Примечание редактора: это эссе основано на напечатанных и отредактированных материалах, использованных Барбарой Ханной для лекции, прочитанной в Гильдии пасторальной психологии, позже она была опубликована. Стиль этой статьи отличается от предыдущей главы о сёстрах Бронте, так как она соответствует формату публикаций Гильдии.
О, вездесущее Виденье,
Мой раб, мой друг и мой король,
….
Будь мне защитником, мой гений!
Избранник мой, о, Бог видений!
Эмили Бронте «Бог видений»
ВВЕДЕНИЕ
Когда я начала изучать огромное количество материалов о семье Бронте, доступное нам на данный момент, с точки зрения юнгианской психологии, я горько пожалела, что была так безрассудно легкомысленна, решив, что смогу достойно осветить эту тему в кратком эссе. Но я нашла выход: чтобы окончательно не утонуть в океане информации, я попытаюсь сократить область моего исследования до рассмотрения только одного аспекта.
Влияние коллективного бессознательного на творчество сестёр Бронте представляется мне самой интересной темой для изучения с точки зрения юнгианского подхода. Недавно Герхард Адлер в своей работе подчеркнул, что «люди всё ещё очень плохо понимают, что такое коллективное бессознательное и архетипы». [1] Вероятно, читателям брошюр Гильдии знакомы эти понятия, поэтому я лишь кратко напомню, что коллективное бессознательное — это общая основа психики, лежащая за пределами личностных различий или подавленного материала. В «Аналитической психологии и мировоззрении» Юнг пишет, что это «сосредоточение всей мощи наследственного опыта, собранного на протяжении миллионов лет» [2] И далее: «Бессознательное не обусловлено только лишь историей, оно является тем самым источником творческого импульса» [3] Юнг сравнивает архетипы с «осевой системой, которая задаёт только структуру, но не конкретную форму индивидуального кристалла» [4] Сами по себе архетипы материально не существуют, но они обладают огромным влиянием на судьбы людей. Архетип находится за пределами нашего понимания, но мы можем ухватить его реальность через образы и символы, которые он производит. Коллективное бессознательное представляет собой полный набор всех архетипов, и, следовательно, определяет базовые структуры всех наших психических проявлений.
|
|
Мой интерес к сёстрам Бронте объясняется тем, что они были женщинами, тем самым у нас есть исключительная возможность изучить, как проявляется коллективное бессознательное в психике женщин. [5] Юнгианская концепция анимуса, то есть, образ мужского духа или бессознательный ум женщины, чрезвычайно интересно отражается в их творчестве. Анимус часто выступает в роли «захватывающего демона», в особенности по отношению к женщинам, которые не ведают о его существовании. Когда же дело касается творческих людей, то он может представать в роли, своего рода, посредника между женщиной и «тем самым источником творческого импульса», который исходит из коллективного бессознательного. [6]
Под термином анимус я понимаю мужской дух или бессознательный ум женщины. Как нам всем хорошо известно, анима — это юнгианский термин для обозначения женской души мужчины. Но называть аниму мужской душой женщины будет неправильным употреблением терминологии. (Подобная ошибка была сделана на раннем этапе возникновения юнгианской психологии, но и в наши дни её можно довольно часто встретить). На латинском языке слово анимус означает интеллект, память, сознание, характер и дух. Его обычно приравнивают к «уму», а также используют для обозначения мужества, живучести, смелости и воли. Первоначально в юнгианском подходе это слово использовали для обозначения феномена «духа» в женщинах. Противопоставление женской души (анимы) и мужского духа (анимуса) даёт нам ценное указание на различие этих двух фигур. [7]
|
|
Большинство сравнительного материала из прошлого, который использует в своих книгах Юнг, был продуктом мужской психологии. Исторический материал, предоставленный непосредственно женщинами, далеко на так часто встречается. И в наши дни существуют значительные области, которых до сих пор едва ли касались, я имею в виду изучение психологии святых женщин, в особенности мистиков. Здесь мы сталкиваемся с серьёзным затруднением вследствие того, что материалы обычно подвергались редактированию, и конечно же, этим занимались мужчины. Святая Тереза Авильская, к примеру, во вступлении к своей автобиографии говорит, что ей хотелось бы, чтоб ей позволили говорить открыто и во всех подробностях о своих «тяжких грехах и нечестивой жизни». [8] Мы читаем в письме Ионна Авильского отзыв об этой автобиографии, написанный при жизни святой Терезы: «Эта книга не должна быть доступна для чтения всем, так как в некоторых местах необходимо исправить язык, а в других - написать пояснения». Я не буду критиковать подобный подход, хочу лишь отметить, что в результате мы получаем крайне одностороннюю картину: подчёркивается значимость светлой стороны, а тень оказывается утраченной.
