— Ладно, милая, пожалуй, я облегчу страдания твоей души — поведаю тебе кое-что, да, поведаю... — жестким голосом произнес он. — Мы — не родственники, слышишь? Я тебе такой же родственник, как и вон те двое! — Он махнул рукой в сторону. — Тебе полегчает, голубка, когда ты узнаешь, что родилась вне брака, что ты — незаконнорожденная? Маленький, хорошенький ублюдочек теперь превратился в настоящего большого ублюдка. И провалиться мне на этом месте, в жизни я не употреблял более точного слова, чем это. — Помолчав, он осклабился в зловещей ухмылке. — А теперь, голубка, ты побледнеешь. На твоем месте я бы сел, сейчас ты узнаешь еще кое-что.
Хильда попятилась от старика, как от змеи, и, лишь коснувшись каблуком каминной решетки, остановилась. Широко раскрытыми глазами она уставилась на него, словно загипнотизированный кролик.
Тем же садистским тоном он все продолжал говорить и говорить. Он сообщил ей в деталях все жалкие, убогие, подлые подробности своей любовной драмы. Под конец рассказа в его голосе почти звучали слезы.
— Я увидел в тебе свою утраченную любовь, я посвятил тебе жизнь. Да, несомненно, я посвятил тебе свою жизнь. Не знал, как угодить тебе, остальные меня не интересовали, могли убираться к черту, лишь бы у тебя все было. И представь себе, есть такая вещь, как ирония, хоть ты тресни! Я часто думал, Бог за что-то наказал меня, ведь ирония заключалась в том, что ты не питала ко мне никаких чувств. Едва начав ходить, ты полюбила Анни, но не меня. Да, Анни! Я отдавал тебе душу и мирился с твоим отношением, потому что во всех твоих жестах, поступках, во всем — видел твою мать. Но теперь, — произнес он резко, — я понял: если бы женился на ней, скорее всего, она оказалась бы такой же сукой, как и ты, это у вас в крови. А с другой стороны, вполне возможно, ты получила этот дар от него, от того, кто сыграл с ней эту «штуку». Но лишь Господу известно, кто это был, скорее всего, один из многих. Вот так-то, моя милая, лучше все- таки, если ты присядешь.
— Оставьте ее в покое, мистер Доннелли. — Дик направился к Хильде. — И думаю, вам следует уйти.
— Черт побери! Не вмешивайся, щенок, или получишь свое. Я уйду, когда буду готов, слышишь?! Уйду, когда сочту нужным!
— Садитесь! Пожалуйста, присядьте, тетя Хильда! — попросил Дик.
Но Хильда покачала головой и отвела в сторону его руку. Затем, с усилием сглотнув комок в горле, горделиво вздернула подбородок и обратилась к старику:
— Знаешь что? Знаешь что, мистер Фред Доннелли? Лучшего известия мне не приходилось слышать за всю мою жизнь! — Она почти перешла на крик. — Думаешь, что унизил меня? На самом деле, лучшей услуги ты просто не мог мне оказать. Теперь я чувствую себя чистой. Понимаешь? Чистой, потому что, слава Богу, не связана родством с тобой! А теперь я снова говорю тебе: убирайся! Убирайся из моего дома и больше никогда в жизни не показывайся мне на глаза! Никогда!
Старик замер на месте, у него ходуном ходили желваки и клацали вставные зубы. Потом резко повернулся к двери, распахнул ее, приостановился, чтобы отвязать собак, и, пошатываясь, направился по двору в сторону дороги.
Дик посмотрел ему вслед и повернулся к Молли, которая за все это время не проронила ни слова. Он сделал ей знак подойти к Хильде. Та стояла к ним спиной, опустив голову и держась руками за деревянную полочку над камином.
— Пойду позову отца, — прошептал он ей.
Абель работал на токарном станке в глубине гаража. Увидев Дика, отчаянно махавшего ему руками, он остановил станок.
— Что случилось?
— Можно сказать, всё! — Дик говорил таким же тоном, как накануне по дороге от дома Флори.
— Что ты имеешь в виду? Что всё?
