Именно здесь, в подземном укрытии в окрестностях Франкфурта, был посвящен в «иллюминаты» Калиостро, как он сам об этом свидетельствовал в ходе судебного процесса против него в Риме. Его свидетельство цитирует Луи Блан в своей «Истории Французской революции»: «... Забитый бумагами железный сундук был открыт. Инициаторы достали из него манускрипт, на первой странице которого было написано: “Мы, великие магистры тамплиеров”. Дальше следовала клятва, написанная кровью, а внизу – одиннадцать подписей. Написанный по‑французски манускрипт гласил, что иллюминаты подготавливали заговор против тронов; что первые удары должны были обрушиться на Францию; что после падения французской монархии атака должна быть направлена против Рима. Непосредственно от посвященных Калиостро узнал, что тайное общество, членом которого он стал, уже имело мощные корни: оно обладало денежными средствами, хранившимися в банках Амстердама, Роттердама, Лондона, Генуи и Венеции; эти деньги поступают в качестве ежегодного взноса его членов. Что касается его самого, то он получил значительную сумму на покрытие расходов на пропаганду, ему были даны определенные инструкции от секты, и он отбыл в Страсбург», где познакомился с кардиналом Роганом и начал знаменитую аферу с ожерельем.
Безусловно, данное свидетельство Калиостро, приведенное Луи Бланом, имеет существенное значение, так как обнаруживает не только все нити заговора по проведению революции 1789 года, но также и источники денежных средств, необходимых на ее подготовку. Неоспорима руководящая, хотя и отлично замаскированная роль евреев во всем этом деле.
В конце XVIII века помимо евреев Западной Европы в масонстве участвовали также евреи Востока. Г‑н Гессен сообщает об одном польско‑русском еврее из Шклова, Барухе Шике, жившем впоследствии в Минске, являвшемся членом одной из английских лож:
«Ученик Виленского гаона, Барух Шик, занимает известное место в истории умственного развития евреев в России как один из лучших представителей талмудической школы гаона. В 1777 г. Барух появляется в Берлине в обществе тамошних меценатов, приверженцев Мендельсона; тогда, вероятно, он и был посвящен в масонство или несколько позже, в 1780 г., в бытность свою в Гааге»[181].
Таким образом, кружок «еврейских просветителей», основанный Мендельсоном, служил центром связи между различными масонскими организациями и евреями не только в Западной, но и в Восточной Европе – представителями талмудической школы гаона. Речь идет о двух центрах, созданных в Вавилоне еще во времена, когда там находился Синедрион и князья пленения[182]; по сведениям г. Гессена, один из таких центров в XVIII веке был в Вильне.
Круг «еврейских просветителей» имел самые тесные связи со знаменитым графом Мирабо – будущим трибуном французской революции 1789 года, который в течение определенного времени был секретным политическим представителем французского правительства в Берлине. Как известно, Мирабо всегда испытывал нужду в деньгах на свои многочисленные романы и до последнего дня оставался человеком, испытывавшим слабость к деньгам.
Достойно упоминания, что он был влиятельной фигурой во французском масонстве, будучи посвящен в самые высокие степени иллюминатов Вейсгаупта, где ему было присвоено имя Аркесилай. Эти сведения легко объясняют его быстрое сближение с «еврейскими просветителями», действия которых под объединяющим руководством Мендельсона, Дона и Серфбеера напоминали прекрасно сыгранный «концерт»[183].
Проводя в Берлине годы, предшествующие революции, Мирабо «одновременно готовит революцию и эмансипацию евреев», писал аббат Леманн[184].
Мендельсон умер в 1786 г., и Мирабо не успел познакомиться с ним лично, но он сильно сблизился с Доном и другими «еврейскими просветителями».
