Не закрыв за собой дверь, он остановился и уставился на отца. Абель лишь мельком взглянул на него и прошел в коридор за чемоданами.
— Что... что случилось? — испуганно спросил Дик.
— Требуются объяснения?
— Но... — Дик в растерянности смотрел на кучу одежды на столе.
— Приходила твоя мать.
— Нет! О Господи!
— Да, о Господи. — Абель прекратил набивать белье в рубашку, которую использовал как мешок, и медленно проговорил: — В известном смысле я был бы даже рад, если бы не кошмарное впечатление, которое это произвело на нее. — Он выразительно поднял глаза к потолку. — Прошу тебя, останься и позаботься о ней, хорошо?
Дик молча смотрел на него, потом тихо спросил:
— Моя мать? — Это слово прозвучало странно для его слуха. — Какая... какая она?
— Помнишь тот день, когда мы ушли?
— Да. Конечно, хотя и смутно.
— Что ж, могу лишь сказать — она не изменилась к лучшему. Все такая же ведьма.
— Что она собирается делать?
— Надолго засадить меня. Она пообещала это.
— Боже мой! — воскликнул Дик.
Абель протянул руку, взял сына за плечо и спокойно произнес:
— Не волнуйся. Я знал, что это когда-нибудь произойдет. И как ни странно, в каком-то смысле мне стало легче. Я заплачу любую цену, которую они потребуют. Я должен. Другого выбора у меня нет. Тогда я... я смогу быть с Флори.
— А что... что с ней? — теперь уже Дик кивнул на потолок.
Вместо ответа Абель повернулся и показал на заваленный его одеждой стол и на чемоданы, стоявшие на полу.
— Она не стала даже слушать. Не сказала ни слова. Если бы она набросилась на меня, мне было бы легче. Я... я немного беспокоюсь за нее, не оставляй ее, ладно?
— Ты идешь к Флори?
— Конечно. Куда же еще?
— А что, если моя мама вернется?
— Думаю, об этом не стоит беспокоиться, хотя она может захотеть повидать тебя. Она вспоминала о тебе как о своем ребенке. Однако когда ты увидишь и услышишь ее, думаю, сразу поймешь, почему я ушел.
— Да, я понимаю и тогда понимал. Но вот чего не могу никак понять, так это... ну, твой обман тети Хильды.
— Твоя тетя Хильда хотела быть обманутой, — наклонившись к Дику, произнес Абель. — Я не просил ее выходить за меня замуж, это она сделала мне предложение. Теперь признаюсь тебе: я даже предлагал ей просто жить вместе. Разумеется, я бы предпочел такой вариант, но она ни за что на это не соглашалась из-за своих религиозных взглядов. Мне пришлось выдержать целую баталию, чтобы убедить ее не венчаться в церкви и согласиться на Бюро регистраций.
— Мне очень жаль, па.
— Конечно, мне важно, чтобы ты понимал меня. Пока у нас с тобой все в порядке, все не так уж плохо. Сказать по правде, в последнее время я очень переживал из-за наших с тобой отношений.
— Я тоже, — признался Дик.
— Слушай, я сложу эти вещи в гараже. Наверное, придется сделать пару поездок. Но как только я закончу с переездом, позвони-ка ты доктору Коулу.
Ему вполне можно рассказать, что произошло, и тогда он сообразит, как ей помочь.
— Хорошо... па.
Когда Абель отошел от стола, взяв набитую вещами рубашку, Дик, сильно заикаясь, спросил:
— О-о... они... придут и заберут тебя? Ч-ч-что... о-о-обычно происходит в-в та-та-таких случаях?
— Не знаю. Мне об этой сфере жизни известно ровно столько же, сколько и тебе. Но скоро меня, видимо, существенно просветят. Вот так-то... — Он криво улыбнулся. Потом одной рукой притянул Дика и крепко прижал к себе: — Не тревожься за меня, оставайся здесь и присматривай за всем... и за нею.
Глава 5
Инспектор полиции постучал в дверь квартиры Флори, ему открыл Абель.
— Я ищу мистера Мейсона.
— Это я.