— Только что приходил мистер Доннелли. Он, должно быть, буквально воспринял твое приглашение: мол, дескать, здесь для него есть комната. Ну, а у тети Хильды другое мнение по поводу его пребывания в доме, о чем она ему и сказала. Он был пьян, по крайней мере, когда я пришел. Потом, думаю, протрезвел. Он... он такое плел. Надеялся, что этим сшибет ее с ног. Но не тут-то было. Во всяком случае, она держится...
— Что же такое он наплел ей? В чем суть? — быстро спросил отец, вытирая руки ветошью.
— Ты только не волнуйся! — Лицо Дика стало непроницаемым. — Он сказал, что у Флори будет ребенок, но не упомянул мужчину... должно быть, забыл.
— Ладно, ладно, сынок! Не заводи снова эту песню. Что все-таки он рассказал?
— Когда тетя Хильда его не приняла, он просто сообщил ей, дескать, они — не родственники. Он рассказал долгую историю о женщине, которую любил, а она вышла замуж за его брата, а когда тот погиб в шахте, уехала из дома, потом от кого-то забеременела.
— О Господи! — пробормотал Абель, отвернувшись. — Этого еще не хватало!
— Значит, тебе было известно об этом?
— Да, я знал... — выдохнул отец.
— Что Хильда не дочь старого Доннелли и... и не сестра Флори?
— Да, да.
— Но откуда? — поразился Дик.
— Однажды я нечаянно услышал, как Флори и старик говорили об этом, но я тогда понятия не имел, о чем идет речь. Лишь позднее Флори по секрету, без всякого умысла, все мне поведала.
— И ты промолчал?
Абель так резко повернулся к нему, что Дику пришлось отступить на шаг.
— А что я должен был, по-твоему, сделать? Сообщить ей, что она им никакая не родня?
— Нет, конечно, нет. — Дик покачал головой. — Прости меня. — Он отвел глаза, нервно провел рукой по волосам. — Господи! Как-то все сразу навалилось!
— Да, все сразу, — несколько смягчившись, проговорил Абель.
— Она в плохом состоянии, — промолвил Дик. — Ей... ей нужна поддержка, утешение, но... но не от меня.
Абель стоял с опущенной головой и чуть погодя ответил:
— Иди в дом. Я приду через несколько минут.
— Па... — Дик впервые за много месяцев так на-звал отца. — Я уже говорил тебе, она знает про тетю Флори, но... но если она заведет об этом разговор, ты... не говори ей правду, хорошо? Не думаю, что она выдержит еще и это. Может просто свихнуться.
— Не беспокойся, я... я привык врать, уже мастер, — произнес Абель охрипшим голосом, безразлично глядя куда-то вдаль.
Дик медленно вышел из гаража, а Абель взглянул на кусок ветоши, которую все еще сжимал в кулаке, и на какой-то миг вновь увидел себя в амбаре пытающимся освободиться от железных оков. Он разжал кулак, и ветошь упала на пол. Выйдя из гаража, он направился к дому. Может быть, и не придется врать, ведь, скорее всего, она уже обо всем догадалась и, вышвырнув из дома своего отца, то же самое проделает и с ним, и уж тогда участь его наконец решится.
Он даже забыл о церемонии в Бюро регистраций.
Глава 3
Но ни в субботу, ни потом, в течение последующих шести недель, Хильда ни разу не упомянула о Флори и ее состоянии. Хотя об этом не говорили, она знала, кто отец ребенка, но понимала — стоит ей поднять эту тему, Абель сразу же уйдет от нее. Разоблачение станет своеобразной лицензией на его уход, а она не могла даже представить себе жизни без него. А жизнь с ним? Это множество насущных вопросов и ответов днем и широкая пропасть в постели по ночам.
Ночью она обычно лежала на своей половине постели, слушая его спокойное ровное дыхание, и старалась сдержать слезы, чтобы не разбудить его. Ведь проснись он, все равно бы не сделал никакого движения к ней, и это лишь усугубило бы ее унижение. Хильда страстно желала, чтобы он повернулся к ней, обнял и приласкал, но вот уже много лет Абель не делал этого. В последний раз его нежные, успокаивающие ласки быстро перешли в то, что он называл любовью и чему она яростно воспротивилась. И тогда он привычно сказал:
— Я устал, у меня был тяжелый день, и... и ничего этого мне не хочется. Ты не можешь вести себя как человек хотя бы пять минут?
