– Вы позволите ему уйти, ваша светлость? – спросила она.
Граф провел ладонями по лицу, потер свой единственный глаз, потеребил повязку на другом, потом посмотрел на девушку.
– Пусть идет, – сказал он и, посмотрев на маркиза, добавил: – В следующий раз… – он провел пальцем по горлу. – …Вобла!
Маркиз отвесил поклон.
– Не надо меня провожать! – бросил он стражникам и подошел к открытым дверям.
Холворд вскинул арбалет и нацелил его в спину маркиза. Охотница протянула руку и направила арбалет в пол. Маркиз вышел на платформу, повернулся и игриво помахал им рукой. Двери с шипением закрылись.
Граф опустился в свое резное кресло и какое‑то время сидел молча. Громыхая и раскачиваясь, состав мчался по темному тоннелю.
– Я совсем забыл о гостеприимстве! – вдруг пробормотал граф себе под нос. Он посмотрел на своих гостей единственным глазом и проревел так, что стены задрожали, как от барабанного боя: – Я совсем забыл о гостеприимстве! – Он жестом подозвал одного из престарелых стражников. – Дагворд, они наверняка хотят есть. И пить тоже.
– Так точно, ваша светлость.
– Остановите поезд! – крикнул граф.
Двери открылись, и Дагворд выскочил на платформу. Ричард с интересом смотрел на людей на станции. Ни один не вошел в их вагон. Казалось, никто вообще не заметил ничего странного.
Дагворд подошел к автомату с шоколадными батончиками и безалкогольными напитками. Сняв шлем, он постучал рукой в латной рукавице по стальному боку автомата.
– Приказ графа, – сказал он. – Нужны батончики.
Автомат протяжно заскрежетал и принялся выплевывать в поддон батончики «Фрут энд Нат». Подставив шлем, Дагворд ловил их – батончиков было так много, что они посыпались на пол. Двери вагонов начали закрываться. Холворд быстро сунул между дверьми копье, и они снова разъехались, и стали то закрываться, то разъезжаться. «Граждане пассажиры, отпустите двери, – послышалось из динамика. – Поезд не пойдет, пока двери не закроются».
|
|
Граф посмотрел на Дверь своим единственным глазом и спросил:
– Итак, что привело тебя ко мне?
Она облизнула губы.
– В общем и целом, смерть моего отца.
Он медленно кивнул:
– Понятно. Хочешь отомстить. Это правильно, – откашлявшись, он продекламировал низким басом: – «Голодный клинок твой жаждет расправы! Пусть пламя взовьется до самых стен, пусть кровь здесь прольется не ради забавы, – пусть смоет потоками…» Смоет потоками… эээ… в общем, что‑то там смоет. Да.
– Отомстить? – Дверь на секунду задумалась. – Ну да. Отец именно об этом и просил. Но пока я хочу всего лишь выяснить, как такое могло произойти, и спастись сама. У моей семьи не было врагов.
В эту минуту в вагон зашел Дагворд со шлемом, полным батончиков и банок колы. Холворд убрал копье, двери тут же закрылись, и состав тронулся.
* * *
Пальто Лира по‑прежнему лежало на полу, усыпанное горками монет и смятых банкнот, истоптанное башмаками. Люди топтали монеты, рвали банкноты и ткань пальто. Казалось, никому нет дела до того, что у них под ногами деньги. Лир плакал.
– Оставьте меня в покое! Ну пожалуйста! – молил он.
Он прижался спиной к стене. По лицу текла кровь, она уже залила всю бороду. Помятый, исцарапанный саксофон висел у него на груди.
На него напирала толпа – больше двадцати, но меньше пятидесяти человек. Они толкались и отпихивали друг друга, как безумные. Уставившись в пустоту, мужчины и женщины боролись не на жизнь, а на смерть за право бросить Лиру деньги на пальто. На покрытой кафелем стене расплылось алое пятно крови – там, где Лир ударился головой. Он отчаянно пытался отбиться от какой‑то дамы с раскрытым кошельком в руках, которая пихала ему в лицо целую пачку пятифунтовых банкнот. Она готова была выцарапать ему глаза, лишь бы он взял у нее деньги. Уклоняясь от ее острых ногтей, Лир не устоял на ногах и рухнул на пол лицом вниз.
|
|
Кто‑то наступил ему на руку. Монеты больно впивались в лицо. Лир рыдал и ругался.
