– Отомстил за брата Медвепут Одноросович, – прогудел Карп. – Считай, снабдил Великий Новгород бесплатной рабочей силой.
– Было бы что с него взять, – пожал плечами Сверчок. – Один город всего и есть, Осташков, да и тот чуть больше Волочка, остальное – глухие деревни. Удивительно, как эта сикарашка сумела так больно цапнуть наше княжество: ростовщик, на водный узел покусились, знали секрет укрывища…
– Это всё прокладки Орды, – уронил Щавель. – В Озёрном Крае ведётся вдумчивая работа басурман, да она и на княжество выплеснулась. У ростовщика на столе стоял подарок от хана Беркема. Не удивлюсь, если в арсенале Осташкова найдутся калаши с полумесяцем и патроны. Ружья у них какие были, Лузга?
– Белорецкие, не далее как прошлого года выпуска, а может, и нынешнего, – подтвердил оружейный мастер. – Пистоль, вот, старый, а ружья с нуля, муха не сидела.
– «Медвежат» дожидаться не будем, – постановил Щавель. – Селигерские сейчас Волочёк грабят. Сюда они могут прийти, могут и не прийти, но испытывать судьбу не будем. Лузга, возьми всю нашу отрядную нечисть, которая давеча в конюшню сползлась, и похороните девку по-человечески. Я договорился, могилу уже копают. Два часа вам на всё про всё. Карп, Сверчок, собираемся и готовимся выдвигаться на тракт. Я пойду побеседую с беженцами. Надо узнать, с чем пожаловало на рать селигерское воинство.
Глава восемнадцатая,
в которой Жёлудь уясняет для себя многое, Лузга даёт наставление по стрелковому делу, а учёный раб Тавот являет силу
Калашей, как и предполагал Сверчок, не было. Во всяком случае, беженцы, которых опросил Щавель, единогласно твердили о больших страшных ружьях на железных ногах, лупящих очередями, а вот ружей поменьше никто из обывателей не приметил. Селигерские захватчики орудовали копьями и топорами, да били короткими стрелами из луков с прикладом.
Чтобы не испытывать судьбу, Щавель увёл отряд на пятнадцать вёрст от Лихославля, свернул с тракта, переправился по наплавному мосту через Каву и занял Первитино. На берегу выставили фишку с наказом рубить канаты, если на дороге покажется войско.
На постой разместились, лишний раз проверив принцип, что доброе слово и немножко денег вместе работают лучше, чем просто деньги. Щавель выбрал себе избу по чину – сельского старосты Винта, которую разделил с Лузгой, Альбертом и парнями. Карп же расположился на дворе зажиточного мироеда Хмурого, Сверчок со своими четырьмя дружинниками – в большой избе мельника Паука, а две тройки Скворца остановились у кулака Герасима.
Вечеряли, выставив на дворе охрану. Места от Первитина до Гориц слыли разбойничьими, их старались проходить большим караваном. С работорговцев, идущих за добычей на восток, нечего было взять, кроме цепей и вреда для здоровья, однако дружинники держались настороже, опасаясь мести.
– Из огня да в полымя, – Сверчок заглянул проведать командира и остался на ужин. – Никогда ещё не забирался сюда меньше чем с полусотней бойцов.
– Боишься вехобитов? – подал голос с печки Лузга. – Ожидаешь ответку за свои миротворческие акции? И правильно, здесь нас помнят. Вехобиты как узнают, что к ним заехал передвижной госпиталь ОМОНа с парой стволов на прикрытии, мигом визит дружбы нанесут.
– Что ты гонишь, шут княжеский? – отнюдь не обрадовался такой перспективе Сверчок.
– А ты как думал? Сам знаешь, что до Васильевского Мха ворона за полчаса долетит. По дороге разбойникам полдня хода. Их соглядатай через лес по тропам за три часа доберётся. Ты как будто в рейд не ходил.
– Ты зато много ходил, – огрызнулся Сверчок.
– Где уж нам, убогим, кровь мешками проливать. Мы ещё до Потопа все в тине, – заржал с лежанки Лузга, а Сверчок сбледнул с лица и ничего не ответил, видать, знал за оружейным мастером подвиги прежних лет.
