— Не слишком торопишься, — проворчала та.
— Мама, но ведь сирены только что провыли.
— Разве это помешает им сразу бросить бомбы? А тебе что нужно? — Она злобно глянула на Дика.
— Пришел помочь вам спуститься вниз, — беспечно ответил тот.
— Она сама вполне справится, — кивнув на дочь, буркнула миссис Берроуз.
— Это вы так думаете, а ей всякий раз приходится напрягаться.
— Ну, ладно-ладно! — Старая женщина уже стояла, поддерживаемая с двух сторон и, глядя на Дика, проговорила с убийственной иронией: — Маленькая опора в жизни? Но если ты действительно хочешь кому-то помочь, тебе необходимо обзавестись стремянкой, ясно?
— Мама!
— Что, дочь?
Молли ничего не сказала, лишь тяжко вздохнула.
Теперь они были на лестничной площадке, и миссис Берроуз голосом, вряд ли свойственным инвалиду, начальственно распоряжалась:
— Смотрите в оба, что делаете, иначе я полечу вниз головой. Спускаться вниз втроем одновременно просто невозможно. Так ступай же вперед! — Резким движением локтя она почти столкнула Дика с верхней ступеньки лестницы. Вытянув руку, чтобы помочь ей сохранять равновесие, он наклонил голову и сильно ударился губой, что помешало ему съязвить.
Это был дьявол в женском обличье. Как Молли терпела ее? Только желала ее смерти? Будь он на месте Молли, давно бы позаботился о том, чтобы это желание сбылось. Ну, просто даже невозможно вообразить, чтобы женщина была такой неблагодарной и эгоистичной. Трудно представить себе, что в мире вообще встречаются люди, подобные ей. Но разве ему самому не пришлось довольно рано столкнуться с их существованием? Разве боль в ухе, которую он испытывал время от времени, не напоминала ему именно о такой же, как миссис Берроуз?.. И все же нет, его мать никогда не была столь отвратительной. Кроме того, если миссис Берроуз не имела причин жаловаться на свою дочь, у его-то матери были сотни поводов для жалоб. Эта мысль последнее время довольно часто терзала его и наряду с другими подозрениями причиняла раздражение и боль.
— Ну, вот мы и пришли. Осторожнее! — скомандовала миссис Берроуз.
Он помог ей лечь на матрас, расстеленный на полу, и когда попытался помочь ей распрямить ноги, а Молли — удобнее расположить мать на подушках, она вдруг оттолкнула обоих:
— Прочь от меня свои лапы!
— Мама! Но мы же стараемся помочь!
— Не нужна мне помощь, по крайней мере, от этого окурка.
Молли поднялась и вытолкала Дика из комнаты, через коридор — в кухню.
— Вполне могу понять твое желание, — со смехом сказал он. — Но что она имеет против меня? Я ведь не видел ее уже много месяцев.
Молли поправила на окне маскировочную штору.
— Не больше, чем против любого другого, — вздохнула она.
— Пожалуй, загляну к своим, — помолчав, сообщил Дик. — Но если отец дома, сразу вернусь и посижу у тебя, вдруг опять будет тревога.
Молли ничего не ответила и пошла к черному ходу, чтобы открыть для него дверь, но его последующие слова заставили девушку замереть. Она обернулась, в изумлении глядя на Дика широко раскрытыми глазами.
— Я люблю тебя, Молли, я должен наконец сказать тебе это, — промолвил он. — Прошлой ночью, когда раздалась сирена и почти в то же мгновение упала бомба, я подумал: ведь она могла убить нас обоих и ты бы никогда не узнала о моих чувствах к тебе. Поэтому я решил: в следующий раз, как только прозвучит сирена, я... я откроюсь тебе, а вдруг другого случая уже не будет. И... ради Бога не говори: «...Между нами разница в четыре года, не говоря уж о двух с небольшим дюймах». Я все знаю, это вдалбливали в меня с раннего детства. Но годы и дюймы не имеют никакого отношения к тому, что чувствуешь там, в душе. У... у меня в жизни, Молли, не было времени, когда бы я не любил тебя. Но я... я не хочу досаждать тебе своими признаниями, потому... потому... я знаю, что ты относишься ко мне просто как к другу...
— Да ты что? Дикки Грей, ты — просто дурачок! — Губы у нее задрожали, она наклонила голову в его сторону и с волнением в голосе спросила: — Как ты думаешь, почему она не выносит тебя, а? Да потому... потому что знает, как я к тебе отношусь с первого же твоего появления здесь. Но тогда я была на четыре года старше и сначала играла роль старшей сестры, потом стала молодой женщиной, а ты был еще школьником. Теперь я уже почти старая дева... — Голос у нее стал пронзительно-тонким. — А ты — молодой человек, красивый, привлекательный...
Они крепко обнялись, без слов, без поцелуев, просто крепко обнялись. Слегка отстранившись, посмотрели друг на друга, потом застенчиво поцеловались, нежно прикоснувшись губами, почти как дети, которые боятся того, что делают. Но тут снизу послышался ворчливый, раздраженный голос:
— Молли! Ну, Молли же!
— К черту!
Она засмеялась, потом они вновь поцеловались, на этот раз крепко и страстно. А голос между тем звал все громче и требовательнее:
— Ты слышишь меня? У меня разрывается спина! Молли! Молли!
Она оторвалась от него и, улыбнувшись, прошептала:
— Возвращайся. Возвращайся как можно скорее.
Мгновение Дик стоял неподвижно, с немигающим взглядом, его невысокое стройное тело было натянуто как струна. Он нервно сглотнул. Не говоря ни слова, Дик взял ее руки, приложил к своим щекам и, не обратив внимания на маскировочную штору, вышел...
На кухне была Хильда. Когда она, отвлекшись от плиты, увидела Дика, в ее взгляде мелькнуло разочарование.
— А где твой отец? — спросила она.
— Я... я думал, он здесь, дежурство у него только до девяти.
Она села в деревянное кресло, постучала пальцами по подлокотникам и проговорила, будто про себя:
— Вероятно, ему пришлось задержаться.
— Почему ты не спускаешься в убежище? — поинтересовался Дик.
— Ты же знаешь, я не люблю убежища. Не выношу замкнутого пространства.
— Но там безопаснее.
— А какова степень безопасности, если бомба попадет в дом? — мельком взглянув на него, спросила Хильда. И добавила: — Спускайся, если хочешь.
— Я? — воскликнул он. — Да мне совершенно не хочется туда.
Когда он сел напротив нее, она взглянула на него более внимательно.
— Что с тобой? Ты выглядишь таким довольным... Может быть, авиаслужбы в конце концов передумали и прислали другой ответ?
— Нет, нет. — Он покачал головой, и ему стало приятно от того, что она довольна отсутствием новостей оттуда, потом застенчиво произнес: — Я... я думаю, лучше сказать тебе, тетя Хильда. Я... я влюбился в Молли.
— Ой, не могу! — Она рассмеялась, сначала тихонько, потом громче.
Дик уже давно не слышал, чтобы она смеялась так самозабвенно, от души, однако почувствовал себя слегка уязвленным.
— Ты считаешь, это так смешно?
— Нет, Дик, нет! Я вовсе не считаю смешным, что ты влюблен в Молли. Меня веселит другое: ты сообщаешь то, что мне известно уже давно. На самом деле здесь же все дышит вашей любовью, никто бы не удивился, если бы об этом можно было прочесть на доске объявлений.
— Ну уж, тетя Хильда, все ведь совсем не так. Я никогда...
Она хлопнула его ладонью и, все еще смеясь, проговорила:
— Нет, всегда... Не припомню дня, когда бы ты не мчался туда по любому поводу.
— Это правда! — теперь он уже и сам смеялся. — Но я думал... ну, мне казалось, ты думаешь: мы просто дружим.
— Ой, держите меня, «дружим»! Ну, с тобой все ясно. А как она?
Покусывая ноготь большого пальца, Дик тихо ответил:
— Не могу поверить, но она чувствует то же самое.
— Ну, в этом для меня нет ничего удивительного.
— Во всяком случае, ты не станешь возражать?
— С какой стати? — Хильда говорила спокойно, искренне. — Я рада, рада за вас. Знаю, она старше тебя, но это то, что тебе нужно. Нужен кто-то постарше тебя, Дик, и поспокойнее.
— Да, вероятно. — Он глубоко вздохнул.
— Скажи мне... — Она наклонилась к нему, сцепив руки на коленях. — Я давно хотела спросить: тебя что-то беспокоит или беспокоило, да?.. Ну, кроме вступления в авиацию и отношений с Молли? Что-то в глубине души?
Его плечо дернулось, он заморгал и поднялся.
— Нет, нет, ничего... ничего существенного. А молоко еще есть? Я бы не возражал попить молочка.
— Дик! — Голос Хильды заставил его вновь повернуться к ней. — Я не верю тебе. Мне кажется, ты что-то затаил в душе, и это тревожит, волнует, нервирует тебя. Послушай... я никогда не спрашивала о твоей матери. Никогда не проявляла любопытства, не вникала, ведь правда же?
Теперь у него дернулись оба плеча, он вжал голову в плечи.
— Это из-за твоей матери? — спросила Хильда, вставая с кресла.
На лбу у него выступили капли пота, так он разволновался.
— Да. Да, в некотором смысле, — пробормотал он.
— Что такого она сделала, отчего ты такой нервный?
— Ну... — Он покачал головой. — Она была очень злая и... и обычно больно дергала меня за уши.
— О Господи!
В этот момент дом содрогнулся, и они вцепились друг в друга в поисках поддержки.
— О Господи! — вновь повторила Хильда.
— Все в порядке, не беспокойся! — закричал Дик. Потом, прислушавшись, добавил: — Улетел, думаю, уже над городом, слышишь, как там лупят зенитки? — Отпустив ее, он направился к двери.
— Нет, нет! — закричала женщина. — Пока не уходи, Дик, еще нет. — И в страхе прижала руку к лицу. — Там еще один.
— Не волнуйся! Он — в городе.
— И еще один! О, милостивый, милостивый Боже!
— Пойдем в убежище, — предложил Дик.
— Нет! Нет! — Она яростно покачала головой. — Абель... А где же он?
— Он на посту или где-то там, а тот, первый, был в стороне отсюда, далеко от поста, так что не волнуйся. Послушай, садись, я приготовлю тебе чай.
Хильда позволила ему усадить себя в кресло и сидела, как послушная маленькая девочка, сцепив руки на коленях, время от времени слегка покачиваясь.
Едва Дик передал ей чашку чая, как услышал: кто-то зовет его. Он еще не успел подойти к двери, как в кухню ворвалась Молли. Захлопнув за собой дверь, она прижалась к ней спиной, одной рукой держась за горло. Хильда и Дик бросились к ней, поддерживая с двух сторон, и одновременно спросили:
— Что такое? Что случилось? Попало в дом? Но ведь близких попаданий не было.
— Нет-нет. — Молли покачала головой и нервно глотнула. — Должно быть, это... это шок.
— Какой шок? — Хильда уставилась на нее.
Молли с усилием оторвалась от двери, прижала ладонь ко рту и, помолчав, тихо сказала:
— Она умерла. После падения бомбы. Она... она закричала, подскочила на матрасе и ударилась головой об угол стола. Я... я думала, она просто ушиблась, но... но она не... — Молли замолчала, закрыла глаза и медленно промолвила: — Сердце у нее не билось.
— Пойдем. Может быть, ты ошиблась? Просто у нее шок, а пульс слабый? Пошли. — Дик направился к выходу.
— Подожди минутку, — попросила Хильда. — Оставлю Абелю записку, чтобы он знал, где мы. — Схватив с кухонного стола бумажную салфетку, она нацарапала на ней несколько слов и прикрепила ее к часам.
Потом они побежали по двору, через дорогу, к дому. Несколько минут спустя все трое скорбно стояли возле умершей.
— Беги и найди своего отца, — обратилась Хильда к Дику. — Приведи его как можно скорее...
Он помчался по темным улицам к школе.
— Вам помочь? — окликнул его дежурный.
— Нет, нет, спасибо, я... я просто бегу на пост, в школу на Бауэр-стрит. — На бегу Дик посмотрел на небо и увидел зарево в районе старого города Богс-Энда, а еще одно, более яркое, полыхало неподалеку от него.
В штабе дежурили двое. Одного из них он знал, это был некий мистер Блайт.
—Ты понял, где это? — быстро положив телефонную трубку, спросил мужчина.
— Думаю, это где-то за улицей Свонсон-Террейс, — переведя дыхание, ответил Дик. — Я видел, зарево движется оттуда. Но... но у нас все задрожало. — Он посмотрел в сторону соседней комнаты и спросил: — А мой отец... здесь?
— Нет.
— Он... он ушел туда?
— Не знаю, Дик. Он закончил дежурство почти час назад.
Дик задумался и, поблагодарив, направился к двери, но тут мистер Блайт вновь окликнул его:
— Скорее всего, он зашел куда-нибудь выпить, если ему, конечно, повезло найти такое место.
— Да, я понял. — Дик кивнул и вышел на улицу. Немного постоял во дворе. Зарево в районе Свонсон-Террейс, казалось, стало еще ярче, оно освещало небо, а дальше, у доков, Дик увидел языки пламени, тускловатые на расстоянии, — то явно был пожар. Очевидно, именно туда они и рвались уже несколько ночей и, видимо, сегодня попали в цель.
Но где же отец? Он быстро пересек школьный двор, но у ворот повременил, посмотрев сначала в одну, потом — в другую сторону. Что же делать? Вернуться домой и сказать Хильде, что отец на дежурстве и помогает тушить пожар, или пойти в другую сторону — к тете Флори?
Подстегиваемый не свойственным ему яростным гневом, Дик мчался к Брэмптон-хиллу. Он был в полном смятении. В принципе, ему давно было известно, что происходит, он же — не дурак. Это его отец, наверное, думает, что он — дурак. Как-то он увидел: отец, помогая тете Флори выйти из фургона, задержал ее руку в своей. И лишь обернувшись вновь к фургону, отец заметил Дика и смущенно объяснил ему:
— Я увидел, как тетя Флори ходила за покупками, и подвез ее. — Отец вовремя остановился, чтобы не добавить: — Должно быть, она где-то оставила свою корзинку.
А его воскресные вечерние прогулки... Ведь он уже больше не гулял по холмам. Однажды Дик даже видел, как отец шел по направлению к их дому, но затем вдруг свернул за Уорд-драйв. Но почему он так сделал?
Подойдя к воротам дома номер 46, Дик немного помешкал. Потом осветил фонарем дорожку и быстро двинулся ко входу. Взяв себя в руки, застегнул пальто, пригладил волосы и прошел через холл по коридору к квартире с садом.
Дверь открыла женщина. Дик изумленно уставился на нее, подумав, что это не его тетя Флори. Видимо, он не узнал ее из-за освещения. Но когда он вошел в прихожую, понял причину перемены в ней. Его тетя Флори — худая как щепка, а стоявшая перед ним женщина — толстая. Тетя Флори была беременна, даже очень беременна, если так можно сказать. Дик быстро отвернулся и, посмотрев в ко-нец прихожей, увидел отца. Тот был в пальто, явно собираясь уходить.
— Что тебе здесь нужно? — быстро подойдя к сыну, жестко спросил Абель.
— Тот же вопрос я мог бы задать и тебе.
— Не говори ерунды! Послушай, мальчик...
— Не называй меня мальчиком! — взорвался Дик. — Я уже не мальчик. Я перестал им быть, когда прекратил говорить: «Да, па. Нет, па». А это было довольно давно.
— Пожалуйста! Ну, пожалуйста! — Флори протягивала руки к каждому из мужчин, словно желая развести их, потом умоляюще произнесла: — Зайдите. Ну, зайдите же! — И повела их за собой в комнату. — Дик, постарайся понять отца и меня... — начала Флори.
— Не хочу слушать тебя, тетя Флори, — резко произнес Дик. — Во всяком случае, уж объясняться надо явно не со мной.
— Но послушай...
— Неужели это все, что вы можете сказать? — Дик сам поразился своей непреклонности и сквозь зубы бросил отцу: — Тетя Хильда послала меня за тобой. Миссис Берроуз умерла от шока, когда упала бомба. Совсем близко. Могла попасть и в нас. — Он перевел взгляд с отца на Флори и добавил: — Жаль, что не попала, правда? Тогда решились бы все ваши проблемы... — Он направился к выходу. И когда был в холле, до него донеслись слова отца:
— Не волнуйся, все будет хорошо.
Отец догнал его, они молча шли по гравиевой дорожке к воротам и чуть было не наткнулись на маленькую фигурку, запутавшуюся в поводках двух собак.
— Черт подери! Ну, куда вы прете?
Если бы Абель уже при свете фонаря не узнал нахохленную фигурку мистера Доннелли, то уж наверняка узнал бы его по голосу.
— Закройте свои хлебала! — Утихомирив лающих собак, Фред направил фонарь на Абеля и Дика. — А, это вы?
— Что-то случилось? — спросил Абель.
— Случилось?! — завопил мистер Доннелли. — Ничего не случилось! Только я лишился своего проклятого дома. Вся эта чертова улица сровнялась с землей, и меня постигло бы то же самое, окажись я там. Они хотели устроить меня ночевать в школе с кучей визгливо причитающих женщин. Но я послал их куда подальше. — Неожиданно он перешел почти на шепот: — Черт подери! Такой ужас увидеть, что все это чертово убожество сгинуло в тартарары. — И уже громче сказал: — В любом случае, наша Флори приютит меня на ночь на кушетке.
— Фред, в нашем доме всегда найдется для вас комната, — предложил Абель.
— Ну что ж, хорошо, спасибо. Посмотрим. Но сначала надо пережить эту ночь, меня что-то лихо тряхануло. — С этими словами он направился дальше.
Некоторое время Абель и Дик шли молча.
— Хочу поговорить с тобой, сын, — прервал молчание Абель.
— Ничего не хочу слышать! — огрызнулся Дик. — Все, что я хотел узнать сегодня вечером, мне сказали глаза.
— Твои глаза ничего тебе не сказали! — Абель схватил Дика за плечи, резко повернув его к себе, и прошипел: — Из-за кого в самом начале я попал в эту ситуацию? Вспомни! Неужели ты думаешь, я бы сам полез в эту ловушку, если бы не ты? Я сделал это, чтобы уберечь тебя от дороги, бродяжничества.
— На мой взгляд, ты вообще ничего не потерял от этого. Тетя Хильда всегда была добра к тебе.
— Хильда вовсе не была добра ко мне, ты ничего об этом не знаешь, мальчик.
— Перестань называть меня мальчиком! — агрессивным тоном отрезал Дик, отстраняясь от отца.
— Тогда не веди себя, как мальчишка.
— Что ж, наверное, я смогу называться мужчиной, если у меня хватит мужества завести себе двух жен и любовницу.
— Боже всемогущий! — В словах Абеля прозвучало такое отчаяние, что Дик промолчал, а отец продолжил: — Хочу кое в чем признаться тебе. Я полюбил Флори с первой же минуты, как увидел, и недавно узнал, что то же самое она испытала ко мне.
— Что?! — Дик расхохотался. — И это живя со всеми своими мужчинами?
Абель размахнулся, но удар миновал цель, едва задев Дика по голове. Тогда отец схватил его за плечи и обнял:
— Боже мой! Что с нами происходит? Прости меня. Прости...
Дик потрясенно молчал, затем оттолкнул отца и с болью в голосе сказал:
— Больше никогда не смей поднимать на меня руку. Иначе получишь сдачи, несмотря на свой рост. Теперь вот что я скажу тебе. Хочу кое-что напомнить. Вот ты стоишь и говоришь мне, что влюбился в нее с первого взгляда, а я могу ответить на это: ты слишком быстро забыл Алису, такую чудесную, Алису, из-за которой мы ушли из дома. Прошло меньше года, и твоя великая любовь закончилась. Или ты все забыл?
Помолчав, Абель, как бы оправдываясь, тихо ответил:
— Да, может сложиться такое впечатление. Но на самом деле все было совсем иначе. Ты поймешь. Не сомневаюсь, однажды ты поймешь. — И умоляюще добавил: — Могу... могу я попросить тебя ничего не говорить Хильде? Я собираюсь сам рассказать ей. Давно хотел это сделать, но... но не теперь, теперь неподходящее время.
Они шли рядом, тяжелое молчание как бы висело между ними в воздухе. Уже на подходе к дому Дик заговорил, словно продолжая разговор:
— Вряд ли наступит такое время, когда тебе будет легко рассказать ей, ты же понимаешь, такой удар смягчить невозможно.
— Да, конечно, понимаю.
— Неважно, что иногда она была не права, но ведь она любит тебя... тем более что она в дурацком положении.
Абель не ответил, не мог, в этот момент его пронзила боль, прежде ему неведомая. Никогда в жизни он не думал, что сын будет осуждать его. Сынок, обожаемый сын, мальчик, который вырос и стал молодым человеком... мужчиной, и вел он себя сегодня вечером по-мужски. Где-то в глубине души Абель гордился тем, что его плоть от плоти боролась с безнравственностью. Он сам был против безнравственности — общества, нации, против аморальности убийства, но его сыну ближе общепринятая позиция. Он против греха, против предательства одного человека по отношению к другому, и когда он расплатится за свой грех, его сын будет думать не об общественной морали, а о тех страданиях, которые он причинил другому человеку.
Абелю хотелось сказать сыну: «Я расскажу ей. Прямо сейчас».
Но что это значит? К чему приведет? Ведь ему придется сказать Хильде не только о том, что она ему не жена, но и о том, что скоро он станет отцом ребенка ее сестры... Господи! Нет! Нет! Мальчик был прав, он не может так поступить, ведь нет никакой возможности смягчить удар. Тем более что она его не заслужила. А правда наверняка убьет ее.
Глава 2
— Послушай, моя хорошая, — промолвил Дик, обняв Молли за плечи, — ведь это могло произойти в любой момент. У нее было больное сердце. Тебе совершенно не в чем винить себя. Боже милостивый, и это после того, как ты ухаживала за ней, а сколько тебе пришлось натерпеться от нее?
Молли убрала руки от лица, уставилась на дверь, ведущую в коридор:
— А ты помнишь, о чем мы с тобой говорили вчера вечером?
— Да, конечно, помню. О том, когда желаешь человеку смерти. Мы могли бы говорить об этом на прошлой неделе, в прошлом году, и это не произвело бы на тебя никакого впечатления, но мы просто поговорили об этом вчера вечером, и теперь ты лелеешь в себе комплекс вины по этому поводу.
— «Лелеешь»! — Она вся передернулась в своем кресле.
— Да, именно, лелеешь, — повторил Дик.
Молли взглянула на него и ничего не ответила.
За последние двадцать четыре часа Дик, казалось, существенно изменился, став другим человеком. Она заметила, что плечо сегодня у него дернулось всего лишь раз. С уверенностью, свойственной, пожалуй, только его отцу, Дик распоряжался организацией похорон, давал указания агентам похоронного бюро, которые перевезли ее мать в морг, а теперь он говорил о ней самой, Молли, так, как никогда прежде не говорил: с чувством превосходства и ответственности.
Еще раз внимательно посмотрев на Дика, Молли поняла (и эта мысль показалась ей странной): он больше никогда не станет смеяться над своим невысоким ростом и, скорее всего, даст по зубам любому, кто вздумает пройтись на эту тему даже в шутку. Он был прав и по поводу ее комплекса вины: не то чтобы она получала от него удовольствие, как сказал Дик, «лелеяла» его, но она позволяла этому комплексу изводить себя. Это было глупо, ибо в отношении матери Молли не в чем было себя упрекнуть. Она стала ее служанкой с тех самых пор, как научилась ходить. Единственное, в чем у нее не было никаких сомнений, так это в том, что она была совершенно избавлена от необходимости говорить о любви к матери, ведь даже святая на ее месте не выдержала бы ежедневных садистских унижений со стороны такой особы, как ее мать. Но и в этом случае, безусловно, она бы предпочла, чтобы не было вчерашнего вечера, когда они говорили о том, будто желают кому-то смерти. После того как Дик ушел, Молли осталась стоять там, у двери кухни, и, глядя через коридор, представляла себе вечно недовольное, сварливое существо, лежавшее на матрасе под столом, и когда раздался голос: «Молли, ты слышишь меня?», она подумала, как чудесна была бы жизнь без нее. И вот теперь она — без нее, а до чудес далеко, и не покидает мучительное чувство вины и раскаяния.
— Ну, давай! Пошли! Тетя Хильда ждет нас к обеду. — Дик улыбнулся ей. — Ты же знаешь, как она сердится, когда кто-нибудь опаздывает к столу. Она любит готовить. И обрати внимание: это становится заметно — она потихоньку толстеет. Ведь тетя Хильда всегда все пробует. Говорят, это... — Он помолчал и закончил: —...это признак расстройства, нервного срыва или компенсация чего-то недостающего. — Дик подумал о скандале, который был у него вчера вечером с отцом, о том, что он узнал о беременности тети Флори, и ему стало совершенно ясно: в душе у женщины, долгие годы бывшей ему матерью, была пустота, и она пыталась хоть чем-то компенсировать ее. — Пошли! — Дик взял Молли за руку, хотел было открыть дверь, но вдруг повернулся и крепко обнял девушку. Глядя ей в глаза, сказал: — Отныне для нас с тобой начинается спокойное плавание. Что бы ни случилось с кем-то, у нас с тобой все будет хорошо, понятно?
Она смотрела в близкое, такое знакомое лицо. Казалось, за эту ночь они повзрослели на несколько лет. Молли кивнула, но когда он крепко поцеловал ее в губы, подумала с иронией: «Забавно, как и кому раздаются дары». Тетя Хильда сказала бы: «Бог таинственным образом творит свои чудеса». И Молли поняла: да, это чудо. Конечно, чудо то, что Дик полюбил ее. Ей достаточно взглянуть на себя в зеркало, чтобы понять, насколько велико это чудо. Но еще большие чудеса заключались в том, что Дик был уверен: повезло именно ему.
— Мы срежем и пройдем через поле, — предложил Дик, остановившись на крыльце. — Теперь это твое поле, ты понимаешь?
Она искоса взглянула на него.
— Надеюсь, скоро оно будет наше.
— Ох, Молли! Такая мысль не приходила мне в голову.
— Знаю, что не приходила, но... — Она улыбнулась. — Держу пари, тетя Хильда уже обратила на это внимание.
— Да, ты права, держу пари, это так. Но это твоя земля, и ты можешь делать с ней что захочешь.
— Посмотрим.
Они обошли мастерские с тыла и вошли во двор. И там, остановившись, переглянулись: из кухни доносились гневные голоса.
Дик прислушался.
— Это не отец. Пошли... Смотри! — Он показал на двух собак, привязанных за поводок к дренажной трубе, и тихо сказал: — Мистер Доннелли.
Когда они отворили двери кухни, Хильда и старик недовольно взглянули на них, но мистер Доннелли почти мгновенно переключил свою словесную атаку на Дика. Показывая на него, но глядя на Хильду, он кричал:
— Их ты можешь подобрать по дороге, ты способна приютить любого подонка, но когда речь идет о твоем собственном...
— Заткнись!
— Не смей мне говорить «заткнись», девочка! — Старик, пошатываясь, подошел к столу и оперся о него.
Дик понял: хотя тот разговаривал еще вполне членораздельно, выпил он, должно быть, порядочно.
— Не смей мне говорить «заткнись», — вновь закричал старик. — Ты знаешь, кто ты, неблагодарная мерзавка. Ты всегда была и... — Повернувшись вполоборота к Дику и Молли, он громко пояснил: — Все, о чем я прошу, — пристанища, комнату на несколько ночей. И что же она мне ответила? Нет, только не в ее доме! Мне предлагают крысиную нору над гаражом, причем всего на несколько дней...
— Но это... это очень славные комнаты, мистер Доннелли, — вежливо вмешался Дик. — Мы... мы жили в них. Они очень удобные...
— Только не рассказывай мне, сколько ты в них жил. Я-то знаю. И уж она постаралась для вас сделать комнаты уютными. А теперь что там? Столярная мастерская. По крайней мере, так было два года назад, когда я вскарабкался туда по этой лестнице.
— Мастерская занимает только одну комнату, мистер Доннелли.
— А другая комната меня не устраивает, мальчик. Если тебе там так нравится, иди туда, а я займу твою койку. Ну как? Разве это не справедливо?
Прежде чем Дик успел ответить, Хильда закричала:
— Никаких обменов! Ты устраиваешь все это нарочно... чтобы расстроить меня. У тебя полно закадычных дружков в твоем районе, готовых приютить тебя... А как насчет нашей Флори?
— Нашей Флори? — Старик вновь повернулся к дочери. — Она приютила бы меня сразу, не раздумывая, если б могла. Но у нее только одна спальня, а у тебя на втором этаже — четыре. — И он показал большим пальцем на потолок. — Но в любом случае ей едва хватает места для нее самой, а когда ее живот опустошится, будет совсем тесно. Прошлой ночью я переночевал у нее на кушетке, и мои собаки... А это твой муж мне сказал: «Если вам потребуется ночлег, приходите, Фред». Разве он не приглашал меня? — обратился старик к Дику. — Ты же был там, на дорожке у дома Флори.
— Что ты сказал? Где? — Хильда медленно двинулась от камина к концу стола и, переведя взгляд на Дика, спросила: — Что это значит? Ты был вчера вечером у нашей Флори?
— Да. Но всего лишь минуту, — глубоко вздохнув, признался Дик.
— Всего лишь минуту? — переспросила женщина. — Ты пошел в школу, на пост, чтобы разыскать отца, насколько я помню? Если он был на дежурстве, как же он оказался у нашей Флори?
— Он... он просто забежал узнать, все ли у нее в порядке...
Лицо и шея Хильды стали пунцовыми. Она внимательно посмотрела на своего отца, и, чуть поколебавшись, спросила:
— А что ты имел в виду, когда сказал?..
— Давай, давай, договаривай, — злорадно закричал старик. — Оскверни свои уста, милая, оскверни. Я сказал: когда ее живот опустошится и оттуда вылезет ребенок.
Дик увидел, как она схватилась за край стола, и в нем мгновенно вспыхнула ненависть к мистеру Доннелли, а еще сильнее — к отцу. И это сильное чувство не было неожиданным, оно тлело в нем давно.
— А, ты не знала? — продолжал орать старик. — Еще бы, ты же не стала бы даже смотреть в ее сторону. Она для тебя — дно, отребье, на самом же деле ты недостойна даже чистить ей ботинки. И, кроме того, она сделала то, чего тебе не дано, несмотря на ее возраст... Да, она смогла!
— Убирайся! Сию же минуту убирайся! — Хильда нервно шарила по краю стола, будто искала, за что бы ухватиться. — Убирайся! Слышишь? — Ее голос сорвался на крик. — Господи! Не знаю, не понимаю, как так могло случиться, что нас связывают с тобой узы родства? Вон! — Она выбросила вперед руку, указывая пальцем на дверь.
Но старик не пошевелился. Наклонился и оперся о стол руками, потом медленно выпрямился. Казалось, он стал выше на несколько дюймов и даже протрезвел.