– Я же говорил: не увлекайся, – спокойно сказал кто‑то. – Вот к чему приводит жадность.
– Помоги! – выдохнул Лир.
– Что ж, в принципе есть другая мелодия, которая могла бы тебе пригодиться, – неохотно сказал некто.
Толпа наседала на Лира. Кто‑то бросил монетку в пятьдесят пенсов прямо ему в лицо, и ее острый край порезал ему щеку. Лир обхватил колени и, зажмурившись, уткнулся в них лицом.
– Играй, черт бы тебя побрал! – всхлипывая, крикнул он. – Я сделаю все что угодно… Играй!
В ту же секунду, эхом отражаясь от каменных стен, по туннелю разнеслась тихая трель. Одна простая фраза повторялась снова и снова с легкими вариациями. Люди стали расходиться, сначала медленно и неохотно, потом все быстрее и увереннее. Лир открыл глаза. Маркиз Карабас дудел в свою свистульку, прислонившись к стене. Заметив, что Лир смотрит на него, он перестал дудеть, убрал свистульку во внутренний карман плаща и бросил музыканту носовой платок, отделанный кружевами. Лир вытер кровь со лба и щеки.
|
|
– Они меня чуть не растерзали! – сердито проговорил он.
– Я же тебя предупреждал, – отозвался маркиз. – Тебе крупно повезло, что я решил вернуться. – Он помог Лиру сесть. – Насколько я понимаю, теперь за тобой еще один должок.
Лир поднял пальто – рваное, грязное, со следами ботинок. Ему вдруг стало холодно, и он набросил пальто на плечи. Монеты и банкноты посыпались на пол. Лир даже не взглянул на них.
– Неужели? Просто повезло? Или ты все это подстроил?
Маркиз будто бы всерьез обиделся.
– Да как ты мог такое подумать?
– Я слишком хорошо тебя знаю. Ну ладно, чего тебе надо? Украсть что‑нибудь? Устроить поджог? – Лир помолчал, а потом с грустью добавил: – Небось, хочешь, чтобы я кого‑то убил?
Карабас забрал у него свой платок.
– Зря гадал. Первое предположение было верным. Мне действительно надо, чтобы ты для меня кое‑что украл, – улыбнувшись, сказал он. – Понимаешь, мне позарез нужна статуэтка периода династии Тан.
Лира передернуло, и он неохотно кивнул.
* * *
Ричарду вручили батончик «Фрут энд Нат» из автомата и огромный серебряный кубок, инкрустированный по краю драгоценными камнями, похожими на сапфиры. В кубке плескалась кока‑кола. Шут, которого звали Тули, кашлянул и громко провозгласил:
– Давайте выпьем за наших гостей. Перед нами ребенок, герой и дурак. Пусть каждый получит то, чего заслуживает.
– А я – кто? – шепотом спросил Ричард.
– Дурак, разумеется, – ответила Дверь.
– Раньше, – угрюмо протянул Холворд, отпив немного колы, – у нас было вино. Мне оно больше нравилось. Не такое липкое.
– А что, все автоматы выдают вам шоколад и колу? – спросил Ричард.
– Конечно, – отозвался стражник. – Они все подчиняются графу. Он правит метро. Он – граф Центральной, Кольцевой, Юбилейной линий, а также линий Виктория и Бейкерлу, – в сущности, всех, кроме линии Андерсайд.[33]
– А что это за линия Андерсайд? – удивился Ричард.
Холворд покачал головой и крепко сжал губы. Охотница тронула Ричарда за плечо.
– Помнишь, я тебе говорила о пастухах в Шепердс‑буш?
– Вы сказали, что лучше мне с ними никогда не встречаться и что есть много такого, о чем мне лучше не знать.
– Правильно. Так вот, ты смело можешь добавить линию Андерсайд в список того, о чем тебе лучше не знать.
Тут к ним подошла Дверь.
– Граф согласился нам помочь, – с улыбкой сообщила она. – Идемте. Он ждет нас в библиотеке.
Ричард гордился собой: он не спросил: «В какой еще библиотеке?», и не сказал, что в поездах не бывает библиотек. Дверь прошла мимо опустевшего трона в следующий вагон, который и служил библиотекой. Ричард направился за ней. Это была огромная комната с каменными стенами и высоким деревянным потолком. Вдоль стен шли полки, заваленные самыми разными предметами. Конечно, тут было немало книг, но имелось и многое другое: теннисные ракетки, хоккейные клюшки, зонты, лопата, ноутбук, деревянная нога, несколько кружек, груда туфель, бинокли, вахтенный журнал, шесть кукол, которые надевались на палец, лавовая лампа, множество CD, виниловые пластинки, грампластинки с частотой 45 и 78 оборотов, аудиокассеты, бобины, игральные кости, игрушечные автомобильчики, вставные челюсти, наручные часы, фонари, четыре садовых гнома разных размеров (два с удочками, один с сигарой и еще один с голой попой), стопки газет и журналов, книги по магии и волшебству, трехногие табуретки, коробка сигар, пластмассовая овчарка с кивающей головой, носки… Царство забытых вещей.
– Вот его истинные владения, – пробормотала Охотница. – Потерянные вещи. Забытые вещи.
В окна были видны стены туннеля, по которому мчался поезд, провода, тусклый свет лампочек. Граф сидел на полу, расставив ноги. Он рассеянно гладил волкодава и чесал его за ухом. Шут стоял рядом, – казалось, ему неловко. Увидев гостей, граф поднялся.
– А… Это вы, – протянул он, наморщив лоб. – А зачем я вас звал? Ну‑ка, ну‑ка, сейчас вспомню… – Он потеребил свою рыжую с проседью бороду.
– Мы ищем ангела Ислингтона, ваша светлость, – подсказала Дверь.
– Ах да, вспомнил. Твой отец кое‑что задумал. Рассказал об этом мне. Но я не люблю перемен, поэтому послал его к Ислингтону. – Граф помолчал, потом мигнул единственным глазом и сказал: – Я тебе об этом не говорил?
– Говорили, ваша светлость. Как же нам найти Ислингтона?
Граф кивнул так, будто Дверь сказала что‑то очень важное.
– К ангелу ведут два пути. Один – короткий, но им можно воспользоваться всего один раз. Если Ислингтон вам снова понадобится, придется идти вторым путем – долгим и очень опасным.
Дверь терпеливо спросила:
– Какой короткий путь?
– Нет‑нет, он не каждому подойдет. Только тем, кто умеет открывать любые двери, – а это умел делать только Портико и члены его семьи. – Он положил свою огромную руку ей на плечо. Потом погладил ее по щеке. – Оставайся‑ка лучше со мной. Согреешь мои старые косточки темной ночью. – Он игриво коснулся своими узловатыми пальцами ее волос. Охотница подалась вперед, но Дверь жестом остановила ее: Не надо. Не сейчас.
Она посмотрела на графа:
– Ваша светлость, я – старшая дочь Портико. Как мне добраться до ангела Ислингтона?
Ричард поразился ее невероятному терпению. Как ей удается выносить старого графа, у которого то и дело наступает помутнение рассудка!
Граф склонил голову на бок и деловито подмигнул Двери, – в эту минуту он был очень похож на старого сокола. Он убрал руку с ее волос.
– Верно. Верно. Дочь Портико. Как поживает твой отец? Надеюсь, он в добром здравии. Замечательный человек. Чудесный человек.
– Как нам добраться до ангела Ислингтона? – повторила Дверь с дрожью в голосе.
– Как? Очень просто. С помощью Angelus’а.
Ричард попытался представить себе, каким был граф шестьдесят, восемьдесят, пятьсот лет назад. Бесстрашный воин, умелый стратег, настоящий ловелас, верный друг и опасный враг. Следы былой мощи и сейчас проглядывали в этом старом человеке. И от этого становилось страшно и грустно. Граф принялся рыться на полках, расшвыривая ручки, курительные трубки, духовые ружья, гаргулий и сухие листья. Наконец, с ловкостью старого кота, поймавшего мышь, он схватил небольшой свиток и протянул его Двери.
– Вот, дочка, держи, – сказал он. – Там все написано. Мы тебя подбросим до нужной станции.
– Подбросите? – переспросил Ричард. – На поезде?
Граф удивленно обернулся, пытаясь определить, кто это сказал, пристально посмотрел на Ричарда и расплылся в улыбке.
– А как же, – сказал он. – Ради дочери Портико мы сделаем все что угодно.
Дверь радостно схватила свиток.
Поезд затормозил. В сопровождении стражника Ричард, Дверь и Охотница вышли из библиотеки. Ричард выглянул в окно. Поезд как раз подходил к станции.
– Простите, вы не скажете, что это за станция? – спросил он.
Состав остановился. На стене напротив вагона Ричард увидел название: «Британский музей». Ну нет, это уже слишком. Ладно, нельзя стоять у края платформы; ладно, на «Эрлс‑корт» живет настоящий граф; ладно, в вагоне метро есть старинная библиотека. Но «Британский музей» – это уже чересчур. Как все лондонцы, Ричард знал схему метро наизусть.
– Такой станции нет! – уверенно заявил он.
– Правда?! – воскликнул граф. – Что ж, тогда будь очень осторожен, выходя из вагона. – Он весело захохотал и хлопнул шута по плечу. – Слышал, Тули? Я тоже умею шутить!
Шут мрачно улыбнулся.
– Я вот‑вот лопну от смеха, одежда уже трещит по швам, веселье переполняет меня и сию минуту выплеснется через край, ваша светлость, – промолвил он.
Двери разъехались. Дверь улыбнулась графу:
– Благодарю вас.
– Пока‑пока, – сказал граф, выпроваживая Ричарда, Дверь и Охотницу из теплого, задымленного вагона на пустую платформу. Вскоре двери закрылись, и поезд умчался прочь. Ричард обнаружил, что таращится на название станции. Как бы часто он ни моргал, как бы ни отводил взгляд – в надежде, что когда снова посмотрит на название, оно изменится, – на табличке, вделанной в стену, по‑прежнему было написано: «Британский музей».
Глава VIII
Вечерело. Безоблачное небо постепенно становилось из ярко‑синего густо‑фиолетовым, с огненными и лимонными всполохами там, где недавно село солнце, – а село оно, с точки зрения старины Бейли, в четырех милях к западу от Паддингтона.
«Небо, – с наслаждением подумал старина Бейли, – никогда не повторяется: каждый день, каждую ночь оно разное». Старина Бейли считал себя знатоком по части неба и как знаток мог бы подтвердить, что в тот вечер небо было исключительное. Он разбил палатку на крыше высокого здания напротив собора Святого Павла, в самом сердце Сити.
Старина Бейли любил этот собор хотя бы за то, что он почти не изменился за последние триста лет. Белый портлендский камень, из которого он построен, почернел от лондонского смога раньше, чем закончилось строительство. Правда, в 1970‑е собор почистили, вернув ему изначальную белизну. Но, белый или черный, – это был все тот же собор Святого Павла. Он не менялся. «Чего не скажешь об остальном Лондоне», – подумал старина Бейли, оторвавшись от своего ненаглядного неба и переводя взгляд на освещенные фонарями улицы внизу. Он заметил несколько камер, прикрепленных к стенам, пару машин. Какой‑то человек, задержавшийся на работе, запер дверь своего офиса и поспешил к метро. При одной мысли о метро старину Бейли передернуло. Его мир – мир крыш, и он этим гордится. Он очень давно перестал иметь дело с тем, что находилось на земле…
Старина Бейли помнил время, когда в Сити жили, а не только работали. Жили, смеялись и любили в ветхих домишках, лепившихся один к другому и наполненных шумом людских голосов. Вон тот переулок (некогда известный, по крайней мере в народе, как Сраная аллейка) славился своим шумом, кутерьмой, вонью, песнями… Но теперь в Сити никто не живет. Бездушные офисы, куда люди приезжают днем только для того, чтобы вечером спешить домой, сделали его холодным и неприютным. Никто больше не назовет Сити своим домом. А старина Бейли скучал даже по стоявшей здесь когда‑то вони.
Последние огненные всполохи пропали, уступив место послезакатной синеве. Старик накрыл тряпками клетки. Птицы сначала повозмущались, а потом заснули. Старина Бейли почесал нос, зашел в палатку, взял почерневший котелок, воду, морковку, картошку, соль и пару ощипанных скворцов. Развел крошечный костерок в закопченной жестяной банке из‑под кофе, пристроил котелок над огнем и тут заметил, что кто‑то наблюдает за ним, прячась в тени дымохода.
Он схватил вилку на длинной ручке, угрожающе взмахнул ею и крикнул:
– Кто там?
Маркиз Карабас небрежно кивнул и ослепительно улыбнулся.
– А, это ты, – буркнул старина Бейли, опуская вилку. – Чего явился? За птицей? Или за информацией?
Маркиз подошел к старику, выловил из котелка кусочек сырой морковки, сунул в рот и ответил:
– Честно говоря, хочу кое‑что узнать.
Старина Бейли ухмыльнулся.
– То‑то! Пора мне писать учебник по торговле, как считаешь? – и прошептал, склонившись к маркизу: – Что я с этого буду иметь?
– А что ты хочешь?
– Может, мне стоит последовать твоему примеру? – с широкой улыбкой спросил старик. – Сделать тебя моим должником. Кто знает, вдруг когда‑нибудь пригодится?
– Иногда обходится себе дороже, – серьезно ответил маркиз.
Старина Бейли кивнул. Солнце окончательно село, и с каждой минутой становилось все холоднее.
– Тогда мне нужны ботинки. И вязаная шапка, такая, чтобы шею и плечи закрывала. – Он поглядел на свои руки в рваных перчатках без пальцев. – И новые перчатки. Зима‑то будет холодной.
– Договорились, – сказал маркиз и достал из внутреннего кармана статуэтку, которую украл в кабинете Портико, с таким видом, с каким фокусник вытаскивает из пустой шляпы розу. – Что скажешь об этой штуковине?
Старина Бейли нацепил очки и, взяв статуэтку – она оказалась прохладной на ощупь, – уселся на вентиляционную трубу. Некоторое время он вертел ее в руках, а потом проговорил:
– Лондонский Зверь…
Маркиз молчал, нетерпеливо поглядывая то на старика, то на статуэтку. Заметив, что тот чуть не подпрыгивает на месте, старина Бейли не спеша продолжил:
– Говорят, еще до Великой чумы и Великого пожара, во времена короля Карла I – того болвана, которому отрубили голову, – жил у вонючей реки Флит мясник. Он откармливал к Рождеству какую‑то животину… Кто‑то говорит, поросенка, другие уверяют, что нет. Лично я отношусь к тем, кто считает, что трудно сказать наверняка, что это было за животное. Но как бы то ни было, однажды декабрьской ночью этот зверь сбежал в канализацию. Он питался отбросами и рос. Становился все больше, все агрессивнее, все страшнее. Время от времени на Зверя организовывали охоту…
Маркиз поморщился.
– Он должен был сдохнуть лет триста назад.
Старина Бейли покачал головой.
– Такие существа сами собой не умирают. Слишком они древние, слишком огромные и ужасные.
– Я думал, это легенда, – со вздохом проговорил маркиз. – Как про крокодилов в нью‑йоркской канализации.
– А! Такие здоровенные альбиносы? Они там действительно есть, – сообщил старик, важно кивая. – Одному моему приятелю они откусили башку. – Старик умолк, отдал маркизу статуэтку и защелкал пальцами у него перед носом, изображая крокодилью пасть. – Хорошо, что она у него была не единственная! – объявил старина Бейли, широко улыбаясь.
Маркиз не понял, шутит старик или нет, неопределенно фыркнул и бережно спрятал статуэтку в карман.
– Погоди, – бросил старина Бейли, нырнул в палатку и вернулся с серебряной шкатулкой, которую ему вручил маркиз в прошлый раз. – Не заберешь? – спросил он. – Мурашки бегут при одной мысли, что она тут, у меня.
Маркиз подошел к краю крыши и перепрыгнул на соседнее здание.
– Заберу, когда все закончится! – крикнул он. – Будем надеяться, что тебе не придется ее открывать.
Старик перегнулся через край крыши.
– А как я узнаю, что ее нужно открыть?
– Не бойся, узнаешь. А крысы расскажут, что нужно сделать.
С этими словами маркиз стал спускаться вниз по стене, сползая по водосточным трубам и цепляясь за подоконники.
– Надеюсь, я этого никогда не узнаю, – проворчал старик себе под нос. И вдруг закричал вниз, в темноту ночных улиц: – Эй! Не забудь про перчатки и башмаки!
* * *
На стенах висела реклама: освежающие и полезные для здоровья солодовые напитки, туры к морю по два шиллинга в день, копченая сельдь, бриолин, вакса. Ричард с удивлением разглядывал эти пожелтевшие от времени плакаты, оставшиеся на заброшенной и забытой станции, должно быть, с 1920‑х–1930‑х годов.
– В самом деле, станция «Британский музей», – прошептал он. – Но ведь… такой станции никогда не было. Что за бред?
– Ее закрыли в 1933 году, – сообщила Дверь.
– Невероятно! – проговорил Ричард. Неужели он перенесся в прошлое? Он слышал грохот поездов в соседних туннелях, чувствовал потоки горячего воздуха. – И много таких станций?
– Около пятидесяти, – ответила Охотница. – Но даже мы не на все можем попасть.
Что‑то мелькнуло у края платформы.
– Здравствуйте, – сказала Дверь и присела на корточки. К ней подбежала бурая крыса и деловито обнюхала ее руку. – Спасибо‑спасибо, – весело продолжала девушка. – Я тоже рада, что вы живы.
Ричард подошел ближе.
– Э‑э, ты не могла бы ей кое‑что передать? – попросил он Дверь.
Крыса повернулась к нему.
– Мисс Шерстинка говорит, что ты можешь сам сказать ей все, что хочешь, – объяснила Дверь.
– Мисс Шерстинка?
Дверь пожала плечами.
– Это буквальный перевод. По‑крысиному звучит гораздо лучше.
Ричард охотно ей поверил.
– Э‑э… Здравствуйте… мисс Шерстинка… Была одна крыситка… девушка по имени Анестезия. Она вела меня на рынок и… пропала на мосту.
Крыса громко запищала. Дверь торопливо принялась переводить:
– Она говорит, что… крысы не винят тебя в том, что с ней случилось… Мост взял свою дань.
– Но…
Крыса снова запищала.
– Иногда пропавшие там возвращаются… – перевела Дверь. – Мисс Шерстинка признательна тебе за то, что ты беспокоишься о судьбе девушки. – Крыса кивнула Ричарду, моргнула, а потом спрыгнула на пол и исчезла в темноте. – Милая крыса, – сказала Дверь. Ричард отметил, что она заметно повеселела, с тех пор как получила свиток. – Нам туда, – скомандовала она, указав на железную дверь.
Ричард навалился на дверь, но она не подалась.
– Заперто, – сказал он. – Без инструментов не обойтись.
Дверь лучезарно улыбнулась, и ее лицо на секунду стало поистине прекрасным.
– Ричард, в нашей семье все умеют открывать двери. Это наш дар. Гляди… – Она коснулась грязной ладошкой двери. Некоторое время ничего не происходило, а потом что‑то лязгнуло на той стороне, словно открылся засов. Девушка толкнула дверь, и та с громким скрипом отворилась. Потом Дверь подняла воротник и сунула руки в карманы. Охотница посветила фонариком – за дверью были каменные ступени, уходившие наверх, в темноту.
– Я пойду первой, – сказала Дверь. – Ты, Охотница, позади, а Ричард между нами. – И она пошла вверх по лестнице.
Охотница не двинулась с места.
– Ты идешь в Верхний Лондон?
– Да. Нам нужно попасть в Британский музей.
Охотница закусила губу и покачала головой.
– Я должна оставаться в Нижнем Лондоне, – промолвила она. Ее голос дрожал. И Ричард вдруг понял, что в первый раз за все время Охотница занервничала. Она всегда была такой сдержанной, спокойной, слегка насмешливой.
– Ты же мой телохранитель! – воскликнула Дверь.
– Я охраняю тебя только в Нижнем Лондоне, – смущенно ответила Охотница. – И не могу пойти за тобой наверх.
– Но ведь ты обязана меня охранять!
– Я не могу. Надеюсь, ты меня поймешь. Маркиз знает.
Здесь, в Нижнем Лондоне, тебя всегда защитит Охотница, вспомнил Ричард. Все верно.
– Нет, я не понимаю, – сказала Дверь, прищурившись и вскинув голову. – В чем дело? – высокомерно спросила она. – На тебе лежит проклятье? – Охотница облизнула губы и кивнула. Казалось, ей было стыдно в этом признаться, словно речь шла о какой‑то неприличной болезни.
– Слушай, что за глупости? – неожиданно для самого себя сказал Ричард.
На секунду ему показалось, что Охотница его ударит или – что еще хуже – заплачет. Но та только глубоко вздохнула, повернулась к Двери и спокойно сказала:
– Я последую за тобой по всему Нижнему Лондону. Буду охранять тебя от всех и вся. Но не проси меня подниматься в Верхний Лондон. Туда я пойти не могу. – Она скрестила руки на груди и сделалась похожа на бронзовую статую. Было ясно, что она не двинется с места.
– Ладно, – сказала Дверь. – Ричард, идем! – и пошла вверх по лестнице.
– Слушай, а может, не стоит? – попытался остановить ее Ричард. – Найдем маркиза, а потом все вместе…
Но Дверь уже скрылась в темноте. Охотница застыла у первой ступеньки.
– Я буду ждать ее здесь, – объявила она. – А ты решай сам, идти или остаться.
Ричард бросился вверх по лестнице, и вскоре впереди мелькнул свет фонарика Двери.
– Постой! – пропыхтел он. – Подожди меня!
Она остановилась. Он нагнал ее, шагнул на крошечную площадку и тоже остановился, тяжело дыша.
– Нельзя вот так убегать, – проговорил он. Дверь ничего не ответила, только поджала губы и вскинула голову. – Она ведь твой телохранитель.
Дверь пошла вверх, и Ричард поплелся за ней.
– Мы скоро вернемся, и тогда она снова сможет меня охранять.
Здесь было душно и влажно. Интересно, как без канарейки определить, есть ли в воздухе ядовитый газ? – невольно подумал Ричард и предпочел убедить себя, что все в порядке и никакого газа тут нет.
– Выходит, маркиз знал про ее проклятье или что там у нее, – сказал он.
– Выходит, что да.
– Маркиз… – начал Ричард. – Знаешь, честно говоря, он мне кажется довольно скользким типом.
Лестница закончилась кирпичной стеной, и Дверь остановилась.
– Мм… Он и есть скользкий, как угорь.
– Тогда почему ты обратилась к нему? Почему не попросила помочь кого‑нибудь другого?
– Давай поговорим об этом в другой раз. – Девушка развернула свиток, исписанный причудливым почерком с завитушками, с минуту изучала его, а затем свернула и объявила: – Все будет в порядке. Он здесь. Надо только пробраться в Британский музей. Найдем Angelus’а – и выйдем к Ислингтону. Проще простого. Бояться нечего. Закрой глаза.
