Ей было послано приглашение принять участие в праздновании 150-летия со дня рождения Льва Толстого, но Александра Львовна была уже серьезно больна, прикована к постели. «Не могу передать, как мне тяжело, что я не могу быть с вами в эти знаменательные дни, каждая минута которых никогда не забывается в моей памяти, тем более что я далека от дорогой мне Ясной Поляны, от моей России, от близкого мне русского народа,— признавалась она в ответном письме от 29 марта 1978 года.— Мне тяжело, что в эти драгоценные для меня дни я не могу быть с вами, с моим народом, на русской земле. Мысленно я никогда с вами не расстаюсь» (ГМТ).
В этом послании соотечественникам выражена боль и драма глубоко русского человека, сердечными узами скрепленного с отчизной, своим народом и вынужденного суровыми историческими обстоятельствами провести десятилетия в изгнании, в чужом мире, который, однако, высоко оценил ее миссию полпреда национальной словесности.
Александра Львовна Толстая скончалась 26 сентября 1979 года.
В соболезновании президента США Дж. Картера ей воздано должное: «Розалин и я были опечалены, узнав о смерти Александры Толстой,— говорится там.— С ее кончиной оборвалась одна из последних живых нитей, связывавших нас с великим веком русской культуры. Нас может утешать лишь то, что она оставила после себя. Я думаю не только о ее усилиях представить нам литературное наследие ее отца, но и о том вечном памятнике, который она воздвигла сама себе, создав примерно сорок лет назад «Толстовский фонд».
Те тысячи, которых она облагодетельствовала своей помощью, когда они свободными людьми начинали новую жизнь в этой стране, всегда будут помнить Александру Толстую»1.
|
|
«Памятником» служит и оставленное ею литературное наследие.
У Софьи Андреевны как-то в сердцах вырвалось: «Природа отдыхает на моих детях», что было неправдой. Совсем наоборот, природа щедро одарила их музыкальными, художественными и, конечно, незаурядными литературными способностями. Не явилась исключением и младшая дочь. Она обладала сильным голосом, свободно владела пером. За границу ехала она с «грандиозными планами». Там чуть ли не с первого дня работала активно, выступая с лекциями о Толстом, знакомя слушателей с его уникальной личностью, с перипетиями его биографии, с его учением, обстоятельствами «ухода и смерти». Помогали привезенные из дома книги, рукописи, записные книжки. К «грандиозным планам», реализованным Александрой Львовной за рубежом, в первую очередь относится монография «Отец. Жизнь Толстого», основу которой составили документы и материалы. «Мне пришлось пользоваться не только моими личными воспоминаниями,— предупреждал автор читателя,— но и различными печатными источниками, книгами о Толстом, его биографиями, напечатанными дневниками и письмами» 2. Здесь сплавлены чужие тексты, авторские воспоминания, услышанное от отца, родных, друзей? и все подчинено одной мысли: «Я чувствовала, что была обязана написать об отце все, что я знаю и как я понимаю его, так как всем, что во мне есть хорошего, я обязана только ему... Мне хотелось поделиться с вами, читателями, моей любовью к этому необыкновенному, милому, чуткому, веселому и привлекательному, великому в простоте своей человеку, подвести его ближе к вам»3. Это произведение, в котором рассказано о 82 годах земного бытия писателя, многоголосое: он сам говорит о себе, говорят о нем и близкие, и члены семьи разных поколений, и биографы, и мемуаристы. Хотя Александра Львовна подчеркивала, что «постарается... дать беспристрастное описание действующих лиц, их жизни, психологии без собственной оценки» и что «личность автора, его суждения должны в целом отсутствовать», все же ее собственный беспредельно любящий того, кому книга посвящена, голос слышен. Быть может, благодаря этому, да и всему хоровому началу книги, в ней вырисовывается образ многомерный, в высшей степени человечного человека, необыкновенного, беспощадного к себе, своему несовершенству, отзывчивого к людской боли, чужому горю, а по сути очень «одинокого».
|
|
1 Новый журнал. 1979. № 237. С. 194.
2 Толстая А. Л. Отец. С. 5
3 Толстая А. Л. Указ, соч. С. 5.
Такое документальное повествование, содержательное и увлекательное, позволило зарубежному читателю впервые столь полно и обстоятельно узнать историю жизни русского гения, рождения его великих книг, его гуманных дел, его мужественных выступлений против правительства, метаний его духа, отношений с членами семьи, с современниками. Книга имела большой успех, была переведена на датский, испанский, финский, французский, шведский и японский языки. Желание автора «подвести» Льва Толстого к народам Европы и Америки, приблизить их к нему осуществилось.
В годы, последовавшие за выходом в свет этого капитального труда, Александра Львовна изредка помещала на страницах эмигрантских журналов эссе, как бы дополняющие его, например «Отец всегда все понимал» 2, «О радости смерти» 3 и т. д., вносящие новые штрихи в образ отца.
|
|
2 Возрождение. 1960. № 107.
3 Новый журнал. 1975. № 121.
Литературный талант Александры Толстой во всем своеобразии наиболее полно раскрылся в мемуарном жанре, дань которому отдали почти все дети писателя. Она впервые обратилась к нему еще в Москве, опубликовав очерк «Об уходе и смерти Л. Н. Толстого»1. На чужбине в ее писаниях главенствовали рассказы о прошлом. В итоге возник замечательный мемуарный цикл из пяти самостоятельных частей. Каждая в хронологической последовательности запечатлела фрагменты ее биографии.
Первая часть «Из воспоминаний»2 — сочинение яркое, захватывающе интересное. Здесь живо, с большой изобразительной силой в сценах, зарисовках, в лицах и диалогах, событиях разной значимости воспроизведена повседневная жизнь толстовской семьи на протяжении четверти века, с ее поэзией и прозой, с ее горестями и радостями, буднями и праздниками, с ее бытом и особой атмосферой. В этих мемуарах много действующих лиц: братья и сестры, родные и друзья, слуги, и посетители, разумеется, мать и отец, и все они обрисованы в их индивидуальном своеобразии, со своими характерами, типом поведения, лексикой. Наконец,"это и записки о себе, о своем неуютном детстве, смутном отрочестве и юности, история сближения с тем, кого дочь Саша любила больше всех на свете, завершившегося ее духовным прозрением. Первая часть цикла — единственная, которая озарена присутствием Льва Толстого, высоко вознесенного над теми, кто озабочен сугубо личным, кто лишь для себя ищет воли и истины. Вот почему Александра Львовна очерками «Из воспоминаний» (в американском издании она назвала их точнее: «Жизнь с отцом» 3 так дорожила, придавала большое значение. «Ведь эта книга, которую я пишу,— это не шутка, это останется после меня» (ГМТ), — признавалась она в письме от 19 апреля 1930 года А. И. Толстой-Поповой.
1 Памятники жизни и творчества. М., 1923.
2 Совр. зап., 1931 — 1933. № 45—52. Начальные главы под названием «Младшая дочь» перепечатаны в «Новом мире» (1988. № П —12).
3 New Haven. Wallv University Presse.
Сказание о былом складывалось непросто, в сложной гамме чувств. Приходилось опасаться обвинений в пристрастном, излишне отрицательном изображении матери. «Может быть, мне грустно,— винилась мемуаристка перед А. И. Толстой-Поповой,— потому что я пишу о своем отце и вспоминаю, как мы с ним любили друг друга в последний год его жизни, пишу и плачу так, что все глаза застилает и я уже не в силах больше писать» (ГМТ).
Четыре части цикла, составившие настоящее издание1, совсем иного плана: здесь в фокусе повествования сама Александра Львовна, она рассказывает о перипетиях своей судьбы, о своей Одиссее, о себе и о времени.
1 Первая часть — «Из прошлого. Кавказский и западный фронт» // Новое русское слово. Нью-Йорк, 1974 (воскресные номера, 31 марта — 5 мая). Вторая часть — «Отрывки воспоминаний» // Совр. зап. 1934—1936, № 56—62. Я работала для советов (англ. яз., New Haven 1934); Проблески во тьме. Нью-Йорк, 1965. Третья часть — «Волшебная страна Япония» // Новое русское слово. 1974, 30 июня — 29 дек. Четвертая часть — «Первые шаги в Америке» // Там же, 1975. 5 янв.— I июня.
Русский раздел книги в некотором роде явление уникальное: в поле зрения мемуариста события масштабные, исторически значимые — мировая война и русская революция, и освещены они личностью неординарной, принадлежащей к социальной и интеллектуальной элите, да к тому же исповедующей толстовское миропонимание.