Эта фраза — «ты не можешь вести себя как человек» — имела для Хильды такой же смысл, как и последний гвоздь, вбитый в ее гроб. Теперь она понимала, что буквально умерла для него в том, что касалось сферы чувств.
Постепенно она с ужасом сознавала, что в ней возникает другая личность, полная сомнений, анти-религиозная, настроенная против преподобного Гилмора. Это была женщина, без конца задающая себе вопрос: смогла бы она уберечься от многих несчастливых лет, если бы относилась к этому акту любви, который считала грязным, совсем иначе, не в соответствии с религиозной догмой? Или хотя бы как библейские женщины? Мистер Гилмор всегда цитировал притчи о библейских женщинах, но стоило вам ступить на эту стезю, кем же вы оказывались? Множеством Марий Магдалин, уймой проституток. Но становились ли они от этого хуже? Христос так не считал, тогда почему же она должна была воспринимать себя лучше них?
Все чаще теперь Хильда винила мистера Максвелла и викария за то, что они уговорили ее принять такую форму «странного брака» — без физической близости. Если бы она сразу вышла замуж по-настоящему, все могло пойти совсем по-другому. И вот эта, другая женщина внутри ее теперь спрашивала: а что бы она стала делать, если бы Абель дал ей новый шанс? Если бы однажды ночью он обнял ее, каким был бы ее отклик? Но та женщина, которой она много лет была, отворачивалась и отвечала: «Не знаю».
Единственным ее утешением был Дик, неожиданно принявший ее сторону, и к не меньшему для себя удивлению Хильда узнала, что между ним и отцом существуют разногласия. Ребенком и подростком Дик боготворил отца и в ранней юности еще обожал его. А вот молодой девятнадцатилетний мужчина, несомненно, не испытывал ни обожания, ни уважения, и ей казалось, что она знает причину этого. Судя по всему, Дику было известно о связи Абеля и Флори и он смело воспротивился этому. Возможно, здесь-то и крылась причина его нервозности. Хотя она помнит, что это стало у него проявляться еще лет в шестнадцать.
Временами Хильда задумывалась, что было бы с ней без Дика и Молли. Молли — очень милая девушка. На следующий год они собираются пожениться. И на ее взгляд, чем скорее, тем лучше. «Странно, — размышляла Хильда, — какой привлекательной для некоторых мужчин вдруг становится некрасивая девушка, если известно, что она владеет большим домом, землей, не говоря уже о нескольких тысячах фунтах приданого.
В погоне за благополучием мужчины изобретательны, хитры, коварны. Вот Абель ухватил хороший дом и работу. Женился на мне не потому, что любил. Нет, он никогда меня не любил. — Теперь Хильда знала это наверняка. Впрочем, знала это с самого начала, но ведь она любила его... — И все же разве можно любить, не испытывая сексуальной потребности. Абель говорит, что нет, всё едино, это часть целого. Да, жизнь — это ад... Господи, надо прекратить думать об этом». — Теперь она мысленно использовала такие слова, которые несколько лет назад заставили бы ее раскаяться и упасть на колени. Дважды за одну эту неделю Хильда упомянула всуе имя Господа. Вчера вообще сказала «тьфу ты, черт!», когда закипевшее молоко пролилось на плиту. Она чувствовала, как меняется, ей было страшновато и грустно: страшновато — от этих перемен внутри, а грустно — потому что было уже слишком поздно вернуть Абеля.
За последние недели он тоже изменился, по крайней мере по отношению к ней. Стал мягче, внимательнее. Перестал в свободное время уединяться наверху в мастерской, где лепил фигурки этих своих животных.
Она дважды возвращалась из церкви и видела, что чайная посуда вымыта, а стол накрыт к ужину. Она ничего не сказала по этому поводу, боясь выразиться в духе своей матери: «Легкое умасливание совести...» Ее мать... Хильде не хотелось затрагивать эту тему, ведь как бы она ни старалась выглядеть невозмутимой, открытие нанесло ей душевную рану, которая не заживала.
Она стояла у окна, наблюдая за проходившими по дороге военными грузовиками. Шел уже третий год войны, но не могла же она продолжаться бесконечно! После войны люди захотят ездить на велосипедах, автомобилях, где-то отдыхать, и их дело станет процветать. Однако какое это имеет значение, если Абель не будет с нею! Что же он станет делать, когда родится ребенок? Он уже не сможет так таиться, придется уделять ему время... И что тогда? Неужели она вырастила Каина и даст ему возможность уйти? Или же ей удастся усмирить свою гордыню и сказать: «Не покидай меня, Абель! Ты можешь помогать ей и ребенку, только не покидай меня».
Хильда отошла от окна, минуя кухню и коридор, поднялась в спальню и там, усевшись на краю постели, закрыла лицо руками. Но почувствовав, что слезы душат ее, быстро встала и приказала сама себе: «Перестань, перестань». Если он вдруг войдет и спросит, отчего она плачет, непременно разразится скандал.
Она приблизилась к зеркалу и трезвым взглядом окинула себя. Ни одной морщинки, ни единого седого волоса. Выглядит гораздо моложе своих тридцати семи. И все еще может называться хорошенькой. Вот только фигура! В последнее время она поправилась, а ей, с ее-то ростом, поправляться нельзя. О, если бы она могла меньше есть. Хильда провела пальцами по лбу, по щекам. «Кожа у меня гораздо лучше, чем у нашей Флори, — подумала женщина и тут же раздраженно тряхнула головой. — Ну почему я не могу перестать говорить наша? Наша Флори?..»
«Нет, это уже не их Флори» или «наша Флори», так же как сама она больше не была «нашей Хильдой». Для этого кошмарного старого дьявола и его дочери она уже никак не «наша Хильда».
И все же зеркало направило мысли женщины и иное русло. «Ну, почему все они влюбляются в нашу Флори? В конце концов, что она собой представляет? Ни красоты, ни фигуры — взгляд и нечто... Тогда почему? — недоумевала она. — Мужчины», — презрительно фыркнула Хильда, отвернулась от зеркала и вышла из комнаты, покачивая головой, словно отрицая истину о привлекательности Флори.
* * *
Флори родила в четверг около полуночи, но Абель увидел ребенка только сутки спустя, что означало: он не видел Флори целых сорок восемь часов. Она была в прекрасном настроении, когда он уходил от нее в среду вечером. По ее подсчетам, родить она должна была через неделю и, смеясь, говорила: дескать, никогда в жизни не чувствовала себя так хорошо, разве что немного поправилась, и после родов придется заняться своей фигурой, чтобы вернуть былую форму.
Как обычно, Абель вошел через балконную дверь. Повернув ключ в замочной скважине, слегка приоткрыл дверь и едва собрался чуть отодвинуть маскировочную штору, как рука его замерла: он услышал плач младенца. Абель вытаращил глаза, раскрыл рот и, проскочив за штору, уставился на Фреда Доннелли, вышедшего с подносом из кухни.
— Ну, куда же ты запропастился? — в своей обычной манере проговорил старик.
— Что... уже?
— Черт побери, ну а кто, как ты думаешь, там плачет? Мои гончие так не умеют, так что к ним никаких претензий. — И рот до ушей — в восторге от своей шутки.
— Как... как она?
— Ну, вряд ли ты узнаешь об этом, стоя здесь, как приклеенный к этому чертову месту.
Абель закрыл глаза, слабо улыбнулся и стремглав бросился в спальню. И там вновь притих, глядя на Флори. Она сидела на постели, опираясь на подушки, в детской кроватке рядом с ней плакал ребенок. Абель стоял, глядя то на нее, то на новорожденного, и находился в состоянии прострации.
— Ну что ж, раз входишь, входи; тут кое-кто жаждет познакомиться с тобой.
Он медленно подошел к постели и, сев на краешек, обнял Флори. Потом, взглянув на нее, тихо спросил:
— Ну, как ты?
— Прекрасно! — И она вздернула подбородок.
— Когда... когда?
— Прошлой ночью, около полуночи.
— Но... но у тебя же все было нормально, когда я уходил?
— Да, действительно, но уже через пять минут после твоего ухода я поняла — началось. Я позвонила миссис Кент, она явилась сразу же, а позднее пришел доктор. Он сказал, что таких быстрых родов не встречал уже много лет.
— Было тяжело? Больно?
— Пожалуй, — вздохнула Флори, — вряд ли мне захотелось бы повторить это через несколько дней.
Он засмеялся и прижался щекой к ее лбу.
— А тебе совсем не интересно, что там у нас вышло? — помолчав, спросила она.
— Господи! Флори! Флори! — Он быстро вскочил и, приблизившись к кроватке, увидел сморщенное личико с подвижными губками и моргающими веками, на макушке торчал смешной хохолок.
— Кто это? — шепотом спросил Абель.
— Это ребенок. — Она улыбалась, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. Потом нежно сказала: — Это девочка.
— Девочка! — разулыбался Абель. — Как я рад! Да, я очень рад! А ты?
— Конечно. Хотя не возражала бы против мальчика, но, пожалуй, я... я рада, что это девочка.
Он обошел постель, сел рядом с Флори и озабоченно спросил:
— Как вы справляетесь? Ты договорилась, чтобы миссис Кент побыла с тобой?
— Не волнуйся, миссис Кент побудет. Она будет приходить каждый день, и отец... — Она кивнула в сторону двери. — Знаешь, он чудесный. Конечно, он шокирует любого, кто его слышит, но тем не менее он... замечательный. — И уже без улыбки добавила: — Так хорошо, что он был здесь, Абель.
— Да, конечно, это очень хорошо... Но это ведь я должен был быть рядом с тобой.
— Я рада, что тебя не было.
— Как? Почему?
— Ну, понимаешь... тебе бы пришлось провести здесь всю ночь — и возникло бы много проблем. Понимаешь, о чем я?
— Ох, Флори, Флори! — Он вновь обнял ее, нашептывая ей в волосы. — Но как мне выдержать все это?
— Станет привычкой, рутиной. Не волнуйся, мы что-нибудь придумаем.
— Ты не хочешь, чтобы я был с тобой постоянно? — встревожился Абель.
— Фу, не будь дурачком! — Она опустила голову и пробормотала: — Не вынуждай меня говорить это. И раньше-то все было не слишком хорошо, а после скандала отца с нею... Абель. — Флори подняла на него глаза. — Я не смогу жить со спокойной душой, зная... зная, что она осталась одна, совсем одна. Сначала лишилась семьи, потом мужа... Пожалуй, этого достаточно, чтобы она сошла с ума. Милый Абель, — с жаром воскликнула Флори, крепко обняв его, — ты мне нужен, нужен каждую минуту, каждый день, но я знаю, знаю себя и... и не смогу быть по-настоящему счастлива, если полностью отниму тебя у нее. Я... я знаю, ты — мой, целиком, поэтому мне не так мучительно сказать: «Не покидай ее», хотя понимаю, как тяжело тебе оставаться. В любом случае пусть пока все будет как есть. Вот увидишь, все само собой образуется. Будь счастлив со мной, в эту минуту, я еще никогда в жизни не была так счастлива и довольна. Даже начинаю бояться, как бы не произошло что-нибудь нехорошее. Это не связано с тобой или со мной, не знаю, что это, откуда. Наверное, это просто естественный страх, сопровождающий счастье, страх потерять его. Но что бы ни было, не тревожься! Вот увидишь, все образуется. Знаешь, я лежала сегодня и думала: как странно все устроено — наши желания сбываются и происходят все эти маленькие события, как будто бы жизнь скроена по какому-то плану, фасону. И мне кажется, так оно и есть, наши жизни с самого начала развиваются по какому-то замыслу, и однажды мы соединимся с тобой вот так. — И она сплела пальцы своей руки с его. — Тогда ничто и никто не сможет разлучить нас.
Глава 4
Впервые за много недель Абель отнес в магазин партию миниатюрных уток. Теперь он часами возился с дочкой, для мастерской времени оставалось мало. Но в последнюю неделю спешно взялся за дело — потребовалось пополнить свои сбережения. До сих пор не было необходимости материально поддерживать Флори, но с самого начала Абель твердо решил, что сам будет содержать свою дочурку. Она должна иметь все самое лучшее, а цены на «черном рынке», даже на детские товары, были очень высоки.
В тот ненастный день — то дождь, то снег, то град — Абель вошел в художественный салон Роджера Лестера. Слово «художественный» когда-то охватывало самый широкий круг понятий. В витринах и на полках кроме материалов для художников выставлялись различные поделки из фарфора с изображением видов Ньюкасла и Дарема, и даже стеклянные изделия из Сандерленда. Но теперь мистер Лестер продавал все, что только удавалось раздобыть, а количество пустых полок в магазине свидетельствовало о том, что он не слишком преуспевает. Вот почему он тепло и искренне приветствовал Абеля:
— Ну, здравствуйте, здравствуйте, наконец-то! Очень рад вас видеть! Почему вас так долго не было? Я уж подумал, не попали ли вы под бомбежку? Ну! Ну же. — Он ткнул пальцем в плоскую коробку, принесенную Абелем. — Показывайте, что у вас там.
— Боюсь, на сей раз не очень много, но теперь я собираюсь заняться этим всерьез.
Поставив коробку на прилавок, мистер Лестер стал доставать из ватных гнезд одну за другой фигурки птичек.
— А вот что-то новенькое. Черный дрозд?
— Нет, это грач, — уточнил Абель.
— Ну, разница невелика, оба черные. И лебедь! Мило, очень мило. Но почему только два лебедя? А-а, утки! — Он извлек двух маленьких уточек и держал их на ладони, покачивая головой: — Ну, здесь вы пока непревзойденный мастер. Можно подумать, что эта малютка пытается ловить у себя блох. — Мистер Лестер провел пальцем от шеи к хвосту фигурки. — Это настоящее произведение искусства. Я всегда говорил: вы — художник. Вам бы надо было по-настоящему развернуться в этом направлении, а не заниматься машинами и велосипедами.
— Вполне возможно, все впереди. — Абель улыбнулся.
— Это было бы мудро. Что ж, уверяю вас, эти не застрянут на полке, но некоторых я придержу для особых покупателей. В наши дни трудно найти приличный подарок, и люди заплатят за него любую цену. Кстати, забавная история приключилась тут около часа назад. Знаете Стивена, младшего сына моего Энди? Ну, я подарил ему одну уточку из вашей последней партии — ту, которая прихорашивается, чистит клювом перья... Представляете себе, он повсюду носит ее с собой? Энди говорит: держит в кулаке, даже когда засыпает. Так вот, он был в магазине, как я уже сказал, приблизительно час назад, и тут входит женщина, видимо, нездешняя, никогда ее прежде здесь не видел, да и говор не наш. Хотела купить бумагу для писем, а тут наш Стивен носится по магазину, держа в руке уточку, как аэроплан. Ну, знаете, как дети обычно это делают? И что же вы думаете? Она хватает эту уточку и смотрит на нее во все глаза. А потом спрашивает меня: «Вы торгуете ими?». Я отвечаю: «Да, когда они у меня бывают?». Тогда она: «Вы сами их делаете?». Я засмеялся и говорю: «Я? Нет! Нет! У меня не такие талантливые руки». А она, помолчав, вновь спрашивает: «А кто же их делает?». Ну, я и ответил: «Да тут один человек, он живет на другом конце города». И она говорит: «А-а, это мистер... — мне показалось, — Мейсон». А я сказал: «Нет, его зовут Грей». Тогда она повертела уточку в руке, и, не сомневаюсь, положила бы ее себе в карман, если бы Стивен не потребовал: «Верните мне мою утку».
Тогда женщина поинтересовалась: «А что у него — магазин?». И я ответил: «Нет, гараж...» Что такое? Что случилось?.. — воскликнул мистер Лестер. — Послушайте... вам что, плохо? Присядьте, пожалуйста. Вот сюда, в это кресло.
— Нет, нет, — покачал головой Абель. — Как... как она выглядела, эта женщина?
— Худощавая, лет сорока, прилично одетая, бледная, с мелкими чертами лица и, мне показалось, немного сварливая.
— Когда... когда, вы сказали, она была здесь?
— Около часа назад.
Абель быстро направился к выходу.
— Куда же вы? Нам же надо рассчитаться! — крикнул ему вслед мистер Лестер.
— Я вернусь попозже, — бросил на ходу Абель.
— Хорошо, если вам все равно, можно и попозже.
На улице Абель едва удержался от того, чтобы не броситься бежать. Боже всемогущий, Лина! После стольких лет Лина! Вряд ли кто-то другой с ходу бы узнал уточку.
Лина! Как же ему быть? Что делать?
Он перебежал через дорогу и вскочил в автобус. В голове у него закружились вопросы и ответы, безнадежные ответы. Абель понимал, что ей потребовалось не более двух минут, чтобы связать имя Грей с именем Мейсон. Господи, Хильда, Хильда! Если бы он рассказал ей! Теперь же это открытие плюс ко всему остальному может просто свести ее с ума, как сказала Флори. Последнее время Хильда вела себя несколько странно. Он был уверен, что она знала о ребенке, но не понимал, почему тогда молчит. Но Флори сказала, что на ее месте поступила бы точно так же, поскольку не хотела бы потерять его. Боже мой! Потерять его? Если б только он сам мог потерять себя!
Не доехав двух остановок до дома, Абель вышел из автобуса и стоял на обочине, пока тот не скрылся из виду. Ему было плохо и страшно. В одном он не сомневался: за эти годы характер Лины вряд ли смягчился. Она не пощадит его и сделает все, что в ее силах, чтобы раздавить.
Абель так запаниковал, что вспотел, пот струился со лба, заливая глаза, и когда он сошел с тротуара, водитель грузовика резко просигналил ему и, высунувшись из кабинки, крикнул со злостью:
— Почему бы тебе не подождать бомбу, друг?
Перейдя дорогу, минуты три Абель стоял неподвижно, потом распрямил плечи, вскинул подбородок, разгладил лацканы двубортного пальто и зашагал быстрее. Он вошел в кухню и... очутился лицом к лицу со своей женой. Лина почти не изменилась, разве что стала как будто меньше ростом. Она была по-прежнему худая, а в лице ни малейшего намека, хоть отдаленно напоминавшего ту девушку, на которой он когда-то женился, зато в каждой черте — женщина, кричавшая, оскорблявшая его двенадцать лет назад, когда он навсегда закрыл за собой дверь их коттеджа.
— Здравствуй, Абель! — проговорила она.
Ее голос ассоциировался у него не с кошкой, дразнящей мышку перед смертью, а скорее с лаем своры собак, готовых разорвать оленя на клочки. И Абель ощутил себя именно загнанным оленем.
— Она не верит мне. — Лина медленно кивнула в сторону Хильды, которая сидела в кресле как парализованная.
— Она и рта почти не открыла, просто онемела. Как ты ужасен, Абель! Женился на другой женщине, когда у тебя уже есть жена! А кстати, где мой сын? Что? — Лина резко и невесело засмеялась. — Ты что, тоже онемел? А, тебе любопытно, как я нашла тебя? Видишь ли, не надо было продолжать делать этих уточек, ведь никто не умеет делать их так. Ну, и как ты теперь намерен поступить?
Неожиданно Абель быстро шагнул к ней, так что она растерялась, и твердым, уверенным голосом сказал:
— А поступлю я так: немедленно выметайся отсюда, делай что хочешь, любую гадость. Двенадцать лет назад я ушел: просто не мог выносить тебя. И представь, за это время ничего не изменилось.