Ричард послушно закрыл глаза и заметил:
– «Нечего бояться»? Когда так говорят в фильмах, это значит, что вот‑вот случится что‑то ужасное.
Ветер коснулся его лица. Глаза у него были закрыты, но он почувствовал, что в окружающей их темноте что‑то почти неуловимо изменилось.
– Ну и что ты предлагаешь? – спросила Дверь. Голос ее теперь тоже звучал иначе. Судя по всему, они оказались в каком‑то большом помещении. – Можешь открыть глаза.
Ричард так и сделал. Они были по другую сторону стены, в зале, забитом какой‑то рухлядью. Только это была не простая рухлядь, а редкая, ценная, безусловно дорогая и наверняка исторически значимая. Такая рухлядь может быть только…
– Мы в Британском музее? – догадался Ричард.
Дверь нахмурилась. Она как будто к чему‑то прислушивалась.
– Не совсем. Но музей уже близко. А это, должно быть, запасник или хранилище, что‑то вроде того.
Она погладила старинный костюм, надетый на восковую фигуру.
– Лучше бы мы остались с Охотницей, – пробормотал Ричард. – С ней безопаснее.
Дверь склонила голову на бок и серьезно на него поглядела.
– А чего тебе бояться, Ричард Мэхью?
– Да в общем‑то нечего… – признал он, и тут они свернули за угол. – Хотя… может быть, их? – сказал он, и Дверь в ту же секунду воскликнула: «Черт!».
Дверь воскликнула: «Черт!», а Ричард спросил: «Может быть их?», потому что, устроившись на каменных выступах по краям коридора, их поджидали Круп и Вандемар.
Ричарду вспомнилась выставка современного искусства, на которую его притащила Джессика… Юный художник представил миру то, что, по его мнению, нарушало все каноны. Он раскопал несколько десятков могил и выставил свои лучшие находки (тридцать штук) в стеклянных витринах. Выставку закрыли, когда он продал какому‑то рекламному агентству «Украденный труп № 25» – за шестизначную сумму, а родственники покойника увидели фотографию в «Сан» и подали на художника в суд. В результате суд обязал его разделить с родственниками усопшего вырученные деньги, а также переименовать экспонат. Отныне он должен был называться: «Эдгар Фосприн, 1919–1987, любящий муж, заботливый отец и дядя. Папа, покойся с миром». Ричард тогда в ужасе смотрел на трупы в изъеденных плесенью костюмах и полуистлевших платьях. Он презирал себя за это любопытство, но отвернуться не мог.
Мистер Круп широко улыбнулся, как змея, у которой в пасти застрял полумесяц, и стал еще больше похож на украденные трупы №№ 1–30.
– Так, так, так, – сладко пропел он. – Что‑то я не вижу тут мудрого всезнайку маркиза. И, кстати, где же Охотница? «Ой, простите, мне наверх нельзя!» – Он выдержал многозначительную паузу, а потом продолжил мерзким тоном – таким же мерзким, как протухшая ветчина: – Можете считать меня волком, если передо мной не два совершенно беззащитных ягненочка, заблудившихся в темноте.
– Меня тоже можете считать волком, – подхватил мистер Вандемар.
Мистер Круп спрыгнул на землю.
– Позвольте прошептать вам кое‑что в ваши нежные шерстистые ушки…
Ричард огляделся по сторонам. Не может быть, чтобы некуда было бежать. Он схватил Дверь за руку, не переставая лихорадочно оглядываться.
– Не надо дергаться, – проговорил мистер Круп. – Стойте смирно. Мы не хотим делать вам больно.
– Хотим, – возразил мистер Вандемар.
– Гм… Знаете, мистер Вандемар, вы, пожалуй, правы. Конечно, мы с удовольствием сделаем вам больно. Очень больно. Но позже. А пока мы хотели бы немного усложнить игру. Видите ли, когда нам становится скучно, мы с мистером Вандемаром начинаем беспокоиться и, как ни трудно в это поверить, даже утрачиваем наш жизнерадостный, цветущий вид.