|
|
Зато в другой области мы встречаемся как раз с другой стороной этого вопроса, содержащей бесценный для нас материал. Я говорю про ведьм. И опять данные были подвергнуты редактированию, на этот раз инквизиторами и им подобными. Здесь нам оставили только тёмную сторону. В определённой степени это заслужено, но очевидно, что для современных психологов эти материалы значительно утратили свою ценность.
В случае с сёстрами Бронте подобное редактирование было минимальным или вовсе отсутствовало. Ни один биограф-энтузиаст не смог объяснить тёмную сторону «Грозового перевала», «Джейн Эйр» или «Незнакомки из Уайлдфелл-Холла», не говоря уже о том выдающемся прецеденте, который Фанни Рэчфорд назвала «напрочь лишённый морали мир Ангрии». [9] Хотя Бронте жили задолго до нас, писали они прекрасно, так как в их распоряжении было всё, что присуще человеку — и тьма и свет.
Распахнутая дверь в коллективное бессознательное: благословение и проклятие
История детства сестёр Бронте хорошо известна всем. Они жили в доме приходского священника в Хауорте. [10] Миссис Гаскелл пишет, что когда вы едете по дороге в Хауорт, то деревня становится вам видна уже за две мили, «так как расположена она на очень крутом обрыве на фоне жёлто-бурых и фиолетовых вересковых зарослей, которые разрослись и вытянулись так, что стали выше церкви, построенной на самой вершине, на длинной и узкой улице».
Натуральное хозяйство, раскинувшееся на нескольких акрах, которые были отвоёваны у вересковых пустошей, состояло из ручного ткачества или расчёсывания шерсти. Эта кустарная система обработки сырья была заменена фабричным производством с паровыми машинами. К моменту приезда семьи Бронте в 1790 году, на берегу реки уже были построены подобные заводы. Другие виды занятости населения включали добычу породы, строительство и ремёсла, но профессионалов было очень мало. Наряду с церковью процветали баптистские и веслианские часовни, в которых жители могли получить образование, эти заведения также играли роль центров общественной жизни.
Далее Гаскелл отмечает, что в деревне не было канализации, вследствие чего вода была сильно загрязнённой и не отвечала требованиям гигиены, что вносило свой вклад в и без того высокий уровень смертности. В промежуток времени между 1840 и 1850 годами умерло 1344 человек, средний возраст — примерно двадцать пять лет. [11] В сравнении с этим показателем смертности, смерти в семье Бронте казались обычным делом.
В те времена Хауорт был населённым, промышленным городком, расположенным недалеко от ныне существующего города Лидса. С 1801 по 1851 годы население посёлка удвоилось и насчитывало 3400 человек. Преподобный Патрик Бронте служил викарием с 1820 до самой своей смерти в 1861 году, пережив свою жену и всех детей. Здесь же прожили до самой смерти его выдающиеся дочери и сын. Их мать, Мария, покинула этот мир в 1821 году, о её жизни известно не так уж много. На момент её смерти старшей дочери было всего лишь восемь лет. Несомненно, это событие можно считать чрезвычайно важным, ведь в результате дети лишились материнской поддержки, необходимой для того, чтобы прочно обосноваться во внешнем мире. В результате отец стал играть для детей роль доминирующей фигуры, так что вряд ли можно переоценить влияние, которое он на них оказал. Этому человеку было не так-то просто спрятать свой дикий, ирландский нрав под пасторским одеянием. Одним из ярких свидетельств этому была его привычка стрелять из пистолетов из задней двери дома (или, согласно другим версиям, из окна спальни), чему были очевидцы. Когда уже в преклонном возрасте он впадал в плохое настроение или депрессию, то Шарлотта выводила его из этого состояния рассказами о необычном оружии лондонских оружейных заводов. Не так давно во время дискуссий в Цюрихе, Юнг подчеркнул, что дети, родителям которых не удалось раскрыть свои творческие способности, обречены нести на себе всю свою жизнь очень тяжкий груз. Признаюсь, что лично я подозреваю обоих родителей Бронте в совершении этого «греха» в отношении их детей. Старый мистер Бронте писал стихи, но нельзя сказать, что он приложил серьёзные усилия для развития этой стороны своей личности. Шарлотта была невероятно поражена письмами своей матери, которые та писала мистеру Бронте во времена, когда они были помолвлены. Более того, миссис Бронте написала эссе «The Advantage of Poverty in Religious Concerns»(«Преимущество существования в бедности во имя религиозных убеждений»), которое было впервые опубликовано через 80 лет после её смерти, к сожалению, мне не удалось заполучить этот документ. [12]
Учитывая вышесказанное, не стоит удивляться, что желание выражать себя через рисование или писательскую деятельность захватило всех четырёх выживших детей, и оно начало проявляться в чрезвычайно раннем возрасте. Часто в своих работах Юнг обращает внимание на то, что первые годы жизни дети проводят в окружении образов коллективного бессознательного (см., к примеру, его семинары о детских сновидениях). [13] Подобные идеи можно увидеть и в других произведениях, например, у Уильяма Вордсворта в “Intimations of Immortality» («Сообщение о бессмертии»). [14] В этом стихотворении, основанном, по словам поэта, на детских воспоминаниях, мы видим процесс проживания образов коллективного бессознательного, который способствует вхождению человека во взрослый мир, о чём и писал Юнг только на более научном языке.
