[22]
беда над карфагенянами при Гимере[25]. И в высшей степени характерен ответ Гелона на просьбы греческого посольства о военной помощи против персов. Он соглашался помочь, но только в том случае, если ему будет предоставлено верховное командование союзными вооруженными силами (Herod. VII. 158). Поскольку спартанцы и афиняне не пошли на это, тиран принципиально отказал в предоставлении любой помощи. А в то же время за свой родной полис, каким бы крохотным клочком земли он ни был, грек готов был биться буквально до последней капли крови. Полис для него был всем, "альфой и омегой"[26]. Политическую раздробленность, таким образом, следует назвать одним из ключевых факторов, характерных для античной греческой цивилизации. Никогда в своей истории Древняя Греция не была единым государством. В чем же причины раздробленности? Подчас указывают на способствовавшие ей географические предпосылки[27]. Главным образом подчеркивают в данной связи горный ландшафт страны, изолировавший друг от друга отдельные "экологические ячейки" или "социальные организмы" и способствовавший их обособленности и замкнутости (как на экономическом, так и на политическом уровне), в то время как для островов Эгеиды аналогичную изолирующую роль играло море. В этой точке зрения, безусловно, есть зерно истины. Тем не менее сразу напрашиваются несколько возражений. Во-первых, рельеф Греции всегда — от глубочайшей древности и до наших дней — был и оставался, нужно думать, примерно одним и тем же. А при этом не всегда же на ее территории существовали полисы! За свою долгую историю юг Балканского полуострова знал самые различные типы государств — от ахейских дворцовых царств до нынешней Греческой Республики. Входила Греция и в состав более крупных государственных объединений (Рим-
[23]
ской империи, Византии, Османской Турции). И условия рельефа во всех этих перипетиях не играли никакой роли. Во-вторых, деление на полисы сложилось не только в горных, но и в равнинных местностях. Примером, наиболее характерным в данном отношении, является Беотия. Эта плодородная равнина не имела внутри себя сколько-нибудь заметных естественных преград. И тем не менее на ее территории существовал целый ряд полисов самой различной величины и значения, и каждый из этих полисов всячески отстаивал свою самостоятельность, как бы это ни было трудно. Если на отдельных хронологических отрезках заведомо сильнейшему из беотийских полисов — Фивам — и удавалось сплотить всю область в гегемониальный Беотийский союз с элементами федеративного государственного образования, то происходило это всегда силовым путем, вопреки желанию большинства участников[28]. А соседняя Аттика, хотя ее территория значительно сильнее расчленена горами, напротив, уже очень рано объединилась в единый полис и в дальнейшем не обнаруживала никаких (!) тенденций к распаду. Недостаточность чисто географического объяснения возникновения системы полисной раздробленности видна и применительно к островам. На некоторых из них (на Родосе до синойкизма в конце V в. до н.э., на Лесбосе и даже на крохотном Кеосе) существовало по несколько полисов, хотя это было никак не обусловлено особенностями рельефа[29]. Полисный мир со всеми его особенностями греки переносили и в колонии, хотя там зачастую ландшафт этому тоже отнюдь не способствовал. Так, большая часть побережий Сицилии и Южной Италии (Великой Греции) была к концу архаической эпохи буквально усыпана независимыми полисами, а границы между их территориями в значительной части случаев вообще не маркировались какими-либо географическими преградами. Напротив, рельеф это-
[24]