– Пойду к своим, фишку пора менять. – Десятник опустошил миску и, торопливо поблагодарив за хлеб-фасоль, ретировался.
– Как про вехобитов услышал, сразу обхезался, – прокомментировал Лузга, когда проскрипели ступеньки крыльца.
– Люди поели, теперь ты жрать слезай.
Щавель сдвинул посуду, достал из сидора замшевую скатку величиной с полено, развязал тесёмку, раскатал на столе карты Святой Руси. Прижал края листов посудинами, чтобы не сворачивались. Жёлудь подсел поближе и заворожённо уставился на искусно разрисованные пергаменты. Очень любил парень карты. Всего ничего значков, как букв в алфавите, а на одном листе умещается столько сведений разных, прямо как в толстой книжке. А то и посодержательнее книги будет! Дома у отца встречал Жёлудь старинные листы, испещрённые пометками путешественников. Как живые люди, рассказывали они о дорогах и невзгодах, о походах в дальние края и о том, что такие края в действительности существуют. Жёлудь мог целыми днями их разглядывать, как сестрица Ёлка читать романы про любовь. Имелись дома карты и допиндецовые, на которых бесовским способом изображены были экзотические страны заморские. Но в них сметливый парень не очень-то верил и считал чем-то типа фантастики, увлекаться которой простительно по младости лет и незамутнённости разума, детям и эльфам, а реальные пацаны должны интересоваться вещами конкретными – девками, оружием, охотой, как старшие братья Корень и Орех.
– Кто такие вехобиты, что их так боятся? – осторожно, чтобы не потревожить раздумья отца, испросил Жёлудь.
– Племя такое, грязь болотная, – отпустил шарящийся по гостевой половине Лузга, навалил в шлёнку бобов с салом, отчекрыжил краюшку хлеба и пристроился на лавке у печи, закинув ногу за ногу.
– Это разбойничье племя. – Щавель выждал, не ляпнет ли Лузга ещё чего, поднял от карты глаза. – Их давно, ещё до Пиндеца, переселили с Северного Кавказа. Было такое государственное решение: разбойников в дальние земли отправлять. Хотели таким образом существование людям облегчить. Прежде с гор наезжали абреки, от которых было немочно жить в тех краях. Мужики худо-бедно знали язык зверей, баб своих со двора боялись выпускать. По традиции дружинники и войско часто проводили вразумительные операции, но помогало не очень. Горы зверям силу дают. И тогда решили разбойников отправить на тяжёлые работы: дороги чинить, стелить гати и вехи на болотах забивать для их разметки. Вот и прозвали тех абреков вехобитами. Привезли сюда их сразу целый батальон, так появилась деревня Восток у Глухого озера.
– В Васильевском Мху у них администрация и самый рассадник, – Лузга ловко орудовал черпаком, уминая за обе щёки, но языку болтать не мешало.
– Она мирная, хотя и большая, – возразил Щавель и продолжил: – Потом ещё подвезли рабочей силы и другие деревни отстроили. Туда дружина часто мотается в командировки вехобитов в чувство приводить. Самые пропащие бегут и скрываются в тайных выселках Заречье и Остров среди озёр Великое, Глубокое и Топкое. В них миротворцы как зайдут, сразу всех истребляют подчистую. Тогда на время разбойники угомонятся. Даже попы понимают пользу и говорят, что блаженны миротворцы, ибо их есть царствие небесное.
– Почему их всех не зачистить? – простодушно спросил парень.
– Нельзя, вехобиты считаются государевы люди. Они дорожное полотно в порядке поддерживают на участках от Лихославля до Калинино и Твери. За это им из казны платят деньги. Вехобиты считаются мирными рабочими, закон на их стороне. Уличить разбойников можно только по ранам, да застав с поличным или с оружием в руках.
– До огнестрела вехобиты сами не свои, – вставил оружейный мастер. – Покупают на последние гроши и носят напоказ, они так гонор являют. Средь вехобитов все при оружии, от мала до велика. Если на огнестрел денег не хватило, таскают на поясе кинжал, а тот кинжал поболее локтя, иной аж с руку длиной.
