Что произнес обвиняемый? Губы его шевельнулись. Судье показалось, что он с облегчением сказал: «Спасибо, сэр». Он стоял прямо, не горбился. Ну что ж, при хорошем поведении он может выйти через шесть месяцев, а он — человек, который явно умеет вести себя.
А теперь — в клуб и к Маргарет, впервые за много недель увидеть ее улыбку. Этот человек никогда не узнает, что не получи судья вести об Артуре, он мог бы отправить его в тюрьму на семь лет, неважно — война или не война.
* * *
Девять месяцев... Флори взглянула на отца.
— Поверь мне, он легко отделался, — кивнув ей, сказал тот. — Ему чертовски повезло. Как заметил старый судья, он мог бы схлопотать семь лет. А та-то, его жена, если б это от нее зависело, упекла бы его на все тридцать. Боже! Да она — настоящая сука из ада. Неудивительно, что он сбежал от нее. Я бы ее убил. Если она такая теперь, какой же она была тогда? Судья перестал ее замечать, потому что она все время его перебивала. Это какой-то кошмар! Да, просто кошмар.
Девять месяцев... Флори крепко прижала к себе ребенка, прежде чем положить на кушетку. Затем, подойдя к камину, прислонилась к теплому мрамору.
— Знаю, он запретил мне появляться там, но, как ты думаешь, он все-таки ожидал увидеть меня в зале?
— Нет. Женщина, не будь же такой чертовски придурковатой, твое присутствие все бы осложнило для него. Как бы это выглядело? Он оставляет первую жену ради женщины, потом женится на другой, а теперь живет с ее сестрой, которая расселась в зале суда! Кто-нибудь да заметил бы это, да хоть та же сучка из ада, она все знает о тебе, она же говорила.
— Говорила? — Флори быстро повернулась к отцу.
— Да, но судья заткнул ей пасть. Повторяю, Абелю чертовски повезло сегодня утром, потому что старый Хейзелдин редко выносит приговоры на столь короткий срок. Говорю тебе, увидев, кто судья, я сразу решил — не меньше двух лет. Я действительно ожидал никак не меньше.
— Но девять месяцев!
— А отпустят его через шесть, а что такое шесть, месяцев, в конце концов? Давай встряхнись! Я дам тебе что-нибудь выпить. — Он занялся напитками в шкафчике.
— Па, — произнесла Флори, — я знаю, ты уже подыскал себе приличную квартиру, но... не смог бы ты пожить со мной еще недельку или две? Я устрою тебе постель здесь на кушетке и...
— Не продолжай. Я уже все продумал и останусь, пока он не вернется.
— Спасибо, папа.
Он налил две рюмки виски, одну передал Флори.
— Сядь. Хочу тебе кое-что рассказать, — попросил он, указав на кушетку. И когда дочь села рядом с ним, подбодрил: — Ну, давай, хватани глоток. — Когда она отпила немного виски, отец сказал: — Сегодня тебе нужно благодарить не только судью. Если бы не она, дела его были бы плохи.
— Ты имеешь в виду...
— Да, я имею в виду Хильду.
— Она была там? — Флори передвинулась на край кушетки.
— Нет. Но она прислала письмо.
— Письмо?
— Да. Адвокат его зачитал. Там говорилось, что она практически вынудила его жениться и что он хорошо к ней относился. Писала, что он не взял себе лишнего пенса, а ведь мог заграбастать весь капитал и дать дёру. Ну, и все в том же духе. Во всяком случае, мне это показалось чудом. Я просто не мог поверить в то, что наша Хильда написала это письмо. Должно быть, она изменилась.
— Я ей признательна... — осмыслив это сообщение, тихо сказала Флори. — Ведь я... я заставила ее пережить кошмар. Я чувствую себя виноватой. Постоянно чувствую себя из-за этого виноватой.
— Никто не виноват, кроме нее самой. Она втянула его и теперь признается в этом. Судья говорит: он — слабый человек.
— Он — не слабый! — страстно возразила она. — Он — добрый.