Александра Львовна не принимала непосредственного участия в боевых схватках, но и без батальных сцен набросанная ею картина войны передает ее атмосферу, весь хаос и сумбур, царящий вблизи фронта, всю противоестественность и жестокость «греха убийства», льющейся людской крови. Ее взор прикован к солдату, восхищавшему ее своим неброским героизмом, «русским добродушием», незлобивостью, «деликатностью», самоотвержением и стойкостью в смертный час. В изображении народа на войне, в глубинном неприятии всякого братоубийства, нарушающего естественные человеческие связи, в симпатиях к солдату заметна преемственная связь описаний сестры милосердия с «Севастопольскими рассказами» ее отца.
«Проблески во тьме (правдивая история)» — примечательное произведение отечественной мемуаристики: в нем в разных гранях и оттенках запечатлена Россия, настигнутая революционным вихрем, в которой «все переворотилось» и в муках, с жертвами и утратами «укладывался» новый общественный порядок. Александра Толстая — свидетель этого процесса и в некотором роде его участник, невольно своим официальным положением главы двух толстовских музеев (в Москве и в Ясной Поляне) вовлеченный в него. Ее горькое служение памяти отца сопровождалось многочисленными встречами с лицами самого высокого и, наоборот, самого низкого ранга. Всем им отведено место в записках Александры Толстой. Выразительны моментальные снимки таких представителей новой верховной власти, как Сталин, Троцкий, Менжинский, Калинин, Енукидзе, Луначарский, его заместитель М. Эпштейн и др., с их лапидарными, емкими сущностными характеристиками. Опираясь на свою память и дневники, Александра Львовна позволила нам заглянуть в их приемные и кабинеты, присутствовать при беседах с ними. Однако ее оценки сдержанны, щадящи, но ее неприятие «советов», «большевизма», ассоциируемого ею лишь с «террором... рабством, голодом, холодом», выдают ироническая интонация и отсутствие какого-либо пиетета перед лицами столь высокого ранга. Сдержанны потому, что именно они не давали окончательно изничтожить яснополянскую усадьбу и память об ее отце. Резкими, темными красками обрисованы типы новых местных руководителей, в большинстве своем необразованных разрушителей культуры, блюстителей идеологической чистоты и принципа классовой вражды, сеявших рознь, не брезговавших доносами, наветами. Она в современной действительности столкнулась с рано заявившим о себе типом маленького вождя, аморального плебея с «собачьим сердцем», увековеченного М. Булгаковым, П. Романовым и др.
Большой пласт «тюремных записок» Александры Львовны — этюды о житии истинных интеллигентов, трагически вписывавшихся в «переворотившуюся» Россию. Тем самым она коснулась коллизии «интеллигенция и революция». Ею воскрешены облики тех, кто вопреки неблагоприятной общей обстановке, засилью Шариковых небросал поста и делал все возможное, дабы «не погибла русская культура, уцелели кой-какие традиции, сохранились некоторые памятники искусства и старины, существуют еще научные труды, литературные изыскания». Среди них и именитые ученые, и образованные дамы из «бывших», и скромные яснополянские учителя и др. Воскрешены в книге также и облики тех, кого власти зачисляли во вражеский стан зачастую без достаточных оснований, арестовывали, судили, заключали в лагеря, ссылали, высылали из страны.
Александра Толстая наряду с другими эмигрантами рассказала правду о трагедии русской интеллигенции, наглядно и в деталях воспроизвела тюремную антижизнь, раскрыла тайну существования уже в раннюю послереволюционную пору Гулага, пусть и не столь чудовищного, как сталинский, но обрекавшего человека на неволю, физические и нравственные страдания. Повествование, сотканное из множества мини-новелл, событий большой значимости и сугубо личных, охватывающее «войну» и «мир», передает дыхание, «шум и ярость» судьбоносного для огромной страны времени. Оно мозаично и вместе с тем панорамно.
Японо-американский раздел книги переносит нас совсем в другое пространство, в другие миры, В нем явственно проступают элементы путевого очерка, он может быть поставлен в один ряд с традиционными для русской литературы «Письмами русского путешественника».