– Таких, конечно, сразу надо кончать, – заметил Щавель. – Светлейший князь мудро ввёл запрет на огнестрел, чтобы не плодить смертоубийства на Руси. Тем самым он поддерживает невиданно низкий уровень преступности сравнительно с государствами, где оружие в свободной продаже. В тех краях кучкуется всякая нерусь, и человеку там появляться не след. Ограбят, съедят и костей не оставят.
– Ага, как в Твери, – пробубнил с набитым ртом Лузга.
– А что в Твери? – заинтересовался Жёлудь.
– Есть на Руси города нерусские, где русскому жить после Пиндеца – смерть, – пояснил Щавель. – Тверь, Москва, Рязань, Калуга, тысячи их. Там могут жить только китайцы, мутанты и богомерзкие твари наподобие манагеров. Да ты сам недавно видел, что на отшибе готово завестись. Хипстеры, рэперы и даже веганы.
– Даже веганы! – пробормотал поражённый Жёлудь.
Мысль эта не давала ему покоя и ночью, когда он вместе с Миханом нёс стражу на реке.
– Как ты думаешь, почему простым людям огнестрел нельзя, а всякой неруси можно?
– Потому что на погань князю наплевать, пусть истребляют друг друга, как им вздумается. Огнестрел – это лишний повод дружинникам их щемить. Опять же доход в казну. Своих подданных князь бережёт и ограничивает их свободы для их же пользы. Лапотники тупые, как пень, им только дай пистоль, тут же своих поубивают по злобе и зависти.
– Так ведь топором можно.
– Топором или ножом ещё изловчиться надо, а с огнестрела – на курок нажал, и готово. Из калаша так вообще можно тридцать человек за раз очередью снести. У калаша в магазине тридцать патронов, а каждая пуля чья-то смерть. Правильно князь их под замком в арсенале держит.
Михан завистливо вздохнул.
– Хотя кое-кому мог бы выдавать на постоянное ношение. Особо доверенным людям, которые с головой дружат. Мне, например.
Помолчали, вглядываясь в подсвеченную месяцем дорогу за рекой, слушая пение ночных кузнечиков.
– Ты бы в штаны навалил, если б тебе из калаша дали стрельнуть, – задумчиво сказал Жёлудь.
– Ничего бы не навалил. Я в бою с «медвежатами» не забоялся. Мне ещё дадут калаш, когда в дружину пойду. А тебе никогда не дадут, дурак ты потому что. Так всю жизнь с луком и пробегаешь.
– В дружину собрался? Кто тебя возьмёт? – засмеялся Жёлудь.
– Возьмут, ещё как, я со Скворцом на поминальной тризне крепко об этом поговорил. Он похвалил, как я проявил себя в походе. И вообще… Скворец теперь десятником будет, а меня к себе стажёром возьмёт.
– Это если батя разрешит. Так-то ты ловко в дружину намылился, а он тебе раз и выдаст от ворот поворот, – злорадно возразил Жёлудь.
Михан задумался.
– Чего ему меня удерживать? – рассудил он. – Я же с вами до Новгорода напросился, чтобы к какому делу пристать. Чтобы не одному идти и не пропасть. К нему же на службу я не набивался. Дядя Щавель отпустит, он умный, не то что ты, дурак. В кого ты такой безмозглый уродился?
– Я на отца похож, – буркнул Жёлудь.
– Это да, – подтвердил Михан. – Фамильные черты налицо. Только непонятно, братья у тебя умные, а ты дурак дураком.
– В глаз заеду, – предупредил Жёлудь.
Постояли, глядя на воду. Чёрная Кава струилась незаметно, словно туго натянутое полотно в ткацкой машине, отблескивая бурунчиками возле коряг. Слышно было как вдалеке несколько раз подряд плеснула рыба.
– Это точно, – неизвестно к чему сказал Михан.
– Судак мальков гоняет, – сказал Жёлудь.