— Что ж, можешь толковать по-своему, а я бы сказал, что он был мягок, чертовски мягок, не смог сопротивляться ее натиску — зарегистрироваться в этом Бюро! Но в любом случае, как мне кажется, сегодня утром она вдвое скостила ему приговор, ведь пока не зачитали ее письмо, все было против него. И почему это прокуроры всегда многословнее и красноречивее защитников, а? Боже мой! Слышала бы ты, как этот малый попер на него. Как будто судили Гитлера. Но знаешь, прокуроры, защитники — это все сплошные дерьмовые игры, ведь когда я ждал на выходе, чтобы кивнуть Абелю, эти двое как миленькие вышли вдвоем, улыбаясь, словно чеширские коты, я даже слышал, как они смеялись, выйдя за дверь. Черт меня побери! Какая же тут может быть справедливость? Держу пари, у них все решено и подписано заранее. — Он допил виски и, поставив рюмку на стол, медленно покачал головой: — Но я по-прежнему поражен, что он получил только девять месяцев.
Девять месяцев... Но может выйти через шесть. Но и в этом случае Флори чувствовала, как бесконечно удлиняются дни ожидания, семь дней — в неделю, четыре недели — в месяц. А всего пройдет тридцать шесть недель, пока наконец она не увидит его! Но почему? Флори внезапно повернулась и подбросила вверх малютку. Она может пойти и повидать его. Конечно! Конечно! О чем она думала? Она может навещать его! Прошлой ночью они говорили абсолютно обо всем, кроме того, что ей можно будет навещать его в тюрьме.
— Что бы ни случилось, — сказал он ей сегодня утром, — помни, для меня есть только ты, и всегда будешь только ты.
— О, Абель, Абель! — со слезами в голосе промолвила она.
— Ладно, любимая, ничего не поделаешь! Довольно об этом! Береги малютку, впереди еще целая жизнь! — Он громко засмеялся и добавил: — А пока Гитлер-змеюка еще продолжает громить нас своими погаными бомбами...
Глава 8
Преподобный Гилмор принял свою обычную позу: сложил руки у талии и, слегка наклонившись вперед, сказал:
— Мне нужно поговорить с вами, Хильда. Это важно, важно для нас обоих. Может быть, сядем?
— Пожалуй, нет. Я... я занята.
Ее реакция не вызвала у викария ни малейшего удивления.
— Я прекрасно понимаю, что вы переживаете и как страдали все эти месяцы. Никто не понимает это лучше меня, никто не сочувствовал вам так, как я, но теперь должен сказать прямо. Вы ведь знаете, я был вашим другом все эти годы, вы просили у меня совета, и я всегда честно откликался на ваши просьбы, но теперь я... ну, я пришел совсем не затем, чтобы дать вам совет, я пришел, чтобы задать вам вопрос...
— Лучше не надо, мистер Гилмор, — остановила его Хильда.
— Почему?
— Просто потому, что я не хочу слышать ваш вопрос.
— Значит, вы знаете его?
— Догадываюсь. — Она отвернулась от него, а когда он внезапно схватил ее за руку, замерла. Потом, медленно повернув голову, посмотрела на него.
— Я предлагаю вам брак, Хильда, достойный брак, — сказал преподобный Гилмор.
— Такой же, как вы убедили меня заключить с мистером Максвеллом? — жестко спросила она.
Он вздернул подбородок, приосанился, по-прежнему не выпуская ее руку, однако голос у него изменился.
— Ну, если уж быть точным, вы не были такой уж юной, наивной девушкой, вы знали, на что идете.
— Нет, я совсем не представляла себе этого! Я действительно была юной, невинной, неопытной.
— Значит, вы обманули меня, мистера Максвелла и себя, но... но теперь, Хильда... — Он попытался притянуть ее к себе и был крайне удивлен, когда она резко вырвала свою руку и, глядя ему прямо в лицо, отрезала:
— Мистер Гилмор, я не вышла бы за вас замуж, даже если бы вы были единственным мужчиной, оставшимся на Господней земле, и я не благодарю вас за предложение руки и сердца. Я думаю о прошлом и считаю, что вы причинили мне большой вред, по крайней мере, побуждали меня сделать больше вреда, чем добра.