«В это время, – писал еврейский историк Грец, – в Берлине все только и говорили о юной и прекрасной (еврейке) Генриетте Лемос, жене доктора Герца, примечательной как своим умом, так и своей красотой. В ее салоне собирались представители изящных искусств, встречались дипломаты. Во время своей секретной командировки в Берлин (1786 г.) Мирабо был одним из завсегдатаев салона... Вскоре дамы из высшего общества, привлеченные обянием их бесед, перестали противиться знакомству с Генриеттой Герц и ее маленькой группой молодых евреек. Между ними установились практически равные отношения. Среди этих девушек были в том числе и дочери Мендельсона... Именно здесь Мирабо познакомился с Доном – автором книги об эмансипации евреев. В салоне Генриетты Герц он принял близко к сердцу интересы евреев. Слушая чтение сочинений Мендельсона, он лишь искал случая, чтобы выразить свою приверженность иудаизму...»[185]. «Он отправился в Лондон, вернулся в Берлин – два места, где готовились потрясения. На нем заговорщики Вильгельмсбада остановили свой выбор»[186].
Так готовились евреи в ожидании революции. Но при этом они продолжали добиваться гражданского равноправия иными способами. Под воздействием с разных сторон, в том числе и под влиянием Серфбера, незадолго до революции Людовик XVI решил изменить законы о евреях, чтобы по возможности добиться их равенства с остальным населением. По этому вопросу министром Малесербом была подготовлена специальная записка, а также была создана специальная комиссия для подготовки реформы.
Но, очевидно, что люди, стоявшие во главе революции, с большим пылом стремились добиться равенства гражданских прав евреев.
«Предложение о будущем сотрудничестве между евреями и революцией принадлежит кюре Эмбермениля», – писал аббат Леманн.
За три месяца до созыва Генеральных штатов видный масон аббат Григорий, кюре Эмбермениля, написал Исайе Бингу – одному из самых влиятельных евреев Меца: «Скажите, мой дорогой Бинг, не стоит ли вам совместно с другими представителями вашего народа перед созывом Генеральных штатов сосредоточиться на требованиях прав и привилегий граждан – теперь как никогда благоприятный для этого момент.
Всегда любите вашего незабвенного друга, Григорий, кюре Эмбермениля»[187].
Очевидно, что, даже не дожидаясь этого письма, французские евреи давно готовились к активной деятельности с началом революции. Во главе у них стояли два замечательно энергичных человека: уже упоминавшийся банкир Серфбер и Бер Исаак Берр. Под руководством этих двух вождей евреи начали осаду Национального собрания.
Эта осада началась практически сразу же после открытия Генеральных штатов и продолжалась два года – до 27 сентября 1791 г., пока евреи не одержали полную победу.
В течение этих двух лет были предприняты 14 попыток добиться предоставления гражданских прав евреям и произнесено 35 крупных речей многочисленными ораторами, среди которых: Мирабо, Робеспьер, аббат Григорий, аббат Сийес, Камилл Демулен, Вернье, Барнав, Ламет, Дюпор и др.
«Итак, существует следующая уникальная связь, – писал аббат Леманн. –... В масонском списке значатся все те имена, которые мы только что перечислили, и которые, согласно “Moniteur”, голосовали за евреев... Не является ли такое совпадение доказательством поддержки парижскими ложами еврейской эмансипации?»[188]
Однако, несмотря на весь свой революционный дух, Национальное собрание не было склонно предоставлять евреям равные права. Против этой реформы восстали все депутаты Эльзаса, так как именно в Эльзасе в то время проживали большинство французских евреев. «Монсеньор де ля Фар, епископ Нанси и депутат Лоррена, повторил в Собрании пугающие слова одного из своих прихожан: “Да, Ваше преосвященство, если вы проиграете, мы увидим, как еврей станет нашим епископом, настолько они способны всюду проникать”»[189].
Но такая оппозиция не обескуражила евреев. Для достижения своей цели они применили все средства. По словам аббата Леманна, такими средствами были:
первое средство – прошения. Работа с несколькими председателями Собрания;
второе средство – влияние денег; третье средство – логика. После того как Национальное собрание декларировало «права человека», евреи логично настаивали на том, что такие права должны быть предоставлены и им, и они высказывали свои размышления на этот счет с «беспощадным высокомерием»;
четвертое средство – использование предместий и парижской коммуны с целью заставить Национальное собрание «под угрозой беспорядков» дать евреям равноправие.