– Как думаешь, возьмёт меня князь в своё войско? – высказал Михан сокровенные сомнения.
– Возьмёт, – выложил начистоту Жёлудь. – Отец попросит, светлейший тебя и зачислит в дружину. Они ведь старые кореша с батей моим.
– Может, оно и так, – пробормотал Михан, опираясь на топор, и целиком ушёл в думы. – А может, и сам слажу.
* * *
Мысли об огнестреле не оставляли Жёлудя, даже когда он проспался после ночного дежурства. Раньше парень не задумывался об оружии, зная, что есть лук и с ним нужно постоянно тренироваться. Ружья, винтовки и калаши были уделом лихих людей, которых доставляли волоком или на аркане отец и старшие братья. Жёлудь считал огнестрел чем-то нехорошим, уделом тех, кто не отваживается сойтись с противником лицом к лицу, как подобает настоящим мужчинам. Однако теперь парню в голову запало, что огнестрел может оказаться эффективнее лука. Выяснять вопрос у отца Жёлудь не отважился, тот в два счёта доказал бы преимущество стрелы перед пулей, и тогда парень подошёл к самому главному специалисту, которого знал, к княжескому оружейнику.
Главный мастер сидел на крыльце и сморкался, ковыряя босой пяткой траву.
– Ты серьёзно или прикалываешься? – недоверчиво усмехнулся он. – Пуля бьёт дальше стрелы и точнее.
– На сколько шагов? – Жёлудь опустился рядом на ступеньку, пристроившись поближе к перильцам, где почище.
– Со штуцера – шагов на шестьсот. Из калаша любой на четыреста-пятьсот уверенно положит в ростовую мишень. Из нового ордынского калаша с патроном на бездымном шведском порохе по грудной мишени на четыреста пятьдесят метров положено попадать. Это примерно шестьсот пятьдесят шагов. Из нашего, на дымном порохе, шагов за триста можно, в ростовую, то есть по наступающему противнику – до пятисот.
– А из обреза твоего?
– Из обреза только застрелиться, – просветил Лузга. – Он накоротке хорош, потому что картечь разбрасывает. Зато из кавалерийского ружьишка, что мы отняли у «медвежат», шагов на семьдесят-восемьдесят можно изловчиться. Реально – метров тридцать.
– На восемьдесят шагов я из лука попаду. Из длинного, что батя купил, могу на сто метров достать человека в кольчуге.
– На сто метров от стрелы увернуться можно, ты увидишь, как она летит. От пули не увернёшься.
– В бою тебе не до рассматривания стрел будет. Из лука я тут же опять стрелу пущу, потом снова, а из ружья выстрелил и возись с ним. Пока перезаряжаешь, тебя убьют.
– Есть такая беда у кремнёвых, – усмехнулся Лузга. – Зато ружьё можно любому крестьянину в руки сунуть, и он будет попадать. Ты из лука сколько стрелять учился?
Жёлудь попробовал вспомнить, но не смог:
– Сколько себя знаю.
– Видишь, сколько сил в тебя вложено, а лапотника за месяц подготовить реально. Сто лапотников с нарезными шомполками уже сила. Сто крестьян с калашами – грозная боевая единица.
– Чего тогда все с калашами не воюют? – надулся Жёлудь. – Дорого стоит их сделать?
– Не дорого, если есть станочный парк, как на белорецкой промке. Но вот подготовить сотню автоматчиков – патронов не напасёшься. В патронах главное капсюль. Пули можно отлить, гильзы наштамповать, пороху накрутить, однако добыть ртуть проблема.
– Где ж её добывают, ртуть?
– На юге от Орды в пустыне, за тридевять земель. Там птицы не поют, деревья не растут и люди дохнут как мухи. Ртуть, она вредная. Поэтому свою армию с калашами и пулемётами только хан Беркем держать способен, да и то учить и снабжать хватает одну лишь пограничную стражу. Чтобы начать большую войну, Орда ещё столько ртути не добыла, вот и носятся все с кремнёвыми ружьями.
– То есть лук правильнее?
