Сергей Сартаков
Горит восток
Хребты Саянские – 2
Сергей Сартаков
Горит восток
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. С гор потоки
Возвращение домой всегда было самой большой радостью для Алексея Антоновича.
По роду своей службы ему часто случалось выезжать за пределы города, в окрестные села. Он не любил такие поездки, особепно поздней осенью: тряска на ухабистых дорогах, бессонные ночи, жесткие и не очень‑то чистые постели в заезжих квартирах и, как нарочно, всегда в дороге дожди, дожди.
И вот конец пути. Три‑четыре десятка дворов, вытянувшихся в одну улицу вдоль грязной, разбитой дороги. Кругом дремучая тайга, а избы в деревне все черные, покосившиеся, с обрушенными заплотами и с окнами, за‑ткпутыми тряпками. Никак не набирается достатков у мужиков, чтобы из бедности вылезти. Еле‑еле хватает урожаев заплатить подати и семью прокормить. А купить одежонку, или обувь, или еще что по хозяйству – поезжай, если есть конь у тебя, или пешком ступай, если безлошадпый, на какой попало побочный промысел: извозничать, охотиться, рыбачить или лес рубить.
Есть в каждой деревне обязательно и несколько добротных домов. Не дома – картинки! Все блестит, крепкое, новое. А кто в таких домах живет, спрашивать пе надо – поп, староста и богатеи, у которых остальные жители, так или иначе, в кабале.
Приехав в село, Алексей Антонович сразу забывал о дорожных лишениях. Он знал: его здесь ждут, он нужен людям. И готов был заниматься больными хоть круглые сутки. Но в страду или в сенокос деревни стояли пустыми, и лечиться к нему приходила только сельская знать. А беднота вся работала на полях. Только бы не упустить ведреный день! И не от жадности это, а от нужды. Иному бы лежать да лежать, а он идет на поле. Другому бы хорошую, обильную пищу. Но где же взять ее? Алексей Антонович обходил все бедняцкие избы. Часто отыскивал в них больных, брошенных на весь день, до глубокой ночи, без присмотра. А как иначе, что сделаешь, если остаться с хворым некому? Алексей Антонович, пока жил в селе, сам за ними ухаживал. Он был по‑настоящему счастлив, если ему удавалось быстро побороть болезнь. И когда наступала пора покидать село, обратная дорога, дожди н тучи уже не пугали его. Радость победы, одержанной у постели больного, все окрашивала в светлые тона.
И все же как хорошо, приехав домой, сходить в баню, надеть свежее белье, прислушиваясь, как ласково оно шуршит в руках, а потом, еще распаренному с мокрыми волосами, сесть к круглому столику в комнате матери и, не торопясь, вникая во вкус и аромат, пить чай с бесподобным вареньем из сибирской княженики! Ольга Петровна знала привычки и склонности сына, любила побаловать его, и поэтому – так уж давно повелось – каждое возвращение Алексея Антоновича из поездки походило на маленький семейный праздник.
Растомленный па этот раз особенно жаркой баней, Алексей Антонович, прежде чем пройти к столу, прилег в своей комнате на диван. Поправил подушку; туго набитая пухом, в накрахмаленной наволочке, она скрипнула у него под головой. Привычно потянувшись рукой за спинку дивана, Алексей Антонович на этажерке нащупал небольшой томик. Вообще он всегда предпочитал прозу стихам, но тут случилось так, что библиотекарь Галактион Викторович ему сказал: «Получено новое издание Некрасова. Не желаете ли?» И Алексею Антоновичу тогда подумалось: именно Некрасова и хотелось бы ему перечитать. Со времени первого появления Лебедева, потом отъезда Анюты, потом новой, уже недавней встречи с Михаилом, когда тот оставил у него узелок с нелегальной литературой, наконец после долгих разговоров с матерью об отце, его участии в борьбе против самодержавия, Алексей Антонович потерял прежний душевный покой. Он отчетливо сознавал, что оставаться теперь только в кругу прежних своих интересов он уже больше не сможет. Сама жизнь этого не позволит. Но и врываться в гущу революционных событий, влиять па эти события – так, как, вероятно, может Лебедев, – Алексей Антонович не находил в себе ни умения, ни силы. Понимая это, он искал духовной поддержки во всем: в книгах любимых писателей, в брошюрах, оставленных у него Лебедевым, которые заставили его о многом подумать, во все более частых и углубленных разговорах с матерью. Алексей Антонович всегда нуждался в человеке, который был бы сильнее его.
Однажды он полушутя, полусерьезно сказал матери:
Ты не помнишь, мама, какой это святой жег свою руку на огне, чтобы избавиться от соблазна? Этим он стремился укрепить свою волю. Мне хочется испробовать такой способ.
Ольга Петровна внимательно посмотрела на него.
Алеша, это самый несовершенный способ. Рука сгорит, а соблазн останется. Правильнее уничтожить соблазн, а руку сохранить.
Но тот святой почему‑то все‑таки жег руку. Значит, в этом был смысл, – возразил Алексей Антонович, хотя и видел, что Ольга Петровна улыбается.
На то он и святой, а мы ведь люди грешные. – Она поняла, что происходит в душе сына. Помолчала и с усилием добавила: – Видишь ли, Алешенька, я это знаю по собственному опыту: я жгла себе руку – и бесполезно. Хуже того – я сама создала себе соблазн. Я слишком долго и слишком старательно тебя от всего оберегала. Я боялась, потеряв мужа, потерять еще и сына…
Алексей Антонович пе дал ей закончить:
Мама, не. надо. Ты уже говорила: тогда я был мальчик, а теперь я мужчина.
От этого теперь только тяжелее и тебе и мне, Алеша.
Алексею Антоновичу припомнилось это по случайной и далекой связи: в томике Некрасова он обнаружил закладку матери – маленький костяной нож, который она держала в руке во время того разговора.
Взгляд Алексея Антоновича упал на следующие строки:
Трудна добыча па реке,
Болота страшны в зной, Но хуже, хуже в руднике,
Глубоко под землей!.. Там гробовая тишина.
Там беспросветный мрак… Зачем, проклятая страна.
Нашел тебя Ермак?..
Вошла Ольга Петровна.
Алешенька, можно к тебе?
Пожалуйста, мама, – Алексей Антонович вскочил с дивана. – Знаешь, а я стал невольным чтецом твоих мыслей. Открылась книга на твоей закладке…
Зачем, проклятая страна,
Нашел тебя Ермак?..
Эта страна отняла у тебя самое дорогое. Ты все еще проклинаешь ее.
Ольга Петровна взглянула на сына изумленно.
Да, Сибирь отняла у меня самое дорогое, но ты мне приписываешь совсем не те мысли. Посмотри ниже, на той же странице:
Приспели новые полки:
«Сдавайтесь!» – тем кричат.
Ответ им – пули и штыки, Сдаваться не хотят.
Я читала, и мне подумалось: а если теперь опять начнется такое, неужели восставших снова постигнет разгром и люди снова пойдут в ссылку, на каторгу? Как тебе кажется, Алеша?
Алексей Антонович задумался.
Я тебе на это пока ничего не сумею ответить, мама.
Поговорим об этом после. Хорошо? А пока займись своим туалетом. – Ольга Петровна отобрала у пего книгу. И, загадочно улыбаясь, добавила: – К нам скоро придет дорогой гость.
Гость? Кто такой? – К ним редко кто заходил. Улыбка матери сулила что‑то очень хорошее, и Алексей Антонович заволновался: – Что же ты мне ничего не сказала сразу?
Кто он, я и сама не знаю. Заходил в то время, когда ты был в бане.
Почему же ты тогда, мама, решила, что он дорогой гость? – Алексей Антонович потянулся к картонной коробке, в которой у пего были уложены галстуки.
Он с письмом… – Ольга Петровна нарочно выдержала небольшую паузу, – от пашей Анюты…
Что ты говоришь, мама! От Анюты? Боже мой! Да я сейчас, сию минуту… Кто он такой? Как выглядит? Что он рассказывал?..