После смерти своей матери маленькие сёстры Бронте оказались предоставленными самим себе, что привело к их практически полному погружению в образы коллективного бессознательного. Одним из их самых любимых развлечений было блуждание по вересковым зарослям, которые казались им, как и Вордсворту, «одетыми в небесное сияние, великолепие и свежесть сна». Как нам всем хорошо известно, девочки жили в воображаемом мире, придуманном им самими. [15] Они жили там вместе, способствуя усилению связи друг друга с образами коллективного бессознательного. Эта фаза продлилась у них гораздо дольше, чем у других детей, которые в этом возрасте уже были захвачены играми, школой и тому подобными занятиями во внешнем мире. Все читатели ранних работ Бронте знают, что Шарлотта и Бренуэлл жили вместе в своих фантазиях в Ангрии до тех пор, пока не стали совсем взрослыми. Эмили и Энн превзошли в этом своих сестру и брата, продолжая ещё дольше грезить о своих, так называемых, «Хрониках Гондала». В «напоминаниях о днях рождения» Эмили и Энн, написанных в 1845 году, есть ссылки, свидетельствующие о том, что в то время, то есть за несколько лет до их ранних смертей, они ещё продолжали вместе жить в Гондале.
Писательская карьера сестёр Бронте началась ещё в детстве, когда они компоновали миниатюрные книжки, переписывая в них сказки и приключения таким убористым почерком, который не смогли бы разобрать их отец или тётя. Только Эмили, уже став взрослой, продолжала писать подобным мелким, неразборчивым почерком, который можно было прочитать только с помощью увеличительного стекла. В этом почерке ощущается присутствие закрытого мира Гондалы — мира желаний, приключений и борьбы, который Эмили придумала вместе со своей сестрой Энн. В своих взрослых работах средняя из сестёр Бронте сохранила этот повествовательный и поэтический стиль. Обычно в придуманных мирах юных Бронте доминировали мужчины, но в стране Эмили правила могущественная и вероломная женщина. «Хроники Гондала» - это рассказы, сочинённые Эмили и Энн наподобие саги. К сожалению, они были утеряны и до нас дошли только стихи. [16]
Эта непрерывная связь с образами коллективного бессознательного была действительно их величайшей радостью и, возможно, именно благодаря этому факту этот материал так интересно рассматривать с точки зрения юнгианской психологии. Но для самих Бронте в подобном образе жизни крылась и огромная опасность.
Существует, так называемая, «история-сон» Шарлотты Бронте, в которой очень ясно отражается их положение. Я не знаю точной даты её написания, но она определённо принадлежит к подростковому периоду, и, несомненно, основана на реальном сне. Она пишет, что была в шахте, под дном моря.
Но среди всего этого великолепия меня вдруг охватило чувство неописуемого страха и ужаса из-за того, что над нами бушевало разъярённое море, неистово завывал ветер и шумели волны, шторм был совершенно диким. Массивные колонны трещали под давлением океана, казалось, что сверкающие арки вот-вот обрушатся. Когда я услышала грохот бурлящих вод и увидела мощный поток, приближающийся ко мне, я громко вскрикнула от ужаса.