– Хочешь из ружья стрельнуть? – подмигнул Лузга. – Пошли на речку, сожгём пару зарядов.
– Куда это вы собрались? – заинтересовался Михан, когда Лузга забирал в хате ружьё, а Жёлудь лук.
– Ты стрелять умеешь? – Оружейный мастер повесил на плечо погон с амуницией. – Вообще в руках не держал? Ну, вы даёте в своём Тихвине! Айда, проведу с вами занятие по огневой подготовке.
Испросив разрешения Щавеля, вышли на берег Кавы. Лузга насыпал на полку пороха, приладился, спустил курок.
– Видали? – указал он на реку, где плеснула вода. – Вот досюда бьёт по настильной траектории. Если ствол задрать, полетит чуть дальше, но толку с гулькин нос. На излёте пуля силу теряет. Может, под кожу войдёт, а то и синяком отделаешься. Если хочешь из него свалить человека в кольчуге, бей с тридцати шагов.
Лузга сноровисто прочистил шомполом ствол, отмерил пороха, забил пулю.
– Ты, говорят, эльф, – протянул снаряженное ружьё Жёлудю. – Покажи, что ты умеешь.
– Мама эльф, – с достоинством ответил Жёлудь.
– По виду не скажешь.
– Я в отца.
– Стреляй в ту сосну, до неё аккурат тридцать шагов, – указал Лузга после того, как Михан отмерил расстояние. – Целься под сухой белый сучок внизу.
Жёлудь упёр в плечо приклад, уставился вдоль воронёного ствола на дерево, дёрнул спусковой крючок.
Кремень щёлкнул о сталь. Ничего не произошло.
– Осечка, – спокойно сказал Лузга. – Бывает. Взведи курок и попробуй ещё раз.
С огнестрелом у молодого лучника не заладилось. Лузге пришлось переставлять кремень, прежде чем курок упал удачно. С полки взвился дым, зашипело пламя, дошло до заряда. Ружьё больно лягнуло в ключицу, ствол рванулся вверх, в облаке отлетели ошмётки пыжа. Раскатился над Кавой выстрел.
– Что-то я не заметил, чтобы ты попал, – присмотрелся Михан.
– Пуля мимо пролетела, – сообщил Жёлудь. – Она далеко от сосны прошла.
– Настоящий эльф, – заметил Лузга. – Стрелять не умеет.
Михан заржал.
Жёлудь покраснел, выдернул из налуча лук, торопливо приладил тетиву.
– Смотри! – Он пустил стрелу.
Стрела воткнулась в дерево на ладонь ниже белого сука. Лузга подшкандыбал к сосне, осмотрел кору возле места попадания.
– Чё такого? Если ты комару в глаз метил, то опять промазал.
Жёлудь подошёл, достал нож. Сопя, стал резать кору вокруг наконечника, пока не отделил квадратик, выдернул стрелу.
На острие извивалась личинка жука-древоточца.
– Ты же не видел червя! – изумился Лузга.
– Я часто знаю, куда попаду, – открылся парень.
– Ну, ты эльф, – только и сказал оружейный мастер.
Михан справился получше. Лузга больше не подшучивал над молодыми. Показал, как надо заряжать, как пользоваться меркой, как правильно забивать пыж и оборачивать пулю в тряпку. Михан приладился, бабахнул, полетела кора.
– Отлично для первого раза, – похвалил оружейный мастер. – Будешь стрелком.
– Я в дружину хочу, – заявил Михан.
– А ты амбициозный, – Лузга тряхнул башкой, высморкался в кулак, пригладил с боков ирокез. – Бери это ружьё, будешь воевать с ним. Привыкать к нему начинай с чистки оружия. Ружья, как бабы, любят чистоту и смазку. Будешь за ружьём ухаживать, оно редко когда тебе изменит.
– Лук надёжнее, – пробурчал Жёлудь.
– Делай то, что умеешь, – посоветовал Лузга. – Любой лепила тебе скажет, что от огнестрела на шесть раненых один убитый, от холодняка – убитый на двух-трёх раненых, а всё за счёт потери крови. Нравится тебе лук, учили тебя ему с детства, пользуйся, не отвлекайся на постороннее.