— Хильда! Хильда! Как вы можете говорить такое? — Он был искренне потрясен. — Вы изменились. Невзгоды, выпавшие на вашу долю, совершенно изменили ваш характер.
— Что ж, если это так, мне следует поблагодарить невзгоды за то положительное, чему они меня научили. И послушайте, я уже сказала, что занята... и мне хотелось бы, чтобы вы ушли. Я никогда больше не переступлю порога вашей церкви.
Преподобный Гилмор был настолько изумлен, что не мог вымолвить ни слова, но, вспомнив о своем призвании, заставил себя преодолеть шок и медленно произнести:
— Как бы вы ни относились ко мне, Хильда, вы не должны отступать от Бога. Вряд ли полный отказ от Всемогущего принесет вам пользу.
— Я вовсе не отступаю от Бога. Лишь предупреждаю, что больше не буду искать Его под вашим руководством и сама найду свой путь к Нему. По крайней мере, надеюсь, что найду.
— Я тоже надеюсь. Очень на это надеюсь. — Он говорил тоном школьного учителя, проигравшего спор с учеником; окинув Хильду испытующим взглядом, мистер Гилмор вышел. По дому эхом разнесся звук захлопнутой двери, что должно было означать недовольство викария, вконец выведенного из себя.
Хильда села на кушетку, облокотилась на руку и задумалась: как же она могла терпеть ханжескую болтовню этого человека все эти годы? Но то, как она с ним обошлась, несомненно, свидетельствовало о перемене в ней. Она не узнавала сама себя. В последнее время иногда даже немного боялась того, что с нею происходит. Того, что еще год назад Хильда осуждала и говорила об этом Абелю, вызывая его сдержанное презрение или открытое сердитое несогласие, теперь она даже не замечала.
По вечерам, не желая оставаться дома одна, она ждала у ворот Дика, возвращавшегося с последней смены или из кино с Молли, и наблюдала, как мимо проходили военные в обнимку с девушками, направляясь в предместье и пустынные закоулки. Но она больше не думала о них, как прежде: мол, какой позор, это надо прекратить! Теперь у нее не было ни осуждения, ни комментариев. Разве что вид этих обнимающихся парочек вызывал у Хильды где-то в глубине души, прежде напрочь закрытой глухими ставнями, чувство, напоминавшее ревность.
Прошлой ночью, сидя в постели опершись на подушки, она думала: смогла ли она теперь сделать Абеля счастливым, будь у нее такая возможность? И вопрос этот показался ей ужасно глупым, ведь такой возможности у нее больше не будет никогда. У подобных ей женщин не бывает другого шанса. Это преимущество таких людей, как Флори, которые не боятся пользоваться шансами: людей, которые цепко хватаются за жизнь и живут, живут так, будто каждый их день — первый и последний.
При звуке трех автомобильных сигналов Хильда вскочила с кушетки. Эти сигналы означали, что Артуру нужна помощь. До сих пор она также не сознавала масштаб работы, выполняемой Абелем в мастерских. Он чинил не только довольно редкие в эти времена автомобили, но и все велосипеды, и что крайне важно — сам делал на станках запасные детали. Фактически он вел все дело. Она-то воображала, что правит бал, вела бухгалтерские книги, но в последние месяцы Хильда поняла, кто есть кто. Она также убедилась в том, что Артур Бейнс не испытывает желания работать на нее так, как работал на Абеля. Она слышала, как он говорил: дескать, хозяйка не может отличить шасси от бампера или трехступенчатую коробку передач от камеры шины. Она могла бы отчитать его, но понимала: тогда он уйдет, а мужчин было так мало, даже стариков.