Сон изменился. Теперь я в пустыне, вокруг голые скалы и высокие горы. Я вижу «в свете, исходящем от его горящих глаз, царственного льва, пробуждающегося от своих королевских грёз. Его свирепый взгляд был прикован ко мне, пустыня звенела, скалы отвечали эхом ужасного рёва неистового восторга, который он издавал по мере приближения». [17]
Первая часть сна ясно свидетельствует об опасности, которую Юнг называл поглощением коллективным бессознательным, море — очень распространённый символ в подобных ситуациях. Это самый большой из всех «страхов души», который переживает наше слабое эго на сознательном уровне. Если эго полностью погружается в коллективное бессознательное, то это, как правило, приводит к психозу или смерти.
Из сна мы видим, что Бронте переживали этот невероятный ужас. У Шарлотты не было даже крохотного островка, который бы послужил ей опорой, она находилась под дном моря, а крыша трещала под натиском вод. Но выход появился, когда она услышала грохот и увидела надвигающийся на неё поток воды. В снах часто случается так, что, когда человек попадает в тупик, наступает энантиодромия, то есть ситуация обращается в свою противоположность.
Пустыня здесь играет роль ещё одного символа коллективного бессознательного, а лев, устремляющийся к девушке - это те же самые волны, которые были в предыдущей части истории. Но ситуация несколько изменилась. Теперь, вместо того, чтобы быть под морем, она оказывается на земле. В то время, как волны представляют собой тотальность бессознательного, лев — это уже дифференцированный символ или образ. Анализируя похожий сон в семинарах по детским снам, Юнг называет льва образом инстинктивной жизни в её огненном аспекте, который ребёнок не в состоянии контролировать. [18] У богини Кали зубы как у хищного зверя, и её часто изображают верхом на льве. В зодиакальном кругу знаку Льва соответствует август, время, когда вся растительность уже выжжена солнцем. Это перекликается с образом пустыни во сне Шарлотты. [19]
Миссис Гаскелл пишет: «Шарлотта смотрела за своими младшими сёстрами с ревнивой бдительностью дикого животного, и её собственная природа могла измениться, если им грозила опасность». [20] Когда умерла мать, а потом две её старшие сестры, Шарлотте было девять лет. Девочка оказалась в, совершенно неприемлемой для её возраста, роли матери, а ведь ей самой достались лишь жалкие крохи материнской заботы. Нет ничего удивительного, что её инстинктивная жизнь приняла такую угрожающую форму. Во второй, немного более позитивной части сна мы видим, что на неё снова надвигается серьёзная опасность. На самом деле лев рычит с неистовым восторгом, но мы остаёмся в сомнениях: это рёв приветствия или радость, вызванная появлением долгожданной пищи в безводной пустыне. Для самой сновидицы здесь нет ничего, кроме пустыни: ни еды, ни возможности укрыться в тени, и нет людей.
В судьбе Шарлотты этот сон сыграл роль пророчества. Ей придётся встретиться с диким животным внутри себя, несмотря на свою детскую беспомощность, или же волны бессознательного поглотят её. И, как это случается с героями в мифах, она отрезана от общения с людьми, как будто живёт в пустыне. Это неумолимый и ужасающий выбор. Из истории её жизни мы видим, что она предпочла первый вариант и заплатила за это сполна.
Полагаю, что мы можем рассматривать этот сон Шарлотты, как описание не только её собственной ситуации, но в очень большой степени и жизней её брата и сестёр. Во всяком случае мы не уйдём далеко от истины, если предположим, что над ними всеми нависала реальная угроза быть поглощёнными бессознательным в любой момент. В их книгах мы видим тень этой опасности. К примеру, я упомяну первую миссис Рочестер из «Джейн Эйр», которая была сумасшедшей. Она была одержима идеей поджечь дом, здесь мы видим ту дикую, страстную природу, напоминающую нам о рычащем льве. В ранних работах Шарлотты можно встретить предвестников этого образа. Старшая Кэтрин из «Грозового перевала» также обладает признаками безумия. Нестабильное психическое состояние самой Шарлотты отчасти способствовало её ранней смерти. К счастью, в образах героев книг здоровые стороны психики превалируют над безумными, как это было и в случае с женщинами Бронте в реальной жизни.