— Так-так. Я инспектор сыскной полиции Дэвид-сон. Ваш сын дал мне ваш адрес.
— Заходите, — пригласил Абель. Он медленно закрыл дверь, прошел в гостиную и, указав на кушетку, где Флори кормила ребенка грудью, представил: — Миссис Форд.
Инспектор наклонил голову.
— Может быть, присядете? — тихо спросила Флори, встав и положив девочку в угол кушетки.
— Если не возражаете, я лучше постою. Это не займет много времени. Вы знаете, почему я здесь? — спросил он, повернувшись к Абелю.
— Да, конечно, знаю, — ответил тот.
— Некая миссис Мейсон, предъявив свидетельство о браке, заявила, что она ваша жена, а мы, сделав запрос в Сомерсет-Хаус в Лондоне... — тут инспектор скосил глаза в сторону, а потом вновь посмотрел Абелю в лицо, —...получили подтверждение, что свидетельство подлинное и соответствует их регистрационным спискам. Эти списки подтверждают и то, что некий человек по имени Абель Грей — насколько я понимаю, теперь вы носите это имя, — позднее вступил в брак с Хильдой Максвелл.
Формалистская, четкая манера изложения, слова, тон как нельзя более соответствовали официозной внешности инспектора. После того как Абель кивком головы подтвердил все сказанное им, человек заявил:
— Должен вас предупредить: с этого момента все сказанное вами будет зафиксировано, как ваши показания и использовано в качестве свидетельства на судебном процессе.
Абель лишь вздохнул.
— Буду обязан вам, сэр, если вы проследуете со мной в участок для дачи показаний.
Абель обернулся и посмотрел на Флори: лицо непроницаемо, лишь глаза выдают истинные чувства. Несколько минут спустя он был уже в пальто и, открыв дверь, ведущую в коридор, бросил полицейскому:
— Одну минутку. Я кое-что забыл. — Абель поспешно вернулся в гостиную, притворил за собой дверь и подошел к Флори. Обнял ее, быстро и крепко поцеловал в губы, а затем прошептал: — Не беспокойся! Чему быть, того не миновать. Просто всегда помни: ничто не может разлучить нас.
Она не ответила, только проглотила подступивший к горлу комок и сжала в ладонях его лицо...
По дороге в участок инспектор неожиданно отказался от официального тона и почти по-дружески спросил:
— У вас есть поверенный? Адвокат?
— Нет.
— Знаете, чем скорее вы найдете его, тем лучше для вас.
— Спасибо. Я последую вашему совету.
— Вы знаете что-нибудь о судебной процедуре, ожидающей вас?
— Ничего.
— Видите ли, будь у вас адвокат, он посоветовал бы вам не признавать себя виновным.
Абель быстро взглянул на него.
— Но я виновен. Я совершил преступление — двоеженство, я действительно виновен.
— Вполне возможно, но если вы признаете себя виновным, сегодня же вечером окажетесь в кутузке, а утром, когда вы предстанете перед мировым судьей и по-прежнему будете признавать себя виновным, вас посадят в тюрьму до суда.
— А меня не могут выпустить под поручительство или залог?
— Нет, раз вы признаете себя виновным.
— Ну и ну! — Абель покачал головой и криво усмехнулся: — И меня могут отпустить до судебного процесса, если я не признаю себя виновным?
— Да, таков порядок.
В полиции состоялся примерно такой же разговор, как и в гостиной Флори, только атмосфера в участке была иной. Закончилось все тем, что Абеля выпустили под залог, а наутро следующего дня он должен был предстать перед мировым судьей.
Он был явно потрясен, когда вышел на улицу из полицейского участка и, остановившись, стал размышлять, где бы раздобыть адвоката. Ему никогда еще не приходилось прибегать к помощи юриста. У Хильды был адвокат, но Абель не мог обратиться к ней. Флори тоже не нуждалась в юристе в Феллбурне, фирма, с которой был связан ее магазин, находилась в Ньюкасле. Флори говорила, что конторы юристов и финансистов располагаются в высоком здании на Катберт-стрит.
Через несколько минут Абель увидел вывеску «Томас Гей и Компания, юридическая консультация», ниже шел список из четырех имен, возглавляемый Джоном И. Роскоммоном. По сути, неважно, кто из них займется его делом, все они, видимо, компетентны.
Он вошел в здание, поднялся по лестнице, открыл стеклянную дверь и направился к столу, отделенному перегородкой. За ним сидела чопорная молодая женщина.
— Да? Вы к кому? — взглянув на Абеля, спросила она.
— Я... Пожалуйста, я бы хотел повидать мистера Роскоммона.
— Вам назначено?
— Что ж, я сейчас посмотрю. — Она открыла книгу. — Как насчет среды в три часа?
— Мне нужно видеть его сегодня, — медленно произнес Абель.
Она удивленно уставилась на него широко рас-крытыми глазами.
— Боюсь, это невозможно. Мистер Роскоммон крайне занят.
— А другие?
— Все очень заняты. — Она медленно покачала головой, потом, наклонившись из-под перегородки, стала объяснять ему, как ребенку: — Чтобы встретиться с адвокатом, необходимо предварительно записаться.
— Мисс Уилтон! — окликнул ее появившийся пожилой джентльмен. Он поманил ее в сторону и что-то негромко сказал.
— Это не годится. Занято мистером Блэкеттом, — возразила она.
— Предоставьте мистера Блэкетта мне! — твердо отчеканил мужчина (на что молодая леди ответила негодующим взглядом). Затем посмотрел через перегородку на Абеля и спросил: — Ваше имя, сэр?
— Грей... Мейсон... Абель Грей Мейсон.
— Не угодно ли присесть, сэр? — предложил пожилой джентльмен и исчез за дверью.
Мисс Уилтон не слишком дружелюбно воззрилась на Абеля. В других обстоятельствах он бы посмеялся над выражением лица этой девушки, но в данный момент он сомневался, что вообще сможет когда-нибудь смеяться. Минут через пять пожилой джентльмен вернулся.
— Не могли бы вы пройти сюда, сэр? — с подчеркнутой вежливостью обратился он к Абелю.
Абель уже понял, что мисс Уилтон особенно тщательно стережет этот выход. Он проследовал в узкий коридор.
— Молодая леди работает здесь совсем недавно, — заметил джентльмен, — но в одном отношении она действительно права — встречи у нас принято назначать заранее.
— Это весьма разумно, но... мне крайне необходимо получить консультацию именно сейчас.
— Я понимаю, сэр. Сюда, пожалуйста.
Они прошли через помещение, где деловито стучали на машинках четыре машинистки, потом миновали еще один коридор. Наконец джентльмен открыл дверь, и Абель оказался в скудно обставленной комнате.
— Мистер Грей Мейсон. Мистер Роскоммон.
Человек, сидевший за столом, медленно встал.
Ростом он едва доходил Абелю до плеча. Ничего не сказав, мистер Роскоммон жестом указал на стул.
— П-простите, что приходится вот так врываться, — сказал запинаясь Абель, — но... но, понимаете, сэр, время вынуждает, завтра утром я должен предстать перед мировым судьей, и все произошло так внезапно. Я... я не знаком с... ну, с юридической процедурой...
Хозяин кабинета, прикрыв глаза, выслушал посетителя, затем проговорил с мягкой интонацией:
— Все в порядке, не волнуйтесь, мистер Мейсон. Давайте перейдем к сути дела. Начните с самого начала. В чем вас обвиняют?
— Двоеженство, — выдохнул Абель.
— Угу, — произнес мистер Роскоммон, не выказав ни малейшего удивления. — Сколько раз?
— Помилуйте! — Абель криво улыбнулся. — Лишь однажды.
— Лишь однажды. — Мистер Роскоммон кивнул, перекладывая бумаги на столе, наконец, положил перед собой чистый листок и повторил: — Итак, начинаем с начала. — Слушая рассказ Абеля, адвокат делал заметки и минут через двадцать задал первый вопрос: — Где ваша жена живет теперь?.. Я имею в виду вашу законную жену?
— Я... я не знаю.