Она устала от занятий бизнесом, устала от всего. Возможно, когда война кончится, дела примет Дик, а она отойдет от дел фирмы... и чем же она тогда будет заниматься? Совершать автобусные туры по стране, как это делали до войны состоятельные вдовы; совершать морские круизы в надежде встретить другого мужчину. Нет, ей не следует отходить от дела, война или не война, а Артуру Бейнсу нужно дать понять, что она еще здесь. Да, но сколько же нужно сил!
Она открыла дверь кухни и увидела Дика, поспешно пересекавшего двор. Сегодня у него был выходной на фабрике, он ушел из дому в восемь утра, а теперь уже четыре. Хильда никогда не спрашивала, где он бывает, когда Дик уходил без Молли, в большинстве случаев было и так ясно. Время от времени ей хотелось спросить, как там Абель, но она была просто не в состоянии, а он никогда не упоминал отца. Когда он сегодня рано утром ушел из дому, она догадалась, куда он пошел.
Хильда вернулась на кухню и стала ждать Дика. Пусть Артур Бейнс обходится без нее.
Войдя, Дик улыбнулся ей.
— Ух! Запарился!.. — сказал он, сняв пальто. — У тебя все в порядке?
— Да, — ответила Хильда.
— Что-нибудь случилось?
— Нет. А-а... да... приходил мистер Гилмор.
— Ну да? — удивился Дик.
— Он предложил мне выйти за него замуж, — проговорила она без улыбки.
— О Господи!
— Вот именно! О Господи!
— Извини... извини, пожалуйста. Ты отказала ему? Отказала?
— Да.
— Ну и нахал же он. В его-то годы! Он же почти на пенсии.
— Думаю, он уже на пенсии, но его держат в приходе из-за войны. В общем, как я уже сказала, он больше не вернется, а я не хочу даже слышать о нем.
— Ты больше не собираешься в церковь? — У Дика от изумления поползли вверх брови.
— Во всяком случае, в его церковь — точно нет, остальное зависит от душевной потребности.
Он импульсивно схватил ее за руку.
— Ox, Дик! — прошептала она, склонив голову ему на грудь.
Он обнял ее и пробормотал:
— Ну-ну, полно! Полно!
Отстранившись от него, Хильда поморгала, провела ладонью по губам и спросила:
— Ты ел что-нибудь?
— Нет, умираю от голода, — признался он.
— Ладно, потерпи минутку. У меня кастрюля в духовке. Я только быстро сбегаю и узнаю, что там приспичило Артуру, и тогда покормлю тебя.
Когда Хильда вернулась, Дик уже накрыл стол на двоих.
— Как мило! — воскликнула она и поставила перед ним полную тарелку еды.
— А ты? — Дик посмотрел на Хильду.
— Я не голодна.
— Но тебе надо есть.
У нее на губах мелькнуло подобие улыбки.
— Когда-то вы все время говорили мне, что я слишком много ем.
— Да, помню. Но теперь ты ешь слишком мало, ты таешь прямо на глазах.
— Ну, это к лучшему, впервые в жизни у меня будет стройная фигура.
Он взял нож и вилку, но, не притрагиваясь к еде, заметил:
— Сегодня видел его. Судя по всему, через пару недель его выпустят. — С этими словами Дик выразительно взглянул на нее.
— Я рада. Поверь мне, — тихо промолвила женщина. — Я рада. Мне не будет покоя, пока он не выйдет на волю.
— Он спрашивал о тебе.
Она пристально смотрела на Дика, наверное, целую минуту, прежде чем сказала:
— Не старайся быть добрым, Дик, лучше не надо.
Он в сердцах швырнул нож и вилку на стол и наклонился вперед.
— Я не стараюсь быть добрым. Ведь я никогда не говорил этого раньше, хотя видел его много раз. Повторяю, он спрашивал о тебе. Он просто спросил: «Как Хильда?». Думаю, отец понимает лучше других, что его срок был бы в два или три раза длиннее, если бы не твое письмо.
Она обошла вокруг стола, подошла к камину и прошептала:
— Это... это самое меньшее, что я могла сделать. Мы оба были несправедливы друг к другу. Я... я так и не смогла сделать его счастливым. Понимаешь? — Хильда отвернулась в сторону. — Он многое сделал для меня. Будь... будь я умна и не так чертовски ограниченна, вполне возможно, что он никогда бы не ушел к нашей Флори, хотя... хотя я знаю, она сразу произвела на него впечатление.