Эту лекцию я назвала «Жертвы духа творчества», но я могла бы дать ей названия «Освобождённые творческим духом», так как творческий дух, как и все остальные проявления бессознательного, по своей природе дуален, он положительный и отрицательный, демонический и божественный одновременно. Но это был слишком тяжкий груз для таких хрупких созданий, как сёстры Бронте. Их дух был слишком демоническим, бесчеловечным и собственническим, чтобы заметить, что он разрушает сосуд, который заполнил. Но, с другой стороны, именно этот оттенок безумия в их книгах, наряду с судьбой Бренуэлла, даёт нам понять, насколько бы тяжелее были бы их судьбы, если бы они ни погрузились бы в творческую работу.
Недавно я видела подобное психическое состояние у одной молодой художницы, которая забросила своё творчество и направила всю свою энергию на любовные отношения. Когда это закончилось весьма печально, в сознании женщины всплыли её ранние суицидальные наклонности, готовые вырваться из под контроля. Но, к счастью, это был творческий дух, и ему удалось утвердить свои права на существование. Она нарисовала много удивительно интересных серий картин, основанных на видениях и снах, которые очень сильно отличались от всех её предыдущих работ. Конечно, ей пришлось пережить глубокие страдания, но ей удалось удержаться на плаву, несмотря на тяжёлый период трансформации её психики. Хочу также отметить, что её картины представляют несомненный интерес и с психоаналитической точки зрения.
Бренуэлл Бронте (1817-1848)
Подобный же урок мы можем извлечь из жизни Бренуэлла. [21] Его считали самым одарённым в семье, практически гением. Этот дар и такое высокое мнение о нём вышли ему боком, потому что человеку невероятно сложно оправдать подобные ожидания.
Бренуэлл Бронте был четвёртым из шестерых детей. Так как он был единственным сыном, ему предназначалось обрести успех и в дальнейшем оказывать поддержку своим сёстрам. Он был настоящим учёным, хотя официального диплома у него не было, классическое образование он получил под руководством своего отца. Бренуэлл также учился живописи и в 1838 году решил стать художником-портретистом. Вместе со своими сёстрами он выдумал страну Гондал, написал несколько томов собственных работ и наслаждался совместным сочинительством с Шарлоттой. По своим психологическим склонностям он был похож на сестёр, также занимался поэзией, но жизнь его была гораздо более несчастной. Бренуэлл попал в зависимость от алкоголя и опиума. По этой причине его увольняли со всех работ, в результате у него накопилось немало долгов. Он страдал длительными психическими расстройствами и умер от хронического бронхита и туберкулёза лёгких в возрасте тридцати одного года.
Самое значительное его отличие от сестёр состояло в том, что он был ленив и потакал собственным слабостям. Рассказывая о Фредерике Великом, Карлайл писал, что гений — это «бесконечная способность трудиться». Надо признать, что подобный подход является наилучшей защитой против вторжения демонической стороны творческих сил. Бренуэлл, несомненно, потерял эту защиту возможно потому, что рано остался без матери. Это очень плохо сказалось на девочках, но для него последствия её смерти могли стать гораздо более разрушительными. Юнг отмечал, что мужчинам обычно легче переносить несчастья, которые обрушиваются на них извне, чем женщинам. Но мужчины чаще становятся жертвами настроений, которые захватывают их изнутри. Если принимать во внимание идею об аниме и анимусе, то это становится ещё более очевидным. Между мужчиной и коллективным бессознательным в роли посредника будет выступать женская, как правило, достаточно хрупкая фигура, в отличие от партнёра мужского пола внутри женщины. Более того, анима в роли Майи, видимого мира, всегда пытается запутать мужчину, в то время как анимус пытается отрезать женщину от её естественного Эроса, от окружающего мира и направить её внимание на внутреннюю реальность, то есть на самого анимуса.
В то время, как анимус, в особенности в случае Эмили, соорудил мощную защиту против угрожающих волн коллективного бессознательного, анима Бренуэлла, очевидно, попыталась решить проблему в соответствии со своей природой, то есть, вовлекая его во внешний мир. В конечном счёте он спроецировал её на миссис Робинсон, жену своего работодателя. Миссис Робинсон, будучи не в состоянии вынести проекцию, восприняла это слишком лично. [22] Никто не вправе, конечно, осудить её за это, но всё же есть женщины, которые, даже не изучая психологию, на инстинктивном уровне понимают, что они играют роль всего лишь временного сосуда, в то время как на карту поставлена душа молодого человека. Хочу напомнить читателям, к примеру, Кандиду Бернарда Шоу, которая в совершенстве сыграла эту роль в случае с молодым Марчбанком. А из реальной жизни можно вспомнить мадам Берни, которая в этом отношении была так полезна молодому Бальзаку. [23]
Для того, чтобы взаимодействовать с внешним миром, мужчине необходимы корни, и здесь у Бренуэлла, пожалуй, с самого начала был серьёзный изъян. В одной из строф своих стихов, он пишет, что «его мать неоднократно говорила ему, что он рождён был не для временной жизни, а для вечной». [24] В этих словах, возможно, и содержится ключ, который поможет нам понять его состояние.