го региона способствовал скорее объединительным тенденциям[30], а эти последние, хоть и наличествовали (практически все сколько-нибудь могущественные тираны Сиракуз в V— III вв. до н.э., т.е. на протяжении почти трехсот лет, - Гелон и Гиерон I, Дионисий, Агафокл, Гиерон II — пытались создать крупные территориальные державы надполисного типа), но, как правило, натыкались на тот же политический партикуляризм. Не говорим уже о том, что греческая цивилизация была не единственной, породившей феномен античного полиса. Не вызывает никакого сомнения, что полисом был Рим в первые века своей истории[31]. Он обладал всеми признаками полиса: наличием гражданского коллектива, определенным набором властных институтов (народное собрание, совет, система магистратур), античной формой земельной собственности, типично полисным менталитетом. По аналогии с Римом можно заключить, что полисами изначально были и другие италийские общины, пусть даже об их истории и государственном устройстве известно значительно меньше. Если не полисами, то, во всяком случае, объединениями полисного типа были этрусские города-государства. А при всем этом рельеф Италии совсем не похож на греческий и не должен был сам по себе предрасполагать к изолированному существованию общин. Наконец, еще один фактор. Зачастую не уделяют достаточного внимания тому обстоятельству, что полис был хотя и доминирующей, но все же не единственной формой социально-политического устройства в Элладе[32]. Наряду с ним зафиксирована — от древнейших времен вплоть до эллинистической эпохи — категория "племени" (εθνος), а в северных и западных районах Греции она даже преобладала. Что представлял собой древнегреческий "этнос" — вопрос чрезвычайно сложный, к тому же очень мало исследованный, поскольку антиковеды концентрировали свои усилия почти
[25]
исключительно на изучении полисов[33]. Ясно одно: это также была община, причем община тоже политически конституированная и выступавшая субъектом межгосударственных отношений; в этом смысле перед нами феномен, имевший некоторые общие черты с полисом. При этом "этнос", вопреки своему названию, не был уже в историческую эпоху какой-то первобытной родоплеменной общиной, и в нем, судя по всему, имелось, как и в полисе, понятие гражданства. По всему ходу нашего изложения "этносы" окажутся на периферии (как и было в действительности на протяжении большей части истории греческого мира). Соответственно, вряд ли резонно углубляться сколько-нибудь детально в связанную с ними проблематику. Необходимо отметить лишь одно. Наиболее "фрагментированными" в отношении рельефа, наиболее располагающими к созданию обособленных полисов, казалось бы, были гористые области на западе Средней Греции - Акарнания, Этолия, Локрида, Фокида, Дорида. Если исходить только из географического фактора, мы вправе были бы ожидать наибольшего развития полисного партикуляризма именно там. А в исторической реальности ситуация сложилась как раз наоборот. В перечисленных областях "правильные" полисы были редким исключением (Дельфы, Амбракия), и появление каждого из них обусловливалось совершенно конкретными, а не общими причинами: Дельфы — рано ставший влиятельным культовый центр, Амбракия — коринфская колония. А на преобладающей части всех этих территорий полисы если и существовали, то в каком-то зачаточном виде, основной же единицей был "этнос" (этолийцы, локры, фокидяне и пр.). Иными словами, как раз там, где, вроде бы, полисы должны были получить особенное распространение, мы их практически не находим. Всё это говорит о том, что "географический детерминизм" неуместен, что в складывании системы полисного партикуляризма определяющую роль сыграли не ландшафтные факторы, а специфика исторического развития. Чтобы
[26]
понять, как возник полисный мир, следует обратиться к конкретным обстоятельствам и предпосылкам его формирования. При этом необходимо памятовать вот о чем. Создание греками на земле Эллады полисной государственности представляло собой, если воспользоваться греческой же идиомой, δεύτερος πλους, вторую попытку. Первой же была ахейская ("микенская"[34]) цивилизация, сложившаяся в том же самом регионе во II тыс. до н.э. Проблема континуитета или дисконтинуитета между двумя цивилизациями, созданными греческим гением, — ахейской и классической эллинской, — наверное, всегда будет волновать ученых. Однозначное ее решение вряд ли возможно. Обозначим в двух словах нашу позицию по данному вопросу. С одной стороны, это были, безусловно, именно две разные цивилизации, а не две ступени одной цивилизации. Существенно, во многом принципиально, различались их ключевые цивилизационные параметры. Неодинаковыми были формы социального и экономического устройства, политические системы, особенности культуры. Но, с другой стороны, так же верно и то, что греки I тыс. до н.э. создавали свою цивилизацию, в весьма значительной степени пользуясь ахейским наследием. Возможно, уместна будет следующая аналогия. Средневековая западноевропейская цивилизация, возникшая на руинах Западной Римской империи, естественно, ни в коей мере не явилась продолжением античной римской (тем более что в ее создании участвовали в основном совсем другие народы). Однако если мы не будем учитывать роли римского наследия в формировании этой цивилизации, нам в ней очень многое будет непонятно: ни роль "мертвого" латинского языка как универсального средства культурного общения, ни идея империи, занимавшая важное место в концепциях средневековых идеологов, ни
[27]
система школьного образования, основанная на "тривиуме" и "квадривиуме"... Да и христианство прямо шагнуло в средневековье из античности[35]. В чем-то аналогичным, как нам представляется, было и взаимное соотношение греческих цивилизаций II и I тыс. до н.э. Разрыв преемственности между ними, конечно, прослеживается, но вторая активнейшим образом использовала наследие первой, в том числе в политической сфере. И для того, чтобы добраться до "корней" полиса, необходимо понять, какое наследие в области государственности греки I тыс. до н.э. получили от своих предшественников-ахейцев и в каком состоянии это наследие тогда находилось. В рамках ахейской цивилизации еще не был выработан уникальный феномен полиса; политические формы были более традиционными. Главной из этих форм (если не единственной) являлось дворцовое царство. Государства такого типа, достигшие высшего расцвета в "позднеэлладский" период, сложились, насколько можно судить, под влиянием ряда различных факторов. Среди таковых — завоевание пришедшими с севера ахейцами территорий, принадлежавших догреческому населению, и попадание этих земель под власть отдельных военных вождей пришельцев, основавших царские династии; влияние более развитой цивилизации Крита, для которой были характерны как раз дворцовые структуры; возможно, в какой-то степени сыграло свою роль и политическое устройство, существовавшее на юге Балканского полуострова до вторжения греков, хотя об этом устройстве мы практически ничего не знаем. Дворцовое царство, если сравнить его с позднейшим полисом, выглядит государственным объединением более крупным. Причем даже не столько в плане территориальном (дворцовые царства были разными по размеру, среди них, несомненно, встречались и относительно обширные, и очень небольшие, к тому же, строго говоря, в большинстве случаев неизвестно, где проходили границы между ними[36]),
[28]
сколько в плане структурном: полис — одна отдельная община, а дворцовое царство было объединением ряда сельских общин под верховной властью владыки дворца. Владыка этот носил высший в ахейском обществе титул wa-na-ka (позднейшее αναξ) - "анакт"[37]. Впоследствии, в I тыс. до н.э., этот царский титул уже, как правило, не применялся по отношению к людям, а лишь к богам, да еще к легендарным героям самого высокого ранга в эпосе. Так, у Гомера словосочетание άναξ ανδρών ("владыка мужей") прилагается почти исключительно к Агамемнону, что вполне соответствовало реальному статусу этого правителя. Исторический прототип гомеровского Агамемнона (а он, судя по всему, действительно существовал[38]) должен был называться именно анактом, и никак иначе. Интересно, что в ахейских дворцовых царствах, насколько известно из сохранившихся текстов, существовало специальное должностное лицо с функцией полководца ra-wa-ke-ta — "лавагет"[39]. Лавагет не был идентичен анакту, и, таким образом, военное дело и организация войска выделялись в особую сферу деятельности, являвшуюся прерогативой специального высокого сановника, в то время как анакт, вероятно, концентрировался на культовой деятельности. Перед нами — резкий контраст с полисной Грецией, в которой военная организация и администрация никак не отделялась от гражданской, отдельной "военной функции" не существовало[40]. В политико-административной системе ахейских дворцовых царств для нас особенно интересна должность, именовавшаяся qa-si-re-u (позднейшее βασιλεύς) — "басилей"[41]. Во II тыс. до н.э. эта должность не была еще высокой и обозначала, скорее всего, главу отдельной сельской общины,
[29]
подчиняющегося верховной власти анакта, т.е. занимавшего фактически место чиновника в бюрократическом аппарате государства, одного из звеньев административной цепочки. Басилей был чем-то вроде сельского старосты; под контролем анакта могли находиться несколько десятков басилеев. А впоследствии, в классическом греческом языке слово "басилей" получило в высшей степени устойчивое значение "царь", вытеснив в этой роли слово "анакт". Басилеями греки называли как собственных царей, управлявших полисами в самые первые века их существования (а также полисных магистратов, сохранивших впоследствии часть их функций, как архонт-басилей в Афинах), так и царей иностранных держав (персидских, македонских и т.д.). Именно термину "басилей" была суждена чрезвычайно долгая жизнь в греческой традиции (вплоть до византийских императоров). Вот эта-то смена царского титула — от "анакта" к "басилею" — в значительной степени является ключом к разгадке тех перемен в политической сфере, которые произошли в Греции на рубеже II-I тыс. до н.э. Катастрофические этномиграционные процессы этого времени, часто определяемые как "дорийское вторжение" (хотя их действительное содержание было, судя по всему, шире и не сводилось только к переселению дорийцев с северо-запада Балкан в Пелопоннес) стали катализатором падения ахейских дворцовых царств. Выявилась слабость и непрочность этих последних. Вся "дворцово-бюрократическая" надстройка над обществом рухнула, подобно карточному домику. Дворцы были сожжены или разрушены; исчезла (сохранившись только на отдаленном Кипре) слоговая письменность, применявшаяся исключительно для нужд дворцового хозяйства. Однако мир сельских общин, входивший в состав ахейских государств, естественно, никуда не делся, он продолжал существовать[42]. Если можно так выразиться, анакты исчезли, но басилеи остались. Они-то и стали теперь высшей, ни от кого не зависящей властью, "последней инстанцией". С социума был как бы снят самый верхний этаж. И этот социум распался, расчленился, превратился в конгломерат мелких сельских общин, пестрый и в то же время единообразный[43]. Каждая такая община представляла собой дерев-
[30]
ню или в лучшем случае поселок, окруженный сельскохозяйственными угодьями, но все они гордо называли себя полисами, т.е. "городами" (хотя в стадиальном плане они были, если пользоваться современным определением, скорее протополисами[44]). Как бы то ни было, эти общины пользовались полной самостоятельностью и в этом смысле являлись уже зачатками будущих классических полисов. Дальнейшее их развитие было развертыванием потенций, изначально заложенных в самом феномене. Полис и даже протополис уже с первых шагов своего существования замыкался на себя, "окукливался", превращался в самодовлеющий мирок, опирающийся по возможности только на собственные силы и противопоставленный остальному миру. Отношения с соседними такими же полисами были напряженными, враждебными и вообще сводились к минимуму. Сказанное верно не только в политическом, но и в экономическом плане. Именно в полисных условиях родился типично греческий идеал автаркии, самодостаточности, который пронизывал собой все сферы бытия эллинской цивилизации вплоть до эпохи эллинизма[45]. В политической же области это проявлялось в категории автономии. Правда, сам последний термин более поздний по происхождению, он не мог сформироваться ранее, чем появилась концепция закона (νόμος), а это произошло лишь в течение архаической эпохи. Тем не менее все предпосылки к формированию полисной автономии были налицо с самого начала. Главой полиса оказывался басилей. Но, как бы этот последний ни пытался уподобиться былому ахейскому анакту, в его распоряжении уже не было столь же мощных властных механизмов. Потестарные структуры (прото)полисов эпохи "темных веков" еще не шагнули на уровень государственности. Соответственно, власть басилеев являлась весьма рыхлой и примитивной; иной она не могла и быть[46]. Характерно, что применительно к некоторым полисам этого времени в источниках фигурирует не один, а несколько басилеев. Так обстоят дела на мифической Схерии в "Одиссее" Гомера, где Алкиной — лишь "первый среди равных". О "царях" (т.е.
[31]
басилеях) во множественном числе говорит Гесиод в "Трудах и днях"[47]. В ранних Афинах, насколько можно судить, басилеев тоже было несколько. Во всяком случае, в самом раннем известном документе из этого полиса, законе Драконта об убийстве 621 г. до н.э. (IG. Р.104), речь идет именно о "басилеях" (βασιλέας)[48]. Почему в одном полисе появляются несколько басилеев — вопрос сам по себе непростой. Возможны несколько вариантов развития. В их числе — слияние нескольких общин в одну, т.е. процесс так называемого синойкизма. В Афинах как раз ситуация была именно такой, в результате чего возник очень крупный полис, охватывавший собой всю Аттику. Сами афиняне считали свой синойкизм волевым и единоразовым актом легендарного Тесея, но в действительности он проходил на протяжении длительного времени — в период "темных веков" и ранней архаики, завершившись к началу VII в. до н.э. присоединением Элевсина[49]. Правда, недавно звучало предложение называть процесс объединения Аттики не синойкизмом в строгом смысле слова, а симполитией, поскольку граждане ряда общин, слившись в единый полис, не переселились тем не менее на новое общее место жительства[50]. Однако, строго говоря, это лишь спор о терминах, а не о существе вопроса. Определение "афинский синойкизм" представляется нам вполне приемлемым, тем более что за ним стоит традиция. Какова при синойкизме была судьба басилеев, лидеров сливающихся общин? Каждый из них, несомненно, получал свою долю власти в складывающемся политическом объединении, сохраняя свой "царский" титул. Вероятно, басилей (или, по крайней мере, часть их) переселялись теперь в главный центр полиса. В частности, в Аттике они перебрались в Афины, внеся вклад в формирование ари-
[32]
стократического сословия эвпатридов[51]. Наверняка пережитком подобного положения вещей являлось существование в афинском полисе архаической эпохи института филобасилеев — "царей" четырех фил. Сразу после объединения они должны были подчиняться одному верховному, общеполисному басилею, представителю династии Медонтидов. Возможны, впрочем, и другие варианты ответа на вопрос о множественности басилеев. Не исключено, например, что это, так сказать, "принцы крови", отпрыски разросшегося царского рода, осуществляющие коллективное управление. Существует, насколько нам представляется, и еще одна возможность: усиливавшаяся аристократия, не имевшая царского происхождения, чем дальше, тем больше ограничивала власть царей, отнимая у них одну за другой важнейшие функции и, соответственно, заставляя "делиться" также титулом. Вспомним ситуацию на гомеровской Итаке на момент возвращения туда Одиссея. "Женихи"-аристократы боролись за руку Пенелопы и вкупе с ней за власть на острове (и это, заметим, при том, что имелся законный наследник престола — юный Телемах). Сразу оговорим, что мы отнюдь не настаиваем на безусловной историчности описанной Гомером борьбы, однако считаем, что его повествование в целом отражает ситуацию, достаточно типичную для "темных веков". А теперь допустим, что Одиссей не возвратился бы или, возвратившись дряхлым старцем, не смог бы отстоять свои права. Собственно, если бы не вмешательство помогавших "хитроумному" герою божеств, именно так бы и случилось. Что произошло бы в таком случае? Царице поневоле пришлось бы выбрать одного из претендентов, и он стал бы верховным правителем. Но вряд ли остальные "женихи", тоже убежденные в своих достоинствах, успокоились бы на этом. С ними пришлось бы делиться властью, и, весьма вероятно, все они тоже стали бы именоваться баси-
[33]
леями. Иными словами, на Итаке сложилась бы примерно такая же ситуация, как на Схерии[52]. Нечто подобное, хотя в течение более длительного исторического отрезка, происходило в Афинах первых веков I тыс. до н.э. Единая первоначально власть царя начала дробиться. Более употребительным для обозначения этой власти стал новый титул — не "басилей" (царь), а "архонт" (правитель, начальник). В конечном счете на смену единому монарху пришла коллегия из трех, а затем (к VII в. до н.э.) — из девяти архонтов[53]. Параллельно развертывались еще два процесса. Одним из них было поступательное сокращение срока пребывания архонтов у власти — от пожизненного до десятилетнего (в 753 г. до н.э.), а затем до годичного (в 683 г. до н.э.). Другой процесс — расширение круга лиц, имеющих право на занятие этой должности. В конце VII в. до н.э. такое право получили не только члены рода Медонтидов, но и все евпатриды (кстати, получается, что до того за ограничение власти царя боролись его же родственники). Таким образом, увеличение количества басилеев (или правителей с аналогичными полномочиями, но уже не называвшихся басилеями) в рамках одного полиса — результат действия разных причин. Скорее всего, даже в каждой отдельно взятой общине эти причины действовали вместе, в совокупности и том или ином соотношении. Как бы то ни было, конечный итог повсюду вполне ясен: на смену монархии повсеместно пришла олигархия, правление более или менее узкого круга аристократов. Где-то это случилось в ходе синойкизма, где-то — из-за разрастания царского рода (Басилиды в Эфесе, Бакхиады в Коринфе), где-то другие знатные роды вынудили басилеев к уступкам. Но в целом
[34]
процесс шел по всему греческому миру, причем приблизительно в одни и те же сроки. К началу архаической эпохи мы уже практически повсеместно застаем в полисах Эллады аристократические режимы[54]. Происходила децентрализация власти, придание ей коллективного характера[55]. Как в свое время на смену анактам пришли басилеи, так теперь их место у кормила полисов заняли аристократы[56]. Эта тенденция продолжалась и в дальнейшем, приведя в конце концов к появлению в ряде полисов (хотя отнюдь не во всех) демократического устройства: аристократов, которые оттеснили басилеев, теперь в свою очередь оттеснил демос. Так и формировался феномен греческого полиса, постепенно обретая присущие ему черты. В течение эпохи архаики греческие полисы шагнули на стадию государственности (ключевым моментом в данном отношении нам представляется введение сводов письменных законов). В начале следующей, классической, эпохи в V в. до н.э. полисная цивилизация вступила в период наивысшего расцвета. После потрясений, вызванных Пелопоннесской войной, в IV в. до н.э. она пережила общий кризис, а начиная с эпохи эллинизма многие полисы, а со временем и практически все, были поглощены "мировыми империями" поздней античности. Безусловно, в рамках этих держав они сохраняли свойственные им полисные структуры, имели известную — большую или меньшую — долю автономии во внутренних делах, поддерживали (подчас едва ли не искусственно) полисный образ жизни. Однако теперь полисам не-
[35]
доставало такого принципиального, определяющего для их полноценного существования признака, как политическая независимость[57]. Они находились под чужим суверенитетом, а их граждане являлись одновременно подданными более крупного государственного образования. Иными словами, полисы сохранились, но перестали быть государствами. В дальнейшем, при рассмотрении основных характеристик полиса, мы, что вполне естественно, будем иметь в виду классический полис, в котором эти характеристики проявились особенно ярко и выпукло, в наиболее законченном виде.
* * *
Уже определение полиса является дискуссионным — верный признак сложности и многогранности самого феномена[58]. В западной исторической науке полис чаще всего определяют как "город-государство". Это определение подвергалось серьезной критике[59]. В частности, отмечалось, что между понятиями "полис" и "город" никак нельзя ставить знак равенства. И действительно, существовали полисы, в которых имелся не один, а два городских центра или даже большее их количество (хотя один из этих городов обязательно выделялся из числа других, играя роль столицы). Так, на территории афинского полиса, наряду с главным центром, Афинами, в классическую эпоху вырос Пирей, который в период своего наивысшего расцвета по размерам не очень уступал самим Афинам, а по уровню чисто городского благоустройства даже превосходил их. Судя по всему, городским центром (хотя и небольшим) было, как минимум, еще одно поселение, входившее в состав афинского полиса, — Элевсин[60]. Можно обнаружить и примеры
[36]
противоположного характера — полисы, вообще не обладавшие выраженным городским центром; именно таким был, в частности, "несинойкизированный" полис Спарта, не имевший даже городских стен[61]. Все это, бесспорно, верно. Однако надлежит помнить о нескольких существенных обстоятельствах. Во-первых, вышеприведенные примеры представляют собой исключения, отклонения от общего правила. Ни Афины, ни Спарту никто не назовет типичным полисом[62]. Во-вторых, пользуясь категорией "город", не следует забывать о том, что в античности она имела во многом иное смысловое наполнение, нежели в наши дни[63]. Для нас город — более или менее крупный центр промышленного производства и торговли, противопоставленный деревне, сельской местности. Такая ситуация сложилась в эпоху средневековья и существует, в общем, по сей день. В античной Греции было иначе: противопоставления города и деревни не наблюдалось, они воспринимались не как антагонистические элементы, а как необходимые части единого целого[64]. Поэтому речь следует вести об аграрных городах, по крайней мере, в подавляющем большинстве случаев. Основу населения древнегреческого города составляли не ремесленники и не торговцы (хотя они, вне всякого сомнения, наличествовали почти в любом полисе), а крестьяне[65]. Противопоставления горожан и крестьян уже поэтому не могло возникать. Точнее, такое противопоставление возникало, но имело не социально-экономический, а культурный характер: слово αστείος ("горожанин") означало воспи-
[37]
тайного человека "с манерами", а αγροικος ("селянин") — неотесанного "мужика"[66]. Тип населенного пункта, который мы ни в коем случае не признали бы городом, в греческом мире вполне мог считаться таковым. Собственно, само слово "город" в русском языке представляется каким-то слишком недифференцированным, если пытаться использовать его в качестве термина. Под это понятие подпадет и многомиллионный мегаполис, и крохотный заштатный городишко. Несколько лучше в этом отношении обстоит дело в английском, где существуют два слова — city (для крупных городов) и town (для небольших). Во всяком случае, практически в каждом полисе наличествовал если не город, то хотя бы городок, выполнявший роль его центра, и тесно связанная с этим центром сельская округа, хора. Эти два элемента были теснейшим образом взаимосвязаны, не мыслились друг без друга. Возвращаясь к определению полиса как "города-государства", следует назвать его, несмотря на все присущие ему недостатки, в принципе приемлемым, но с существенной оговоркой: понятия "город" и "государство" в связи с полисом следует трактовать в специфически античном смысле. Говоря конкретнее, слово "полис" по-древнегречески действительно означает "город", но в смысле не зданий, улиц, оборонительных сооружений и т.п., а совокупности своих свободных и полноправных жителей — граждан[67]. Иными словами, полис — это городская гражданская община. С другой стороны, слово "полис" (а также родственный ему термин "полития") означает также и государство, но опять же не столько в смысле некой территории, находящейся в управлении определенной суверенной власти, а в том же смысле гражданской общины, гражданского коллектива, осуществляющего своими силами власть над принадлежащей ему территорией. Полис, покинутый своими гражданами, в древнегреческом восприятии никак уже не мог считаться полисом: он не был больше ни городом, ни государством. А в то же время, скажем, войско на походе могло в некоторых ситуациях конституироваться в качестве полиса — постольку, поскольку оно являлось коллективом граждан, хотя и не располагало в данный момент