Дик через стол смотрел на склоненную голову. Уже не один раз за последние месяцы она произносила слово «чертовски» и выражение «Боже мой!». Как она изменилась! Отец не узнал бы ее. Но жаль, что уже слишком поздно.
Он смотрел на нее и чувствовал: она для него как настоящая мать, собственно, и была его матерью долгие годы. Та, другая женщина, которая явилась в тот день в суд, Боже всевышний! Если раньше Дик и винил отца за Алису и за то, что эта связь закончилась таким трагическим образом, то, увидев свою мать в суде, перестал терзаться чувством вины. Она была просто ведьма, бесчестная, подлая ведьма. Он чувствовал, что не унаследовал от нее абсолютно ничего, и молил Бога, чтобы у их с Молли детей не было ничего общего с такой бабушкой.
Она поймала его на улице после процесса. Прежде в коридорах суда Дик избегал ее, но когда она возникла прямо перед ним и сказала: «А мы не слишком подросли?», он будто вернулся в коттедж, где она кричала на него: «Ну, где ты был? Подбирай! Давай подбирай! Бери вон то!». Каждый раз, вспоминая об этом, Дик испытывал боль в левом ухе.
— Что ж, наконец, он получил по заслугам, — сказала она.
— Жаль, что не ты получила по своим заслугам! — ощутив прилив бешеного гнева, проговорил Дик и отвернулся от нее.
— Каков отец, таков и сын, неблагодарные мерзавцы! — закричала она.
Встреча была короткой, всего несколько минут, и Дик надеялся, что больше уже никогда не увидит ее.
Он отодвинул тарелку в сторону, встал и, обойдя вокруг стола, положил Хильде руки на плечи.
— Хочу кое-что сказать тебе, чего прежде никогда не говорил. Я... я считаю тебя своей матерью. И всегда считал с тех пор, как стал жить в этом доме. Я больше не стану называть тебя тетей Хильдой, отныне ты — моя мама, потому что ты всегда была ею. И я хочу поблагодарить тебя за твою заботу, ласку и внимание...
— Ах, Дик! Дик! — Голос у нее дрогнул, из глаз хлынули слезы. Дик прижал ее лицо к своему плечу и грубовато прикрикнул:
— Перестань! Не начинай снова. Все уже позади. Перестань! — И когда плач не прекратился, он взял ее за плечи и хорошенько встряхнул, хотя при этом сам проглотил подступивший к горлу комок. — Теперь слушай, — сказал Дик, — у меня всего пара часов перед ночным дежурством, хочу принять ванну, переодеться, повидать Молли, но ничего не успею, если ты не прекратишь. Кстати, хочу тебе еще кое-что сказать. Молли дежурит на Примроуз-сквер, а я сегодня вечером в школе. Им не хватает людей, уже больше недели миссис Ратклифф больна гриппом, не могла бы ты подежурить на телефоне? Это же гораздо лучше, чем сидеть здесь одной, не так ли?
— Я... я не могу. — Хильда вытерла мокрое лицо посудным полотенцем, висевшим на крючке, и чуть не задохнулась, когда Дик с силой прижал ее к себе.
— Нет, ты можешь! — произнес он. — Послушай, я жутко волнуюсь, когда ты остаешься здесь совсем одна и не идешь в убежище... Я всегда беспокоюсь за тебя.
— Налеты стали редкими, давно уже не было, может быть, их вообще больше не будет.
— А как насчет бомбардировщиков на южном побережье? Теперь наша очередь! Слушай, я исчерпал свои аргументы, ты идешь — и все тут. А теперь, если ты не против, я все-таки доем свой остывший обед. — Он бросил взгляд на стол. — А где мой чай? И не говори, что мясо чаем не запивают, потому что я всегда запиваю мясо чаем.
Его грубоватая хитрость сработала. Она поставила разогревать чайник и занялась хозяйственными делами, а Дик наблюдал за ней с болью в душе. Ей здорово досталось. Конечно, у нее были недостатки, но у кого их нет? Нет, она не заслужила своей участи. Внезапно он подумал, что если бы не Флори, отец вернулся бы сюда и все бы у них пошло по-иному. Но Флори так глубоко вошла в жизнь отца, так прочно и надежно, как бетонное основание моста.
* * *
До конца смены оставалось всего минут десять. Дик посмотрел на Хильду, сидевшую перед печкой. Она выглядела усталой. Он улыбнулся ей и кивнул на часы, потом взглянул на Генри Блайта и Джорджа Томпсона, которые, смеясь, разглядывали детские карандашные рисунки, прикрепленные кнопками к перегородке. И едва Генри Блайт произнес: «Наверное, это «мессершмитт», величиной со спичку, зато бомбардировщик «Ланкастер» он нарисовал длиной почти в целый фут», — как наверху завыла сирена. Они все переглянулись и почти одно- временно сказали одну и ту же фразу:
— Ну, нет! Уже шесть недель. — И затем стали поспешно разбирать каски и пальто.
— Не могли бы вы подежурить на телефоне? — обратился к Хильде Генри Блайт.
— Да, но я... кроме меня еще кто-нибудь здесь будет?
Он посмотрел на нее с некоторым удивлением.
— Конечно, конечно, кто-то останется с вами, хотя, возможно, время от времени ему придется выбегать на улицу. Все зависит...
— Не волнуйся, все в порядке, — прервал его Дик, стараясь успокоить Хильду. — Просто посиди здесь. И если будут звонки, записывай. Один из нас должен быть здесь, чтобы бегать по поручениям.
— А я обойду вокруг здания, — сказал Джордж Томпсон. — На северной стороне — Мэри и Ронни Бите, а вот Ханна Фэрроу — одна на дороге. — Он застегнул пальто, приладил каску и вышел.
— Ну что ж, а я еще успею вскипятить чайник.
Генри Блайт взял чайник и пошел на кухню. И тут до них донеслась пальба зенитных пушек.
— Не волнуйся! Не волнуйся! — Дик взглянул на Хильду. — Это далеко в городе, наверное, даже за его пределами. Возможно, в Гейтсхеде или Ньюкасле.
Но уже при следующих выстрелах зенитных орудий Дик понял: это здесь, в городе. В районе Богс-Энда, где находились доки; правда, пока не было слышно никаких взрывов. Прошло несколько минут. Генри Блайт вернулся с эмалированным чайником и разлил чай по трем кружкам. И как раз когда он передавал одну из них Хильде, здание школы содрогнулось. При следующем взрыве все трое, согнувшись, забрались в моррисоновское укрытие, приставленное к стене класса. Здание вновь содрогнулось от третьего взрыва, потом от четвертого.
Когда наступила тишина, они выбрались из укрытия.
Зазвонил телефон, Генри Блайт перегнулся через стол и взял трубку, несколько раз кивнул, прежде чем положил ее обратно на рычаг. Повернувшись к Дику, Генри сообщил:
— Досталось Брэмптон-хиллу, его округе. Должно быть, они пронюхали про фабрику, но не попали. Кажется, разрушено несколько больших домов. Им нужна помощь, все кто есть. Я иду туда, остальные со мной. Ты, Дик, оставайся здесь, выполняй...
— Мистер Блайт, если... если не возражаете, я предпочел бы пойти с вами. Видите ли... — Он взглянул на Хильду, которая напряженно смотрела на него широко раскрытыми глазами. — У меня... у меня там тетя, живет в доме сорок шесть, я... я бы хотел просто удостовериться, если вы не против.
— Пожалуйста, я не возражаю, пойдем. Только сообщи остальным.
До вершины холма было еще далеко, а он уже бежал при свете зарева. Когда с вершины Дик взглянул вниз, у него упало сердце. Сказали, округа Брэмптон-хилла, но пылавшие дома находились почти в самом центре района, и среди них — номер сорок шесть.
Спускаясь с холма, он пробирался между пожарными машинами, насосами, шлангами и суетившимися людьми. Он подошел к тому месту, где были ворота, и увидел пламя на одном конце дома, и громадную бесформенную кучу из обломков дерева, кирпича и бетона — на другом. Тогда Дик побежал туда, где грузили людей в машины «скорой помощи».
— Сорок шестой? Тут есть из дома сорок шесть? — спрашивал он дрожащим голосом у людей в форме.
— А который из них сорок шестой? — отвечали ему. — Разрушено шесть домов.
Тогда он пробился туда, где прежде была гравиевая дорожка. В свете пожара Дик увидел, что одна стена дома выстояла и сохранилась часть третьего этажа — она словно парила в воздухе. Вероятно, то была мансарда. Кругом были шум, запах гари, крики людей, еще способных кричать. Дика затошнило, закружилась голова.
— Эй, держи! — Ему в руки сунули конец большой балки, и без всяких возражений он попятился к ней, тогда как двое мужчин осторожно вытащили балку из кучи каменных развалин. Когда ее положили на землю, Дик поспешно подошел к ним.
— Квартира... квартира с садом? — спросил он.
— Что? — Лицо повернувшегося к нему человека выглядело так, будто его только что напудрили.
— Квартира с садом. Там была квартира с садом, в самом низу.
— Теперь, дружище, все внизу, сам видишь.
— Люди, там были люди.
— Послушай, мы не знаем, кто был внутри и сколько. Нам повезет, если мы выясним это к утру. Теперь же, если хочешь помочь, берись за камни и осторожно отодвигай их.
Однако Дик стал пробираться через завалы, туда, где, по его расчетам, должна была находиться квартира Флори. Но никаких ее признаков! По крайней мере, на земле. Лишь огромная воронка. Вокруг суетились люди. Потянув какого-то мужчину за рукав, Дик, заикаясь, спросил:
— Вы... вы... ко-кого-нибудь вытащили?
— Пока нет. Внизу было укрытие, и там кто-то должен быть.
— В... в... квартире над ним была моя тетя, ее ребенок и... и ее отец.
— Ага! — закричал человек. — Там было двое взрослых и ребенок, тут их родственник. — Повернувшись к Дику, мужчина спросил: — Вы уверены, что они там?
— Они... они должны быть там, ребенок еще совсем крошка. По вечерам ее не выносят из дому.
— Что ж, юноша, могу лишь посочувствовать, что именно сегодня вечером она осталась дома. Маловероятно, чтобы им там повезло. Но все равно, попробуем спуститься, проверить.
— Я... я попробую, — вызвался Дик, когда мужчина стал отдавать распоряжения. — Я должен увидеть... — он не смог закончить: «живы они или мертвы».
— Хорошо, попробуй, только осторожно. Оседлай эту балку, если сможешь. — Он помахал фонарем с площадки в сторону воронки. — Ты самый легкий из нас. Съезжай осторожно, потому что угол острый, но если почувствуешь зыбкость, сразу останавливайся.
Дик закинул ногу на балку и стал осторожно, шашками продвигаться вперед. По его лицу градом катился пот, он всматривался в завалы из дерева, кирпича, и тут его снова затошнило: он узнал обломки мебели Флори. Она так любила свою мебель. Господи, Флори! Флори! И па! Па!
— Ну как, устойчиво, балка не шатается? — крик мужчины прервал его мысленные стенания.
— Да, вполне устойчиво, — негромко отозвался Дик. — Кажется, держится прочно. — И показал вниз, туда, где балка терялась под завалами.
— Ладно, мы вытягиваем ее, — снова донесся крик мужчины.
И они вытянули ее оттуда. Дик потерял чувство времени, не ощущая, что ломит спину и почти онемели руки. Он задыхался от пыли, одежда была изодрана, выпачкана известкой. Дик не представлял себе, сколько времени он и другие спасатели провели в этих руинах. Лишь понимал: они поднимали такие блоки кирпичей и бетона, которые в обычное время люди просто не в состоянии поднять. Они передавали друг другу наверх отдельные предметы разломанной мебели, а то, что невозможно было поднять, обвязывали канатом и пока оставляли внизу.
На рассвете пришла новая смена спасателей, и Дика подняли из воронки, ставшей теперь гораздо глубже. И лишь усевшись на кучу камней, он вдруг осознал, что рядом с ним находятся Хильда и Молли. Молли разносила кружки с чаем из походной кухни Армии спасения. Неизвестно, чем перед этим занималась Хильда, потому что, увидев Дика, она остановилась и уставилась на него. А он, совершенно вымотанный, был не в состоянии произнести ни слова и сидел, опустив голову на руки.
Молли сунула ему в руки кружку, и он поднял голову. Когда Дик как раз допивал чай, из воронки раздался крик:
— Здесь кто-то есть!
Дик быстро вскочил на ноги, и все трое бросились вперед. Невозможно было разглядеть, что делалось внизу, потом спасатели осторожно вытащили и положили на камни у края воронки какую-то женщину, но не ту, которую они ожидали увидеть.
— Там в углу еще несколько человек, возможно, некоторые из них живы.
Они отошли от воронки, единственное, что им оставалось — это ждать. Они бросались к каждому, кого поднимали из укрытия. Лишь некоторые стонали, большинство же замолчали навеки. Вдруг снизу раздался вопль:
— Боже! Кажется, здесь ребенок! Ой-ой-ой! Младенец!
Тут Дик рванулся вперед и еще раз спустился вниз, в искалеченные глубины разбомбленного дома. Когда он начал перебираться через изголовье кушетки Флори, загораживавшей проход, спасатель схватил его за руку.
— Осторожнее. Подожди.
— Ребенок жив?
— Да, кажется. Мы слышали писк. Но он — под женщиной, видимо, она накрыла кроватку своим телом.
Дик крепко прикусил нижнюю губу, потом тихо попросил:
— Позвольте мне помочь, она... она моя родственница.
— Мы все поможем, друг, но надо постепенно, осторожно. Не спеши. Помоги передвинуть все эти вещи сюда, чтобы освободить место для женщины, когда мы до нее доберемся. Отсюда я вижу, что ей сильно придавило спину, впереди торчит рука.
Дик посмотрел туда, куда показывал мужчина, но смог разглядеть лишь куски изуродованного дерева, затем ему бросились в глаза обломок изголовья кровати и узкая полоска красной бархатной шторы. Эти шторы висели у Флори в спальне и в гостиной... И тут Дик увидел какую-то фигуру или, вернее, горбатую спину, а сверху — вытянутую руку. Голову и другую руку скрывал неровный кусок штукатурки.
Они работали теперь быстро и молча, передавая друг другу обломки по цепочке.
Лишь однажды Дик приостановился и, прислушиваясь, пробормотал:
— Он больше не кричит.
— Нет, не кричит, — ответил один из спасателей.
Когда им удалось снять огромный кусок штукатурки, упавший на голову Флори, стала видна также и часть кроватки, поперек которой она лежала, и в ту же минуту снова раздался крик младенца. На мгновение все замерли, слушая этот громкий, естественный, голодный плач.
— Осторожнее, осторожнее. Полегче, полегче. — Эти слова повторялись вновь и вновь, пока не раздалось: — Всё! Дело сделано.
И в этот момент Дик увидел, как один из спасателей вытащил из-под Флори ребенка. Он не передал его по цепочке, а, споткнувшись о камень, пронес его несколько шагов.
— На нем ни царапинки, и даже личико почти не испачкано. И какой здоровый крик, а? — удивленно проговорил спасатель.
— Я возьму ее, — остановил мужчину Дик, — это... это моя племянница. — Он мог бы сказать «моя сестра», но это показалось бы странным. Однако, взяв ребенка, Дик понял, что не в состоянии выбраться из глубокой воронки с девочкой на руках. И тогда, подняв голову, он закричал, поднимая ребенка выше, в чьи-то протянутые к нему руки: