Распределение репатриированных советских военнопленных по категориям (по состоянию на 1 марта 1946 г.)

Представление о том, что высшее политическое руководство СССР якобы отождествляло понятия «пленные» и «предатели», относится к разряду придуманных задним числом небылиц (артефактов). Подобное «сочинительство» обычно преследовало цель побольше ошельмовать и дискредитировать И.В.Сталина. В частности, приписываемое Сталину выражение – «у нас нет пленных, у нас есть предатели» – является басней (артефактом), сочинённой в 1956 году в писательско-публицистической среде на волне критики культа личности Сталина. Вообще-то придуманных артефактов бытует довольно много. К ним, например, относится и сказка об «отказе» Сталина произвести обмен пленными – фельдмаршала Паулюса на своего сына Якова Джугашвили (в реальности этого не было; это – позднейший художественный вымысел). Специально с целью дискредитации Сталина ещё в хрущёвские времена было сфабриковано подложное «донесение» советского разведчика Рихарда Зорге, якобы датированное 15 июня 1941 года и сообщавшее дату немецкого вторжения – 22 июня 1941 года (на самом же деле Зорге такого донесения не посылал, так как не знал точной даты немецкого нападения на СССР).

Р.А.Медведев предполагает, что до 1946 года включительно органами НКВД было репрессировано от 2 млн. до 3 млн. человек, проживавших на территории СССР, подвергавшейся фашистской оккупации (см.: Медведев Р.А. Наш иск Сталину // Московские новости, 27 ноября 1988 г.). В действительности по всему Советскому Союзу в 1944–1946 годы было осуждено по политическим мотивам 321 651 человек, из них 10 177 приговорено к высшей мере (по учёту I спецотдела МВД). Думается, большинство осуждённых с бывшей оккупированной территории было наказано справедливо – за конкретную изменническую деятельность.

Имеющее широкое хождение в западной советологии утверждение, что во время коллективизации 1929–1932 годов погибло 6–7 млн. крестьян (в основном кулаков), не выдерживает критики. В 1930–1931 годах в «кулацкую ссылку» было направлено немногим более 1,8 млн. крестьян, а в начале 1932 года их там оставалось 1,3 млн. Убыль в 0,5 млн. приходилась на смертность, побеги и освобождение «неправильно высланных». За 1932–1940 годы в «кулацкой ссылке» родилось 230 258, умерло 389 521, бежало 629 042 и возвращено из бегов 235 120 человек. Причём с 1935 года рождаемость стала выше смертности: в 1932–1934 годы в «кулацкой ссылке» родилось 49 168 и умерло 271 367, в 1935–1940 годы – соответственно 181 090 и 108 154 человека (см.: ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 89. Л. 205, 216).

В научной и публицистической литературе нет согласия в вопросе – причислять ли раскулаченных крестьян к жертвам политических репрессий или нет? Раскулаченные делились на три категории, и их общее число варьировалось в пределах от 3,5 млн. до 4 млн. (точнее установить пока сложно). Здесь следует сразу же отметить, что кулаки 1-й категории (арестованные и осуждённые) входят в приводимую в таблицах 1 и 3 статистику политических репрессий. Спорным является вопрос относительно кулаков 2-й категории, направленных под конвоем на жительство в «холодные края» (на спецпоселение), где они находились под надзором органов НКВД, что очень походило именно на политическую ссылку. Кулаков 3-й категории, избежавших как ареста и осуждения, так и направления на спецпоселение, нет оснований, по нашему мнению, включать в число жертв политических репрессий. Попутно заметим, что из числа помещиков, у которых в 1918 году была экспроприирована собственность, к жертвам политических репрессий можно относить только тех, кто в дальнейшем был арестован и осужден карательными органами Советской власти. Не следует отождествлять понятия «экспроприированные» и «репрессированные».

Нами изучен весь комплекс статистической отчётности Отдела спецпоселений НКВД-МВД СССР. Из него следует, что в 1930–1940 годы в «кулацкой ссылке» побывало около 2,5 млн. человек, из них порядка 2,3 млн. – раскулаченные крестьяне и примерно 200 тыс. – «примесь» в лице городского деклассированного элемента, «сомнительного элемента» из погранзон и др. В указанный период (1930–1940 гг.) там умерло приблизительно 600 тыс. человек, из них подавляющее большинство – в 1930–1933 годы (см.: Земсков В.Н. Спецпоселенцы в СССР. 1930–1960: Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. – М., 2005. С. 34–35). В свете этого известное и часто цитируемое утверждение У.Черчилля, что в одной из бесед с ним И.В.Сталин якобы назвал 10 млн. высланных и погибших кулаков (Черчилль У. Вторая мировая война / Пер. с англ. – М., 1955. Т. 4. С. 493), следует воспринимать как недоразумение.

В число жертв политического террора часто включаются умершие от голода в 1933 году, что вряд ли правомерно. Ведь речь-то идёт о фискальной политике государства в условиях стихийного бедствия (засухи). Тогда в регионах, поражённых засухой (Украина, Северный Кавказ, часть Поволжья, Урала, Сибири, Казахстана), государство не сочло нужным снизить объём обязательных поставок и изымало у крестьян собранный скудный урожай до последнего зёрнышка, обрекая их на голодную смерть. Полемика по вопросу о численности умерших от голода далека от своего завершения – оценки варьируются в основном в пределах от 2 млн. до 8 млн. (см.: Данилов В.П. Дискуссия в западной прессе о голоде 1932–1933 гг. и «демографическая катастрофа» 30–40-х годов в СССР // Вопросы истории. 1988. № 3. С. 116–121; Конквест Р. Жатва скорби // Вопросы истории. 1990. № 4. С. 86; Население России в XX веке: Исторические очерки. – М., 2000. Т. 1. С. 270–271). По нашим оценкам, жертвами голодомора 1932–1933 годов стали около 3 млн. человек, из них примерно половина – на Украине. Наш вывод, конечно, не является оригинальным, поскольку примерно такие же оценки ещё в 80-х годах XX века давали историки В.П.Данилов (СССР), С.Виткрофт (Австралия) и др. (см.: Данилов В.П. Коллективизация: как это было // Страницы истории советского общества: факты, проблемы, люди. – М., 1989. С. 250).

Главным препятствием для включения умерших от голода в 1933 году в число жертв именно политического террора с выработанной в правозащитных организациях формулировкой «искусственно организованный голод с целью вызвать массовую гибель людей» является то обстоятельство, что фискальная политика была вторичным фактором, а первичным – стихийное бедствие (засуха). Не преследовалась также цель вызвать массовую гибель людей (политическое руководство СССР не предвидело и не ожидало столь негативных последствий своей фискальной политики в условиях засухи).

В последние примерно четверть века на Украине активно пропагандируется идея (в том числе в научных кругах), что голод 1932–1933 годов явился следствием антиукраинской политики Москвы, что это был сознательный геноцид в отношении украинцев и т. п. Но ведь точно в таком же положении оказалось население Северного Кавказа, Поволжья, Казахстана и других районов, где царил голод. Здесь не было какой-то избирательной антирусской, антиукраинской, антиказахской или какой-то иной направленности. Собственно, такими же соображениями руководствовалась и Организация Объединенных Наций, отказавшаяся в 2008 году большинством голосов признать факт геноцида украинского народа (хотя США и Англия и голосовали за такое признание, но они оказались в меньшинстве).

Сильно преувеличены также потери у депортированных в 1941–1944 годах народов – немцев, калмыков, чеченцев, ингушей, карачаевцев, балкарцев, крымских татар и др. В прессе, к примеру, проскальзывали оценки, согласно которым до 40% крымских татар умерло при транспортировке в места высылки. Тогда как из документов следует, что из 151 720 крымских татар, направленных в мае 1944 года в Узбекскую ССР, было принято по актам органами НКВД Узбекистана 151 529, а в пути следования умер 191 человек (0,13%) (см.: ГАРФ. Ф. 9479. Оп. 1. Д. 179. Л. 241–242).

Другое дело, что в первые годы жизни на спецпоселении в процессе сложной адаптации смертность значительно превышала рождаемость. С момента первоначального вселения и до 1 октября 1948 года у выселенных немцев (без трудовой армии) родилось 25 792 и умерло 45 275, у северокавказцев (чеченцы, ингуши, карачаевцы, балкарцы и др.) соответственно 28 120 и 146 892, у крымчан (татары, армяне, болгары, греки) – 6564 и 44 887, у выселенных в 1944 году из Грузии (турки-месхетинцы и др.) – 2873 и 15432, у калмыков – 2702 и 16 594 человек. С 1949 года у всех них рождаемость стала выше смертности (см.: там же. Д. 436. Л. 14, 26, 65–67).

В число безусловных жертв большевистской власти дилетанты от истории включают все людские потери во время Гражданской войны. С осени 1917 года до начала 1922-го население страны сократилось на 12 741,3 тыс. человек (см.: Поляков Ю.А. Советская страна после окончания Гражданской войны: территория и население. – М., 1986. С. 98, 118); сюда входит и белая эмиграция, численность которой точно неизвестна (ориентировочно 1,5–2 млн.). Виновником Гражданской войны безапелляционно объявляется только одна противоборствующая сторона (красная), и ей приписываются все жертвы, включая её собственные. Сколько в последние годы публиковалось «разоблачительных» материалов о «пломбированном вагоне», «кознях большевиков» и т. п.?! Не сосчитать.

Нередко утверждалось, что не будь Ленина, Троцкого и других большевистских лидеров, то и не было бы революции, Красного движения и Гражданской войны (от себя добавим: с таким же «успехом» можно утверждать, что не будь Деникина, Колчака, Юденича, Врангеля, то и не было бы Белого движения). Нелепость подобных утверждений совершенно очевидна. Самый мощный в мировой истории социальный взрыв, каковым являлись события 1917–1920 годов в России, был предопределён всем предшествующим ходом истории и вызван сложным комплексом трудноразрешимых социальных, классовых, национальных, региональных и других противоречий.

В свете этого наука не может столь расширительно толковать понятие «жертвы политических репрессий» и включает в него только лиц, арестованных и осуждённых карательными органами Советской власти по политическим мотивам. Это значит, что жертвами политических репрессий не являются миллионы умерших от сыпного, брюшного и повторного тифа и других болезней. Таковыми не являются также миллионы людей, погибших на фронтах Гражданской войны у всех противоборствующих сторон, умершие от голода, холода и др.

И в итоге получается, что жертвы политических репрессий (в годы «красного террора») исчисляются вовсе не миллионами. Самое большее, о чем можно вести речь, – это о десятках тысяч. Недаром, когда на брифинге в пресс-центре МБРФ 2 августа 1992 года было названо число осуждённых по политическим мотивам начиная с 1917 года, оно принципиально не повлияло на соответствующую статистику, если вести отсчёт с года 1921-го.

По имеющемуся учёту в ФСБ РФ, в 1918–1920 годах за «контрреволюционную преступность» был осуждён 62 231 человек, в том числе 25 709 – к расстрелу (см.: Лунеев В.В. Преступность XX века. С. 180; Кудрявцев В.Н., Трусов А.И. Политическая юстиция в СССР. – М., 2000. С. 314). Эти сведения составной частью входят в указанную выше статистику, названную на брифинге в пресс-центре МБРФ 2 августа 1992 года. Мы считаем, что приведённая статистика по периоду Гражданской войны неполная. Там наверняка не учтены многие жертвы самосудов над «контрреволюционерами». Эти самосуды нередко вообще не документировались, а в ФСБ явно учтено только то количество, которое подтверждается документами. Вызывает также сомнение, что в 1918–1920 годы в Москву поступала с мест исчерпывающая информация о числе репрессированных. Но даже с учётом всего этого, мы полагаем, что общее число репрессированных «контрреволюционеров» (включая жертв «красного террора») в 1918–1920 годы едва ли превышало 100 тыс. человек.

Наши публикации с опирающейся на архивные документы статистикой политических репрессий, заключённых ГУЛАГа, «кулацкой ссылки» оказали существенное влияние на западную советологию, заставив её отказаться от своего главного тезиса о якобы 50–60 млн. жертв советского режима. От опубликованной архивной статистики западные советологи не могут просто так отмахнуться как от назойливой мухи и вынуждены принимать её в расчёт. В подготовленной в конце 1990-х годов французскими специалистами «Чёрной книге коммунизма» этот показатель снижен до 20 млн. (см.: Чёрная книга коммунизма: Преступления. Террор. Репрессии / Пер. с франц. – М., 1999. С. 37).

Но даже этот «сниженный» показатель (20 млн.) мы не можем признать приемлемым. В него вошли как ряд достоверных, подтверждённых архивными документами, данных, так и оценочные цифры (многомиллионные) демографических потерь в Гражданской войне, умерших от голода в разные периоды и др. Авторы «Чёрной книги коммунизма» в число жертв политического террора включили даже умерших от голода в 1921–1922 годах (голодомор в Поволжье, вызванный сильнейшей засухой), чего ранее ни Р.А.Медведев, ни многие другие специалисты в этой области никогда не делали.

Тем не менее, сам факт снижения (с 50–60 млн. до 20 млн.) оценочных масштабов жертв советского режима свидетельствует о том, что в течение 1990-х годов западная советология претерпела значительную эволюцию в сторону здравого смысла, но, правда, застряла на полпути в этом позитивном процессе.

По нашим подсчётам, строго опирающимся на документы, получается не более 2,6 млн. при достаточно расширенном толковании понятия «жертвы политического террора и репрессий». В это число входят более 800 тыс. приговорённых к высшей мере по политическим мотивам, порядка 600 тыс. политических заключённых, умерших в местах лишения свободы, и около 1,2 млн. скончавшихся в местах высылки (включая «кулацкую ссылку»), а также при транспортировке туда (депортированные народы и др.). Составляющие наших расчётов соответствуют сразу четырём критериям, указанным в «Чёрной книге коммунизма» при определении понятия «жертвы политического террора и репрессий», а именно: «расстрел, повешение, утопление, забивание до смерти»; «депортация – смерть во время транспортировки»; «смерть в местах высылки»; «смерть в результате принудительных работ (изнурительный труд, болезни, недоедание, холод)» (там же. С. 36).

В итоге мы имеем четыре основных варианта масштабов жертв (казнённых и умерщвлённых иными способами) политического террора и репрессий в СССР: 110 млн. (А.И.Солженицын); 50–60 млн. (западная советология в период «холодной войны»); 20 млн. (западная советология в постсоветский период); 2,6 млн. (наши, основанные на документах, расчёты).

Может возникнуть вопрос: а где же роймедведевские 40 млн.? Эта цифра несопоставима с приведёнными выше: там речь идет только о казнённых и умерщвлённых иными способами, а статистика Р.А.Медведева включает в себя также миллионы людей, которые хотя и подвергались различным репрессиям, но остались живы. Это, однако, не отменяет того факта, что статистика Р.А.Медведева всё равно является многократно преувеличенной.

В серьёзной научной литературе современного периода авторы избегают делать легковесные заявления о якобы многих десятках миллионов жертв большевизма и советского режима. В свете этого резким диссонансом выглядит книга Ю.Л.Дьякова «Идеология большевизма и реальный социализм» (М., Тула, 2009), в которой в перечне преступлений КПСС упомянуто также «уничтожение десятков миллионов своих людей» (С. 146). Более того, Ю.Л.Дьяков считал вполне достоверными и так называемые «расчёты» профессора И.Курганова (которые в своё время воспринял А.И.Солженицын), согласно которым по вине большевизма потери населения России (СССР) в 1918–1958 годы составили свыше 110 млн. человек (С. 234). Такая позиция автора этой книги покоится на полном игнорировании всего комплекса имеющихся исторических источников. Использование Ю.Л.Дьяковым документально опровергнутой статистики, на основе которой он строит далеко идущие выводы и обобщения по исследуемой теме, нельзя назвать иначе, как патологическим отклонением от магистрального направления в данной области исторической науки.

Ещё один вопрос, который мы хотели бы осветить, – это статистика реабилитаций и её этапы. Возвращаемся к нашей базовой цифре – 3 млн. 854 тыс. (точнее – 3 853 900) осуждённых по политическим мотивам за все 73 года Советской власти. От этой цифры отталкивались, рассчитывая количество и удельный вес реабилитированных.

Реабилитации имели место ещё при жизни Сталина, но их масштабы были совершенно незначительны. Период массовой реабилитации начался с 1953 года, сразу после известных событий, связанных со смертью Сталина, арестом и расстрелом Берии и особенно после XX съезда КПСС 1956 года, осудившего культ личности Сталина.

Реабилитацию возглавило бывшее сталинское окружение во главе с Н.С.Хрущёвым, напрямую причастное к прежним сталинским репрессиям.

В данном случае оно, в особенности Хрущёв, проявили известную политическую прозорливость. В первые годы после смерти Сталина ситуация была такова, что продолжать линию покойного вождя без существенных корректировок – это был путь заведомого политического самоубийства. Идея массовой реабилитации по многим соображениям была политически выигрышной и буквально напрашивалась. Тот факт, что этот процесс инициировало и возглавило бывшее сталинское окружение, напрямую причастное к репрессиям, то их внутренние побудительные мотивы мы бы сформулировали так: «Лучше это сделаем мы, чем вместо нас кто-то другой». Тут сработал инстинкт политического самосохранения.

Процесс реабилитации во времени имел свои взлёты и падения. Первый её этап – массовая «хрущевская» реабилитация – охватывает период 1953–1961 годов. Затем реабилитация пошла на спад, но, тем не менее, продолжалась (замедленными темпами). С 1987 года началась массовая «горбачёвская» реабилитация, значительно превзошедшая по масштабам «хрущёвскую». Численность и удельный вес реабилитированных (и не реабилитированных) представлены в таблице 5.

Таблица 5. Процесс реабилитации в 1953–1999 годы

Надо сказать, что не все осуждавшиеся по политическим мотивам желают быть реабилитированными. Известный диссидент Натан Щаранский, отсидевший более 10 лет в советских местах заключения и ставший позднее министром в правительстве Израиля, решительно отклонил предложение председателя Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий А.Н.Яковлева реабилитировать его на том основании, что акт реабилитации девальвирует его, Щаранского, имидж борца против КПСС и КГБ.

Термин «невинно осуждённые» применим далеко не ко всем реабилитированным. Действительно, сотни тысяч оказались жертвами надуманных и сфабрикованных обвинений. Но было и немало таких, кто имел в своём активе конкретные действия (в том числе вооружённого характера), направленные против существующего строя. Их реабилитировали на том основании, что их борьба против большевизма и Советской власти якобы «была справедливой». В частности, в середине 1990-х годов под этим политически ангажированным и весьма сомнительным с правовой точки зрения тезисом происходила массовая реабилитация практически всех участников многочисленных кулацко-крестьянских восстаний и мятежей периода 1918–1933 годов (причём реабилитировали таковых всех подряд, включая и палачей, расстреливавших и вешавших коммунистов, комсомольцев и беспартийных советских активистов).

Дело дошло даже до того, что в 1996 году был реабилитирован решением Главной военной прокуратуры группенфюрер СС Г. фон Паннвиц. Казачьи части под командованием Паннвица – 1-я казачья кавалерийская дивизия, затем развёрнутая в 15-й казачий кавалерийский корпус – участвовали в карательных операциях в Югославии. В 1947 году вместе с другими военными преступниками он был повешен по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР. Правда, в 2001 году Главная военная прокуратура вынесла уже иное заключение: фон Паннвиц за совершенные преступные деяния осуждён обоснованно и реабилитации он не подлежит.

Из таблицы 5 видно, что из почти 3 млн. 854 тыс. осуждённых по политическим мотивам (по имеющемуся в ФСБ РФ персонифицированному учёту) к началу 2000 года было реабилитировано 2 млн. 438 тыс. (63,3%) и остались не реабилитированными около 1 млн. 416 тыс. (36,7%).

В дальнейшем процесс реабилитации застопорился, поскольку, собственно, и реабилитировать стало некого. Основу не реабилитированных составляют пособники фашистских оккупантов – все эти полицаи, каратели, зондеркомандовцы, власовцы и т. д. и т. п., которые, как правило, проходили по 58-й статье как политические преступники. В советском законодательстве существовало положение, запрещавшее реабилитацию пособников фашистских оккупантов. Это положение перешло и в нынешнее российское законодательство, то есть их реабилитация прямо запрещена законом. Помимо пособников фашистских оккупантов, остаётся не реабилитированным ещё ряд лиц, действия которых носили такой характер, что их просто невозможно реабилитировать.

Для ответа на вопрос о влиянии репрессий в их реальном масштабе на советское общество мы бы посоветовали ознакомиться с выводами американского историка Р.Терстона, выпустившего в середине 1990-х годов научную монографию «Жизнь и террор в сталинской России. 1934–1941» (Thurston R. Life and Terror in Stalin`s Russia. 1934–1941. – New Haven, 1996). Основные выводы, по Терстону, звучат так: система сталинского террора в том виде, в каком она описывалась предшествующими поколениями западных исследователей, никогда не существовала; влияние террора на советское общество в сталинские годы не было значительным; массового страха перед репрессиями в 1930-е годы в Советском Союзе не было; репрессии имели ограниченный характер и не коснулись большинства населения страны; советское общество, скорее, поддерживало сталинский режим, чем боялось его; большинству людей сталинская система обеспечила возможность продвижения вверх и участия в общественной жизни.

Эти выводы американского историка Р. Терстона, являющиеся под углом зрения традиций и духа западной советологии чуть ли не кощунственными и именно так воспринимаемые большинством советологов, основаны на документально подтверждённых фактах и статистике. Кроме того, Терстон, не будучи сторонником коммунизма и Советской власти, тем не менее, в своём стремлении докопаться до исторической правды сумел абстрагироваться от устоявшихся антикоммунистических и антисоветских стереотипов и догматов. Это, образно говоря, луч света в тёмном царстве.

Особое неприятие у многих советологов вызывает вытекающий из исследования Терстона вывод, что большинство населения СССР не подвергалось никаким репрессиям. Известная и авторитетная в западной советологии исследовательница Ш.Фицпатрик написала рецензию на монографию Терстона и опубликовала её в 1997 году в американском научном журнале «Американское историческое обозрение». В ней был подвергнут критике ряд положений Терстона, но больше всего «досталось» его выводу, что террор не был так страшен, как его обычно представляют, что он не затронул большинство советских людей, которые были вполне удовлетворены своей жизнью (см.: Fitzpatrick S. Review «Life and Terror in Stalin’s Russia» by Thurston // American Historical Review. 1997. Vol.102. Is. 4. P.1193). Конечно, для школы классической западной советологии, представительницей которой является Ш.Фицпатрик, выводы, сделанные Р.Терстоном, звучат по меньшей мере непривычно и нетрадиционно и (это главное) фактически опровергают сложившиеся в ней, западной советологии, соответствующие концептуальные построения.

И здесь возникают отнюдь не риторические вопросы. Кто же всё-таки прав: Терстон или Фицпатрик? Подвергались репрессиям большинство советских граждан или не большинство? Для ответов на эти вопросы надо, во-первых, иметь представление об общей численности подвергавшихся различным репрессиям по политическим мотивам и, во-вторых, – об общем количестве населения, проживавшего в 1918–1958 годы.

Наши расчёты, основанные на достижениях научной демографии, показывают, что на том геополитическом пространстве, называвшемся с декабря 1922 года Советским Союзом, в 1918–1958 годы проживало свыше 400 млн. человек, из них почти 209 млн. существовали в начале 1959 года, а примерно 195 млн. умерли в течение указанных четырёх десятилетий. Именно от этой цифры (свыше 400 млн.) и следует рассчитывать удельный вес жертв политических репрессий в составе населения СССР. «Мемориал» определяет общее число таковых в 14 млн. человек (осуждённые по политическим мотивам, высланные кулаки, депортированные народы, жертвы коллективизации и голода периода 1930–1933 гг. и некоторые другие). И сколько же в процентах указанные 14 млн. составляют по отношению к свыше 400 млн.? Отвечаем: 3,5%. Это означает, что даже при таком широком толковании понятия «репрессированные по политическим мотивам», какое дает «Мемориал», 96,5% населения СССР не подвергалось политическим репрессиям ни в какой форме.

Такая статистика получается, если исходить из мемориальской версии количества репрессированных по политическим мотивам. Наша же версия несколько иная. Мы исходим из того, что таковых было не 14 млн., а около 10 млн. (осуждённые по политическим мотивам, кулаки 1-й и 2-й групп, депортированные народы, пострадавшие за политические или религиозные убеждения, подвергавшиеся «чисткам» по социальным и иным признакам). Таким образом, и наша интерпретация понятия «репрессированные по политическим мотивам» достаточно широкая. В отличие от «Мемориала», мы не включаем в число жертв репрессий умерших от голода в 1933 году, исходя из убеждения, что такое включение на практике производится весьма искусственно, посредством ряда малоубедительных и спорных доводов, носящих зачастую казуистический характер и к тому же используемых для подкрепления ложного тезиса о неком «геноциде украинского народа», а также утаивания факта имевшего тогда место природного катаклизма (засухи).

Таким образом, исходя из нашей версии общего числа репрессированных по политическим мотивам, удельный вес таковых в составе населения, жившего в 1918–1958 годы, составляет 2,5% (около 10 млн. по отношению к свыше 400 млн.). Это значит, что 97,5% населения СССР не подвергалось политическим репрессиям ни в какой форме. На сокрытие этого непреложного факта в последние почти четверть века направлена вся мощь пропагандистской машины. Делается всё возможное и невозможное, чтобы сохранить внедрённое в массовое сознание ложное представление о том, что якобы весь или почти весь народ подвергался различным репрессиям. На этом «чёрном мифе» взращено младшее поколение нашего народа и изрядно распропагандированы в соответствующем духе старшие поколения. Если ещё во времена «холодной войны» на Западе было немало людей, которые сомневались в достоверности немецко-фашистской, англо-американской и перестроечно-советской пропаганды относительно «гигантских масштабов» политического террора и репрессий в СССР в 1930-х – 40-х годах, то теперь там таковых почти не осталось. А.Н.Яковлев, как председатель упоминавшейся выше Комиссии, в 1990-х годах в своих выступлениях и интервью иногда использовал статистику «Мемориала», но к 2000 году отказался от неё: дескать, «точных данных нет». В своей книге, изданной в 2000 году, он написал: «Точных данных, которые бы основывались на документах, о масштабах всенациональной трагедии нет» (Яковлев А.Н. Омут памяти. – М., 2000. С. 432). Это клеветническое заявление – на самом деле данных, основанных именно на документах, вполне достаточно если не для выведения точной цифры, то для установления реального масштаба (а А.Н.Яковлев говорил именно о масштабе) политических репрессий и в узком и в широком смысле. Мы не можем отделаться от подозрения, что А.Н.Яковлев сделал такое заявление с целью не мешать фальсификаторам сочинять запредельно высокую, фантастическую статистику репрессий. Кроме того, в его приведённой цитате заложена изощрённая фальсификация, направленная на поддержание в общественном сознании ложного представления о «гигантских» масштабах репрессий. Ведь сочетание выражений «точных данных нет» и «всенациональная трагедия» при желании можно истолковывать и так, что, дескать, репрессии носили такие «огромные» масштабы, охватившие чуть ли не весь народ, что и сосчитать невозможно (массовый читатель именно так и понимает). Помимо всего прочего, это заявление А.Н.Яковлева адресно направлено против добросовестных исследователей, старающихся объективно и беспристрастно разобраться в этой проблеме. Всё это, однако, не отменяет того факта, что миллионы людей (хотя и далеко не большинство народа) действительно стали жертвами политических репрессий, в том числе за политические и религиозные убеждения, по социальным, национальным и иным признакам. Этому не может быть оправдания. Но нужно учитывать и реальную ситуацию, в которой находилась страна в эти годы.

ФЕНОМЕН КУЛАЧЕСТВА

В.Корнеев

«Велико незнание России посреди России»

(Н.В.Гоголь)

Предисловие

В середине 80-х гг. XX в. в СССР началась так называемая «перестройка», начало которой было положено руководящими структурами КПСС во главе с генсеком партии М.С. Горбачёвым. Одним из важнейших элементов политики «перестройки» стала гласность, т. е. провозглашённые партией свобода слова, идеологический плюрализм, которые вскоре всколыхнули всё советское общество. В прессе появились исторические публикации, где давалась принципиально иная, нежели сложившаяся прежде интерпретация всех важнейших событий советской истории.

Особое внимание авторы полемических статей уделяли аграрной истории страны, главным образом периоду коллективизации, частью которой являлась политика ликвидации кулачества как класса. Коллективизация была названа «новым закрепощением крестьян», в ходе которого, по мнению оппонентов советского строя, было уничтожено жизнеспособное русское крестьянство, под которым подразумевались, прежде всего, кулаки и другие представители зажиточных слоёв деревни. Довольно быстро данный взгляд распространился внутри страны. Более того, убеждёнными сторонниками таких воззрений стали люди входящие во властные российские структуры. В подобном духе о коллективизации и её итогах не раз высказывались Б. Ельцин и его окружение, а также их преемники. В начале XXI в. дело дошло до практических шагов. Например, томский губернатор Виктор Кресс в начале 2009 г. на съезде Совета муниципальных образований области заявил: «Мы должны вернуть кулака в деревню». Детализируя инициативу, чиновник добавил, что «люди, которые сами себя кормят, да к тому же создают новые рабочие места, должны быть обласканы властью»[25]. Более масштабные замыслы зреют в верхах российского руководства. В частности, в апреле 2011 г. в СМИ была опубликована специальная программа по «десоветизации российского общества» (!!!), разработанная рабочей группой по исторической памяти при президенте РФ. Официоз российской власти – «Российская газета», – тут же опубликовала несколько статей в поддержку данной программы. В одной из них («Роман с тираном без конца?»), автор – С. Караганов, осудил большевистский геноцид «…самых лучших представителей народа (дворян, буржуазии, духовенства)»[26]. Кроме того, как считает Караганов, коллективизация, голодомор, были нацелены на «…уничтожение лучшего крестьянства…»[27]. Как видно, исторические воззрения представителей и идеологов нынешней российской власти имеют вполне определённую классовую окраску и нацелены на возрождение в РФ сословно-классовой структуры общества характерной для России начала XX столетия. Однако, прежде чем возрождать надо обстоятельно изучить прошлое, в т. ч. историю становления и развития классов, сословий и социальных групп российского общества. Вот почему мы ставим перед собой цель – прояснить историю происхождения кулаков и сущность такого явления, как «кулачество». Уяснить, как относилось к кулакам и кулачеству общество дореволюционной России. Рассмотреть исторические условия, определившие появление кулаков в русской деревне, хозяйственно-экономические и иные последствия их деятельности. Таковы основные задачи нашей исследовательской работы.

Конечно, сегодня для любого исследования важен вопрос о методах добывания новых знаний. Он имеет большое значение, во-первых, потому, что современный человек находится в потоке колоссальной по объёму и разнообразной по характеру и содержанию информации, нежели, скажем, человек, живший даже во второй половине XX столетия, не говоря уже о более ранних эпохах. Однако разобраться в истинности либо ложности содержания всей подобной информации человеку чрезвычайно сложно, т. к. иногда для этого не хватает времени, а подчас и специальных знаний. Во-вторых, изучать общество весьма сложно в силу его динамичности, социальной пестроты, а главное, –изрядной доли влияния субъективного фактора. Ведь историю творят люди. Изучать же историю кулаков и кулачества ещё сложнее: кулаки являлись не сословием, а одной из социальных групп российского общества, в процентном отношении весьма небольшой. Поэтому, научные трактаты и сочинения о кулаках в дореволюционной России были немногочисленны и заметно уступали по количеству и объёму исследованиям, посвящённым дворянству, купечеству, духовенству, казакам. В общем, посвящённых именно кулакам и кулачеству первоисточников и исторической литературы не так уж и много.

Подобная методологическая «загвоздка» не означает, однако, невозможности исследования поставленной проблемы. О кулаках и кулачестве сообщали сведения, иногда обстоятельно, иногда фрагментарно, земские чиновники и статисты, офицеры, учёные, и просто наблюдательные граждане дореволюционной России. Ими написаны небольшие, но специальные труды, посвящённые кулакам. Отложилась информация о кулаках и кулачестве в мемуарной литературе. Имеется материал по данной проблеме и в периодической печати. В целом, самая разнообразная литература позволяет выявить и проанализировать историю кулаков и генезис кулачества в дореволюционной России. Но здесь возникает другой вопрос. По какому принципу отобрана нами соответствующая литература? Вопрос не праздный, ибо нередко «исследователи» опираются исключительно на то, что отвечает заданной им концепции, а другой, «неподходящий» материал –откидывают в сторону. Мы взяли для анализа всю найденную по данному вопросу литературу[28]. Кроме того, в нашей работе использованы сведения из энциклопедических справочных изданий, всегда обладающих высокой научной ценностью. Наконец, для более полного и обстоятельного изучения проблемы в качестве дополнительного материала автором привлечена художественная литература, и, в первую очередь, хорошо знакомые российским гражданам произведения русских классиков XIX столетия. И пусть читателя это не удивляет. Историки-специалисты знают, что русская литература XIX в. получила мировую известность благодаря своей социальности, отражению в ней наиболее острых проблем русского общества. Классическая русская литература всегда стояла на страже объективного освещения реальной российской действительности.

И ещё в данном контексте об одном важном замечании. В силу высокой степени политизированности проблемы мы намеренно не привлекали к исследованию марксистскую литературу XIX в., дабы нас не обви