смотрю, новости столичные читаете.
Нетопырь на плече заёрзал.
– Шёл бы ты отсюдова, добрый человек, – буркнул мужик, помедлив, будто прислушивался.
– Ты это мне, гузнотёр? – бесстрастно осведомился Щавель и попал в точку, потому что вертикальные шрамы на щеках каторжника налились кровью.
– Ты кого афедрилой назвал? – дыбанул он.
– Тебя, – ответил Щавель, – а ты не мурчи, контаченым не положено.
Относительно того, что было дальше, кабачные завсегдатаи расходились во мнениях. Кто-то божился, будто Удав Отморозок как по волшебству обернулся раком. Другие утверждали, что он достал военный билет и доказал свою причастность к спецназу ГРУ. На самом деле он ни сделал ни того, ни другого, но не в том суть. Сердито дёрнув плечом в ответ на злобную тираду яростно пищащего нетопыря, каторжный петух принял стойку «Батяня-комбат обтекает на совещании» тайного искусства волнового боя кир-канкан.
«Вот она какая, легендарная птица Гру! – понял Щавель, наблюдая военного советника за работой. – Заняла выгодную позицию и осуществляет скрытное руководство, а все косяки в случае чего спишет на дикарский менталитет и общую неподготовленность исполнителя».
Мысль осенила, но додумать её не пришлось, потому что Удав сделал молниеносный выпад «Пьяный лейтенант ищет приключений». Щавель увернулся, сбивая руку противника, и провёл бросок через бедро, но через бедро не очень-то получилось, поэтому бросил Отморозка через уд. Поджарое, словно свитое из сыромятных ремней, тело Удава грымнулось об пол. С визгом отлетел в угол нетопырь. Щавель сапогом выбил сознание из головы каторжника, следующим пинком отправил в закуток к ведру для костей и помойным мётлам летучую мышь.
– Не такой уж ты и крутой, бэтмен, – заметил он. – Вот он какой в деле, спецназ ГРУ.
Его услышали все – повскакавшие ратники, кабачные завсегдатаи и, особенно, спутники Удава. Щавель покосился на них. Чахлый колдун и мордастая девка, умеющая читать. Очень даже неплохая награда за один бросок через уд.
– Карп! Я беру их в кабалу, – постановил тихвинский боярин.
Народец потянулся из кабака. Ратники и обозники собрались возле стола на сквозняке. Отморозка Удава поднял пинками Лузга.
– Слышь, ты, легенда обиженки, – расшевелил он каторжника ногами, чтобы не замараться, и напутствовал добрым советом: – Отнёс бы ты лучше сам свой матрас на петушатник.