Алешенька, я видела его буквально одно мгновение. Он спросил тебя, сказал, что имеет письмо от Анюты, и обещал зайти снова ровно через два часа. Если он точен, он придет через десять минут.
Ай, мама, мама, и ты могла меня так долго томить в неведении?!
«Если бы я тебе сказала раньше, ты томился бы еще дольше, – рассудительно возразила Ольга Петровна.
Гость оказался исключительно точным. Ему, видимо, очень нравилось подчеркивать это. Войдя в гостиную, он, прежде чем подать руку Алексею Антоновичу и назвать себя, вынул из жилетного кармана часы и сверил их с настенными. Но тут же извинился:
Простите. Привычка.
Ничего, пожалуйста. Вам я очень рад, очень рад, – заговорил Алексей Антонович, идя к нему навстречу. – Моя мама мне уже говорила… – Он повернулся, отыскивая ее глазами. – Прошу знакомиться: Ольга Петровна.
Буткин, – отрывисто произнес гость. – Семен… – И заколебался, словно не зная, сказать или не сказать свое отчество. – Семен… Аристархович.
С первого взгляда гость понравился Алексею Антоновичу, может быть, потому уже, что у него было письмо от Анюты. Располагал к себе голос Буткина, немного булькающий – букву «р» он выговаривал с каким‑то сложным переливом: «рльрльрль», – но очень мягкий и приятный по тембру. Слегка сутулясь, Буткин быстро подошел к Ольге Петровне и угловато поклонился ей.
Мы так рады вам, Семен Аристархович, – сказала Ольга Петровна, приглашая его садиться, – вы нам расскажете о нашей Анюте.
Где она? Как? Что с ней? – Алексей Антонович предложил матери место на диване, свой стул поставил рядом. – Знаете, так приятно услышать живое слово! Тем более, что у нас и писем от нее давно уже не было.
Буткин поднял голову, словно сплюснутую с боков и оттого с чересчур длинным лицом, полусогнутым указательным пальцем прикоснулся к гладко выбритому, с глубокой ложбинкой посредине подбородку.
Анна Макаровна здорова, жизнерадостна и шлет вам привет… из Томска. – Буткин бросил быстрый взгляд в сторону Ольги Петровны, как бы спрашивая этим Алексея Антоновича, может ли оп говорить обо всем совершенно свободпо.
Анюта уже в Томске! – обрадованно воскликнул Алексей Антонович. – Мама, но ведь это так близко к нам! Она ходит по тем самым улицам, где ходил я, будучи студентом. И что же она делает в Томске?
Ольга Петровна улыбнулась. Своей живостью и непосредственностью сын ей сейчас напомнил прежнего студента, приезжавшего домой на короткое каникулярное время.
Алеша, ты не даешь говорить Семену Аристарховичу, – заметила она с легким укором.
Алексей Антонович извинился.
Тем временем Буткин достал из бокового кармана пиджака письмо и подал ему. Мирвольский тут же распечатал конверт и начал читать письмо вслух, желая этим показать гостю, что от него нет никаких секретов.
Письмо было очень коротким. Анюта писала, что пока переехала в Томск – сколько времени будет длиться это «пока», она и сама не знает, – что по‑прежнему продолжает заниматься самообразованием и много работает, что хочет скорее увидеть своего Алешу и милую мамочку и что обо всем остальном расскажет Семен Аристархович. Его она рекомендует как человека, с которым она связана общими интересами, вместе работает. Заключительные строки – теплые, интимные слова – Алексей Антонович вслух читать не стал.
Простите за нескромный вопрос: где же вы работаете, Семен Аристархович? – спросила Ольга Петровна, когда Алексей Антонович закончил чтение письма.
Работаю ревизором. На железной дороге. Сюда приехал в командировку. – Буткин все время говорил отрывисто, как бы ставя точки даже и в середине фразы.
Вот как: значит, Анюта тоже работает на железной дороге? – Ольга Петровна взяла из рук сына письмо.
Буткин немного помедлил с ответом.
Анна Макаровна работает в типографии, – наконец сказал он.
А почему тогда с вами вместе? – не понял его Алексей Антонович.
До некоторой степени…
Не ответив прямо на заданный ему вопрос, Буткин стал пересказывать то, о чем его, очевидно, просила Анюта. Живет она в хорошей, чистенькой комнате, вдвоем с подругой Людой. Oбe они наборщицы. Заработок, как и вообще у всех женщин, у них невысокий, но Анна Макаровна, умеет сводить концы с концами. Одевается она хорошо, по воскресеньям ходит гулять за город, иногда катается на лодке по Томи. Конечно, Томь, во мнении Анны Макаровны, не то что здешняя Уда. Она часто вспоминает о Шиверске, о его окрестностях. Он, Буткин, первый раз в этом городе, по и с первого взгляда Шиверск ему очень понравился, и он вполне разделяет восторги Анны Макаровны…
Буткин говорил довольно долго, но как‑то все об одном и том же – о мелких, незначащих сторонах жизни Анюты. Алексею Антоновичу хотелось большего, – ему хотелось в живом пересказе гостя увидеть Апюту так, словно бы она сама здесь была. Понять, в чем и как она изменилась за эти два года. Он усиленно пытался повернуть разговор. Но Буткин не мог рассказать того, чего хотелось Алексею Антоновичу. С Анютой он сам познакомился недавно. Откуда же ему знать, как и в чем изменилась она? Алексей Антонович тихонько вздохнул. Ольга Петровна вопросительно посмотрела на сына.
Может быть, нам лучше перейти к столу? – предложила она.
Ей подумалось, что там разговор пойдет непринужденнее. Алексей Антонович также стал приглашать гостя. Буткин согласился. Ольга Петровна ушла на кухню.
Едва она скрылась за дверью, Буткин поднялся.
Алексей Антонович, – сказал он, испытующе вглядываясь в него, – Анна Макаровна заверила меня, что я во всем могу па вас положиться. Действительно ли это так? – он сделал ударение на последние слова.
Да, конечно, как же ипаче… – несколько недоумевая, ответил Алексей Антонович: странный и неожиданный вопрос задал ему Буткин.
То же Анна Макаровна мпе говорила и в отношении Ольги Петровны.
Разумеется… – педоумение не покидало Алексея Антоновича.
– Мне хотелось бы думать, что вы меня поняли. Алексей Антонович пожал плечами.
Буткин слегка склонился к нему, тронул полусогнутым пальцем свой подбородок.
Вы должны мне помочь встретиться с Лебедевым, – сказал оп вполголоса.
Алексей Антонович опустил глаза. Он не успел встать прежде, а теперь Буткин так близко стоял к нему, что надо было или отодвинуть свой стул, чтобы подняться, или заставить посторониться гостя. И то и другое сделать Алексею Антоновичу казалось неудобным, а сидя на стуле, он также не мог продолжать разговор, чувствовал себя связанным. Самым же трудным для него было то, что слова Буткина захватили его врасплох, он не знал, как ему следует на них отозваться. Довериться сразу совсем незнакомому человеку – и вдруг тем самым выдать Лебедева? Он же скрывается здесь под чужой фамилией! Правда, письмо Анюты… Но в нем ведь нет ни единого слова о Лебедеве… Конечно, может быть, он все еще не научился читать такие письма… Но не лучше ли из осторожности сказать, что он не знает никакого Лебедева? И на этом упорствовать? Ну, а если в такой встрече заинтересован не только Буткин, но, может быть, и Лебедев? Кому‑кому, а Михаилу он всегда готов помочь…
Как вы сказали? – переспросил Алексей Антонович, словно бы плохо расслышал Буткина, и надеясь этим выиграть время.
Понимаю. Но я рискую ничуть не меньше, чем вы, – веско возразил ему Буткин. – Для меня единственная гарантия вашей честности – это доверие к Анне Макаровне. Однако мне этого вполне достаточно. Какие еще гарантии вам нужны, кроме письма Анны Макаровны?
Алексей Антонович вытер платком испарину со лба. Боже мой, до чего же он еще неопытен в таких делах! Как быть? Нет, нельзя все же сразу… Как ни симпатичен ему этот человек, но все‑таки… Главное – он спрашивает не Плотникова, а Лебедева.
Я не знаю, где сейчас Лебедев, – сказал Алексей Антонович.
Буткин недоверчиво покачал головой.
Но в течение нескольких дней я постараюсь это узнать, – добавил тогда Алексей Антонович и подумал: «Я побываю у Михаила и спрошу его». И, найдя это решение, он почувствовал облегчение.
Не понимаю вашего недоверия, Алексей Антонович – заметил Буткин. – На самом деле все это не так.
Да?
Так, именно так, Семен Аристархович, – Алексей Антонович окончательно развеселился.
Ничего. Если даже действительно можно сказать Бут‑кину, где находится Михаил, так несколько дней он и подождет.
Вы, безусловно, знаете, где Лебедев, – снова сказал Буткин.
Но Алексей Антонович уже принял твердое решение: Буткина он не знает, Михаил о нем никогда ничего не говорил, Анюта в своем письме о Лебедеве даже не упоминает – значит, только сам Михаил может определить, встречаться ему с Буткиным или нет.
Лебедев, кажется, уехал отсюда совсем. Но я все узнаю, уверяю вас.
Мне не хотелось бы долго задерживаться в вашем городе, – сказал Буткин.
Я долго вас и не задержу, – пообещал Алексей Антонович.
Очень кстати в гостиной появилась Ольга Петровна с подносом, плотно уставленным закусками и чайной посудой. Это было хорошим поводом, чтобы закончить трудный для Алексея Антоновича разговор. Однако тут же возник новый и, пожалуй, не менее трудный. Едва Ольга Петровна пригласила к столу и все уселись, Буткин спросил:
Каковы здесь настроения у рабочих?
Алексей Антонович помедлил с ответом. Углубляться в эту тему, осложнять разговор ему теперь и вовсе не хотелось: человек незнакомый, первая встреча, эти расспросы о Лебедеве…
Мне не ответить на ваш вопрос, Семен Аристархович, – сказал он, – я не сумею правильно охарактеризовать настроения рабочих. Вы знаете, я по профессии врач.
Буткин зажмурился, большим и указательным пальцами правой руки помассировал себе веки и отнял руку коротким энергичным жестом, каким обычно снимают пенсне. Ему, видимо, очень не понравилось, что Алексей Антонович опять отвечает уклончиво. Это еще больше укрепило Буткина в предположении, что Мирвольский ему не доверяет. Конечно, осторожность хороша, но нельзя же так, сверх всякой меры.
Неужели вы, Алексей Антонович, не знаете даже, как ведут себя здесь рабочие, чего хотят? – с плохо скрытым неудовольствием спросил Буткин.
Мирвольский молча сделал жест рукой, который означал, что оп извиняется, но ответить ничего не может.
Они хотят хорошей жизни, Семен Аристархович, – сказала Ольга Петровпа, чтобы заполнить затянувшуюся паузу и выручить сына, – чего же другого может желать человек?
Это слишком просто, Ольга Петровна. И неточно, – возразил Буткип. – К хорошей жизни ведет много путей.
По‑моему, для рабочих должен быть только один путь, – заметил Алексей Антонович: нельзя же все время молчать.
Почему же один? – повернулся к нему Буткин и ободряюще улыбнулся.
Мне представляется так: разные люди к одной цели могут прийти разными дорогами, один человек может прийти только одной дорогой. И в этом случае рабочие – понятие собирательное, о них должно говорить как бы об одном человеке.
Ну что вы, Алексей Антонович! – засмеялся Буткин. – Вы упрощаете вопрос еще больше, чем Ольга Петровна. Прежде всего, рабочий класс вовсе не какая‑то однородная масса. Это люди с разными характерами и с разными желаниями.
Не стану спорить, – медленно размешивая ложечкой чай, сказал Алексей Антонович, – но мне кажется, что разные характеры у людей одного класса не могут им мешать идти к одной цели одной дорогой.
Но тем не менее в действительности люди идут разными дорогами. И с этим не считаться нельзя. – Буткин никак не давал Алексею Антоновичу уйти от спора. – Я полагаю, вы имеете в виду путь революции?
Да, – сказал Алексей Антонович, полагая, что на этом спор завершится.
Путь революции? – теперь уже резко повторил свой вопрос Буткин. – Но чтобы стать на этот путь, к нему надо тоже прийти. И здесь прийти можно разными дорогами. Есть борьба за захват власти – далекий путь, и есть борьба за улучшение экономических условий – дуть ближний и самый верный. Вот вам уже, по крайней мере, два пути. И, конечно, короткие пути всегда быстрее приводят к цели. Теперь вам понятны ваши заблуждения, Алексей Антонович?
Резкость тона, с какой Буткин задал свой вопрос, Мирвольскому не понравилась. Сразу каким‑то несимпатичным теперь стал этот человек, гость, который так безапелляционно диктует хозяину дома свои взгляды, при этом явно противоречащие тому, что Алексей Антонович слышал от Лебедева и читал в оставленных им брошюрах.
Но в разговор вступила Ольга Петровна.
Простите, Семен Аристархович, – сказала она, – я уже однажды выступила неудачно, но не могу удержаться. Я слушала со стороны ваш спор, и мне он показался совершенно отвлеченным. Все такие сложные формулы, а где же жизнь?
Это Алексей Антонович перевел наш разговор на язык формул, – сказал Буткин, – это он первый стал изображать путь революции как железную дорогу.
Да, но вы придумали к нему подъездные пути! – уверенно воскликнул Алексей Антонович. Теперь ему становилось все яснее, что прав именно он, а не Буткин.
Так спорят, когда спорить не о чем, – с раздражением сказал Буткин. – Что же, для нового знакомства, пожалуй, вы поступаете правильно. – Он залпом выпил стакан остывшего чая и стал прощаться, пообещав зайти вновь через четыре‑пять дней, после того как он съездит в Тайшет.
Все трое поднялись из‑за стола и, как всегда при прощании, стояли, разговаривая о пустяках.
В этот момент Алексей Антонович, стоявший лицом к окну, увидел, что по противоположной стороне улицы медленно идет Лебедев, одетый так, как одеваются мелкие конторские служащие. Последний раз он приходил за брошюрами ночью и снова предупредил: «Приду – так ночью». И договорился с Алексеем Антоновичем и Ольгой Петровной об условном знаке, подтверждающем, что в доме все спокойно: днем на окне, выходящем в улицу, должна стоять цветущая герань, а на ночь из подворотни должен высовываться кончик метлы. Алексей Антонович тогда отнесся к этому несерьезно, как к забавной игре, однако исправно каждый вечер выталкивал в подворотню конец метлы, – герань с окна снимать было не нужно.
Как быть теперь? Спокойно в доме или неспокойно? И Лебедев идет сейчас сюда или прохаживается по улицам, ожидая ночи? Буткин так хотел встретиться с ним. Вот она, встреча, только показать ему Михаила в окно…
Все эти мысли промелькнули в голове Алексея Антоновича стремительно быстро. Он даже говорил о каких‑то пустяках в это время. И только Ольга Петровна сразу же поняла по его лицу, что он неожиданно чем‑то встревожился. Вслед за ним она спокойно перевела взгляд на окно. Ольга Петровна хотя и не знала о разговоре сына с Буткиным, происшедшем между ними, пока она на кухне готовила чай, но сразу решила – сын не хочет показать гостю, что видит Лебедева, значит заходить к ним в дом сейчас Лебедеву нельзя. Она нашлась.
Одну минуточку, – сказала она Буткину, быстро подошла к окну, сняла горшок с геранью и вернулась вместе с ним к столу. – Простите, Семен Аристархович, вы понимаете что‑нибудь в цветах? Мы с Алешей так много всегда спорим об этой герани – какой это сорт. – и так всегда безрезультатно, что мне хочется вас в нашем споре сделать судьей.
Буткин удивленно посмотрел на Ольгу Петровну, на цветок, пожал плечами.
Я совершенно ничего не понимаю в цветах, – сказал он, – но я согласен стать судьей и решаю спор в вашу пользу, Ольга Петровна.
Алексей Антонович снова взглянул в окно. Вот Лебедев прибавил шагу и повернул в переулок.
Почему вы так решаете, Семен Аристархович? – спросил он, ощущая, как снова подвижными становятся мускулы лица.
Потому, что вы бездоказательно спорите, очевидно, всегда, – напомнил Буткин и, поклонившись еще раз хозяевам дома, пошел одеваться в переднюю.
Киреев безуспешно пытался отыскать нити, которые привели бы его к раскрытию группы подпольщиков, занимавшихся распространением нелегальной литературы.
Сразу же после ареста Лизы он устроил повальный обыск в бараках и в палатках. Обыск не дал никаких результатов. Но едва Киреев с арестованными уехал в город, как к Маннбергу пришли целой толпой рабочие и потребовали улучшения условий труда. Узнав об этом, разозленный Киреев помчался снова на участок строительства. Маннберг перечислил ему требования рабочих.
Если бы я был так называемым рабочим, в данном случае даже я бы забастовал, – выслушав Маннберга, сказал Киреев. – Они требуют с вас еще очень мало, не больше того, что им положено по закону. Я ожидал худшего. Готовился, так сказать, к суровым мерам.
Аппетит всегда приходит во время еды, Павел Георгиевич, – с раздражением отозвался Маннберг. – Как вы не понимаете, что это только проба.
А вы хотите, чтобы они с самого начала уже проломили вам голову? Я так думаю, Густав Евгеньевич, что в данном случае вам кое‑что придется сделать для рабочих. Но предупредить, что больше поблажек никаких не будет.
Для этого вам незачем было приезжать сюда, Павел Георгиевич, – отрубил Маннберг, – это я мог бы сделать и без вашего совета.
А это разве вам очень дорого станет? – язвительно спросил Киреев. Он знал, какие куши отхватывает Маннберг на обсчетах рабочих и на всяческих других комбинациях, завидовал этому и злился, что ему Маннберг всегда несправедливо мало дает – подарков, конечно.
Да я не сведу тогда концы с концами. Вас это, понятно, не беспокоит! Деньги рабочим платите не вы, а я. Чем я, по‑вашему, должен с ними рассчитываться?
А когда вы доведете их до того, что они с вас потребуют «царя долой», – уставился в него Киреев, – тогда, так сказать, чем вы будете рассчитываться?
Это уже не по моей части, – наигранно рассмеялся Маннберг, – когда они «царя долой» потребуют, рассчитываться будете вы и… очевидно, пулями.
Я предпочитаю пока поберечь так называемые пули, – сказал Киреев. – Всему свое время.
А я предпочитаю пока поберечь так называемые деньги, – передразнил его Маннберг. – Всему свое назначение.
Вам – деньги, рабочим – пули, – проворчал Киреев, – а мне?
Вам – награды, медали, кресты, чины, повышения
по службе.
Да, – мрачно сказал Киреев, – мне известен доподлинный случай, когда на рудниках Алтая полицейского урядника, перепоровшего недовольных, рабочие после убили. В моем распоряжении нет сейчас силы, способной, так сказать, путем вооруженного принуждения поставить недовольных на колени. Грозить же только на словах не имеет никакого смысла. И небезопасно, в том числе и для вас.
Они еще поспорили некоторое время, но сговорились на том, что Маннберг удовлетворит некоторые мелкие требования рабочих, а Киреев даст ему разрешение пригласить на участок Мирвольского.
Все же вы зря, Павел Георгиевич, потакаете рабочим, – заканчивая разговор, заметил Маннберг, – тем самым вы придаете им силу, оставляете повод выдвигать новые требования. Сейчас пока еще пе нужен взвод солдат, для них достаточно было бы одного вашего вида, предупреждающего выступления.
Вы, очевидно, Густав Евгеньевич, считаете меня за так называемого дурака.
Нет, нет, не за так называемого, – мельком бросил Маннберг.
Как? – Киреев было поперхнулся, но Маннберг не моргнул даже глазом. – Муть собирают, когда вода отстоится. Зачинщиков я арестую, когда все успокоится.
Однако муть Кирееву собрать не удалось. Безногого Еремея не станешь допрашивать в больнице, Кондрат исчез с участка, а Лиза, как он ни старался вытянуть что‑либо от нее на допросе, ничего пе сказала. Да и что она могла бы сказать цепного? Что дал ей нелегальные брошюры Кондрат? Но в этом Киреев и так себя убедил. А что сама Лиза важной роли не играла в этом деле, Киреев был абсолютно уверен. Вот попадись Кондрат, тогда бы потянулась цепочка…
Киреев одно время даже поколебался, стоит ли ему задерживать Лизу и тем более пересылать ее по этапу в Иркутск на доследование, – девка явно попалась, как кур во щи, – но нельзя же не привлечь к ответственности никого! Дойдет этакая история до начальства – вот и пиши пропало – погибла карьера. К этому соображению прибавились еще донос Лакричника и признание самой Лизы в убийстве своего сына. Выдвигая на допросе еще и это обвинение, Киреев пустил его в ход только как средство воздействия на нервы подследственной. Нужного ему эффекта не получилось, по зато потом Лиза стала упрямо подтверждать свое признание в убийстве ребенка. И черт с пей, с этой девкой, пусть теперь идет в Иркутск, пусть там разбираются в этом путаном деле. А чтобы оно выглядело еще более серьезным, Киреев кое‑что даже и приписал в протоколе допроса…
Важнее было пойти по следу Кондрата, который, как уверил себя в этом Киреев, и раздавал брошюры рабочим. Не найдя на участке ничего, Киреев решил заняться городом.
«Откуда попали в руки Кондрата брошюры? – рассуждал он. – Ему привезли. Кто? Пока неизвестно. Откуда их привезли? Они могли быть отпечатаны только в городе. В каком? Шиверск и брать под подозрение нечего. Здесь не могли их напечатать. Но… снабжать Кондрата готовыми брошюрами отсюда могли! И скорее всего, что именно отсюда. Значит, чтобы найти, где их печатали, надо прежде найти, кто их хранит здесь…»
Он с удовольствием подумал, что эта цепочка, последовательно разматываясь, может привести даже и в Петербург. И тогда… Тогда это ему поможет снова вернуться в столицу.
Киреев стал перебирать дела, заведенные на всех подозрительных лиц, дошел до Мирвольского, задумался. Происхождение, прошлое не в его пользу, но во всем остальном это человек круга домашних интересов, он не пойдет на риск… И вдруг в памяти Киреева всплыл рождественский вечер, первое знакомство с Мирвольским, игра в преферанс и не очень‑то сдержанная речь хозяина дома. Потом этого за Мирвольским не наблюдалось. Тогда же он был явно чем‑то раздражен. Подробностей вечера Киреев никак не мог припомнить… И вдруг его осенило… Ба! Да ведь тогда как раз шел разговор об этой самой Коронотовой! И Мирвольский запутался: сперва признался, что знает ее, потом отказался… Предположить, что это было связано только с его советами Коронотовой, как ей избавиться от незаконнорожденного ребенка, которого затем Коронотова по его совету действительно убила?.. Логично. Но тогда логично признать и весь донос Лакричника, как основанный на точном знании фактов. А там, между прочим, говорилось о Мирвольском как и вообще о личности неясного поведения. Что это за «неясное поведение»? Лакричник работает вместе с Мирвольским, он видит его, наблюдает каждый день. Да, Лакричник может оказаться полезным…