Лина посмотрела на Хильду, потом на мужа и закричала:
— Ого! Какая наглость! Говоришь: ушел от меня, потому что не мог меня выносить? Ушел от меня? Да ничего подобного! Ты быстро смылся из Гастингса после того, как муж убил ту женщину, с которой ты путался. Я уже все ей рассказала. — Она показала пальцем на Хильду, но та по-прежнему не шелохнулась. — И если б ты не сбежал, ее братья достали бы тебя, одним убийством стало бы больше. Ты бросил меня, чтобы избежать последствий своего распутства...
— Убирайся! Слышишь? Убирайся! Я ведь не слишком изменился за двенадцать лет и могу теперь, наконец осуществить ту давнюю угрозу. — Он сделал еще один шаг к ней.
Женщина в страхе попятилась к двери, продолжая орать:
— Не надейся так запросто отделаться, мистер Абель Мейсон или Грей! Как миленький сядешь в тюрьму за двоеженство. И в тот день, когда ты туда отправишься, я буду плясать от радости. Я выступлю в суде и расскажу, чего натерпелась от тебя, как гнусно ты обращался со мной, как лишил меня моего ребенка. Прямо отсюда я иду в полицейский участок, не вздумай снова дать дёру.
— Убирайся! — Абель указал ей рукой на дверь. — Иди, иди в полицию. Я готов добровольно отсидеть в тюрьме любой срок, лишь бы никогда не видеть тебя снова. Вон отсюда!
Опередив ее, он распахнул дверь.
— Я еще увижу, как ты получишь по заслугам, ей-богу! — выскочив во двор, вопила Лина. — Я ославлю тебя на всю страну! Ты будешь у меня во всех газетах!
Он захлопнул дверь и повернулся к Хильде, которая по-прежнему сидела как мумия, неподвижно и молча. Немного погодя Абель подошел к ней и, сев на корточки, попытался взять ее за руки, но она выдернула их, словно в его пальцах был электрический заряд. Хильда все так же молчала и не отрываясь смотрела на него.
— Хильда, Хильда! Выслушай меня! — нежно и успокаивающе заговорил Абель. — Знаю, я поступил нечестно. Все эти годы я думал об этом. У меня в душе не было ни минуты покоя. И поверь мне, я ни за что на свете не хотел бы, чтобы такое случилось с тобой, ни за что. Как бы я ни вел себя по отношению к тебе, я никогда не хотел бы причинить тебе такую боль. За эти годы я в любой момент мог бы уйти, но знал, что ты этого не хочешь, поэтому я остался. И все же в глубине души чувствовал: когда-нибудь это выплывет. Но... но не так. Я должен был сам рассказать тебе. Однако чувствовал, что если сделаю это, то, как бы лишу тебя семьи, а тебе нужна семья... Скажи же что-нибудь, Хильда, пожалуйста. Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь.
Она не сказала в ответ ни слова, а лишь резким движением отодвинулась от него вместе со стулом. Медленно встала, не сводя с него глаз, и вышла из комнаты. Он услышал, как она тяжело поднимается по лестнице, останавливаясь на каждой ступеньке.
Опустившись без сил на стул у кухонного стола, Абель вдруг обнаружил, что сидит в пальто и шляпе, но не стал раздеваться. Что же ему делать? И почти сразу получил ответ.
Сверху вдруг что-то глухо упало. Он бросился в коридор и увидел чемодан, валявшийся на полу возле лестницы, затем к нему присоединился второй. Абель постоял, потом нагнулся, чтобы подобрать их, и тут на него сверху обрушился ворох костюмов, рубашек, ботинок, галстуков, нижнего белья. Некоторые из них цеплялись за перила, в конце концов, вся лестница была усеяна его одеждой. Быстрота реакции Хильды, стремительность действий, так внезапно сменившие немоту и неподвижность, поразили его, но что еще он мог сказать ей? Ничего. Он мог лишь собрать свои вещи в чемоданы, в которые явно не поместится вся одежда. Едва он, наконец собрал на лестнице последнюю охапку своих манаток и сложил их в общую кучу на кухонном столе, вошел Дик. Он был после смены, еще в рабочем комбинезоне, на руках и лице виднелись пятна машинного масла.