Александр Дмитриевич Нечволодов
Император Николай II и евреи
–
ABBYY FineReader 12 https://www.litmir.co
«Император Николай II и евреи»: Институт русской цивилизации; Москва; 2012
ISBN 978‑5‑4261‑0006‑0
Аннотация
Впервые на русском языке публикуется книга русского генерала А. Д. Нечволодова «Николай II и евреи». Автор – видный русский разведчик – много лет посвятил изучению иудейско‑масонской идеологии, входил в круг исследователей, группировавшихся вокруг антимасонской газеты «Либр пароль» и издательства «Долой зло». В середине 1830‑х годов Нечволодов являлся экспертом со стороны защиты на Бернском процессе по делу о Сионских протоколах. В книге использованы фотографии автора из первого французского издания.
АЛЕКСАНДР НЕЧВОЛОДОВ
ИМПЕРАТОР
НИКОЛАЙ II
И ЕВРЕИ
Очерк о русской революции
И связях ее с всемирной деятельностью
Современного иудаизма
ПРЕДИСЛОВИЕ
Генерал‑лейтенант русской армии, военный и общественный деятель, историк, публицист Нечволодов Александр Дмитриевич родился 25 марта 1864 г. Закончил 2‑ю Петербургскую военную гимназию, выдержав офицерский экзамен при Главном управлении военных учебных заведений, и Николаевскую академию Генерального штаба по первому разряду.
Служил командиром роты, командиром батальона, старшим адъютантом штаба 4‑й пехотной дивизии, состоял для поручений при штабе 6‑го армейского корпуса, исполнял должность штаб‑офицера для поручений при штабе Кавказского военного округа, был начальником строевого отдела штаба Варшавской крепости, штаб‑офицером при управлении 48‑й пехотной резервной бригады, военным агентом в Корее (с 29 ноября 1903 г.). Русско‑японская война застала Александра Дмитриевича в Порт‑Артуре на пути к месту назначения. Во время войны Нечволодов занимался организацией тайной разведки в штабе Маньчжурской армии.
|
|
С начала боевых действий поступил в распоряжение наместника царя на Дальнем Востоке, где находился до конца сентября 1905 г. Был прикомандирован к Главному штабу (28 сентября 1905 г. – 30 июня 1906 г.).
В 1906 г. А. Д. Нечволодов был направлен в Западную Европу для выполнения специального задания по изучению сети масонской конспирации и ее связей с японской разведкой. Русский военный агент собрал ценные сведения о деятельности масонских лож, провел доверительные беседы с осведомленными лицами в Стокгольме и Париже. По результатам этой поездки была подготовлена секретная записка для военного руководства (см. приложение к настоящей книге).
А. Д. Нечволодов состоял в прикомандировании к Главному управлению Генерального штаба (30 июня 1906 г. – 19 февраля 1907 г.), служил командиром 58‑го пехотного полка, командиром бригады 65‑й пехотной дивизии, командиром 1‑й бригады 10‑й пехотной дивизии, командиром 2‑й бригады 4‑й пехотной дивизии, начальником 19‑й пехотной дивизии (август 1915 г. – ноябрь 1917 г.). С 26 мая 1915 г. – генерал‑лейтенант Генерального штаба[1].
Незадолго до революции Нечволодов выпустил фундаментальный труд по истории России «Сказания о Русской земле» (т. 1‑4). После революции он участвовал в Белом движении. В эмиграции в Париже генерал Нечволодов сотрудничал с видными исследователями иудейско‑масонской идеологии, группировавшимися вокруг газеты «Либр пароль» и издательства «Долой зло!». Первый французский перевод Сионских протоколов, по‑видимому, был осуществлен при непосредственном участии генерала.
|
|
В 1924 г. Нечволодов выпустил на французском языке книгу «Николай II и евреи. Очерк о русской революции и ее связях с всемирной деятельностью современного иудаизма», в которой подробнейшим образом исследовались Сионские протоколы. В течение многих лет Нечволодов подготавливает основательные исследования о международном иудейском капитале (опубликованы только частично). В серии 1930‑х годов Нечволодов являлся негласным экспертом со стороны защиты на Бернском процессе по делу о Сионских протоколах.
Настоящая книга, являясь отдельным произведением, одновременно, по мысли автора, представляет собой первый из четырех томов, составляющих полное сочинение.
Продолжением книги «Император Николай II и евреи» должны были стать три тома:
«Россия и евреи – от французской революции 1789 года до русской революции 1905 года»;
«Евреи и Великая война»;
«Убийство императора Николая II евреями».
К сожалению, автор не успел осуществить свой замысел.
Александр Дмитриевич Нечволодов скончался 5 декабря 1938 г. и похоронен на кладбище Сент‑Женевьев‑де‑Буа.
Олег Платонов
ПОСВЯЩЕНИЕ
С чувством глубокого уважения настоящее издание посвящается святой памяти почивших в Бозе:
графини Анастасии Васильевны ГЕНДРИКОВОЙ,
заплатившей жизнью за свою преданность Их Величествам Императору Николаю Александровичу и Императрице Александре Феодоровне и их Августейшим Детям. Сопровождая Их Величества в Царском Селе и Тобольске, а затем проведя четыре месяца в тюрьмах Екатеринбурга и Перми, в ночь с 21 на 22 августа 1918 года по старому стилю на тридцать первом году жизни она была расстреляна и добита ударами приклада в голову недалеко от Перми во исполнение решения Чрезвычайной следственной комиссии Перми;
|
|
ее сестры Александры Васильевны БАЛАЧЕВОЙ,
умершей праведной смертью на тридцать шестом году жизни 14 апреля 1919 года по старому стилю в Кисловодске от обрушившихся на нее во время революции бедствий и преследований, которым она подверглась со стороны совета рабочих и депутатов Кисловодска зимой 1918 года;
а также графини Анастасии Георгиевны ГРАББЕ, в девичестве ДЕМИДОВОЙ,
пережившей на четыре дня своего старшего сына Михаила и в возрасте сорока лет по‑христиански отдавшей свою душу Богу 3 мая 1920 года по старому стилю по причине ужасающих условий, в которых проживали русские беженцы в концентрационном лагере на острове Лемнос.
Автор
ВВЕДЕНИЕ
ПЕРЕВОРОТ 1917 ГОДА
(ЛИЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ)
В феврале 1917 г. находившаяся под моим командованием 19‑я пехотная дивизия стояла перед г. Станислав в Галиции. Случившаяся в конце месяца оттепель и угрожавший паводок на р. Быстрица, по берегам которой были расположены мои полки, срочно потребовали проведения крупных работ по укреплению занятых позиций и организации надежных переправ через реку.
Мы были полностью поглощены этими работами; к тому же в течение нескольких дней мы не получали газет. Я со своими подчиненными находился в полной изоляции от внешнего мира. Все наши мысли были заняты решением одной единственной задачи: удастся ли нам укрепить позиции до начала паводка на Быстрице, воды которой затапливали всю долину, и выдержат ли наши мосты напор воды, которая будет спускаться с высот Карпатских гор?
Можно представить наше крайнее удивление, когда 2/15 марта внезапно раздались громкие, нескончаемые «Ура!» из австрийских окопов, проложенных местами всего в 200 м от нас. Мне лишь однажды приходилось слышать подобные крики из окопов противника – когда осенью 1915 г. германцы заняли Белград.
Было совершенно очевидно, что эти «Ура!» в лагере противника были вызваны объявлением чрезвычайно важной хорошей новости.
3/16 марта в первом часу ночи меня разбудил офицер моего штаба лейтенант Ширко с сообщением: «Ваше превосходительство, телефонограмма! Новое министерство, ответственное министерство! Во главе его некий князь Львов. Военное министерство доверено Гучкову, министерство юстиции доверено, страшно сказать, Керенскому!». В его голосе слышался неподдельный ужас.
Действительно, это была ошеломляющая новость. При этом в телефонограмме не было ничего, кроме перечня министров и информации, что манифест Императора Николая II будет распространен позднее. Весь день мы провели в догадках. Слова в телефонограмме «Император Николай II» вместо священной формулы «Его Величество Император» произвели на нас тяжелое впечатление, но ни мои подчиненные, ни я не подозревали правды.
В тот же вечер я получил приказ по телефону явиться ночью в штаб армейского корпуса, расположенный в местечке Тысменица (на расстоянии 8 км).
Там помимо генерала от кавалерии Н. Н. Казнакова, командовавшего нашим армейским корпусом, я нашел генералов Симона и Щедрина, командующих 117‑й и 164‑й пехотными дивизиями.
Командующий корпусом, заметно волнуясь, объявил нам, что он ожидает прибытия офицера штаба 7‑й армии с важными документами и что после этого он поставит нас в известность о происходящих событиях. Действительно, через несколько минут прибыл указанный офицер с объемистой папкой. Ознакомившись с документами, содержащимися в ней, генерал Казнаков объявил, что, по сообщению командующего 7‑й армией генерала Щербачева, в Петрограде произошло восстание, к которому присоединилась Дума; Дума взяла власть в свои руки и предложила Императору отречься в пользу наследника; это предложение было поддержано генерал‑адъютантом Алексеевым, начальником штаба Его Величества, а также всеми командующими фронтов; Император согласился отречься, но в пользу своего брата; Великий князь Михаил Александрович также отказался от трона до решения Учредительного собрания; в результате управление приняло на себя Временное правительство, состав которого нам был сообщен в телефонограмме от 3 марта.
Затем генерал Казнаков ознакомил нас с документами, которые он только что получил из штаба 7‑й армии. Среди них был ряд приказов по 7‑й армии, манифесты Императора и Великого князя Михаила Александровича, а также приказы главнокомандующего Юго‑Западным фронтом генерал‑адъютанта Брусилова, наконец, – воззвание войскам от генерал‑адъютанта Щербачева.
Нам также были присланы другие документы, которые необходимо было вернуть в штаб после ознакомления, телеграммы, которыми обменивались штаб генерал‑адъютанта Алексеева, с одной стороны, председатель Думы Родзянко и командующие фронтами – с другой. Генерал Алексеев доказывал последним, что необходимо во имя счастья России и победы умолить Императора отказаться от трона в пользу наследника. Наконец, нам передали также копию телеграммы от генерал‑адъютанта Брусилова министру Двора, в которой он просил отречения Императора. Если мне не изменяет память, телеграмма начиналась словами: «Вы знаете, как я люблю Императора».
Страшная новость, которую нам сообщил Казнаков, произвела на меня такое впечатление, что после ознакомления с документами, присланными из штаба нашей армии, я снял шпагу и сказал командующему корпусом: «Императора заставили отречься, он окружен предателями. Я не могу подчиниться новому порядку вещей. Арестуйте меня!».
Н. Н. Казнаков принял мою шпагу, положил ее на стол и ответил: «Действуйте, как считаете нужным. Безусловно, я не хочу оказывать на вас давление, но подумайте. Вы знаете, как сильно я люблю Императора. Когда несколько часов назад командующий армией сообщил эту ужасную новость, я испытал те же чувства, что и вы в настоящую минуту. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что исправить это несчастье не в наших силах. Подумайте: если вы покинете вашу дивизию в такой момент, это разрушительным образом подействует на войска. Вы знаете, что очень скоро мы должны начать общее наступление. Мне кажется, что, если вы останетесь на посту, вы окажете большую услугу Родине, а может быть, и Императору, чем в случае, если оставите вашу дивизию».
Я всегда уважал рыцарский характер генерала Казнакова и должен был признать, что в его словах была горькая, но истинная правда: слишком поздно пытаться изменить ход событий. С другой стороны, было совершенно ясно, что если в такой критический момент я покину дивизию, которой я командовал более полутора лет и с которой меня связывали столько боев, это приведет к плачевным результатам. Тем не менее, всеми моими мыслями я был с моим Государем. Я хотел бы помочь ему, вручить свою жизнь и, упав к его ногам, сказать, что у него есть преданные слуги, которые по одному его слову поведут его доблестные полки против любого врага. Но в эту минуту мог ли я на самом деле предпринять хоть что‑то? Мне не было известно, где находится Император, есть ли еще возможность соединиться с ним.
После нескольких минут размышлений я сказал Н. Н. Казнакову: «Хорошо, я пока останусь во главе моей дивизии, и я беру на себя обязанность объявить войскам о произошедшем перевороте. Но я прошу вас пообещать, что не будете меня удерживать, когда я посчитаю нужным уехать и что поможете мне найти способ присоединиться к моему Государю».
Казнаков мне это обещал. Тогда я отправился в штаб моей дивизии, сперва приказав по телефону ближе к пяти утра собрать у меня в Станиславе всех командующих подразделениями.
Подполковник штаба Николай Захарович Неймирок ожидал меня с нетерпением. Этот талантливый, скромный, чрезвычайно храбрый офицер, уже трижды раненный, был моим начальником штаба. Для меня он был ценным и незабываемым адъютантом[2].
Я рассказал ему о последних событиях. В его глазах блестели слезы, и он прерывал мой рассказ словами: «Ваше превосходительство, что вы говорите? О, Боже!»
Затем мы прочитали манифесты и приказы. Чтение манифеста Императора взволновало нас до глубины души своим трогательным и возвышенным тоном. Зная Императора, я объявил, что этот манифест мог быть написан только Им. Мое объявление в дальнейшем нашло свое подтверждение.
Напротив, приказы высшего командования, сопровождавшие манифесты, меня разочаровали: ни один из генерал‑адъютантов, подписавших их, не посчитал нужным вставить хотя бы одно слово о том, чей вензель они продолжали носить на своих эполетах. От этих документов создавалось впечатление, что подписавшие их легко приспособились к новому порядку и стремились выстроить правильную линию поведения.
Лично я считал долгом совести продиктовать подполковнику Неймироку нижеследующий приказ. Он был вызван чувством, похожим на то, когда отдаешь последний долг горячо любимому человеку.
Вот его содержание.
Приказ
по 19‑й пехотной дивизии
4 марта 1917 года № 60 Станислав
Доблестные солдаты 19‑й пехотной дивизии!
В августе 1915 года, в самые тяжелые дни войны, когда в условиях нехватки припасов наши войска были принуждены отступать с боями, наш великий и обожаемый Государь мужественно возглавил Русскую Армию. Этим высоким примером он вдохнул в русского солдата новые силы для борьбы с дерзким врагом, и с той поры не только было остановлено его наступление, но, немного спустя, весной‑летом 1916 года наши доблестные войска Юго‑Западного фронта нанесли ему целый ряд жестоких поражений.
Сегодня наш Государь Николай Александрович снова показывает нам пример беспримерного самопожертвования для служения нашей дорогой Родине.
Видя беспорядки в Петрограде, вызванные перебоями в снабжении, и желая предоставить представителям народа в Думе возможность сосредоточить свои силы для достижения окончательной победы над врагом, Император принял решение, как вы узнаете из манифеста от 2 марта, который будет вам прочитан вашими доблестными офицерами, передать трон своему горячо любимому брату. Таким образом, Великий князь Михаил Александрович вступит на престол после того, как это будет одобрено всем русским народом посредством Учредительного собрания, с инициативой о проведении которого выступила Дума.
Во имя нашего Отечества, которое мы все беззаветно любим, наш горячо любимый Государь призывает всех верных сынов России выполнить свой священный долг, чтобы провести Империю по дороге победы, процветания и славы.
Доблестные солдаты! Отпечатаем в наших сердцах последний совет нашего великого и горячо любимого Государя Николая II!
Пусть наш мрачный враг немец увидит, как, несмотря на все трудности, Русская армия верно исполнила свой долг в отношении своего Государя и как, оставаясь подчиненной своим командирам и преданной преемнику нашего незабвенного Государя, она с еще большим рвением доведет разгром врага до полной победы.
Солдаты, помните, что любой беспорядок служит делу нашего противника – проклятого немца, уже долгое время пьющего русскую кровь. Последние дни вы сами слышали, как громкие «Ура!», выражая их радость, раздавались из их окопов, так как они полагают, что передача престола брату нашего Государя приведет к возникновению трудностей и ослабит нас.
Братья! Мы не должны стать рабами немцев. Сотни тысяч наших близких уже пали за освобождение России от немцев. Так исполним волю нашего дорогого Государя и будем бить проклятых немцев еще крепче и беспощаднее, чем до сих пор.
Зачитать данный приказ во всех ротах, батареях, сотнях, взводах и службах и доложить об исполнении.
Подписано: генерал дивизии Нечволодов.
В 5 ч. утра все командиры взводов собрались на богослужение в штабе. Это были люди, закаленные в боях, почти все – кавалеры ордена Святого Георгия IV степени.
То, что я им рассказал о последних событиях, произвело на них сильное впечатление. Поначалу они были подавлены и молчали. Но затем последовал взрыв возмущения. Вскоре в отношении генерала бригады А. П. Николаева[3], командира 73‑го Крымского пехотного полка П. И. Тимонова[4]и командира 2‑го дивизиона 19‑й артиллерийской бригады П. Н. Карабанова мне пришлось выступать в той же роли, что и Н. Н. Казнакову в отношении меня несколькими часами ранее.
– Господа, – обратился я к ним, – мы должны подчиниться непостижимой воле Божией. Будем молить Его за Императора и помнить, что теперь нашим долгом является сохранение дисциплины и духа наших солдат до предстоящего наступления. Если исчезнет дисциплина, все будет проиграно – и война, и Россия.
Затем необходимо было затронуть тему национального гимна «Боже, Царя храни» и молитвы «Боже, спаси люди твоя», которые солдаты пели каждый день.
Этот вопрос был очень важным. Понятно, что прекращение пения произвело бы на солдат плачевное впечатление. С другой стороны, не было никакого смысла продолжать исполнение гимна, если не стало Царя, так же как казалось невозможным читать молитву «Боже, спаси люди твоя», в которой говорится: «Победы благоверному Императору нашему Николаю Александровичу даруя». Наконец, нужно было ожидать, что в течение нескольких дней исполнение гимна и молитвы будет запрещено, что в итоге и случилось.
Поэтому против воли я принял решение немедленно прекратить их исполнение, объявив солдатам после прочтения манифестов и моего приказа, что исполнение гимна и молитвы временно прекращено до восшествия на престол Великого князя Михаила Александровича после его избрания Учредительным собранием.
Едва я успел решить этот мучительный вопрос, как возник еще более затруднительный.
– Завтра воскресный день, и необходимо отправить на обедню солдат, свободных от службы. Как быть? – спросил меня начальник штаба. – Нужно ли во время чтения молитв и возношения Святых Даров поминать Императора и других членов Императорской Семьи? Если нет, то кого поминать?
До этого момента для каждого из нас церковная служба была глубоко связана в нашем восприятии с молитвой за Императора и Его Семью. И теперь приходилось это резко менять. После коротких раздумий я пришел к выводу, что внесение изменений в церковную службу находится вне моей компетенции и что необходимо продолжать поминать Императора и Его Семью на богослужениях до получения новых указаний по этому поводу со стороны церковных властей.
Однако я не мог не понимать, что поминание Императора и Императорской Семьи во время службы после объявления Манифестов об отречении и основанных на них приказов приведет солдат в замешательство и поставит их в тупик. Я поделился своими размышлениями с подчиненными.
– Будет еще хуже, – сказал доблестный командир 73‑го Крымского пехотного полка полковник Тимонов, – если через несколько дней мы получим приказ поминать на литургии членов Временного правительства Гучкова, Керенского, Милюкова, князя Львова и других преступников и мерзавцев, совершивших переворот. Это окончательно подорвет дисциплину в армии.
– О, тогда все будет потеряно! – заметил генерал А. П. Николаев.
– Это отвратительно! Ваше превосходительство, как вы думаете, чем все это закончится? – спросил у меня Н. З. Неймирок с отчаянием в голосе.
– Чем? Распадом России! – ответил я, хотя в ту минуту неясно представлял, что произошло, и еще менее – какие последствия это будет иметь.
Уже был день, когда я вернулся домой после той ужасной ночи.
Мои слуги, денщик Роман Царенко и конюх Василий Набоков, уже пили чай. Роман был высоким и красивым крестьянином из Киевской губернии. Маленький, с почти детским лицом, Василий был уроженцем Екатеринославской губернии. Оба служили у меня уже давно, с января 1914 г., когда я командовал бригадой в 4‑й пехотной дивизии в Варшаве. Через некоторое время после их появления моя сестра, которая жила тогда со мной, сказала мне: «Все твои солдаты всегда были честными ребятами, но эти совершенно особые – они почти святые».
И они такими оставались в ходе всей войны. Ни разу мне не пришлось повысить на них голос. Даже во время боев они приносили мне еду, не обращая внимания на огонь. Никогда не забуду, как во время жесточайших боев в Вола‑Шидловке под Варшавой, длившихся шесть дней – с 18 по 24 января 1915 г., в ходе которых я потерял 90% личного состава и почти всех офицеров, два солдата, несмотря на категорический запрет, ежеминутно появлялись в моем блиндаже, находившемся непосредственно в Вола‑Шидловке. Зная, что я простужен, они по собственной инициативе приносили мне то носовые платки, то горячее молоко в термосе, то шерстяные носки или шоколад и яблоки, когда их удавалось купить.
И теперь, увидев меня входящим в комнату, оба вскочили, и Роман, как всегда проявляя заботу, спросил меня: «Ваше Превосходительство, неужели вы еще не ложились?».
– Плохи дела, дети мои, – ответил я им. – В Петрограде произошло восстание, и теперь у нас больше нет Царя. Император отрекся в пользу своего брата, а тот отказался от престола до тех пор, пока его не изберут всем народом.
Их лица вытянулись. Затем Роман перекрестился и вымолвил: «Они пошли против Императора?».
Детское лицо Василия стало серьезным. Он покачал головой и сказал с глубоким убеждением: «Ваше Превосходительство, мы не сможем жить без нашего Царя!».
– Увидим, – сказал я и ушел в комнату.
На сердце было страшно тяжело, когда я читал привычную молитву перед сном, но в это утро она не принесла моей встревоженной душе обычного успокоения.
* * *
Начались трудные дни. В штабе дивизии все были растеряны.
Новости, которые приносили газеты, и приказы, исходившие из вышестоящих штабов, были ужасными.
5/18 марта я получил следующую телеграмму:
«Генеральный штаб направляет содержание приказа № 1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов для доведения до сведения войск».
Этот знаменитый приказ звучал так:
1 марта 1917 года № 1 Петроград
По гарнизону Петроградского округа всем солдатам гвардии, армии, артиллерии и флота для немедленного и точного исполнения, а рабочим Петрограда – для сведения.
Совет рабочих и солдатских депутатов постановил:
1) Во всех ротах, батальонах, полках, парках, батареях, эскадронах и отдельных службах разного рода военных управлений и на судах военного флота немедленно выбрать комитеты из выборных представителей от нижних чинов вышеуказанных воинских частей.
2) Во всех воинских частях, которые еще не выбрали своих представителей в Совет рабочих депутатов, избрать по одному представителю от рот, которым и явиться с письменными удостоверениями в здание Государственной Думы к 10 часам утра 2 сего марта.
3) Во всех своих политических выступлениях воинская часть подчиняется Совету рабочих и солдатских депутатов и своим комитетам.
4) Приказы военной комиссии Государственной Думы следует исполнять, за исключением тех случаев, когда они противоречат приказам и постановлениям Совета рабочих и солдатских депутатов.
5) Всякого рода оружие, как‑то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее – должны находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам даже по их требованиям.
6) В строю и при отправлении служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, но вне службы и строя в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты ни в чем не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане. В частности, вставание во фронт и обязательное отдание чести вне службы отменяется.
7) Равным образом отменяется титулование офицеров «ваше превосходительство», «благородие» и т. п. и заменяется обращением «господин генерал», «господин полковник» и т. д.
Грубое обращение с солдатами всяких воинских чинов и, в частности, обращение к ним на «ты» воспрещается, и о всяком нарушении сего, равно как и обо всех недоразумениях между офицерами и солдатами, последние обязаны доводить до сведения ротных командиров.
Настоящий приказ прочесть во всех ротах, батальонах, полках, экипажах, батареях и прочих строевых и нестроевых командах.
Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов.
После прочтения этого приказа я сделал следующее примечание:
«Поместить это в архив без опубликования, так как во всех частях дивизии уже установлены требуемые отношения между офицерами и солдатами».
Но это не особо на что‑либо повлияло.
На следующий день я получил приказ от 5 марта за № 114 от военного министра Гучкова, который уже невозможно было убрать в архив, и который по своему смыслу был сопоставим с приказом № 1, цитированным выше.
Вот его содержание.
Я приказываю:
1) Отменить наименование «нижний чин»; в подлежащих случаях заменять его названием «солдат».
2) Отменить титулование, заменив таковое формой обращения: «г‑н генерал», «г‑н полковник», «г‑н штабс‑ротмистр», «г‑н хорунжий», «г‑н врач», «г‑н чиновник» (или по должности, например, «г‑н казначей»), «г‑н унтер‑офицер» (или по званию «г‑н отделенный») и т п.
3) При обращении ко всем солдатам как на службе, так и вне ее, говорить им «Вы».
4) Отменить все ограничения, установленные для воинских чинов, статьями 99‑100‑101‑102‑104 устава внутренней службы, воспрещавшими курение на улице и в общественных местах, посещение клубов и собраний, езду внутри трамваев, участие в качестве членов в различных союзах и обществах, образуемых с политической целью, и пр.
В тот же день, т. е. 6/19 марта, я получил от начальника штаба армейского корпуса телеграмму за № 2951, в которой говорилось:
«До конца сегодняшнего дня вы должны отправить отчет о результатах обнародования государственных актов и реакции на них для передачи командующему армией».
Я срочно потребовал письменный отчет по этому вопросу от всех частей, находящихся в моем распоряжении, и в десять часов вечера отправил в штаб армейского корпуса следующую телеграмму за № 409, составленную на основе отчетов, которые были подготовлены для меня:
«2951. Новость о формировании ответственного правительства была принята с пониманием и даже вызвала некоторый энтузиазм. Что касается манифеста об отречении Императора, то на большинство частей он произвел заметное разочарование. Часть солдат и офицеров даже плакала. Большинство испытывают тревогу, удивляются, как Император мог отречься в такую трудную минуту, и задаются вопросом: не произошло ли это событие под принуждением? В целом можно сделать вывод, что в глазах всех фигура Императора по‑прежнему остается священной, а за деятельностью по переустройству нашей политической жизни внимательно наблюдают, понимая, что основной задачей является разгром врага».
В тексте телеграммы полностью отсутствовало мое личное отношение. Я без всякого понимания встретил новость о формировании ответственного министерства. Она не вызвала во мне никакого восторга, и я был совершенно не убежден, что за деятельностью по переустройству нашей политической жизни внимательно наблюдают, понимая, что основной задачей является разгром врага! Но все эти выражения содержались в отчетах, которые были мне представлены, так же как и слова «часть солдат и офицеров даже плакала», «что в глазах всех фигура Императора по‑прежнему остается священной» и т. д.
Ближе к двум часам утра мне сообщили, что начальник штаба армейского корпуса просит меня к телефону. Генерал Снесарев сообщил, что моя телеграмма была передана в штаб армии, где она вызвала удивление, так как полностью противоречила всем остальным отчетам по данному вопросу. Поэтому штаб армии попросил генерала Снесарева уточнить у меня, не считаю ли я целесообразным изменить текст моего отчета, чтобы он совпадал с остальными, и предупредить, что был получен приказ отправить военному министру подлинники всех отчетов командующих частей, начиная с командующих дивизиями.
Я ответил генералу Снесареву, что не внесу изменений в текст моего отчета и прошу отправить его Гучкову в первоначальной редакции.
Через два дня командир 31‑го дивизиона бронеавтомобилей, приданного моей дивизии, попросил у меня разрешения представить одного из его солдат, только что прибывшего из Петрограда, где он принял участие в государственном перевороте.
Я попросил привести этого солдата в штаб дивизии, где в присутствии офицеров он рассказал нам о событиях, произошедших в Петрограде.
Это был очень простой человек. До того как его призвали на военную службу, он работал в слесарной мастерской одного из заводов Ростова‑на‑Дону. В его внешнем виде еще были заметны следы воинской дисциплины, но было очевидно, что он находится под сильным влиянием пережитых им событий. Он много и возбужденно говорил.
За месяц до революции он уехал в Ростов в отпуск. Там 26 февраля группа молодых людей, «студентов», вербовала солдат на улицах и вокзалах, чтобы отвезти их в Петроград для борьбы «за независимую прессу и свободу», «чтобы каждый стал гражданином и получил все права».
– Скажите, – прервал его один из присутствовавших. – Вы уверены, что они были студентами, а не переодетыми евреями?
– Не знаю. Действительно, они были похожи на евреев, но кто знает, кто они на самом деле?
– Давали вам за это деньги? – спросил я у него.
– Так точно, господин генерал. На ростовском вокзале нам дали 50 рублей, и в Петрограде, в Государственном банке, нам дали еще 50 рублей.
Ответив на вопросы, солдат рассказал также, что он и его товарищи в количестве 300 человек покинули Ростов. По дороге они питались на вокзалах, где им заранее готовили еду, и вечером 28 февраля прибыли в Петроград.
На вокзале их встречал Гучков. Он произнес речь и приказал раздать винтовки и револьверы, которые были привезены на вокзал в грузовиках. «Мне дали винтовку, которую мне пришлось потом сдать. Но те, кому раздали револьверы, сохранили их у себя. Это были большие и красивые револьверы», – с сожалением поведал он.
– Где вы ночевали?
– Первую ночь мы провели в казарме, а последующие – как придется, с товарищами. В общем, нас везде хорошо принимали и кормили.
– Другими словами, вы просто просили приютить вас в частных домах?
– Да, господин генерал, но все прошло неплохо.
– Пришлось ли вам стрелять?
– Нет. Некоторые мои товарищи стреляли в городовых, но мне этого делать не пришлось.
– Что же вы делали в Петрограде?
– После того как мы переночевали, мы сразу отправились к государственному банку. В это время организовывалось новое правительство. Там было очень много людей, солдат, господ. И каждый по своей прихоти мог выступить с речью. Некоторые наши солдаты выступали. Они очень даже хорошо говорили. Ведь теперь у нас свобода слова и прессы. Там нам также дали денег.
– В государственном банке, говорите? Скорее, речь идет о Государственной Думе, нет?
– Точно, Государственная Дума, господин генерал, – поправился наш собеседник.
– Зачем вы вернулись на фронт?
– Потому что нам – тем, кто не из Петрограда, – было нечего там делать. И к тому же у нас закончились деньги.
Больше мы его ни о чем не спрашивали.
10 марта мы получили телеграмму от командующего Юго‑Западным фронтом Брусилова, в которой он предлагал командованию поощрять офицеров и солдат на ношение красных бантов и таким образом продемонстрировать свою приверженность новому режиму.
Ни в штабе моей дивизии, ни в полках, расположенных на линии фронта, никто не носил эти красные банты, но они начали появляться у людей из дивизиона бронеавтомобилей, бывавших в городе, и у всех водителей автомобилей штаба 7‑й армии, которые регулярно ездили в Станислав.
11/24 марта штаб армейского корпуса передал содержание подробной радиотелеграммы германского генерального штаба, перехваченной нашей станцией радиоперехвата, в которой войскам сообщалось, что, принимая во внимание участие Милюкова во Временном правительстве, русскую революцию следует рассматривать как счастливое событие для Германии, так как друг Милюкова министр Болгарии Ризов телеграфировал в Стокгольм, что Милюков на встрече с ним в Черногории во время Русско‑японской войны объявил, что русские прогрессистские партии были настроены на поражение. Милюков отметил, что победоносная война всегда приводила к укреплению имперской власти. Таким образом, высшее германское командование делало вывод, что, если такие люди, как Милюков, получили власть в России, русская революция должна будет неминуемо привести к ослаблению военной мощи России.
Через некоторое время пришел приказ заменить молитву за Императора и Его Семью молитвой за «благоверное Временное правительство».
Затем мы получили приказ присягнуть Временному правительству. Нам был предоставлен текст присяги.
После долгих и мучительных сомнений я решил принести присягу.
Такое решение было принято мной по следующим причинам:
а) решение остаться во главе дивизии ввиду скорого наступления весной, которое я принял в ночь с 3 на 4 марта;
б) сам текст присяги был составлен надлежащим образом: «Клянусь честью офицера и обещаюсь перед Богом быть верным и неизменно преданным Российскому Государству как своему Отечеству. Клянусь служить ему до последней капли крови, всемерно способствуя славе и процветанию Российского Государства. Обязуюсь повиноваться Временному Правительству, ныне возглавляющему Российское Государство, впредь до установления образа правления волею народа при посредстве Учредительного собрания»;
в) очевидное желание Императора о подчинении всех Временному правительству – желание, которое Он высказал в Своем манифесте и в ходе прощания с Его свитой в Царском Селе, о чем рассказал герцог Н. Н. Лейхтенбергский корреспонденту “Gazzette de la Bourse”: «Когда императорский поезд подъехал к Царскому Селу, я спросил у Императора, не хочет ли Он передать мне каких‑либо указаний, каких‑либо пожеланий или распоряжений. Император ответил: “Я прошу вас подчиниться народному Временному правительству. Это мое единственное желание и единственная просьба”. Он повторил эти слова всем, кто сопровождал Его в поезде».