Его слова повисли в воздухе похоронным звоном. Но, прежде чем мы все успели проникнуться их безнадёжным смыслом, Ян горячо заговорил:
— Нет! Этого не будет! Я же не просто вывел отца за ворота и отпустил на все четыре стороны: мы поговорили. Он не станет мстить. Я понимаю, что после всего случившегося это звучит глупо, и не прошу поверить мне на слово, но у вас ещё будет возможность убедиться!
Мы переглянулись.
— Угу, — деланно зевнул Белесый. — Ты хочешь сказать, что твой папаша вдруг резко перевоспитался, обдумал своё нехорошее поведение, раскаялся и теперь просто уехал домой, чтобы принять ванну и лечь спать? У меня только один вопрос - ты идиот?
Ян побледнел ещё больше, но глаз не опустил.
— Я не говорил, будто он раскаялся, это было бы неправдой. Но он - мой отец, и, поверьте, я знаю, чем и как можно на него воздействовать. Гарантированно.
— Так поделись, милый, — промурлыкала Яринка. — Успокой нас.
— Нет, — так же негромко, но твёрдо ответил Ян. — Не могу. Это только наше с ним дело. Извините.
Белесый громко хлопнул себя по мясистым бёдрам, и все вздрогнули.
— Великолепно! То есть, мы должны просто поверить тебе на слово?
— Не должны, — Ян сунул руку в карман брюк и достал прямоугольную чёрную коробочку. Мне понадобилось время, чтобы опознать в ней сотовый телефон: давненько я их не видела, — Вот! Утром мы позвоним Юрьичу и убедимся, что он жив-здоров, что ночью не было налёта на дом, никого не убили и не арестовали…
— Ну-ка, дай сюда! — Белесый вдруг поднялся и стремительным змеиным движением выхватил телефон у не ожидавшего этого Яна. — Зачем ждать утра? Мы сейчас позвоним!
Неожиданно для самой себя я тоже вскочила. Напряжение последних часов искало выхода и нашло его во внезапной затмившей разум ярости на этого бледного урода, которого я меньше всего хотела видеть рядом и который, не имея на это абсолютно никаких прав, вёл себя всё увереннее и наглее! Да, на Яна я тоже злилась, но он всё равно оставался возлюбленным моей лучшей подруги, а значит, и моим другом. Другом, что недавно предал в руки врагов собственного отца, чтобы выручить меня из плена. Так что вопрос, чью сторону занять, не стоял.
Подавшись вперёд и перегнувшись через столик, я ударила Белесого по руке, сжимающей телефон. Он, тоже не ожидавший нападения, тем более с моей стороны, вздрогнул и разжал пальцы. Телефон со стуком упал вниз, по счастливой случайности — не на пол, а на ногу Иги, который его и поднял, тут же принявшись внимательно осматривать на предмет повреждений.
— Спятила, дура?! — заорал Белесый, покрываясь красными пятнами, и качнулся вперёд, собираясь дотянуться до меня. Но сидящий рядом Дэн чуть приподнялся, и бывший охранник, грязно выматерившись, плюхнулся на своё место.
— Следи за языком, тут девочки! — мрачно сказал ему Бранко, который совершенно не жаловал Белесого с момента их знакомства в бурхаевском подвале и тяготился его присутствием не меньше моего.
Тот осклабился:
— Они такие же девочки, как ты — мужик!
На этот раз терпение лопнуло даже у виноватого Яна.
— Серый, а не хочешь пойти… в другое купе? Ты же прекрасно понимаешь, что тебе здесь никто не рад. Я не знаю, зачем Юрьич отправил тебя с нами, но ты однозначно лишний.
— А может, затем и отправил, что чуял предателя? — не остался в долгу Белесый и попал в точку. Ян побледнел так, что его веснушки стали почти чёрными, и не нашёлся с ответом.
Ига тем временем убедился, что телефон в порядке после моей необдуманной выходки, и поднял его в руке, привлекая общее внимание.
— Здесь есть номер Юрьича. Мы можем позвонить ему в любой момент и убедиться, что дома всё в порядке. Но, если сделать это сейчас, мы его, скорее всего, разбудим.
За окном купе серел рассвет, но солнце ещё не показалось над горизонтом. И Москва наконец-то осталась позади: теперь мы мчались мимо однообразных промышленных строений, время от времени разбавленных перелесками.
— Ну и разбудим? — удивилась Яринка. — Разве он не должен узнать, что Бурхаев на свободе, как можно раньше?
— Видите ли, — Ян поёрзал у двери, — если мы разбудим его сейчас, он же сразу эвакуирует дом, подумает, как и вы, что мой отец вот-вот нагрянет мстить. И тогда я не смогу доказать вам, что ничего этого не произошло. А вот если мы позвоним поздним утром, и вы убедитесь, что всё хоро…
Договаривать Ян не стал, не было смысла: Дэн уже выхватил многострадальный телефон из рук Иги и набирал номер. Все затаили дыхание.
— Можно к тебе? — шёпотом спросила я, свесившись с верхней полки.
— Давай, — раздалось снизу, и всё это очень напомнило мне приют. Ночи, когда я так же спускалась с верхнего яруса кровати на нижний, чтобы, с головой забравшись под одеяло, пошептаться со своей лучшей и единственной подругой. Только сейчас вместо сонного дортуара — купе движущегося сквозь ночь поезда, освещаемое периодическими вспышками проносящихся за окном фонарей. А вместо Яринки — Дэн.
Я слышала, как он возится, отодвигаясь к стене, пока я в темноте спускаюсь вниз. Кроме нас, здесь находился ещё только один человек — Белесый, и, хотя он вроде уже давно спал на соседней верхней полке, богатырски похрапывая, разговаривать в голос всё равно не хотелось. Четвёртое место пустовало. Ещё днём его занимала Яринка — до тех пор, пока не помирилась с Яном и не ушла ночевать к нему.
Я легла рядом с Дэном, почувствовала тепло его тела, услышала ровное дыхание, но это не вызвало у меня ни капли неловкости или стеснения. Напротив: я чувствовала себя так, словно лежать вместе, прижимаясь друг другу, было для нас естественно и уже давно привычно.
Накрываться одеялом мы не стали, только максимально сблизили головы, почти соприкоснувшись лбами. Помолчали, прислушиваясь к перестуку колёс под полом. С момента нашей сумбурной посадки на поезд прошли уже почти сутки, Москва осталась далеко позади, и сейчас мы мчались по Уральским предгорьям. А это значит, что уже завтра днём за окнами будет Сибирь…
Словно прочитав мои мысли, Дэн шепнул:
— В Тюмени простоим почти час. Можно успеть купить телефоны на вокзале.
Я кивнула, слегка коснувшись при этом его щеки кончиком носа. О том, что нам всем нужны сотовые, мы договорились ещё утром, когда все немного успокоились и смогли прийти к мало-мальскому компромиссу. Далось нам это нелегко, а Михаил Юрьевич, которого мы подняли звонком спозаранок и сообщили, что Бурхаев на свободе, а мы уже на пути в Красноярск, только подлил масла в огонь, да ещё как! Конечно, сначала все обрадовались тому, что наш лидер вообще ответил на звонок, что он жив-здоров и свободен, что в оставленном нами доме царит мир и покой. Ян оказался прав — его отец не нагрянул туда с карательной миссией. Пока не нагрянул. По поводу этого иллюзий никто не питал, и мы были уверены, что Михаил Юрьевич, едва положив трубку, объявил срочную всеобщую эвакуацию с заметанием всех следов. Но это уже была не наша забота.
— Думаешь, хватит денег? — спросила я Дэна.
Надо отдать должное Михаилу Юрьевичу: когда он вник в суть дела, то не стал тратить время на ругань в адрес Яна и Иги, так же как и не велел нам избавиться от них, как от предателей. Вместо этого, после короткого молчания, сухо сообщил, что, коли мы уже движемся в нужную сторону, задание остаётся в силе, с той лишь разницей, что теперь в целях нашей же безопасности кое-какие детали поездки изменятся. И мы будем узнавать о каждом своём следующем шаге поэтапно. Тут никто не посмел возразить, хоть и поняли, что это означает, по сути, движение вслепую. Но разве можно было теперь винить Михаила Юрьевича за утерю доверия к нашей команде? Пусть провинились только Ян и Ига, пятно легло и на остальных: как-никак, никто из нас не попытался вернуться в дом или разбудить оставшихся там жильцов, после того как узнал о побеге Бурхаева.
Первые инструкции мы получили сегодня же вечером. Точнее, получил их Белесый, потому что сейчас и в дальнейшем Михаил Юрьевич пожелал общаться только с ним. Мотивы такого решения остались для нас загадкой, ведь, если рассуждать логически, виноват бывший охранник был не меньше и не больше остальных. Белесый не скрывал самодовольства, когда протянул руку за единственным в нашем распоряжении телефоном. Он улыбался, пряча гаджет в карман, а я готова была визжать от досады — ведь теперь шансы избавиться от этой бледной занозы таяли на глазах.
И не я одна была недовольна таким распределением ролей. До сих пор мы привыкли считать Дэна нашим негласным лидером. Это никогда не обсуждалось, но казалось естественным и правильным. Видеть же главного в Белесом не хотел никто. И в знак протеста на вечернем совете было решено всем обзавестись своими телефонами, чтобы быть на постоянной связи друг с другом, а в случае нужды дозвониться до Михаила Юрьевича напрямую, без ненужных нам посредников. Кое-какие деньги у нас были: Дэн получил их на дорожные расходы вместе с паспортами и билетами.
— Должно хватить, — успокоил он меня. — Мы возьмём самые простенькие трубки.
— Для Бранко тоже? — я вспомнила то, что посулила сербу, когда уговаривала отправиться с нами. Если получится исполнить обещание и дать ему возможность поскорее связаться с Доннелом, то хоть на этот счёт моя совесть будет спокойна.
— Для всех, — кивнул в темноте Дэн, — Это необходимо на случай, если мы вдруг окажемся оторваны друг от друга. А такое очень даже возможно.
— Почему ты так думаешь?
Дэн помолчал, посопел, но всё-таки ответил, понизив голос почти до предела слышимости:
— Не нравится мне, что Яну и Иге оставили их настоящие имена. Юрьич обмолвился, что это понадобится, чтобы направить погоню по ложному следу, а значит, ребятам скорее всего придётся ехать куда-нибудь отдельно от нас. Я вообще подозреваю, что до конечной цели должна будешь добраться только ты.
Я ошарашенно молчала. Удивил даже не столько сам факт того, что нас используют втёмную, словно пешки в некой игре, сколько то, что Дэн понимает это, но всё равно едет.
— И что делать? — потерянно спросила я, не найдя других слов.
— То, что должны, — просто ответил друг. — То, что скажут.
Белесый у себя на верхней полке громко всхрапнул, словно соглашаясь с этими словами.
— Но, Дэн, — я всё ещё не понимала, куда он клонит, — разве ты не хочешь знать, к чему нас всё это приведёт? Почему мы должны делать только то, что скажут? Мы же можем поставить Михаилу Юрьевичу условие — либо все мы до конца вместе и не расстаёмся, либо пусть посылают кого-нибудь другого!
— Я не стану этого делать, — так же спокойно, но непоколебимо ответил Дэн.
— Почему?! — я забыла, что нужно говорить шёпотом, и почти вскрикнула, отчего Белёсый снова всхрапнул и заворочался во сне. Мы подождали, пока он затихнет, и это дало мне немного времени, чтобы начать самую малость понимать позицию друга.
— Ты что же, — теперь я шептала еле слышно, — готов... как там сказал Михаил Юрьевич? Ставить общие интересы выше своих?
Мои волосы шевельнулись от лёгкого дуновения, и я поняла, что Дэн беззвучно смеётся в темноте.
— Эх, малявка, — его губы почти касались моего лба. — Я даже завидую твоей способности жить одним моментом. Ты не заглядываешь вперёд, не интересуешься ничем, что не касается тебя напрямую. Это, наверное, здорово. Для тебя. Но ответь: ради чего, начиная с приюта, мы всё это затеяли? Для чего были запрещённые книги, прогулки, стрельба из рогаток, ваш с Яриной побег? Разве мы с тобой не говорили, как хочется всё изменить? И что для этого нужно найти тех, кто думает так же, как и мы? Других.
Мне очень не хотелось отвечать. Я понимала, что мой ответ разочарует Дэна, возможно, даже оттолкнёт, но промолчать, а тем более соврать, тоже не могла.
— Я хотела только убежать на Запад, как сказала мне моя мама. Я всё делала лишь для этого.
— Знаю, — как ни странно, голос Дэна звучал по-прежнему доброжелательно. — Но тогда ты была ребёнком. Сейчас тебя, конечно, тоже нельзя назвать взрослой, но неужели ты с тех пор совсем не стала мыслить иначе?
— Стала, — ответила я, но, прежде чем Дэн успел обрадоваться, пояснила. — Раньше я хотела попасть туда, где мне будет хорошо. Теперь хочу найти родителей, потому что с ними мне будет хорошо везде. Остальное меня не волнует.
— И ты никогда не думала, что, вместо того чтобы бежать туда, где будет хорошо, можно сделать так, чтобы хорошо было здесь?
Я вспомнила Оазис. Бетонный пирс, к которому день и ночь причаливали юркие катера и белоснежные яхты, сходящих с трапов холёных гостей - сильных мира сего, сорящих деньгами направо-налево, высаживающихся на этот не отмеченный ни на одной карте остров, чтобы вкусить удовольствий, запрещённых там, откуда они приплывали. А потом, вернувшись, делать вид, будто свято придерживаются той лживой морали, что навязывают народу. И ответила на вопрос Дэна:
— Я не верю, что здесь может быть хорошо.
— А вот это зря, — серьёзно шепнул он. — В истории хватает примеров, когда люди заставляли меняться мир вокруг себя. Главное — поверить, что это возможно. Русь была когда-то страной свободных людей, не слушающих поповские россказни. Она снова может стать такой, и тогда нам не понадобится никуда бежать.
— И сколько на это уйдёт времени? Мы не доживём.
— Ещё как доживём! Революции свершаются мгновенно, в этом их притягательность для народа.
— Так всё-таки революция? — не спросила, а скорее утвердила я для себя.
По голосу Дэна было слышно, что он поморщился.
— По сути, да, но мне не нравится это слово: напоминает ту революцию, которая привела ко всему этому мракобесию — Христианскую. Я предпочитаю говорить — восстание. Ведь мы просто хотим вернуть то, что было раньше.
— И поднять железный занавес? — задавая этот вопрос, я почему-то думала про Ральфа Доннела. Ральфа, который сейчас не может попасть на Русь.
— Желательно, хотя пока думать об этом слишком рано, — ответил Дэн и дунул мне в переносицу. — Но боюсь, пройдёт много времени, прежде чем внешний мир снова сможет принять нас.
Мы замолчали, вслушиваясь в мерный перестук колёс. Вагон покачивало, Дэн ровно дышал в каких-то миллиметрах от моего лица, и это было так удивительно не похоже на всё, что происходило в последние дни, что казалось почти нереальным, а оттого — несерьёзным. Не хотелось думать ни о каких важных делах, не хотелось ни беспокоиться о завтрашнем дне, ни тем более определяться в своём отношении к грядущей революции или восстанию, как это ни назови. А хотелось мне спать. И ещё, где-то глубоко в душе — чтобы Дэн обнимал меня, пока я сплю.
Он, словно услышав эту потайную мысль, придвинулся ещё ближе, хотя казалось, что ближе уже невозможно, но не обнял меня, как я ожидала, а попросил едва слышно:
— Будь с нами, Дайка. Со мной.
Сон уже забирал меня в мягкие кошачьи лапы, но я нашла в себе силы пробормотать:
— Я же ничего не знаю. Я даже не знаю кто вы… другие?
— Мы — Летние, — ответил Дэн, и сон отпрянул, уступая место удивлению. Я даже приоткрыла глаза, хоть и не увидела в темноте лица друга.
— Кто?
И он торопливо, словно боясь, что я усну, не дослушав, начал говорить:
— В прошлом веке была такая книга — «Рассказ служанки», я хотел достать её для вас с Яринкой, тогда, в приюте, но не сумел. Эта книга ещё до Христианской революции не всем нравилась. Так вот, в ней написано, как будто то, что сейчас творится у нас, произошло на Западе. Смешно, правда? И там тоже появилось сопротивление, подполье, и вот они называли себя «Мой день».
— Почему?
— Не помню. Я эту книгу прочитал сразу после того, как меня вытащили из колонии, а я вообще плохо помню что-то из того времени.
Вот теперь сон слетел с меня окончательно. Колония! Колония для несовершеннолетних, куда Дэн попал по моей вине! Из-за того, что я не была достаточно осторожна и позволила Агафье узнать о нашей дружбе. А теперь, когда, спустя столько времени и столько событий, мы наконец-то сумели воссоединиться, я даже не спросила о том, как жил всё это время тот, кого я считала своим лучшим другом…
Краска бросилась мне в лицо, и я порадовалась.что в темноте Дэн не может этого видеть.. Да что со мной случилось? Почему счастливая весточка о живых родителях превратила меня в эгоистичную дрянь, равнодушную к самым близким людям?!
А Дэн продолжал говорить, не подозревая о захлестнувшей меня волне стыда и раскаяния.
— Для наших эта книга много значит — слишком уж похожи истории. Как некий знак, понимаешь? И однажды кто-то решил тоже использовать слова «Мой день» в качестве пароля. Потом настало время пароль менять, и «мой» заменили на «летний», и уже этот пароль продержался долго. И так совпало, что в то время нашим очень везло, этот пароль стал чем-то вроде талисмана, счастливой звезды! Постепенно мы и себя начали называть «Летний день», а позже просто Летними.
Я почувствовала, как, несмотря на сонное вагонное тепло, по спине пробежал озноб. Некий знак, говоришь, Дэн? Похоже, что теперь и я его получила.
Перед моими широко раскрытыми глазами из темноты вдруг соткался высокий и светлый купол приютской церкви, лаковые доски клироса, косые солнечные лучи, падающие на него через витражные окна… падающие на меня. Стоя под ними, я пою без сопровождения, запрокинув голову, и опустив ресницы, так, чтобы солнечные блики играли на них крошечными радугами. Пою Медвежью колыбельную и представляю, что я и есть тот самый медведь, который проснулся посреди зимы и которому всего-то нужно снова уснуть, чтобы сразу наступило лето. Я завидовала этому медведю, потому что у меня уснуть не получалось, и я была вынуждена жить среди безжалостной зимы, куда меня вырвали из тёплого родительского дома. Из лета. А зима длилась и длилась, она не кончалась даже в Оазисе под жарким южным солнцем — оно было фальшивое, как и синее море, и жёлтые пляжи... Всё это не давало настоящего тепла, того, что может греть не только снаружи, но и изнутри. Такое тепло могло бы дать только лето из Медвежьей колыбельной, лето, которого я ждала все эти годы.
— Лето придёт во сне, — невольно прошептала я строчку из песни, и, будто эти слова тоже были неким паролем, из темноты протянулась ладонь Дэна, погладила меня по правой щеке, той, где под уродливым коричневым пятном прятались еловые лапки.
— Будь со мной, Дайка, — тёплое дыхание щекотало мои губы. — Стань Летней.
И, зачарованная этим словом, этим посланным мне откуда-то знаком, я ответила:
— Хорошо.
А потом закрыла глаза и подалась вперёд, стирая разделяющее нас расстояние.
Глава 10
Тайга
Жила-была в дремучем лесу одна девочка. Жила она там с мамой, папой и другими людьми, которым дремучий лес нравился больше городов. Девочка собирала грибы и ягоды, дружила с животными, умела стрелять из рогатки, определять стороны света по звёздам и деревьям. Девочка была счастлива: она не думала, что её маленький мир может вдруг рухнуть. Но однажды это случилось, и девочка оказалась далеко-далеко, в чужих краях, с чужими людьми, которым не было никакого дела до чувств и желаний девочки. Шли годы. Девочка росла, превратилась в юную девушку, и сразу — слишком рано — в женщину. Она стала лгуньей, поджигательницей, бродяжкой, наложницей, убийцей, и в ней больше ничего не осталось от той малышки, что дышала хрустальным воздухом тайги. Но тайга была прежней. Тайга стояла такая же — зелёная и вечная, мудрая и молчаливая. И когда они снова встретились, тайга и девочка, пусть и разделённые пока мутным стеклом вагонного окна, девочка вдруг поняла, что всё ещё можно исправить.
— Дайка, ты плачешь? — испуганно спросила Яринка, вставая рядом со мной в коридоре купейного вагона, где я замерла у окна, глядя на проносящийся за окном рассветный пейзаж.
Пейзаж был, несомненно, тайгой, хоть ещё и не моей. Моя тайга выглядела иначе. Она, состоящая в основном из хвойных деревьев; вековых елей, сосен, кедров, пихты - переливалась тёмно-зелёным цветом. Здесь же лесной массив был куда пестрее: его разбавляли белые стволы берёз и светло-зелёный покров лиственниц, а лучи встающего солнца пробивались сквозь не слишком густые кроны и рассыпали тысячи зайчиков по траве и кустарнику, придавая картине воздушность. Но всё равно это была уже настоящая тайга, бесконечная и дремучая.
— Нет, не плачу, — ответила я на вопрос Яринки и не соврала. Я не плакала — я беззвучно смеялась, прижимая руку ко рту и вздрагивая плечами, не зная, как иначе дать выход охватившим меня чувствам. Слишком неожиданной оказалась эта встреча: я проснулась на рассвете, поднялась, ещё полусонная вышла из купе и сразу увидела тайгу — она была совсем рядом, проносилась за вагонными окнами, в приветствии протягивая ко мне многочисленные руки ветвей. Я не знала, где мы сейчас находимся, через какие края проезжаем: последнее, что запомнилось перед погружением в сон — постепенно исчезающие в сумерках поля и перелески Тюменской области. Но мы уже наверняка были в Сибири — и продолжали двигаться на восток, в сторону огромного Красноярского края.
— Тайга, — сказала я Яринке, не зная, как ещё объяснить свой нервный смех, похожий на рыдания. — Тайга!
Но подруга, как всегда, поняла меня. Обняла одной рукой, прижалась, и мы вдвоём стали любоваться проносящимся мимо бесконечным пейзажем.
За спиной щёлкнула, открываясь, дверь купе, и выглянул заспанный Дэн. Он упёрся в меня тревожным взглядом.
— Дайка?
— Я здесь, — поспешила ответить я. — Всё в порядке, сейчас приду.
Дэн кивнул и исчез, а Яринка радостно шепнула:
— Беспокоится! Почувствовал, что тебя нет рядом — сразу проснулся.
Я сумела только неловко кивнуть и поспешила снова отвернуться к окну, пряча счастливую улыбку, машинально прижимая руку к животу под солнечным сплетением, где с позавчерашней ночи угнездилось ровное приятное тепло. То самое тепло, маленький кусочек моего долгожданного лета.
Но когда мне удавалось скрыть что-то от Яринки?
— Ну расскажи уже! — простонала она. — Целовались?
Я чуть помедлила с ответом. До сих пор мне были известны другие поцелуи. Настойчивые и бесцеремонные поцелуи Ральфа Доннела. С Дэном всё оказалось совсем не так. Он не проталкивал свой язык между моими губами, не клал по-хозяйски ладонь мне на затылок, фиксируя в удобном для себя положении, не запрокидывал мою голову назад до ломоты в шее. Дэн делал всё слишком бережно, слишком нежно, его прикосновения казались зыбкими, и для того чтобы убедиться в их реальности, хотелось уже самой прикасаться, прижиматься,, ловить губами губы, стараясь удержать и продлить мгновения воздушной близости.
— Целовались, — ответила я Яринке и не сумела сдержать волнительного вздоха — слишком живы были воспоминания.
Подруга заметила это, расцвела и уточнила:
— Только целовались?
Только целовались. И это тоже было необычно, потому что с Ральфом у нас за поцелуями всегда следовал секс. Но Дэн даже не пробовал меня трогать нигде, кроме лица и волос, по которым он раз за разом проводил кончиками пальцев, словно желая убедиться, что я действительно здесь, с ним. Сколько продолжались эти невесомые поцелуи и прикосновения на тесной купейной полке? Я не помню. Я не помню даже, как мы уснули — только то, что сон мой тоже был невесомым и воздушным. А первое, что я увидела утром — длинные ресницы Дэна прямо у себя перед глазами. И, словно почувствовав мой взгляд, они затрепетали, поднялись...
Тепло в животе усилилось, начало распространяться по всему телу, и у меня снова сбилось дыхание.
— Ууу, подружка, — протянула Яринка, глядя на меня с весёлым изумлением, — да ты вляпалась!
Это точно. Начиная с нашего первого совместного пробуждения, мы с Дэном не расставались. В соседнее купе к остальным пришли вместе, в Тюмени на перрон сошли вместе, сотовые телефоны покупали вместе, в вагон-ресторан ходили вместе, а на следующую ночь ушли спать — тоже вместе. Жаль, что целоваться в темноте на этот раз не получилось: Белесый никак не хотел засыпать, не гасил свет у себя над верхней полкой, ворочался и вздыхал. Он был очень недоволен тем, что теперь связь с Михаилом Юрьевичем есть не только у него, а почти все деньги, выданные нам на дорогу, потрачены. Но я чувствовала, что мы всё сделали правильно. Телефоны необходимы, мы должны иметь возможность связаться друг с другом в любой момент. Что бы там ни задумали лидеры сопротивления, я не позволю им разлучить нас. Нет во мне пока той преданности делу, которая диктует Дэну смириться с чем угодно, что только может пойти на пользу Летним.
Снова щёлкнула и поехала в сторону дверь, на этот раз — соседнего купе. Выглянул Бранко и, увидев меня, многозначительно шевельнул бровями. Вчера, получив на руки свой телефон с новой сим-картой, он заметно оживился, перестал хмуриться и отвечать на вопросы невпопад, но, если это и заметил кто-то, кроме меня, то не подал виду.
— Привет, — сказала Яринка сербу, и он, кивнув в ответ, направился в конец вагона, перед этим ещё раз пристально посмотрев на меня.
— Слушай, — неловко бормотнула я подруге, — давай потом поговорим, я же вышла… это… в туалет мне надо.
— Смотри, Дэн совсем тебя потеряет, — хихикнула она, но посторонилась.
Бранко я увидела там, где и ожидала: в тамбуре. Тонкий и изящный, он стоял у вагонных дверей, и по его бледному лицу скользили золотые лучи встающего над тайгой солнца. Друг не поднял головы при моём появлении: всё его внимание было сосредоточено на новом телефоне, прижатом к уху. Я шагнула через порог, но не успела ничего сказать - Бранко протянул его мне. Я машинально взяла гаджет и лишь тогда подняла на серба вопросительный взгляд.
— Ответь, — шепнул он одними губами, настойчиво подталкивая мою руку вверх.
Подчиняясь его требовательному жесту, я прижала трубку к уху и опасливо произнесла:
— Слушаю.
Конечно, я ожидала услышать Михаила Юрьевича: кто ещё мог звонить мне, учитывая, что все остальные находились здесь же, в поезде? Но в трубке сквозь шорох разделяющего нас пространства раздался почти уже забытый, но всё равно сразу узнанный мною голос:
— Привет, Лапка.
— Как ты, лесная малышка? — сказал Ральф где-то далеко-далеко от просыпающейся под утренним солнцем тайги, от бегущей через неё серебрянной нити рельс. — Я беспокоился.
Летнее тепло, со вчерашней ночи поселившееся где-то чуть ниже моего солнечного сплетения, пропало, уступив место знакомой пустоте. Я отступила на шаг и беспомощно прислонилась к подрагивающей в такт колёсному ритму двери тамбура.
— Р...Ральф? — имя, которое раньше произносилось так легко, сейчас застряло хрипом в горле, и я закашлялась, прижав ладонь ко рту.
Ральф растолковал мою реакцию по-своему:
— Прости, Лапка! — горячо заговорил он в трубку. — Прости за всё, что произошло с тобой в Оазисе! Я не знал об этом, Ирэн и Карл обманули меня. Прости, что не смог приехать, когда обещал, обстоятельства оказались сильнее. Но я всё исправлю и всех накажу! Бранко сказал, вы едете в Красноярск? Куда потом?
Всё ещё до конца не осознав реальность нашего, такого нежданного, разговора, я тем не менее ответила сразу, подчиняясь давней привычке слушаться своего покровителя:
— Мы сами не знаем, куда потом. Нам ничего не говорят заранее, все распоряжения будут поступать постепенно, так безопаснее...
— Разумно, — я ясно увидела внутренним взором, как Ральф деловито кивнул. — Значит, так, слушай внимательно. Я буду выходить на связь с Бранко каждый день и от него узнавать о ваших передвижениях. По моим прикидкам, ехать вам ещё далеко, в Забайкалье. Так что время есть, и я обязательно придумаю, как вытащить вас.
Я отчаянно затрясла головой — нет, не надо меня никуда вытаскивать! — но Ральф, разумеется, этого не увидел.
— Держись, Лапка, — сказал он, мгновенно меня тон с делового на ласковый. — Ты натерпелась, но это позади. Скоро я заберу тебя туда, где ты будешь в безопасности, обещаю.
Боже, как рада я была бы услышать это от него год назад, в Оазисе! Как я тогда гадала, можно ли хотя бы намекнуть Ральфу, что я хочу вырваться с острова, что мечтаю о Западе! И вот он говорит слова, которые раньше прозвучали бы для меня пением ангелов, а я стою, прижимая телефон к уху онемевшей от напряжения рукой, и ничего не чувствую...
— Эй! — подняв глаза, я обнаружила, что Бранко тянет у меня из рук свой мобильник, в котором загадочный шорох пространства уже давно сменился равнодушными гудками. — Проснись, чего застыла?
— Ральф звонил, — зачем-то сообщила я то, что он сам прекрасно знал.
Серб улыбнулся во все тридцать два зуба.
— Не совсем. Это я ему звонил. И даже не ему, а Ирэн.
— Ирэн?!
— Номер Ральфа недоступен: думаю, дозвониться за границу с обычной симки вообще невозможно. Я уже было приуныл, но решил звякнуть в Оазис, так, на всякий случай. И не зря! Доннел-то там, представляешь! Прорвался-таки на Русь!
— Круто, — машинально пробормотала я, всё ещё не в силах стряхнуть с себя холодное оцепенение.
Бранко перестал улыбаться и всмотрелся в моё лицо.
— Что такое, бэби? Ты не рада?
Я беспомощно пожала плечами, не зная, как облечь в слова охватившее меня смятение. Голос Ральфа, такой знакомый, спокойный, надёжный, когда-то олицетворявший собой защиту от всех бед, теперь прозвучал зловещим эхом прошлого, злым роком, настигшим меня тогда, когда я уже поверила, будто ушла от него.
Бранко закатил глаза.
— Только не говори, что не можешь расстаться с Денисом и поэтому остаёшься здесь! Денис, конечно, хороший парень, но Доннел как бы козырнее! И, поверь, он далеко не ко всем так рвётся на помощь. Ты для него что-то значишь.