Для мужчины первой носительницей проекции анимы становится мать, вполне вероятно, что этот аспект анимы Бренуэлла последовал вслед за его реальной матерью за пределы жизни. Можно сделать вывод, что с самого начала у него было немного шансов на счастливую жизнь. Хочу признаться, что жизнь Бренуэлла привлекла моё внимание совсем недавно, но сейчас я понимаю, что эта тема несомненно заслуживает дальнейшего рассмотрения. На этом примере можно изучить разницу воздействий анимуса и анимы на обстоятельства, которые также подвержены и влиянию коллективного бессознательного. [25]
Энн Бронте (1820-1849)
Для анимуса, олицетворяющего дух бессознательного ума женщины, характерно выдавать неуместные мнения, которые, как неоднократно подчёркивал Юнг, особенно раздражают мужчин. Как и все проявления бессознательного, этот чрезвычайно негативный механизм обладает также и положительной стороной. Посредством подобных готовых решений бессознательное иногда получает возможность проявить себя, что предотвращает его бесконтрольный прорыв в сознание. В случае Энн мы видим типичную вышеописанную реакцию анимуса на угрожающие волны бессознательного. [26] Её анимус возвёл вокруг неё стену из убеждений, заключив двойственную, парадоксальную природу бессознательного в сеть. Он рассортировал всё на правильное и неправильное, на то, что следует делать и что не следует и так далее, не позволив волне захлестнуть эго. По сравнению с творчеством её сестёр, в книгах Энн коллективное бессознательное проявлено значительно слабее. Нам не удастся извлечь много материала, имеющего непосредственную ценность для исследуемой нами темы, из её произведений. В них практически полностью отсутствует магия бессознательного, так что, если бы Энн не была бы одной из сестёр Бронте, возможно, она была надолго забыта, как писательница. Как и в случае с Бренуэллом, я считаю, что в её литературном творчестве содержится колоссальный материал, требующий дальнейшего исследования, но он не связан напрямую с нашей задачей. Хочу сделать ещё одно замечание на счёт Энн: не стоит упускать из виду, что она была огромным утешением для своих более прославленных сестёр. Особенно это касается Эмили, которая несомненно была многим обязана Энн, её неизменному терпению и такту. Среди таких невероятно одарённых людей был просто необходим подобный человек, который в большей степени соответствовал общепринятым нормам, чем остальные члены семьи.
Шарлотта Бронте (1816-1854)
Ввиду того, что Шарлотта прочно обосновалась во внешней жизни, она кажется мне единственной из детей Бронте, кто предпринял реальные и длительные усилия, пытаясь справиться с потоком образов из бессознательного. У неё, по крайней мере, было две подруги за пределами семьи: Эллен Нассей, с которой они дружили очень долго, и Мэри Тейлор. Обе эти женщины сыграли очень важные роли в её жизни. Слишком сильная привязанность к собственному отцу была причиной её серьёзных проблем в общении с мужчинами, и её анимус создал примечательный свод убеждений по этому поводу. Миссис Гаскелл пишет, что Шарлотте так никогда и не удалось полностью преодолеть убеждение в том, что она была крайне неприятной и непривлекательной женщиной. Однажды Шарлотта сказала ей: «Я замечала, что, если какому-то незнакомцу случалось ненароком взглянуть на моё лицо, то после он прилагал все усилия к тому, чтобы его взгляд ненароком не скользнул на ту часть комнаты, где нахожусь я!» Миссис Гаскелл не жалела сил, пытаясь убедить её в том, что это полная ерунда, но вскоре ей пришлось признать своё бессилие против мнений анимуса писательницы. Думаю, нам всем понятно, что миссис Гаскелл не использовала в отношении него это название.
К сожалению, мы сможем коснуться всего лишь нескольких моментов из жизни Шарлотты. Её привязанность к отцу и сельской местности в окрестностях Хауорта срабатывала как магнит, каждый раз, когда она пыталась вырваться за пределы родительского дома. Обе её героини, Джейн Эйр и Люси Сноу, одиноки в этом мире, у них нет своего родного пристанища. В этом описании проявлены представления Шарлотты о том, как бы она взаимодействовала с миром, если бы не была привязана к отчему дому. Возможно, именно Джейн Эйр с её страстной натурой и искренней, глубокой нравственностью, даёт нам наилучшее представление о той битве, в которой Шарлотте нужно было сразиться с львом из её ранних снов, то есть со своей страстной, инстинктивной частью. Исследователи неоднократно отмечают, что само по себе создание такой героини, как Джейн Эйр, было потрясающим новаторством для викторианской эпохи, потому что до этого в литературе страстность всегда ассоциировалась с, так называемыми, «падшими женщинами». Будет вполне уместно вспомнить, какое важное место занимала страсть во многих ранних работах Шарлотты.
Фигура анимуса в её кардинально отличается от образа, присущего творчеству Эмили. Герои Шарлотты в гораздо большей степени обладают человеческими чертами. Им не присущи чисто демонические качества, с помощью которых Эмили создала такой непостижимый образ анимуса, как Хитклиф. Более человечные герои Шарлотты могут указывать на то, что её опыт взаимодействия с анимусом происходил, в основном, посредством проекций, то есть в результате общения с реальными мужчинами. И вот здесь мы наталкиваемся на существенную разницу в жизнях двух сестёр. Эмили провела почти всю свою жизнь под влиянием образов коллективного бессознательного, о чём мы с вами обязательно поговорим позже. Её связь с внешним миром было гораздо более призрачной, чем у Шарлотты. Главной защитой Эмили от потока бессознательного был своего рода персонифицированный творческий дух, положительная фигура анимуса, с которым она была в удивительно хороших отношениях. В своих стихах она называет его «странной силой», которую «она ждёт», её «сияющего ангела», это «всегда присутствующий призрак — мой раб, мой друг и мой король», и так далее.
Бог Видений
Пускай ревнивый разум рад
Представить счёт моих утрат,
Но скажет всё твой яркий взгляд,
Твой глас ответит, почему
Я предпочла тебя ему
Он в тёмном весь пришёл на суд,
Рассудок, враг моих причуд,
Ты, светлый ангел, тоже тут.
Ответь ему, как я могла,
Зачем я с миром порвала.
Зачем избитою тропой
Не шла я следом за толпой,
Но путь прокладывала свой,
Ни славы не прельстясь венком,
Ни наслаждения цветком.
Когда-то я молилась им -
Строптивым божествам мирским,
Но грош цена мольбам таким -
Случайны были и скудны -
И оказались не нужны.
И я, не пожалев о том,
Рассталась с ветхим алтарём,
Ушла, чтоб быть с тобой вдвоём -
С тобой, бессмертный мой обман,
Мой раб, мой спутник, мой тиран!
Ты раб мой — мне не привыкать
Тобой, послушным, помыкать.
Ты раб — храни мою печать!
Ты друг — в ночи и среди дня
Ты тайна дивная моя
Родная боль, что мучит, жжёт
И, исцелив от всех забот,
Из слёз алмазы достаёт.
О мой тиран — зачем слепой
Рассудок борется с тобой?
С тобой надежде нет крушений
И вере нет разуверений.
Храни меня, о Бог Видений!
Мой Бог, ты знаешь, почему
Я предпочла тебя всему. [27]
(перевод стихотворения Т. Гутиной)
Она постоянно призывает его. Несомненно, Эмили необычайно смело ведёт себя в отношении своего бессознательного, возможно, кому-то это покажется доверием ребёнка. Юнг писал: «Мы знаем, что бессознательное не реагирует на нас всегда одинаково, оно отражает то, с чем мы к нему обращаемся. В ответ на враждебность оно проявляет угрожающие стороны, а дружелюбие встречает мягкостью». [28]
А что касается Шарлотты, то в определённом смысле она боялась бессознательного. (Я ни в коем случае её не критикую за это, ведь если бы она обладала уверенностью Эмили, то никогда не нашла бы своё место во внешнем мире). В письме к миссис Гаскелл Мэри Тейлор рассказывает о случае, который очень похож на ситуацию, описанную в начале романа «Джейн Эйр». [29] Джейн была напугана светом, который она восприняла, как некого предвестника видения, подобное же произошло с Шарлоттой, когда в возрасте восемнадцати лет она преподавала в школе Роу-Хэд. Позднее Шарлотта впала в сильнейшую депрессию. Уже в 1853 году, за два года до смерти, Шарлотта как-то раз прервала миссис Гаскелл, которая собиралась рассказать историю о привидении, и призналась ей в том, что она уже подпадала под влияние зловещего мрака, который навевает на неё подобные рассказы. [30]
Нам становится ясно, что в отличие от Эмили, Шарлотта опасалась даже незначительных автономных проявлений бессознательного. Если мы сравним отношение Шарлотты к потустороннему с отношением Хитклифа к призраку Кэтрин Эрншо в романе Эмили «Грозовой перевал», то нам станет ясно, что к этому вопросу сёстры подходили совершенно по-разному. Шарлотта любила свой вымышленный мир не меньше, чем Эмили, но там, где последняя просто наблюдала и записывала то, что воспринимала, Шарлотта вела себя, как директор театра, который держит всех своих актёров под контролем. А то, что в своих ранних работах она неоднократно воссоздавала образ Бренуэлла, лишь подтверждает моё подобное предположение.
Но мы не должны сомневаться в том, что бессознательное всё равно оказывало огромное влияние на творчество Шарлотты. Миссис Гаскелл сравнивает состояние, в котором писала Шарлотта, с «одержимостью». Однако она же отмечает, что писательница никогда не позволяла этому состоянию вмешиваться в её повседневную жизнь и всегда могла прервать его, если нечто во внешнем мире требовало её внимания. [31] Мы видим, как Шарлотта укрепляет стены, которые защищают её от угрозы быть затопленной бессознательным, заставляя себя реагировать на внешний мир и отводя ему более значительное место в своей жизни. Несомненно, она позволяла творческому духу приближаться к себе, о чём мы мы можем судить из фрагмента, написанного в Рое-Хилле. Это взаимодействие доставляло ей огромное удовольствие, но ей приходилось контролировать своё состояние, так как у неё были и другие обязанности. Шарлотта всё больше и больше сдерживала влияние творческого духа, усиливая ощущение реальности. В предисловии к «The Professor» она пишет: «Я отошла от некогда присущего мне вычурного и излишне сложного стиля в литературе, теперь я предпочитаю писать ясно и просто».
Именно это «ясно и просто» было её главной и самой надёжной защитой против одержимости собственным гением. Мы можем проследить, как на протяжении её работы, он становился всё сильнее и сильнее. К примеру, в «Джейн Эйр» у читателя может создастся впечатление, что он только-только обрёл устойчивую почву под ногами, а в «Городке» он уже определённо вырос до уровня плеча. Если бы Шарлотта прожила бы дольше, находясь под влиянием преподобного Артура Белла Николлса, я думаю, что её анимус не смог бы стать слишком сильным, в результате её творчество потеряло бы магию, навеянную бессознательным, которая и придавала книгам Шарлотты непостижимое очарование. [32] Она достаточно холодно относилась к творчеству Джейн Остин, возможно из-за опасения, что её анимус стал бы развиваться в том же направлении, что и гений Джейн Остин. Но то, что было правильно для последнего, могло бы стать тюрьмой для творческого духа Шарлотты. [33] Юнг часто любил повторять: совершенно бесполезно размышлять, чтобы случилось, если бы христиане Древнего Рима знали бы о существовании пороха!
Фанни Рэчфорд пишет:
Сейчас стало модным возвышать Эмили и принижать Шарлотту, что происходит вследствие неосведомлённости, что их гении, то есть способности ярко и мощно воплощать образы действительности, были весьма похожи. Эмили всецело отдавалась своему творческому духу, в то время как Шарлотта сражалась с ним со всей силой своего деспотичного разума. Пожалуй, это было единственным превосходством Эмили над сестрой. [34]
Соглашаясь полностью с мнением мисс Рэчфорд, у меня есть предположение, что неспособность Шарлотты «всецело отдаться» поддерживалась вполне обоснованным страхом быть захваченной потоком образов, который всегда оказывал на неё давление со стороны коллективного бессознательного. Эмили была необщительной, ей было свойственно «жить самой и давать жить другим». Совершенно очевидно, что Шарлотта любила контролировать своё окружение по максимуму, в особенности, это касалось её младших сестёр и брата, которым она пыталась заменить мать.
Эмили Бронте (1818-1848)