У Александры Толстой зоркий взгляд, поразительная наблюдательность, непредвзятое восприятие, умение передать доселе неведомую ей действительность в многоцветий красок, с ее особенным колоритом, при этом многогранно, материально осязаемо. Образ страны возникал из картин природы, гула голосов людей различных слоев общества, с разным образом жизни, с разной психологией, религиозными верованиями, умонастроениями.
Воспоминания Александры Львовны по сути своей, конечно, художественная автобиографическая проза: она сама выступает здесь не в роли хроникера, бесстрастного регистратора фактов, а как активное действующее лицо, мыслящее и эмоциональное, со своей диалектикой души, постигающей свою жизнь и жизнь окружающих ее не фрагментарно, а как нечто целостное, в контексте эпохи. У автора своя оригинальная стилевая манера, своя поэтика, суть которой выражена в названии самой сумрачной ее книги «Проблески во тьме». Оно отражало унаследованную от великого мастера концепцию личности, изначально и извечно доброй, способной и среди «тьмы» нравственно воскреснуть, очеловечиться. Характерна глава «Латышка», где в истории просветления выдрессированной надзирательницы, неодушевленной, с «деревянным лицом, деревянным голосом, деревянными движениями», раскрывается чудо прорыва «тьмы» «проблесками» человечности. Александра Толстая не случайно ввела в свои мемуары эпизоды с солдатом, тюремным вахтером, чиновником, американским фермером, в которых вдруг пробуждается душа. Это вносит в книгу напряженность, динамизм, веру в преодоление «тьмы», зла, в силу духа.
В воспоминаниях Александры Толстой немало героев добрых помыслов и добрых дел, с которыми она встречалась дома и на чужбине. Так она утверждала реальность гуманного идеала всеобщего братства, толстовского идеала «любовной ассоциации людей».
Записки младшей дочери, отличающиеся живой, легкой, свободной манерой изложения, мастерством жанровых сцен и индивидуального портрета, богатством словесной палитры,— вне всякого сомнения, факт литературы. Испытала она себя и в собственно художественном творчестве: в 1942 году в трех номерах нью-йоркского «Нового журнала» началась публикация ее романа «Предрассветный туман», но, как явствует из редакционного сообщения: «А. Л. Толстая не успела доставить для настоящей книги очередных отрывков „Предрассветного тумана"» ', продолжения не последовало, и полный текст его неизвестен. Начальные главы свидетельствуют, что это произведение безусловно интересно своим содержанием, избранной коллизией и типом главного героя Дмитрия Ртищева. Знание реалий эмигрантской жизни, ее проблем позволило автору высветить весь трагизм беспросветного, мнимого, эгоистического, лишенного общезначимого смысла существования изгнанника, оторванного от родины, от почвы, от своего народа. Есть основания предполагать, что прототипом Дмитрия Ртищева послужил Илья Толстой,— настолько сходны их профессиональные занятия, черты характера, внутрисемейные отношения. В романе «Предрассветный туман», пусть и незавершенном, ощутимо воспроизведена специфическая атмосфера эмигрантского бытия, тревожная, нервозная и суетная.
1 Новый журнал. 1942. № 4.
Феномен эмиграции как определенного общественного, нравственного и психологического явления очень занимал внимание Александры Львовны, недаром она посвятила ему целое исследование. «Большой труд,— сообщала 22 февраля 1975 года сотруднику толстовского музея А. И. Шифману,— на который потрачено 6 лет моей жизни,— «История мирового беженства», этот труд я не намерена теперь печатать» (ГМТ). Публицистика как вид словесного творчества была органична для личности с таким темпераментом, активной реакцией на все происходящее в мире и, конечно, в России. Известие о расстреле в 1932 году на Кубани тысячи казаков настолько ужаснуло Александру Толстую, что побудило ее обратиться с полным гнева и боли воззванием «Не могу молчать», призывавшим всех «проповедников любви, правды и братства... христиан, настоящих социалистов, пацифистов» «соединиться в про— тесте» против террора, насилия, истребления ни в чем не повинных людей.
«Я думал, что Ванечка, один из моих сыновей, будет продолжать мое дело на земле»1,— произнес Лев Толстой, потрясенный неожиданной смертью на редкость одаренного семилетнего Ванечки. Продолжила же его «дело на земле» в меру сил и возможностей «дочь Саша», верная заветам отца — ненависти ко лжи, несправедливости, неравноправию, правительственному гнету, любви к свободе, житейской и духовной, к страждущим и угнетенным, любви к России.
С. А. Розанова
1 Толстая С. А. Дневники. Кн. 1. С. 515.
Дочь
Над этой темною толпой
Непробужденного народа
Взойдешь ли ты когда, свобода,
Блеснет ли луч твой золотой?
Блеснет твой луч и оживит,
И сон разгонит и туманы...
Но старые, гнилые раны,
Рубцы насилий и обид,
Растленье душ и пустота,
Что гложет ум и сердце ноет,—
Кто их излечит, кто прикроет?
Ты, риза чистая Христа...
Ф. И. Тютчев
В то время, как весь цивилизованный мир отмечает стопятидесятилетие со дня рождения гиганта мировой литературы Л. Н. Толстого, в спокойной американской деревушке, в Валли Коттедж под Нью-Йорком, живет и празднует свое девяностопятилетие дочь писателя Александра Львовна Толстая. Жизнь этой замечательной русской женщины не вмещается в рамки настоящей вступительной статьи — жизнь эта слишком большая, бурная, богатая событиями; для исчерпывающего ее описания потребовался бы обширный биографический труд.
Нам, однако, кажется, что жизнь А. Л. Толстой неуклонно протекала в двух направлениях: жизнь с отцом, для отца, во имя основных отцовских идей — добра, правды, справедливости, служения ближнему — и жизнь для России, для своего народа. Об отце, о жизни с ним, вблизи него А. Л. Толстая талантливо рассказала в своей книге «Отец» (два тома, изд-во им. Чехова, Нью-Йорк, 1953 г. **) и нужной и важной книгой этой пополнила огромную мемуарную библиографию по изучению толстовского литературного наследия. О дальнейшей жизни А. Л. Толстой, после смерти отца в 1910 году, рассказано в серии очерков, воспоминаний и дневниковых записей, охватывающих период до 1939 года. Этот интереснейший материал печатается под общим заглавием «Дочь». Наименование это, предложенное издательством «Заря», в некоторой степени символично: в год юбилея отца мир должен помнить его дочь, которая воплотила в себе то лучшее, благородное, что проповедовал и завещал ее отец.
* Данная статья была одобрена А. Л. Толстой (1 июля 1884—26 сентября 1979) в марте 1979 г. в качестве предисловия к этой книге.
** Вышла в Москве в издательстве «Книга» в 1989 г, (ред.).
Книга состоит из четырех неравной длины частей. Она открывается воспоминаниями давно ушедшего времени, судьбоносного для России,— выстрелом в Сараеве и вступлением России в первую мировую войну, на которую А. Л. Толстая идет добровольцем в качестве сестры милосердия. Обладая незаурядным организаторским талантом, физической выносливостью, смелостью, А. Л. Толстая несет помощь и облегчение людям разных национальностей и разного социального положения. Она неутомимо борется с несчастьями, которые неизменно приносит с собой война. Она всегда на посту среди голодающих беженцев, тифозных, изувеченных, отравленных газами. Она на посту то под немецким артиллерийским обстрелом, то под бомбами с воздуха. Графиня А. Л. Толстая всегда, во всех обстоятельствах, со своим народом — с солдатом-крестьянином, с солдатом-рабочим, с офицером. В заключении первой части («Из прошлого») А. Л. Толстая ставит вопрос:
«Но почему же народ избрал коммунистическую власть? Думаю, что ответ один и Толстой так же на него ответил — отсутствие веры. Перестала гореть ярким огнем вера в русском народе и угасла духовная сила, которая одна могла бы противоборствовать грубой, жестокой и беспринципной силе 3-го Интернационала».
О том, что духовная сила в русском народе не угасла, что задавленный «золотой луч» свободы блестит во мраке угнетения, растления и пустоты, А. Л. Толстая повествует во второй, самой обширной части книги, в «Проблесках во тьме». Здесь она ярко пишет о своей жизни и о жизни страны под советской властью до осени 1929 года, противопоставляя народ и власть, «нас» и «их».
Революция застает А. Л. Толстую в минском госпитале. Очнувшись после операции, она узнает от врача, что Великий Князь Михаил Александрович отрекся от престола, и с горечью восклицает: «Боже мой!.. Значит... Пропала Россия...». Она живо передает сумбур, дурман, хаос первых революционных месяцев, развал фронта, полнейший упадок дисциплины, бегство солдат домой, митинговые речи... Среди последних выступление Керенского. С удивительной четкостью перед нами возникает образ этого незадачливого государственного деятеля:
«На высокой трибуне худой человек среднего роста в солдатской шинели охрипшим голосом выкрикивал какие-то слова, которые трудно было разобрать. Мне показалось, что не было простоты, убежденности в речах оратора, в его призывах объединиться для спасения России».
Увидев, что работа на фронте кончена, А. Л. Толстая сдала свой санитарный отряд и уехала в Москву, где развила кипучую деятельность в Обществе изучения и распространения творений Л. Н. Толстого (позднее Кооперативное Товарищество). Самоотверженный труд всех членов «коллектива», работавших в холоде и на полуголодном пайке, не пропал даром: была спасена часть архивов писателя, были восстановлены и приведены в порядок его ценнейшие рукописи.
Дальнейшая жизнь А. Л. Толстой протекает между Ясной Поляной и Москвой. Декретом наркома по просвещению Луначарского она была назначена полномочным комиссаром Ясной Поляны, для спасения и сохранения которой она отдавала все свои силы. Постоянное вмешательство стоящих у власти, местных и областных малограмотных коммунистов, неожиданные обыски и трудности, причиняемые местной ЧК и большевицкими парторганизациями, заставляли А. Л. Толстую искать защиты в Москве у Луначарского, Калинина, Менжинского, самого Сталина и прочих потентатов и временщиков. Удавалось это не всегда. Пришлось познакомиться с Лубянкой № 2, а потом, после «суда», отсиживать в тюрьме и концентрационном лагере, устроенном в Новоспасском монастыре. Для исследователя советской системы эти воспоминания, записанные в лагере, представляют редкую ценность. Это документ свидетеля-очевидца, показывающего начальную стадию развития советских карательных органов, которые, неустанно совершенствуясь, создали небывалую еще в истории человечества державу ГУЛаг.
Все годы жизни А. Л. Толстой в Советской России проходили под знаком борьбы за Ясную Поляну, за право сохранить ее как памятник-музей Толстого, уберечь ее от влияния болыневицких учреждений, от коммунистической пропаганды, военизации, атеизма, от всех подобных веяний, несовместимых с толстовским учением. Когда же, однако, окончательно укоренившийся в России большевизм стал проникать во все отрасли жизни страны и героические усилия А. Л. Толстой отстоять нейтральное положение Ясной Поляны оказались тщетными, она решила покинуть родину.
Получив в конце лета 1929 года, после всевозможных ходатайств, визу в Японию для поездок с лекциями о творчестве, жизни и учении отца, она осенью того же года покидает Россию. Но до отъезда ей удается совершить ряд экскурсионных путешествий по России. Эти великолепные, незабываемые главы напоминают по своему замыслу и построению знаменитые «Странствия» И. А. Бунина. Автор прощается с родиной, прощается с ее святынями, историческими местами, с ее природой и людьми.
На сорок седьмом году жизни А. Л. Толстая попадает за границу и впоследствии, отказавшись от возвращения в СССР, становится политическим эмигрантом. Уезжая из Советской России, А. Л. Толстая избрала не путь личной свободы и устроения своего благополучия. Она бьша далека от этого. Физически покидая родину, она унесла ее с собой в изгнание и поставила себе задачей открывать иностранцам глаза на происходящее в Советской России, рассказывать им правду о подсоветской действительности, об угнетенном народе.
Свою политическую деятельность А. Л. Толстая начала с Японии. Япония начала тридцатых годов восхитила ее («Волшебная страна», часть третья), очаровала своим нравственным обликом, силой своих веками установленных традиций, спокойствием, честностью, порядком, тем, чего Россия лишилась после революции. Темой очерков о Японии были не только наблюдения над страной и ее жителями, но и диалог между лектором и слушателями о сути коммунистической власти в России. В Японии было сильно развито толстовское движение, многие японцы-толстовцы бывали в дореволюционной России, некоторые побывали и в Ясной Поляне. Эти люди сохранили о России лучшие воспоминания, но, увы, встречались и другие, попавшие под гипноз новой власти, стремящиеся якобы осчастливить человечество. И вот с ними А. Л. Толстая начала долгую, упорную, непрекращающуюся борьбу за восстановление правды, за развенчание лживости политики Красного Кремля. Японские коммунизанствующие «либералы», с которыми ей пришлось сталкиваться в течение двадцатимесячного пребывания в Японии, были только прелюдией к позднейшим встречам такого рода на американском континенте, куда она попала летом 1931 года.
Нелегкими были эти первые шаги в Америке (часть четвертая). Чтение лекций на еще не вполне усвоенном английском языке, при мизерной плате за них, не могло дать средств к существованию, хотя бы самому скромному и непритязательному. Отталкивание от больших городов, их грязи, шума, скопища людей и исконная тяга к земле, к своему углу, к независимой жизни навели А. Л. Толстую на мысль заняться фермерским трудом, популярным в Америке куроводством. Даже самую тяжелую, не женскую работу она проделывала сама, и, превозмогая физическую усталость, боль рук, нытье тела, она не опустилась, не снизошла до материальных благ, столь искушающих и доступных в Америке. Она помнила прощальные слова яснополянских крестьян: «Расскажи им, непременно расскажи, как мы здесь живем, как мучаемся. Может, помогут нам! Они, верно, там не знают про нашу жизнь!» Вот именно про эту «нашу жизнь» в подсоветской России она неустанно рассказывала в своих лекциях и своим влиятельным американским знакомым. Однажды, встретившись в частном доме с первой леди, Элеонорой Рузвельт, хотела просветить и ее, но последняя, оставаясь верной своим просоветским убеждениям, предпочла любоваться прелестным видом Вирджинии... С людьми такого типа А. Л. Толстой приходилось не раз сталкиваться на свободолюбивой американской земле.
Книга «Дочь» кончается 1939-м годом, периодом возникновения Толстовского фонда. Его история и вклад в него А. Л. Толстой ждут еще своего летописца.
Эта книга знакомит читателя с удивительной русской женщиной, доказавшей своей жизнью, как можно и нужно служить России за рубежом. Она раскрывает перед читателем страницы истории нашей родины, страницы страшные, но не безнадежные: во тьме беспрерывно мелькают лучи, зарницы возрождения. Это важный и правдивый документ о судьбе дочери Л. Н. Толстого на фоне судьбы России. Но правда, одна лишь правда не делает произведение литературным. Для этого необходим талант (а это уже от Бога), упорный труд, умение выразить свои мысли так, чтобы, как говорил Л. Н. Толстой, «заразить» ими читателя, отобрать только самое нужное и существенное, придать повествованию определенное «звучание», вызвать в одном месте улыбку, в другом — слезу. Все это, в том числе и замечательный русский язык, без вычурности и манерности, есть в книге «Дочь». Мы уже вскользь говорили о необыкновенно умелых, сжатых и вместе с тем выпукло-ярких зарисовках многочисленных государственных деятелей, с которыми скрещивались пути автора. К числу высокохудожественных описаний следует отнести те места, где А. Л. Толстая пишет о смерти матери и позже, о кончине брата, Ильи Львовича Толстого, умиравшего от рака в больнице в Нью-Хейвене. Есть в последнем описании что-то от отца, от его бессмертной повести «Смерть Ивана Ильича»: телесные страдания и просветление перед кончиной, перед переходом в жизнь вечную, исчезновение страха смерти.
И, наконец, последнее, самое, может быть, значительное. Книге «Дочь» присущи религиозный элемент, вера в духовное возрождение России, вера в возврат ее к исконным национальным ценностям, вера в торжество духа над материей, вера в то, что «риза чистая Христа» излечит растление душ российских.
Сергей Крыжицкий
Оберлин, Огайо, 1978—1979
Валли Коттедж, Нью-Йорк, 1990
Часть I
ИЗ ПРОШЛОГО. КАВКАЗСКИЙ И ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ
1
ИЮЛЬ 1914-ГО
Вероятно, это обычное явление: массы не отдают себе отчета в происходящих политических событиях ни в национальном, ни еще менее в мировом масштабе.
Люди обрастают своими мелкими интересами и не заглядывают дальше собственного благополучия, собственных забот и несчастий. Зачем нам ломать голову над делами государственной важности? Пусть этим занимаются цари, короли со своими министрами и парламентами, президенты республик.