— Не знаете? Что ж, тогда нам придется это выяснить, не так ли? — Взглянув на часы, он громко сказал: — Половина двенадцатого, а ведь это не единственное, что нам надо установить до завтрашнего утра... Как женщина... ну, та, с которой вы жили как с женой, восприняла эту историю?
— Очень плохо.
— Есть ли хоть какая-либо надежда, что она вас поддержит?
— Никакой.
— И вы признали себя виновным? — Он постучал пальцами по своим записям. — Хотя, конечно, иначе вы не были бы здесь. Так вот, на мой взгляд, мистер Мейсон, самое уязвимое во всем этом деле — не ваша женитьба на другой женщине при живой жене, хотя именно за это вас и будут судить. Самое худшее — причина, по которой вы оставили первую жену. Ведь, по мнению судьи, какой бы мучительной, несчастной ни была жизнь вашей любовницы со своим мужем, если бы не вы, вероятнее всего, она была бы жива и по сей день. Ну что, нужно ли мне еще что-либо добавить?
Вряд ли тут следовало что-то добавлять. Но Абель никогда не думал об Алисе как о любовнице. У рабочих не было принято называть их любовницами, обычно «его женщина» или «подружка».
— Пойдем дальше, — продолжал адвокат. — Ваша жена. Вероятнее всего, она потребует содержания... Судя по всему, вы не знаете, как она жила, то есть чем зарабатывала на жизнь?
— Не знаю, — признался Абель.
— Да, нам еще нужно многое разузнать. — Мистер Роскоммон вздохнул.
— А что произойдет завтра утром и потом, сэр? — спросил Абель.
— А, ну вы предстанете перед мировым судьей. — Он помолчал. — Давайте посмотрим, что у меня завтра утром. Смогу ли я быть с вами? — Адвокат взял книжечку и перелистал страницы. — Хм, хм. Да, да, все в порядке. Обычно это бывает рано утром. Ах да, — он взглянул на Абеля, — что же произойдет? Ну, вы не признаете себя виновным, и я попрошу отпустить вас под залог на время, пока бумаги находятся в прокуратуре, так что вы будете на свободе до судебного разбирательства.
— То есть до суда? И сколько мне придется ждать его?
— Нет, нет, это не суд, это лишь... ну, своего рода подготовка к нему. Потребуется три-четыре недели. После этого вы предстанете перед судом присяжных. Где — точно сказать не могу, где-нибудь недалеко от места судебного разбирательства. Скорее всего, в Ньюкасле или Дареме.
— Не могли бы вы хоть приблизительно определить, какое наказание предусмотрено за преступление подобного рода? — поинтересовался Абель.
Мистер Роскоммон вытянул губы, беззвучно изображая свист.
— Вам грозит до семи лет, но все зависит от судьи и стороны обвинения. Особенно от обвинения. Если будет крепкий прокурор, он преподнесет белое как черное, вот тогда уже от нас зависит, удастся ли раздобыть кого-то, кто вновь перекрасит черное в белое. Но не падайте духом... — Впервые за все время мистер Роскоммон улыбнулся. — Мне известны случаи, когда судья даже закрывал такие дела. Обычно это случалось, если он был в ссоре с собственной женой. — И адвокат от души расхохотался. Потом откинулся в своем кожаном кресле, повертев в руках карандаш, спросил: — Какого типа ваша жена? Красивая? Обаятельная?
— Ни в коем случае. — Абель протестующе покачал головой. — На мой взгляд, она — сущая ведьма.
— Ну да, конечно, — кивнул мистер Роскоммон. — Вам она, разумеется, кажется ведьмой, но вы необъективны. Однако нужно помнить, что остальные мужчины, особенно в зале суда, увидят ее не вашими, а своими глазами, и вот от того, какое впечатление она произведет на присяжных, и будет зависеть их вердикт. Ну, как бы там ни было, — произнес мистер Роскоммон и неожиданно встал, — мне еще многое нужно сделать по вашему делу, так что прощаюсь с вами до завтрашнего утра.