«Один из их лучших историков, – писал аббат Леманн, – не считал нужным скрывать этот прием[190]. Уставшие от этих многочисленных и безуспешных попыток добиться гражданских прав, они изобрели последнее средство. Поняв невозможность убеждением и рассуждениями добиться того, что они называли своими правами, они приняли решение заставить Национальное собрание дать согласие на их эмансипацию»[191].
Для достижения этой цели были истрачены колоссальные средства, на которые был создан необходимый «христианский фронт».
18 января 1791 г. на заседании Национального собрания герцог де Брольи совершенно откровенно говорил об этом: «Среди них, – говорил он, – есть один, который приобрел огромное состояние за счет государства, и который раздает значительные средства в Париже, чтобы привлечь на свою сторону сторонников». Он имел в виду Серфбера[192].
Во главе созданного по этому случаю «христианского фронта» стояли адвокат Годар и трое священников – аббаты Мюло, Бертолио и Фоше.
Аббат Фоше был известным иллюминатом, а аббат Мюло – президентом всемогущей парижской коммуны, с помощью которой якобинцы оказывали в нужный момент давление на Национальное и Законодательное собрания, а позднее – и на Конвент.
То, что в рамках Национального собрания делал для евреев кюре Эмбермениля Григорий, делал для них аббат Мюло в коммуне.
Однако, как и взбешенные якобинцы, члены коммуны не соглашались принять предложение их председателя взять под свое покровительство вопрос о еврейских правах в Национальном собрании. Пришлось снова прибегнуть к расходам, очевидно, при могущественной поддержке золота Серфбера, а также аббатов Фоше и Бертолио. Последний в ходе заседания в Национальном собрании по этому вопросу произнес: «Нужно было, чтобы такое счастливое и неожиданное событие, как революция, обновило Францию... Поспешим сделать так, чтобы они забыли преступления наших отцов».
Затем в ходе другого заседания в зал ворвался адвокат Годар с 50 вооруженными «патриотами» в форме национальной гвардии с трехцветными кокардами. Ими оказались пятьдесят евреев, которые, запасшись, естественно, деньгами, обошли все секции парижской коммуны и округи города, привлекая сторонников равноправия евреев. Это возымело результат. Из 60 секций Парижа 59 высказались за равноправие (воздержался только квартал Аль). Тогда коммуна предъявила Национальному собранию предупреждение, подписанное аббатами Мюло, Бертолио, Фоше и другими членами, с требованием немедленного предоставления равенства евреям.
Однако даже после этого Национальное собрание не решилось одобрить такое предложение. Тогда 27 сентября 1791 г., в день предпоследнего заседания перед роспуском собрания, депутат‑якобинец Адриен Дюпор поставил вопрос о равноправии евреев самым категоричным образом. Собранию была прекрасно известна личность Адриена Дюпора. Собрание было хорошо осведомлено о том, что на секретном заседании до революции он настаивал на необходимости прибегнуть к системному террору. Собрание уступило. Затем последовал декрет, подписанный Людовиком XVI, о предоставлении французским евреям полного равноправия[193].
«27 сентября 1791 г. нам, христианам, ни о чем ровным счетом не говорит, – писал Анатоль Леруа‑Болье, – при этом этот день является одной из комполитических дат революции. Это 14 июля для каждого народа; и у разрушенной в этот тусклый осенний день Бастилии стены были выше и древнее, чем у Бастилии в предместье Святого Антуана. Из всех столетних юбилеев, которые нам завещала Революция, наверное, ни один другой не праздновался на большем количестве языков.
Франция, счастливая или злополучная, проявила в сентябре 1791 г. инициативу, которой один за другим последовали почти все народы... Честно говоря, они с этим не слишком спешили. Англия завершила эмансипацию своих евреев только в 1849 и 1857 гг.; Дания – только в 1849 г.; Австро‑Венгрия – только в 1867 г.; Германия – между 1869 и 1871 гг.; Италия – между 1860 и 1870 гг.; Швейцария – в 1869 и 1874 гг.; Болгария и Сербия – в 1878 и 1879 гг. Единственные Россия и Румыния на одном конце Европы и Испания с Португалией – на другом еще не последовали нашему примеру»[194].
Так, по словам Леруа‑Болье, с 27 сентября во Франции, казалось бы, больше не стало еврейского вопроса. Он исчез вместе с причинами, его породившими. Но в действительности так только казалось.
Нежидовствующие французы прекрасно понимали значение декрета от 27 сентября.
«Вчера Собрание проявило верх глупости и безбожия, предоставив евреям право доступа ко всем профессиям, – писала мадам Элизабет, сестра Людовика XVI, своей подруге мадам де Бомбель. – Я не могу передать тебе, насколько этот декрет вывел меня из себя. Придет срок для Божьей кары, и если Он и терпит зло долго, то и карает его с не меньшей силой».
Цитируя это письмо, “Archives Israelites” отмечают:
«Из этих слов и чувств сестры государя того времени понятно, была ли необходима революция, покончившая со злоупотреблениями в их корне». Однако последующие события полностью подтвердили правоту мадам Элизабет.
«Никто не вправе, – писал Дизраэли в “Эндимионе”, – с легкостью относиться к началу расы, к вопросу расы. В этом ключ мировой истории. Потому порой эта история и так мрачна, что ее пишут люди, которые не имеют представления ни о расовом вопросе, ни о соответствующих им исторических моментах».
Еврейский вопрос существовал и продолжает существовать во Франции, как и в других государствах, вне зависимости от того, даны гражданские права евреям или нет.
Эти гражданские права всегда были для них лишь этапом, и везде, где они их получали, служили им ступенькой для достижения цели, стоящей перед их племенем – избранным народом.
С первых же лет своего правления Империей Наполеон I был озабочен стремительной скупкой Франции евреями и той отчужденностью, с которой они продолжали жить среди других граждан, несмотря на полученные гражданские права. Отчеты из департаментов рисовали деятельность евреев в очень неприглядном виде: «Повсюду подаются декларации о гражданском состоянии, содержащие ложные сведения: отцы регистрируют девочками своих новорожденных сыновей... Евреи также подали пример неподчинения законам о рекрутском наборе. Из семидесяти евреев, которые в промежутке шести лет должны были быть призваны в Мозеле, на службу не поступил ни один»[195].
Напротив, в тылу армии они предавались самой безудержной спекуляции.
«К сожалению, – писал Тьер в своей “Истории революции”, описывая вхождение французов в Рим, –злоупотребления против собственности, но не против личности, омрачили вхождение французов в древнюю столицу мира... Бертье отбыл в Париж, а его место занял Массена. Этот герой был обвинен в том, что первым подавал пример таких злоупотреблений[196]. У него появились последователи. Начались грабежи дворцов, монастырей, богатых коллекций. Евреи, следовавшие за армией, за бесценок скупали прекрасные предметы, которые им приносили грабители»[197].
В 1806 г. во время проезда Наполеона через Страсбург после победы при Аустерлице жалобы на евреев приобрели огромный размах. В основном, их обвиняли в безудержном ростовщичестве. По возвращении в Париж Наполеон посчитал целесообразным вплотную заняться еврейским вопросом. 30 апреля на заседании Государственного совета по этому вопросу он, между прочим, сказал: «Французское правительство не может равнодушно взирать, как приниженный, опустившийся, способный на любую низость народ единолично владеет двумя прекрасными департаментами Эльзаса. Необходимо рассматривать евреев в качестве народа, а не секты. Я бы хотел лишить их, по крайней мере, временно, права брать в залог, так как зависимость от столь презренного народа слишком унизительна для французского народа. Целые деревни конфискованы евреями. Они заменили собой феодальные порядки. Это настоящая стая коршунов. Их видели под Ульмом, куда они прибежали из Страсбурга, чтобы скупить у мародеров награбленное... Было бы опасно оставить ключи от Франции – Страсбург и Эльзас – в руках не преданного стране шпионского населения»[198].
Изучение вопроса Наполеон поручил Государственному совету, и Моле подготовил на эту тему подробный доклад. Но в самом Государственном совете господствующие позиции занимал «христианский фронт».
«Г‑н Моле (юный младший служащий), – сообщает в своих мемуарах член Совета г. де Баранте, – выступил с докладом, в котором делал вывод о необходимости применить в отношении евреев исключительные законы, по крайней мере, в части сделок под процент. Я прибыл в Париж спустя несколько дней после прочтения этого доклада на заседании секции. Мне рассказывали, с каким пренебрежением и усмешкой он был встречен членами Государственного совета, которые видели в нем лишь литературную статью, вдохновленную антифилософским кружком г. де Фонтана и г. де Боналя. Однако г. Моле не отвлекался. Обсуждения не было: вопрос должен был быть вынесен на рассмотрение всего Совета... Г. Беньо, которого только назначили членом Государственного совета, увидел в докладе хороший повод для дебатов. Вопрос был им великолепно изложен – обоснованно, остроумно и талантливо. Не было никого, кто бы не согласился с его точкой зрения. Тогда великий канцлер сообщил Совету, что Император придавал большое значение данному вопросу, что у него было иное мнение, нежели точка зрения, которая, казалось, превалирует в Совете, и что необходимо возобновить дискуссию, когда Император будет председательствовать в Совете.
Такое заседание произошло в Сен‑Клу... Император придавал большое значение данному вопросу... Было заметно нетерпение Императора. Особенно странной показалась одна фраза. Г‑н Беньо назвал меры, которые в виде исключения предполагалось принять в отношении евреев, “битвой, проигранной на полях правосудия”. Когда он закончил, слово с большим, чем обычно, воодушевлением и живостью взял Император, отвечавший на речь г. Беньо то с юмором, то спокойно. Он выступил против теорий, против общих и абсолютных принципов, против людей, для которых факты не значат ничего, и которые реальность приносят в жертву абстракциям. Он с горечью вернулся к злосчастной фразе о проигранной битве и, разгорячась, дошел до того, что выругался, чего с ним, на моей памяти, никогда не случалось на Государственном совете»[199].
По свидетельству другого члена Государственного совета, на этом заседании Наполеон сказал: «Со времен Моисея еврейский народ формировался как ростовщический и угнетающий в отличие от христиан, среди которых ростовщики являются исключением и находятся на дурном счету. Следовательно, возрождение евреев невозможно с помощью отвлеченных законов. Здесь нужны простые законы, законы с исключениями. Мне лишь предлагают изгнать большое количество людей – таких же, как все остальные.... Было бы слабостью изгнать евреев; необходимо найти силы для их исправления. Необходимо запретить евреям торговать, так как они этим злоупотребляют, как запрещают ювелиру заниматься своим ремеслом, если он подделывает драгоценности»[200].
Как известно, Наполеон остановился на идее созыва большого еврейского Синедриона, который должен был разработать и подтвердить своим решением изменения внутренней жизни и обычаев евреев в целях их смешения с остальным населением. Сохранилось несколько писем Наполеона, из которых видно, что он много ждал от этого Синедриона. Говоря о необходимости защитить французов от еврейского ростовщичества, он также высказывал желание рассматривать евреев в качестве граждан Франции: «Необходимо будет поискать, есть ли еще эффективные средства для того, чтобы умерить и побороть эту привычку биржевой игры, эту организацию мошенничества и ростовщичества... Я бы хотел приложить все усилия для того, чтобы права, которые были предоставлены еврейскому народу, не стали бы призрачными, и, наконец, я желал бы, чтобы во Франции они обрели Иерусалим...
Необходимо остановить зло, противодействуя ему, и противодействовать, изменив еврея. Комплекс предложенных мер должен привести к достижению обоих результатов. Если на каждые три брака один будет между евреем и французом, еврейская кровь потеряет свой исключительный характер»[201].
Новость о том, что Наполеон хочет созвать Синедрион, была встречена евреями с ликованием. По словам аббата Леманна, они преклонялись перед ним и готовы были признать за Мессию. Заседания Синедриона прошли в феврале и марте 1807 г., и постановление «Великого синедриона» начиналось следующими словами: «Вовеки благословен Господь, Бог Израиля, поставивший на трон Франции и Итальянского королевства государя, близкого Его сердцу. Бог видел унижение потомков древнего Иакова и избрал Наполеона Великого в качестве орудия своего милосердия... Собранные сегодня под его могущественной защитой в прекрасном городе Париже в количестве семидесяти одного доктора права и нотабля Израиля, мы образовали Великий синедрион, чтобы в нашем лице найти средство и силы для приведения религиозных предписаний в соответствие с требованиями наших святых законов, что послужило бы примером и правилом для всех евреев. Из этих постановлений все народы узнают, что наши догматы совместимы с гражданскими законами, по которым мы живем, что они не отделяют нас от общества...»[202].
На практике попытка Наполеона смешать евреев с остальным населением Франции закончилась полнейшим провалом и ясно показала лишь то, что Наполеон полностью игнорировал сущность этого народа, если он предполагал возродить его с помощью мер законодательного характера. Единственным результатом созыва Великого синедриона в Париже стало лишь дальнейшее объединение международного еврейства.
«Забудем, откуда мы ведем наше происхождение, – заявил в своей речи на открытии 26 июля 1806 г. подготовительного собрания Синедриона раввин Соломон Липман Серфбер, – да не будет больше речи о “немецких” или “португальских” евреях; рассеянные по всему земному шару, тем не менее, мы – один и единый народ»[203].
После созыва Синедриона евреи продолжили спекулировать и одалживать под кабальные проценты, что привело к принятию Наполеоном репрессивных мер против них в 1808 г. Помимо этого, пользуясь предоставленными революцией гражданскими правами, евреи беспрепятственно создали во Франции две новые формы масонства.
«В 1806 г., – писал г. Гессен, – во Франции возник новый обряд Ecossais ancient et accepte, состоявший из 32 степеней, учрежденный пятью евреями: John Mitchel, Friedrich Dalcho, Emil de la Motta, Abraham Alexander и Isaac Aulb, которые из чисто коммерческих видов присвоили себе места Великого Командора, наместника Великого Командора и т. д. и захватили в свои руки всю администрацию. В начале XIX века авиньонский купец, еврей Michel Beddarine (интендантский инспектор в Италии) насадил и распространил во Франции при помощи своих двух братьев систему Мизраим, существующую поныне»[204].
После революции 1789 г. евреи подняли голову не только во Франции. Во всех остальных странах Западной Европы они быстро приобрели влияние и силу.
«В Германии первое поколение “Хаскала” одновременно было и последним. Благодаря своей ловкости евреи в скором времени преобладали в общественной и интеллектуальной жизни всего немецкого народа, и салон выглядел для них более заманчивым, нежели чтение “Меассеф” – ежемесячного еврейского журнала, основанного Вессели», – читаем мы в «Еврейской энциклопедии».
Отметив, что Орден азиатских братьев прекратил свое существование в Германии около 1790 г., и, несомненно, в качестве замены ему в то же время в Берлине была создана ложа Терпимости, г. Гессен продолжал: «Учредителями ложи Терпимости были братья Гиршфельд и Катер – не знаем, христиане или евреи, – но в ней главным образом принимали участие, по‑видимому, евреи, как, например, профессор Герц, Итциг, имя которого мы встречали в азиатском Ордене, банкир Леви и др. Мастером стула был еврей»[205].