На старостином дворе, краше незваного гостя, нарисовался Тавот. Немощный колдун сидел на крыльце, точно заняв место Лузги, и жадно жрал изящной металлической ложкой, торопливо, но сохраняя достоинство. Заприметив троицу, развернул плечи, придав спине дополнительную осанку:
– Доброе утро!
Парни ажно сбавили ход с такой резкой подачи, а Лузга ощерился.
– Кому доброе, а кому хорошее, – с презрением бросил он рабу. – За базаром следи, гнида.
– Это я нечаянно, – подавился, но мгновенно проглотил Тавот.
– За нечаянно бьют отчаянно.
– Прости, забыл, что в ваших землях добро означает навоз.
– Навоз у скота, а у человека добро, – зарамсил понятия бестолковому иноземному мудрецу сын мясника.
– Я называю его дерьмо.
– Речи у тебя московские, – припомнил Михан слова командира Щавеля.
Сложили в доме оружие и вышли из душной избы, в которой крутилась возле печи неприветливая хозяйка, да на гостевой половине засел над картами военный совет. Колдун ещё не успел смотаться, лишь дохлебал хавчик и быстро закрыл рот, чтобы никто не успел заметить, как он вылизывает ложку.
– Дай позырить, – мотнул подбородком Лузга, покрутил в корявых пальцах металлиста изящный колдунский черпачок с заточенным черенком, так что им можно было резать жилистое мясо, на тарелке или в драке – Допиндецовое. А на басурманское похоже, как две капли воды. В Белорецке такие штампуют по образцу старинных. На, держи. Хорошее у тебя весло. В Москве покупал?
– В Липецке, – ответил Тавот.
– Сам-то откуда родом? – спросил Лузга, присаживаясь на корточки.
– С Касимова-на-Оке, но воспитывался в Великом Муроме.
Парни навострили уши.
– Если ты с тех краёв, что за погоняло у тебя Тибурон? – докопался Лузга.
– Мой отец увлекался географией, биологией и этологией, – колдун отвёл глаза.
– Рабом, что ли, был?
– Я вольный и родился вольным, – вскинул голову Тавот. – Рос в поместье Чаадаево герцога Каурова, отец в школе преподавал. Крестницей моей была графиня Анастасия Александровна Жеребцова-Лошадкина, ныне покойная, и я даже гостил семи лет в её имении Спасо-Седчино, где был компаньоном её сыну, безвременно почившему также от чахотки.
– Сам-то чахоточный? – насторожился Михан. – Уж больно внешность твоя болезная.
– Бог миловал, – улыбка тронула губы Тавота. – Я так выгляжу, потому что много странствовал и недоедал.
– А с ногами у тебя что?
– Получил жестоких звездюлей в Арзамасе и ещё не оправился.
– За что же тебя отделали? – нешуточное любопытство пробудилось в душе сына мясника при упоминании о дальних странствиях и жестоких звездюлях. – Украл, небось, что или наколдовал не так?
– Я не ворую. Не приучен. Но в Арзамасе вышел спор. Слово за слово, хреном по столу… Доброго Удава тогда ещё не встретил. В смысле милосердного Удава, – спохватился учёный раб.
– Один да без оружия не боишься ходить?
– Я не ношу оружия, не люблю его, – поведал Тавот. – Однако путешественник вроде меня частенько сталкивается с людьми, не обременёнными интеллектом и хорошими манерами. Приходится терпеть издержки.
– Жизнь это ещё тот прокурор, – согласился Лузга. – Кто смело идёт ей навстречу, получает кулаком в нос.
– В принципе, я могу за себя постоять, – запальчиво заявил колдун. – Даже сейчас могу. Но тогда их было слишком много, и они были пьяны.
– Сейчас-то что ты можешь? – не поверил Михан.
– Какой вред ты мне способен причинить? – отстранённо и надменно поинтересовался колдун.
– Башку проломлю.
– Башку, говоришь, проломишь? – Тавот вцепился обеими руками в перила и поднял себя на ноги. – Возьми полено и попробуй.
Предвкушая забаву, Лузга отошёл в сторонку, потянув за собою Жёлудя. Михан выбрал в поленнице сучковатую палку с руку толщиною, рубанул воздух.
– Бей с разбегу.
– Зашибу ведь, – предупредил парень.
– Делай, не бойся.
– Да кто боится!
Михан изготовился к атаке, взвесил полено, примерился. До колдуна было шагов десять, куда бежать? Михан вразвалочку побрёл, глумливо ухмыляясь. Если этот простак думает спор в шутку обратить, то не на того напал. Всё всерьёз. «По башке не по башке, а по горбу огрею, – подумал Михан. – Соскочить с прожарки не выйдет. Будешь потом дураков лечить, что слово за слово. Небось, так и в Арзамасе у тебя с кем-то обернулось к нехорошему, что до сих пор еле ходишь».
Да только что за напасть? Михан стоял на том же месте! Колдун смотрел на него и лыбился. Разозлённый молодец ускорил шаг, потом побежал. «Вроде преодолел чутка или нет? – запаленно хватая ртом воздух, подумал парень и припустил во всю мочь. – Быстрее, ещё быстрее! Вроде сдвинулся малехо».
Михан сорвался с места, пролетел мимо крыльца и врезался в стену. Перед глазами сверкнули звёзды, очнулся молодец на земле. Над ним склонились озабоченные лица, с липового ковшика лилась холодная вода.
– Силён бечь! – заржал Жёлудь, увидев, что товарищ пришёл в себя.
– Что я делал-то? – Михан сел, ошеломлённо помотал головой, брызгая, как собака.
– На месте топтался, потом вроде как подпрыгивать начал, затем как ломанулся! И лбом в стену.
– Зачаровал, проклятый! – сверкнул глазами Михан в сторону колдуна.
Тавот не смутился:
– Потому и оружия не ношу. К чему тяжести таскать, когда я сам оружие?
– Покажи на мне, как ты это делаешь, – завёлся Жёлудь.
Тавот обежал парня намётанным взглядом.
– Ты наполовину ингерманландский эльф. С тобой у меня ничего не получится, – заключил учёный раб.
– Тогда меня заколдуй, – предложил Лузга.
– Тебя? Пожалуйста. Становись.
Лузга сунул руки в карманы, отвалил от крыльца на десяток шагов, вихляво повернулся, как на разболтанных шарнирах, сплюнул в пыль.
– Дубинку брать не будешь?
– И так сойдёт, – оскалился Лузга.
– Тогда вперёд.
Тавот стоял, слегка покачиваясь, крепко держась за перила.
– Ну?
– Болт гну! Что я тебе, нанимался?! – заорал Лузга, но с места не сдвинулся.
Жёлудь, который стоял рядом с Тавотом и смотрел ему в лицо, увидел, как глаза колдуна загорелись светом неземной мудрости.
– Я восемь лет топтал зону, брился миской, но я в натуре не вижу, кто здесь блатной! – завопил Лузга так, что звонкое эхо отозвалось во всех дворах по соседству, а по деревне залаяли собаки.
– Ничего-то ты не можешь… – как слюну с губ, уронил еле слышные слова поганый рот учёного путешественника.
– Эх, порви меня сила мысли! – Лузга топнул что было дури, выдернул пакши из карманов и запулил в лоб колдуна свинчаткой, которую всегда носил при себе на крайний случай.
Увесистый кусок переплавленных пуль, которые оружейный мастер когда-то сам отлил из старых аккумуляторов, а затем присвоил за ненадобностью калибра, шмякнулся в лобешник Тавота. Колдун выпустил перильца и хлопнулся без чувств.
Пришлось Жёлудю снова бежать в сени за водой.
– Что ты разорался как с утра на заборе? – на крики показался из дома Щавель в сопровождении Скворца и Сверчка. – О, да у вас тут ристалище, – оценил командир мокрого валяющегося колдуна и Михана с наливающейся шишкой на лбу. – По какому поводу устроили гладиаторские бои?
– Всё ништяк, командир, – Лузга оттаял, прошкандыбал до Тавота, опустился рядом на корточки, принялся тереть ему уши. – Ты только не думай, старый, что я ещё одного раба твоего убил. Видишь, оживает.
Тавот и в самом деле открыл глаза и задвигался. Лузга помог ему сесть, показывая Щавелю, что всё нормально с рабом, очухался и скоро будет в полном порядке. Тавот и в самом деле быстро оправился. И пока Щавель с прохладцей озирал поле боя и перекидывался словами с дружинниками, оружейный мастер усадил колдуна на крыльцо, приговаривая:
– Жизнь, она прокурор. Юнца зачаровал, а с матёрым не справился. А вот был бы у тебя огнестрел, всё могло сложиться иначе. Иной раз ырым не помогает, а ружьё всегда выстрелить может.
– Ырым? – бормотал в ответ Тавот, утративший умственное проворство. – Знаешь это слово?
– Бывал в Орде, – Лузга сунул ему в руку свинчатку. – На́, вот, ко лбу приложи. Свинец не только калечит, но и лечит. Давай, она холодная, синяка не будет. Держи, говорю, калечный.
Глава девятнадцатая,
в которой командир отправляется на разведку и узнаёт много нового, а Педрослав с Селигера знакомится с творением Понтуса Хольмберга из Экильстуны
Вернувшемуся с ночной стражи у реки Жёлудю не спалось. После вчерашнего его одолевали думы. Раньше он не представлял, что мир бывает таким внезапным и неожиданным.
Почему так получалось, что чем дальше от дома, от прекрасной лесной страны эльфов, тем подлее становились люди и суровей протекала жизнь?
Где была отправная точка, с чего всё началось? Со знакомства с бардом?
Святая Русь оказалась наполнена злыми и жестокими людьми чуть менее, чем полностью. Взять хотя бы тех разбойников возле Московского шоссе, когда Жёлудь впервые убил человека. На охоте он бывал и раньше, но по молодости ходил в загонщиках, да пару раз добивал воров, испускающих дух в глухих зарослях. Тут же всё приходилось делать с самого начала. К этому готовил его отец, для того и взял с собой, чтобы начать боевой путь с достоинством. Следуя за отцом, наблюдая и участвуя, надо было учиться, но чему?
Парень ворочался на лавке, скрёб пятернёй в волосах. Сон не шёл.
Большой мир оказался не таким, как рассказывала мама и учили в школе. Зачем надо было казнить движущегося навстречу судьбе менестреля Эльтерриэля, чья музыка подобна отзвукам серебряного ветра? Почему художники работали за еду и безропотно отдавали свои полотна наглому греку? Как люди в Вышнем Волочке позволяли отбирать имущество? Зачем они вообще допустили в свой город душегуба-ростовщика? Как они позволили угнездиться у себя под боком манагерам и мутировавшему от радиации сортирному хипстеру? Неужели никто из честного народа не заметил, что возле них оказался менеджер по клинингу? Или заметил, но равнодушно прошёл мимо? Или вовсе начал подкармливать как приблудившегося пса? При таком попустительстве неудивительно, что другие москвичи слетелись в старую больничку, сделали евроремонт и ВНЕЗАПНО в приличном городе оказался офис с манагерами! Много непонятного было в Вышнем Волочке. Каким образом брат-близнец повелителя Озёрного Края оказался ростовщиком во владениях светлейшего князя? Кто ему позволил обирать народ? Почему из-за этого паука Медвепут Одноросович затеял войну, зная, что придёт войско и воздаст добром за добро? Или не боялся ответки, отправляясь в самоубийственный поход? Или уже было всё равно?
Или хотел заманить новгородскую рать в ловушку?!
На карте Озёрный Край выглядел невеликим государством, прилегающим к берегу Селигера. В школьном курсе экономической географии Осташков был представлен поставщиком копчёной рыбы, пакли да незначительного количества пушнины. В таком случае как может угрожать Великому Новгороду тщедушный карлик Медвепут? Тем не менее он отчаянно кусался, и нападение «медвежат» было тому примером.