Абель хотел было уйти, но адвокат протянул ему руку, доброжелательно пожал ладонь Абеля и ободряюще сказал:
— Есть одно весьма существенное обстоятельство в вашу пользу — идет война. Взгляды людей изменились, стали терпимее. У Великобритании сейчас более важные проблемы, нежели семейные неурядицы. Кто знает, может быть, судья решит, что вы принесете стране больше пользы на фабрике, чем в тюрьме. Вы сказали, что работаете на фабрике и у вас свое дело по ремонту автомобилей и велосипедов, так?
— Да, — подтвердил Абель.
— Ну что ж, как это ни парадоксально, но некоторым война принесла удачу. Всего доброго!
— Всего доброго! — попрощался Абель. В состоянии оцепенения он миновал машбюро, коридор, приемную, где его обдал холодом настороженный взгляд мисс Уилтон, спустился по лестнице вниз и вышел на улицу.
Идет война. Как он мог забыть, что идет война? Забыл, что провел почти всю ночь, разбирая развалины дома буквально по кирпичу, чтобы стропила не рухнули на старушку и ее собачку, все еще остававшихся живыми в подвале дома. Забыл, как они спустили его вниз между поперечными балками, которые поддерживали часть стены, готовую в любой момент обрушиться. Абелю пришлось забрать таксу и сначала передать наверх саму старушку, которая все время продолжала плакать по своей собачке, а потом осторожно — и собачонку, у которой оказались сломанными задние лапки, и он сомневался, что она выживет. После этого вытащили наверх Абеля, и как раз вовремя: буквально через несколько секунд стена рухнула.
Внезапно он почувствовал страшную усталость и опустошенность до боли, до слез. Он должен идти домой, домой — к Флори!
Глава 6
Дом был спокойный... будто умер. Дик еще спит. Только полшестого утра. И город еще не проснулся, но даже когда все проснется, дом все равно будет казаться мертвым.
Она заварила чай, и пока он настаивался, перешла к камину, почистила его, насыпала уголь на все еще горячий пепел и расшевелила кочергой пламя. Налив себе чашку чаю, Хильда села на кухонный стул (в большое деревянное кресло она теперь никогда не садилась). Она пила чай, уставившись на светомаскировочную штору, закрывавшую кухонное окно. Как обычно в эти дни, мысли ее перескакивали от одной темы к другой, избегая главной. Воздушных налетов не было уже три недели. А жаль, она мечтала, чтобы в дом попала бомба и стерла его с лица земли вместе с нею: жить больше было незачем. У всех в этом мире был какой-то жизненный стержень, у всех, кроме нее. Дик все время старался скрыть тот факт, что ему так нужно жить, столько целей, причин, дел.
Ну, а что бы она делала без Дика? И без Молли тоже? Оба они просто чудо! Ведь именно Дик сидел с ней по ночам в течение тех ужасных двух недель, когда ее мучили кошмары и истерические приступы безудержного смеха и крика. Если б не он, ее бы упрятали в сумасшедший дом, ведь они говорили: нужно пройти курс лечения. Теперь по ночам, когда она чувствовала себя на грани срыва, единственное, что заставляло ее сдерживаться, — воспоминания о тех ночах, когда она попеременно то смеялась, то плакала. Неизвестно, что было хуже — смех или слезы. Доктор объяснял это потрясением, шоком. Когда приступы прекратились, Хильда вновь замкнулась, и в таком болезненном молчании проходили часы и дни. В конце концов, в ее сознании стал всплывать один и тот же вопрос: чего же она добилась в своей жизни? И ответ был один и тот же: ничего, потому что никто никогда по-настоящему ее не любил. Хильда старалась не думать о своем мнимом отце, ведь он не любил ее, а все эти годы лишь холил мечту о женщине, которая была ее матерью. И все же она отдавала должное тому, что такой ужасный человек был способен на столь сильное и столь глубокое чувство. Именно это отсутствовало в ее любви к Абелю. Боже милостивый! А вот теперь чувство, которое она испытывала к нему, превратилось в подлинную страсть. Ей следовало ненавидеть его. Она и ненавидела, но вместе с тем желала его, нуждалась в нем, любила его с необычайной силой и впервые поняла: это и есть настоящая любовь, столь отличавшаяся от всего, что она прежде пережила в жизни. Хильда любила его так, что мечтала жить с ним в одном доме, даже если бы он никогда больше не подошел к ней ближе, чем на ярд. Но что гораздо важнее — она мечтала жить с ним на его условиях, разделяя все взгляды на любовь.
Женщина поднялась и, подойдя к огню, подбросила углей. Потом налила себе еще чаю и снова села. Сегодня, кажется, последний день его свободы. Нет, не кажется, а совершенно точно. Сколько же ему присудят? Поможет ли то, что она сделала, хоть как-то сократить ему срок? Она попросила Дика передать письмо его адвокату. Поколебавшись, он спросил: «Ты ведь не хочешь ухудшить его положение?». И она ответила: «Нет, я хочу ему помочь».
Хильда знала, что придется преодолеть свое желание — поехать в Ньюкасл на суд; ей так хотелось увидеть его — хотя бы еще раз. Но возможность новой встречи с той женщиной или с нашей Флори была невыносима для нее... Но если наша Флори умна, она, конечно, там не появится. Она почувствовала, что внутри ее вдруг прозвучал голос прежней Хильды, властной, авторитарной, той Хильды, которая осуждала всех. Но в то же время ее отношение к Флори изменилось. Во время приступов истерики ее преследовали кошмарные видения: она кидалась на Флори, сбивала ее с ног и била, била, пока та не переставала шевелиться, и тогда Хильда хватала ребенка и швыряла его... Но тут в ее сознании словно опускался занавес и скрывал то, что же было с малюткой дальше. Однако теперь Флори, в ее сознании, оказывалась в своего рода коконе, вроде бы ее вообще не стало. Хильда даже перестала злорадствовать, что ей тоже придется пострадать. Теперь она осознавала: страдания Флори в сравнении с ее страданиями не так уж велики, она будет переживать лишь время разлуки, пока он не с ней. Раздумья Хильды прервало появление на кухне Дика.
— Ты рано встал, — сказала она, повернувшись к нему.
— Да я уж давно проснулся, слышал, что ты спустилась вниз.
— Я только что заварила чай. — Она хотела встать из-за стола.
— Сиди, сиди, — остановил ее Дик, — я сам. — Он налил себе чаю и сел напротив Хильды, но прежде чем поднести чашку к губам, внимательно посмотрел на нее. И, увидев в глазах блеснувшие слезы, ласково сказал: — Постарайся не думать об этом. Ты ничего не можешь сделать. Никто из нас не может помочь. Это зависит не от нас.
Глава 7
Судья Хейзелдин оглядел зал суда. Он пытался сосредоточиться на деле, лежавшем у него под рукой, но все его существо переполняла такая радость, что лишь профессиональное самообладание не позволяло ему расплыться в улыбке и преодолеть неудержимое желание броситься домой и обнять жену, все еще плачущую от счастья.
Еще вчера они были бездетны. Они были бездетны с тех самых пор, как получили извещение, что их единственный сын пропал без вести, а вероятнее всего, погиб. И вот сегодня утром им сообщили, что он в плену. Его ранило, когда был сбит самолет, и с тех пор он находился в госпитале. Они не знали, насколько серьезно сын ранен, но главное — он жив!
Судья заставил себя, наконец, переключиться на процесс. Старый Бенбоу сегодня был в ударе, он страстно произносил обвинительную речь. Ради подсудимого будем надеяться, что и Коллинз в хорошей форме. Дело не такое уж простое, речь шла не только о двоеженстве. Была причина, по которой этот мужчина покинул свою жену. Причина нехорошая. Ну, а эта жена — та еще штучка. Маргарет называла такой тип стервой. Начала она довольно спокойно, как мышка, и вот уже страстно разоблачает своего мужа, несмотря на все усилия мистера Бенбоу утихомирить ее... Как ее имя? Мейсон. Миссис Мейсон. Что ж, она показала свою подлинную суть. Хм, хм. Теперь ясно, почему было довольно трудно ужиться с такой маленькой фурией, как она... Защита протестует. Он принял их протест. Так, этот эпизод кое-что прояснил.
Теперь судья взглянул на обвиняемого, сидевшего на скамье подсудимых. Он, конечно, пользовался успехом у женщин (по крайней мере, так казалось), этот крупный малый. Если верить его первой законной жене, то теперь он живет с сестрой своей второй, незаконной жены. Ну и ну! Ничего себе списочек: любовница, жена, незаконная жена, другая любовница. Это еще то, о чем известно, а многое еще, возможно, «за кадром». Не слабо! И все же по его виду не скажешь, что он — донжуан. Высокий, по-своему красивый, но есть в нем какое-то спокойствие, умиротворение. Хорошо одет. Можно принять за представителя среднего класса, но он рабочий. Судья про себя хихикнул. Он действительно рабочий, работящий человек: это ж надо, четыре, а может, и больше, женщины! Действительно, настоящий работяга!
Хоть бы Бенбоу убрал эту женщину с трибуны, ее голос просто невыносим. Она уже вещала о том, как ей все эти годы пришлось самой себя содержать. О, Боже мой, опять встревает защита. Хейзелдин быстро взглянул на часы. Сколько еще продлится это дело? Оно последнее перед обедом. Маргарет будет ждать его в клубе. Ему хотелось сделать какой-нибудь подарок. Что ж, это можно организовать. Друг Гаррисона подвизается на «черном рынке», в ювелирном отделе. Он вновь хихикнул. Почему бы нет? В самом деле, почему бы нет! Такое событие стоит отпраздновать! Надо повидать его перед уходом из суда.
Ага! Вот это уже интересно (судья вновь вернулся к рассмотрению дела), мистер Коллинз бросился на защиту клиента. Глубоко копнул. Зачитывает письмо незаконной жены. Так-так! Значит, подсудимый не хотел жениться на ней, он явно сделал все, чтобы избежать этого. Так-так! И он предлагал ей просто жить вместе. Однако она настояла на официальной церемонии. Хм, хм. От скольких волнений и хлопот она избавила бы всех, если бы не настояла на церемонии. А теперь вот пишет, что он — хороший муж и замечательный отец. Хм, хм.
Судья вновь посмотрел на обвиняемого. Бледное еще несколько минут назад лицо покраснело. Он переживал. Пожалуй, не столько грешил он сам, сколько грешили против него. К таким крупным, как он, женщины всегда почему-то испытывают материнские чувства. Сам-то судья считал, что большинство этих крупных мужчин ненадежны. А как же его сын Артур? Высокий, крупный, но ничего легковесного, ненадежного в нем не было. Артур не говорил, он действовал. Сколько вылетов он сделал в прошлом году? Что ж, с вылетами теперь покончено. Но он не погиб! Он жив и скоро вернется домой. Уже виден конец войны. Да, уже виден... Ага, теперь показания дает этот мужчина. Он признает себя виновным. Ладно, ладно! Но он ничего не сказал в свою защиту. Коллинз так старался, приводя причины, по которым он ушел от законной жены. Сварливая женщина — да, уж в этом никто не усомнится, — ленивая, жестокая к сыну, о чем свидетельствует покалеченное ухо. Почему Коллинз пользуется такими понятиями, как покалеченное ухо? В современном языке звучит так, будто ухо покалечил враг. Почему бы не сказать просто: пострадал слух мальчика?
Защитник говорил, что обвиняемый с сыном несколько недель бродяжничал, и главным образом поэтому, стремясь обеспечить мальчику кров, принял предложение миссис Максвелл. Ага! Ага! Обвиняемому это не понравилось, но Коллинз не собирается дать ему возможность высказаться на данном этапе... Маргарет, голубушка моя!.. Как бы подсократить все это? Ведь он уже знал приговор, который вынесет обвиняемому.
Ох! Итак, его жена требовала содержания, хотя жила со своим кузеном в Норт-Шилдсе? Ох, опять вскочила и вопит, что она лишь его экономка. Зачем этому мужчине экономка в двухкомнатной квартире? Она — настоящая стерва, а к тому же еще и лгунья. У него возникло желание вообще отпустить подсудимого — просто ей назло. Он на дух не выносил стервозных женщин. Будь он на месте подсудимого, тоже сбежал бы от нее. Она говорит, что не даст ему развода, но если правда то, на что тут намекают, он вполне может развестись с ней, есть все основания. Кто его поверенный? Он заглянул в свои заметки. А Джон Роскоммон — прекрасно. Работает на совесть, редко ошибается, выбрал классного защитника. И Коллинз славно трудился. Показал, что этот парень с характером, личность. И даже смелый человек, ведь выступить отказником по нравственным убеждениям в прошлой войне — для этого требовалось мужество, а потом он столкнулся с женщинами! Они же, как дикари, жаждут крови, и во многих случаях им действительно удается напиться ею.
Ах да, там еще в самом начале это дело. Убийство — вот пакость-то, неважно, как оно произошло, а по словам этой маленькой стервы, непременно произошло бы и еще одно, если бы вся семья убитой не погибла в бомбежке. Итак, суммируем. Ему придется подвести этого Мейсона под закон об охране общественного порядка и спокойствия в Англии, но он сделает это, как сказала бы Маргарет, в мягкой форме.
— Все, что с вами произошло, — начал судья, обращаясь к обвиняемому, — случилось, я бы сказал, потому, что вы пошли по линии наименьшего сопротивления. У многих мужчин сварливые жены, многие мужья хотели бы уйти, но у них есть чувство ответственности, которое они взяли на себя перед лицом церкви и государства во время брачной церемонии... Существовала причина, по которой вы хотели уйти от жены. Уверен, вы неоднократно думали о том, что та, убитая женщина, могла быть и по сей день жива, не свяжись она с вами. Вы можете усомниться: ведь она была бы несчастлива; ну, скажем, счастье — это вопрос спорный, но невозможно оправдать отсутствием счастья уход из жизни. А теперь о вашей второй женитьбе. Несомненно, в вашу пользу свидетельствует то, что женщина, с которой вы вступили в брак, отзывается о вас хорошо. В сущности, она готова взять всю вину на себя и воздает должное вашему отказу венчаться с нею в церкви. Думаю, таким образом, вы надеялись, что, по крайней мере, не портите отношения с Богом. — Тут он сделал паузу и сердитым взором окинул зал, утихомиривая смешки. Потом подвел итоги: — Вам делает честь и то, что вы никоим образом не пытались извлечь материальную выгоду из отношений с этой женщиной. Когда вы женились на ней, насколько я знаю, она руководила небольшой, но процветающей фирмой. Насколько я знаю, эта фирма до сих пор носит ее имя, а весь ваш доход — умеренное еженедельное жалованье. Будь вы негодяем, жуликом, а не просто слабым человеком, вы бы, не сомневаюсь, имели бы гораздо большие доходы. Вы, несомненно, могли убедить ее перевести дело на ваше имя или хотя бы дать ему общее имя, но вы не сделали ни того, ни другого. Единственная ваша прибыль от этой связи — дом для вас и вашего сына. Между тем вы отплатили этой женщине любовью и добротой настолько, что она желает вам лишь добра. — Судья оглядел зал суда как бы в поисках некоего лица. — Как я понял, ваша законная жена не хочет дать вам развод, наоборот, она полна решимости засадить вас за решетку, но вы, по вашим словам, никогда к ней не вернетесь. Однако, по выслушанным мною показаниям, складывается впечатление, что у вас есть все основания получить развод. Но это уже другое дело. — Он знал, что об этом говорить не следовало, но ему крайне не понравилось лицо этой женщины. Он снова сделал паузу, заглянул в свои заметки и, подняв голову, глядя прямо на Абеля, закончил: — Нет необходимости напоминать, что идет война и ваша деятельность гораздо полезнее за пределами, нежели в пределах тюрьмы. Однако же, вы нарушили закон, и вас можно было бы отправить в тюрьму на семь лет. Но, понимая, как я уже говорил, что вы всего лишь слабый человек, а не злоумышленник, я бы приговорил вас к девяти месяцам тюремного заключения.