Следующие слова г. Гессена показывают, до какой степени евреи Германии открыто презирали христиан после французской революции: «... Берлинский еврей Давид Фридлендер вместе с несколькими главами семейств, в числе коих был, вероятно, как говорил Грец, и представитель фамилии Итциг, послал (1799 г.) советнику главной консистории Теллеру письмо, в котором эти лица выразили согласие на обращение в Христианство и даже на принятие крещения с тем, однако, условием, чтобы их освободили от веры в Христа, от церковных обрядов или, по крайней мере, позволили толковать по‑своему христианские догматы»[206].
Наблюдая расцвет иудаизма, великий современник Наполеона Гете, либерально настроенный и с юношеских лет состоявший в масонстве, тем не менее, прекрасно отдавал себе отчет в той опасности, которую иудаизм представлял для всей христианской цивилизации. «Как можем мы допустить участие евреев в высокой европейской культуре, христианской по своей сути, если они отрицают источник ее происхождения», – говорил он[207].
А вот как передает состоявшуюся 23 сентября 1823 г. беседу с ним на эту тему один из его близких друзей фон Мюллер:
«Около шести часов утра, едва я вошел в комнату Гете... как старик дал волю своему гневу по поводу нашего нового закона о евреях (от 20 июня 1823 г.), разрешающего браки между лицами, исповедующими две эти религии. Он предсказывал самые печальные последствия этого шага и говорил, что если бы у суперинтенданта был характер, он скорее бы ушел в отставку, чем женился на еврейке в церкви Святой Троицы, что все нравственные устои семьи, основанные на религии, будут уничтожены таким неправедным законом. Несмотря на веселое пребывание в Мариенбаде до этого, он продолжал высказывать свое недовольство в течение всего вечера... Особо примечательна его враждебность против евреев была в связи с тем глубоким уважением, которое Гете, несмотря на весь свой либерализм, питал в отношении Церкви и государственной системы... “Я предвижу, что мы пойдем впереди всех по пути абсурда и что мы на себе испытаем все безумства”, – говорил он между прочим»[208].
Один из многочисленных авторов, писавших о Гете, – Виктор Ген писал в своих «Мыслях о Гете»: «Когда 22 марта 1832 г. Гете умер, один еврей (и масон. – Автор) Берне отметил этот день как начало освобождения Германии. В действительности, он отметил конец эпохи и начало Еврейского века, в котором мы и живем»[209].
Еще один современник Гете, знаменитый историк Иоганн Гердер, несмотря на весь свой либерализм и гуманизм, отмечал: «В Европе еврейский народ был и остается азиатским народом, чуждым нашей части мира, привязанным к совершенно другому древнему закону, который был дан ему под иными небесами, закону, с которым он, по его собственному признанию, связан навсегда»[210].
Гердер писал это в начале XIX века; а в 1902 г. написал в своей книге «Впечатления» (“Impressionen”) один из самых влиятельных вождей современного иудаизма Вальтер Ратенау, убитый немецкими националистами летом 1922 г.:
«Слушай, Израиль!
Юдофилы говорят: еврейский вопрос не существует... Но достаточно пройти в воскресный полдень по Тиргартештрассе или бросить вечерком взгляд на фойе театра. Странное дело! В сердцевине немецкой жизни мы видим народ совершенно особый, странный... Среди песков Брандербурга замечаешь азиатскую орду. Выделанная веселость этих людей не дает прорваться наружу древней и неутолимой ненависти, которую они несут на своих плечах... Тесно связанные друг с другом, строго изолированные от внешнего мира, они образуют не живой орган (немецкого) народа, но особый организм, чуждый его телу...».
Это честное признание Вальтера Ратенау, относящееся к периоду, когда он еще был относительно молод, произвело сильное смятение среди осторожных евреев, и «отцу Ратенау с большим трудом удалось скупить тираж злосчастной книги в книжных магазинах, за исключением нескольких экземпляров»[211].
Такой двойственный взгляд евреев на самих себя заметен на протяжении XIX и XX веков. С одной стороны, мы видим отдельных восторженных евреев, с восхищением рассказывающих о значительном положении Израиля и всех их достижениях на этом пути, а с другой – отмечаем страстное опровержение всего, что относится к этому положению до степени отрицания самого еврейского вопроса и даже... особого еврейского народа в «современной демократии».
Очевидно, что эта двойственность является следствием чрезмерной истеричности отдельных евреев, евреев, «восторжествовавших и восторженных... потому что появились теперь даже и восторженные жиды иудейского и православного исповедания», – писал в 1876 г. Ф. М. Достоевский. Однако это, естественно, ничуть не меняет сущность основной цели евреев, сформулированной Талмудом, – мировое господство Израиля над остальным человечеством.
Появляющиеся в христианском обществе неоспоримые доказательства существования такой цели и программы, направленной на ее достижение, непременно опровергаются всем Израилем.
И, тем не менее, существуют сведения, подтверждающие существование такой программы в XIX и XX веках.
Мы процитируем некоторые из этих сведений.
20 августа 1806 г. в Париже аббат Барруэль, написавший в конце XVIII века свои знаменитые «Воспоминания, полезные для истории якобинства», получил письмо из Флоренции от некоего итальянского капитана Симонини, в котором последний высказывал большое удовлетворение от прочтения данного сочинения. Он писал ему:
«Господин, примите от столь малообразованного, как я, военного самые искренние поздравления по поводу вашего сочинения... О, как прекрасно вы разоблачили эти адские секты, подготавливающие пути антихристу и являющиеся яростными врагами не только христианской веры, но любой религии, любого общества, любого порядка! Но существует одна секта, о которой вы едва упомянули. Возможно, вы сделали это умышленно, так как она наиболее известна и, следовательно, ее опасаешься в меньшей степени. Но, на мой взгляд, если учесть ее огромные богатства и защиту, которой она пользуется почти во всех государствах Европы, на сегодняшний день это самая большая сила. Вы, конечно, понимаете, господин, что речь идет о иудейской секте. Кажется, будто она во враждебных отношениях со всеми и от всех отделена; но в действительности это не так. На самом деле, достаточно одной из этих сект только стать врагом христианского имени, чтобы иудеи оказали ей поддержку, финансово поддержали и защитили. Разве не наблюдали мы раньше и не наблюдаем сегодня, как они щедро тратят свое золото и серебро на поддержку и укрощение современных софистов, масонов, якобинцев, иллюминатов. Таким образом, иудеи со всеми остальными сектантами объединены в одно целое для уничтожения, если возможно, самого имени христианина. И не думайте, господин, что все это – лишь преувеличение с моей стороны. Я передаю лишь то, что мне было сказано самими иудеями при следующих обстоятельствах. Когда в Пьемонте, уроженцем которого я являюсь, бушевала революция, у меня была возможность встречаться и доверительно общаться с ними. При этом они первые искали общения со мной, а я, не будучи слишком щепетильным, сделал вид, что крепко дружу с ними, и дошел до того, что сказал им, попросив самым строгим образом хранить секрет, что я был рожден в еврейской семье в Ливорно. Что с еще самых детских лет я был воспитан кем‑то, чьего имени я не знаю, что я даже не знаю, был ли я крещен, и что хотя внешне я рос и жил, как католик, но внутри я был, как соплеменники моего народа, к которому я навсегда сохранил нежную и тайную любовь. Тогда они сделали мне серьезные предложения и проявили ко мне полное доверие. Они обещали сделать меня генералом, если я вступлю в секту масонов. Они показывали мне золото и серебро, которое, как они говорили, они тратят на тех, кто присоединяется к их партии, и хотели подарить мне три шпаги, украшенные масонскими знаками, которые я принял, чтобы они не были мной недовольны и чтобы побудить их и дальше раскрывать передо мной свои секреты. Итак, вот что при различных обстоятельствах мне рассказали главные и богатые иудеи: