Я первым делом юркнула в душ, оставив Дэна дожидаться своей очереди. И там, под еле тёплыми струями ржавой воды, мне пришло в голову, что сейчас, впервые со времён приюта и наших лесных вылазок, мы с ним остались вдвоём. Наедине. За закрытой дверью. Почему-то стало зябко, и я замерла, обхватив себя руками за плечи, испытывая мучительное дежавю, ещё не понимая, откуда взялась эта неловкость и стеснение собственной наготы. И только, невольно бросив опасливый взгляд в мутное зеркало и увидев там своё отражение — худую фигурку с выпирающими тазовыми костями — я вдруг вспомнила, что так же стояла под душем в Оазисе в тот день, когда меня купил Доннел. Стояла, смотрела на себя в зеркало и думала о предстоящей ночи.
«Привет, Лапка. Я беспокоился».
Я так отчаянно затрясла головой, пытаясь прогнать из ушей голос Ральфа, что во все стороны полетели брызги. Да нет же, как можно сравнивать! Дэн не покупал меня, здесь не Оазис, а он не его гость — нечего бояться! И стесняться нечего! Решительно схватив полотенце, я несколькими движениями вытерла волосы (всё-таки у короткой стрижки немало своих преимуществ) и, обернувшись этим же полотенцем, толкнула дверь.
Дэн сидел на краю двуспальной кровати, выглядевшей на удивление новой для “Енисея”, и рассеянно теребил пуговицу расстёгнутой на груди рубашки. Поднял глаза, несколько секунд, не моргая, смотрел на меня, неожиданно появившуюся перед ним чуть ли не в неглиже, а потом улыбнулся — понимающе и грустно. Так, что мне вдруг стало невыносимо стыдно за свой дурацкий вид - выперлась в полотенце на голое мокрое тело! Роковая женщина, соблазнительница-искусительница, прячься кто может!
К счастью, Дэн сделал вид, что не заметил моего конфуза. Он равнодушно отвёл глаза и, пока я торопливо шарилась в рюкзаке, выискивая чистую одежду, принялся размышлять вслух:
— Я вот думаю: Игорю не стали делать новый паспорт — и именно его завтра отправляют сбивать погоню со следа, так? Ян тоже остался сам собой, а Ярину записали как его жену. Должно ли это означать, что они следующие, кто разделится с нами?
— А ты? — торопливо спросила я. — Тебе дали новое имя?
— Да, — успокоил Дэн. — Иначе и быть не могло, я же сбежал из колонии и теперь в розыске.
— Значит, это ты должен будешь сопровождать меня до конца пути?
— Не факт, — Дэн поднялся, перекинул через плечо полотенце. — И точно не Бранко. Он человек новый, его пока никто не станет допускать до важной информации. А местонахождение дикарей — очень важная информация, не так ли?
Я вспомнила гул лопастей вертолётов, что рвали таёжную тишину в ту роковую, последнюю для Маслят ночь, и согласилась с Дэном.
— Важнее некуда.
Он кивнул, подтянул к себе раскрытый рюкзак, склонился над ним, извлекая на свет банные принадлежности, а я тем временем мысленно загибала пальцы. Ига уходит завтра, следующие или Бранко, или Яринка с Яном, остаётся...
— Но если до конца пойдёшь со мной не ты, тогда… Белесый?!
Дэн прошёл к ванной, взялся за ручку двери.
— Скорее всего. По документам ты теперь его дочь. Только он может сопровождать тебя в дороге, не вызывая подозрений.
— Нет! Только не с ним, ни за что! Мы должны от него избавиться! — я забыла про свой символичный наряд, выпрямилась слишком резко и едва успела поймать полотенце до того, как оно соскользнуло бы на пол. Воспользовавшись этим, Дэн поспешно отвернулся и юркнул в ванную комнату, оставив меня без ответа.
— Дэн! — от досады я притопнула ногой, всё-таки уронила полотенце, пнула его и принялась торопливо натягивать извлечённую из рюкзака ночную рубашку, бормоча под нос ругательства. Ну почему, почему с самого начала, с моего дурацкого нового паспорта, Михаил Юрьевич делает всё будто мне назло?! Хочет разлучить меня с друзьями и оставить рядом человека, которого я на дух не переношу?!
Ну уж нет. Чем бы ни было мотивировано такое решение, но только я вправе выбирать, кому быть рядом со мной в конце путешествия. И я выберу! Если только… мой выбор не будет взаимным...
Эта мысль так встревожила меня, что я еле дождалась Дэна, а едва он показался из ванной, спросила:
— Если Михаил Юрьевич велит тебе уехать, как Иге, свернуть в другую сторону… ты это сделаешь?
Любимый после душа выглядел посвежевшим, умиротворённым, и очень красивым.
— Малявка, — спокойно, даже снисходительно ответил он. — Я тебя люблю, но иногда ты говоришь настоящие глупости. Ни я, ни Ярина никогда тебя не оставим, что бы ни приказал Михаил Юрьевич или кто-либо ещё. Запомнишь?
— Запомню, — с облегчением отозвалась я и торопливо, словно боясь опоздать, добавила: — Я тоже тебя люблю.
Это было наше первое признание в любви. Точнее, первое произнесённое вслух. До этого мы уже сотни раз всё сказали друг другу по-иному: жестами, взглядами, поцелуями, одинаковыми ночными снами, медленно перетекающими друг в друга, словно два притока реки. Наши чувства были так ясны и определены, что до сих пор у меня не возникало мысли облечь их в слова. Зачем? Но Дэн сделал это, и я поспешила ответить тем же.
На миг мы оба замерли, словно стараясь продлить и навсегда запомнить этот миг, потом шагнули друг к другу. Обнялись. От Дэна пахло цветочным мылом, выглаженной тканью рубашки и ещё чем-то едва уловимым, но знакомым ещё с приютских времён. Наверное, теми самыми феромонами, которые, как я читала, выделяет каждый человек и по запаху которых мы выбираем друг друга. Сейчас эта идея показалась мне полнейшей чушью, несмотря на то, что запах Дэна очень нравился. Но разве запахи заставили нас быть вместе? Нет, не запахи, конечно, но тогда что?
Забавно: у нас всё произошло настолько легко и естественно, что, начиная с той ночи, когда мы, лёжа рядом на купейной полке, вдруг соприкоснулись губами, я не задумывалась о том, как или благодаря чему вдруг поняла, что люблю Дэна. Когда вообще это началось? В поезде? Нет. На крыше дома в Черешнино, где мы сидели вдвоём под жёлтым взглядом луны? Нет. На пустынной дороге, куда Дэн вместе с остальными примчался мне на помощь? Тоже нет. Если уж и искать точку отсчёта, то, скорее всего нужно назвать день нашей встречи в лесу, за забором приюта, пусть тогда мы оба не подозревали об этом.
— Люблю тебя, — повторила я, уткнувшись лицом в грудь Дэну и пробуя эти слова на вкус. Никогда никому не говорила их, даже Ральфу. Особенно Ральфу. Это была бы ложь, к тому же ему совершенно не нужная.
Чуть позже, когда мы погасили в номере свет и легли на большую двуспальную кровать, что было так непривычно после узкой полки в купе, Дэн тоже повторил:
— Люблю, — и притянул меня к себе.
Я обрадовалась. С момента моего дурацкого появления из ванной в одном полотенце было совершенно непонятно, что делать дальше с нашим уединением. Хочет ли Дэн того же, что и я? Окончательно сблизиться, стать одним целым? Тем более — когда ещё выпадет такая возможность! Увы, мы не в том положении, чтобы ждать, мы не можем позволить себе растягивать удовольствие, снова и снова отодвигая сокровенный момент, чтобы насладиться его ожиданием.
Поэтому сейчас я охотно подалась к Дэну и подставила губы для поцелуя.
Целовались мы долго и самозабвенно. Теперь не приходилось помнить о присутствующем рядом Белесом, не нужно было думать, как бы не упасть с узкой вагонной полки, и мы полностью отдались этому занятию. Я зарывалась пальцами в лёгкие, как пух, волосы Дэна, он слегка прикусывал мои губы, отрываясь от них только затем, чтобы покрыть поцелуями шею или провести кончиком языка за ухом. Я всё ждала, когда он перейдёт ниже, как это всегда делал Ральф, и в предвкушении чувствовала, как под тонкой тканью ночной рубашки твердеют соски. Этого всё не происходило, и тогда я нашарила в темноте его ладонь, настойчиво потянула к своей груди, другой рукой оттягивая вниз свободный ворот. Но внезапно Дэн отстранился и лёг на спину. Ещё ничего не понимая, я попыталась снова прижаться к нему, но была остановлена тихим, но твёрдым:
— Дайка, нет.
— Что? Почему?
Я села на постели, подтянула лямку ночнушки, непонимающе уставилась на Дэна. Темнота в номере была неполной, и я видела, что он, сжав губы, смотрит в потолок. Между нами повисла напряжённая тишина, которую нарушало только моё учащённое дыхание, которое никак не желало выравниваться, в то время как грудь Дэна вздымалась медленно и мерно. Я вдруг поняла, что это означает, и почувствовала глубокое разочарование, граничащее с обидой.
— Ты не хочешь, да? Я тебе не нравлюсь?
Дэн двинул головой по подушке из стороны в сторону.
— Не в этом дело! Я хочу, но лучше не надо. Не так.
Я наморщила лоб, не понимая, что это может означать. Почему не так? Что нам мешает? Может, Дэн думает, что я ещё ни разу…
— Денис, послушай. Ты ведь знаешь, где мы с Яринкой были? Что это за остров? Так вот там я бы никак не смогла остаться…
— Я знаю, — торопливо перебил Дэн, — Яринка рассказывала про того, кто купил тебя.
— Да? — я почувствовала растущее беспокойство. Что, если для Дэна это много значит? Что, если теперь я кажусь ему грязной, и именно поэтому он меня не хочет? — И много она рассказала?
— Всё, — коротко ответил он, и я понурилась. Н-да, соврать, будто у меня с Ральфом что-то было всего лишь один-два раза, не получится. И надо ли? Если Дэну неприятен факт, что его девушка когда-то принадлежала другому мужчине, то не лучше ли ему знать всю правду и либо принять её, либо отказаться от меня здесь и сейчас?
Но я слишком плохо подумала о любимом и поняла это уже в следующее мгновение, когда Дэн заговорил в темноту:
— Тебе же, наверное, после этого грёбаного острова все мужчины кажутся такими, как там. Я не хочу, чтобы ты думала, будто и мне нужно только твоё тело. Что мою любовь надо заслужить через постель. Ты ведь поэтому торопишься?
Я хотела ответить, что вовсе не тороплюсь, но вспомнила своё дурацкое появление в одном полотенце и, кажется, покраснела.
Дэн нащупал в темноте мою ладонь, бережно сжал и потянул на себя. Я легла рядом с ним, положила голову на прохладное плечо, услышала стук сердца и запоздало устыдилась своих недавних мыслей. А ещё мне стало легко и спокойно, словно Дэн снял с меня некую обязанность, повинность, с существованием которой я уже смирилась. Да, в сущности, так оно и было. Разве каждый раз отправляясь в номер к Ральфу, я делала это не с желанием заслужить его одобрение? Доказать, что он не зря спас меня от Ховрина, как-то компенсировать затраты и время, что пришлось ему на это потратить? Но разве можно было иначе?
— Меня не насиловали там, — пробормотала я в тёплую ложбинку между Дэновым плечом и шеей, пытаясь оправдать не то себя, не то Доннела. — Я сама...
Плечо Дэна закаменело под моей щекой.
— Ты не сама! — я услышала, как он скрипнул зубами. — У тебя не было выбора, была лишь его иллюзия. Думаешь, если бы ты отказалась, он, этот западный говнюк, не заставил бы тебя?
Я честно попыталась представить такой поворот событий. Если бы в нашу первую ночь я сказала Ральфу, что не хочу его, если бы стала сопротивляться, взял бы он меня силой? Перед глазами, как наяву, появилось загорелое лицо Доннела с иронично поднятой чёрной бровью, и я решительно мотнула головой, скорее для себя, чем для Дэна: нет, не стал бы! Ральф, он слишком горд, слишком самоуверен, чтобы опуститься до насилия над сопливой девчонкой, которая оказалась настолько глупа, что упустила возможность оказаться в его объятиях.
— Не заставил бы? — отреагировал Дэн на моё протестующее движение. — Возможно. А знаешь, почему? Не было необходимости. Он же знал, что ты и так никуда не денешься. Даже не потому, что тебя бы наказали за неповиновение — просто иначе быть тебе снова одинокой.
— У меня же была Яринка, — слабо возразила я, но сразу поняла, что это не совсем правда. Конечно, Яринка была, но тогда она уже проводила больше времени в компании Яна и в танцевальной студии, чем со мной. И разве я не чувствовала себя одинокой?
— У Яринки был Ян, — озвучил Дэн мои мысли. — А она сама была там такой же бесправной пленницей, как и все вы. И этот… как его… Дональд не мог не понимать, насколько ты нуждаешься хоть в какой-то поддержке.
— Доннел, — машинально поправила я, думая о том, что Дэн прав. Я тянулась к Ральфу, как тянется бездомный котёнок к погладившей его руке, несмотря на то, что рука эта может быть грубой, может причинять боль. Но Ральф появился в отчаянный момент моей жизни, пришёл на помощь как герой из фильма, и ради того, чтобы не потерять его защиту и участие, я была бы согласна на нечто гораздо большее, чем потеря девственности.
— Если бы он не воспользовался твоим положением, — продолжал Дэн напряжённым голосом, — только тогда можно было бы сказать, что у тебя был выбор. Тем более, что он не руссийский мужлан, считающий, будто девочка с четырнадцати лет должна рожать, а значит, её уже можно вовсю пользовать. Он человек с Запада!
Голос Дэна поднялся, в нём зазвучала плохо сдерживаемая ярость:
— У них не принято трахать детей, это преступление! И, раз он делал это с тобой, значит, затем и приплывал на остров! Он ничем не лучше остальных уродов, не лучше даже того, у кого успел тебя перекупить!
С последним я не могла согласиться, но простила Дэну его неосведомлённость: он не знал Ховрина лично и не мог по достоинству оценить его непревзойдённого сволочизма. Но Дэн расценил моё молчание по-своему и настойчиво продолжил:
— Если тебе казалось, а может, и сейчас кажется, будто ты испытывала что-то к этому буржуйскому говнюку, то будь уверена — это не более чем стокгольмский синдром! Стокгольмский синдром — это когда…
— Я знаю, что такое стокгольмский синдром, — поспешила заверить я, — читала. Но Ральфу я была просто благодарна. Он многое для меня сделал.
Дэн продолжал держать мою ладонь в своей, и сейчас она вдруг бессильно обмякла.
— Ты скучаешь по нему?
— Что? Нет! — я приподняла голову с плеча Дэна, и его лицо в полумраке номера показалось мне несчастным. — То есть, я скучала там, в Оазисе, когда он уехал, но это потому, что у меня больше никого не было, даже Яринки. А теперь и думать о нём забыла.
Это было почти правдой. Правдой, потому что я действительно не думала о Ральфе последние недели, почти — потому что вчера он вдруг позвонил и напомнил о себе. Зачем? Зачем ему понадобилось вытащить меня на Запад, и почему, чёрт возьми, это так греет мне душу?!
Я почувствовала себя предательницей. Дэн ничегошеньки не знает о звонке Доннела и нашем с ним разговоре, а я делаю вид, будто ничего не произошло! Зачем и кому нужны тайны между нами? Разве с этого нужно начинать отношения?
— Денис, он звонил мне, — сказала я, не давая себе времени на размышления. — Звонил — и сказал, что может забрать меня на Запад.
Я почувствовала, как Дэн поворачивает голову, чтобы посмотреть мне в глаза, и послушно подняла лицо навстречу. А потом, не дожидаясь расспросов, начала рассказывать, как хотела избавиться от компании Белесого, уговорив Бранко занять его место, как пообещала сербу помочь связаться с Доннелом, как, получив новый телефон, он дозвонился до Оазиса, где по счастливому (или нет?) стечению обстоятельств на тот момент оказался Доннел…
Любимый внимательно выслушал меня и не спросил, почему я не рассказала ему всего раньше, за что я была немало благодарна. Вместо этого снова обмяк и сообщил в пространство:
— Всегда удивляло, как в жизни бывает всё одно к одному.
Я не поняла, что имел в виду, но на всякий случай поспешила заверить:
— Я просто не успела сказать, что не хочу больше ни на какой Запад. В следующий раз, если Ральф позвонит, обязательно скажу.
Но Дэн удивил меня.
— Нет, — сказал он. — Нельзя упускать такой шанс, оставь его на всякий случай.
— На случай чего? — не поняла я. — Ты же говорил, что бросил идею бежать на Запад? Что всё нужно менять здесь!
— Я — да. Но ты ещё можешь передумать. Если вдруг… какая-то опасность, будет очень кстати запасной аэродром. А этот твой Доннел - мужик небедный и влиятельный, он сможет помочь. Не стоит разбрасываться такими связями.
Внезапно мне стало очень обидно: я почти почувствовала себя преданной. Даже вырвала ладонь из руки Дэна.
— Он не мой Доннел! И мне не нужны никакие аэродромы! Я решила, что остаюсь здесь, с тобой. Что я теперь одна из вас, я Летняя! Ты же сам этого хотел, а теперь прогоняешь?!
Дэн резко перекатился на бок и притянул меня к себе, обхватил руками.
— Я не прогоняю тебя, малявка! Я просто хочу, чтобы ты была в безопасности, для меня это важнее всего, понимаешь? Если вдруг что-то пойдёт не так, если возникнет угроза, обещай мне, что сделаешь всё возможное для своего спасения, даже если ради этого придётся обратиться к твоему Доннелу!
— Он не мой! — я попыталась вывернуться, но Дэн усилил хватку, приблизил лицо вплотную к моему.
— Обещай! Я не знаю, почему этот западный мерзавец не забывает о тебе, но если от него будет зависеть твоё спасение, ты не должна отказываться!
Слегка напуганная его напором и силой, с которой обычно такой ласковый Дэн сжал меня, не давая шевельнуться, я не посмела возразить, но не удержалась от едкого замечания:
— Ты так легко готов отдать меня западному мерзавцу?
Вопреки моим ожиданиям, Дэн не смутился: напротив, мой вопрос словно помог ему принять окончательное решение. Он разжал руки, но не отодвинулся, твёрдо сказал.
— Да. Если это будет нужно для твоей безопасности, я лично отправлю тебя к нему! Ты очень дорога мне — но дорога не как собственность, а как родной человечек, как друг, как любимая девушка. Поэтому я готов потерять тебя ради того, чтобы защитить.
Мне снова стало стыдно. Второй раз за ночь я подумала о Дэне гораздо хуже, чем он того заслуживал. Неужели Оазис навсегда наложил на меня свой отпечаток? Неужели я так и буду воспринимать себя как вещь, и ожидать от мужчин соответствующего отношения?
— Прости, — шепнула я, и Дэн погладил меня по щеке.
— Ты обещаешь то, о чём я попросил?
— Обещаю. Я обещаю не отказываться от помощи Ральфа, если мне будет грозить опасность. Но я скажу, что ему придётся забрать меня на Запад вместе с тобой, — подумав, я добавила: — И с Яринкой.
Дэн усмехнулся:
— Тогда уж и с Яном, ведь Яринка без него никуда не побежит. А Ян не бросит Игу, значит, нас уже пятеро. Вагончики мы или нет?
— Шестеро, — поправила я. — Ведь Белесый от нас ни за что не отстанет.
— Компания получается внушительная, Доннел будет неприятно удивлён, — заметил Дэн, и мы тихонько засмеялись, снова придвигаясь друг к другу.
Рано утром, когда все спустились на первый этаж, невыспавшиеся и хмурые, Дульсинея Тарасовна «обрадовала» нас, объявив, что завтрака не будет.
— В поезде пожрёте: там времени за глаза хватит. А сейчас уже пора двигать на вокзал, путь неблизкий.
— Пешком опять?! — ужаснулся Белесый, и ехидная мамаша Михаила Юрьевича ласково пропела:
— Нет, конечно, голубь! Я лично вас отвезу, сейчас, только в телегу впрягусь. Разумеется, пешком! Счастливые времена регулярного транспортного сообщения канули в лету, теперь автобусы в Красноярске ходят как захочут и куда захочут. Так что на остановке можете проторчать до вечера. Если бы кое-кто не потратил деньги на мобилы, можно было бы поймать машину, но это удовольствие дорогое: машины сейчас далеко не у всех имеются, тут вам не Москва.
Белесый бросил на нашу сбившуюся в кучку у подножия лестницы компанию ненавидящий взгляд и, подхватив свой рюкзак, молча направился к выходу из гостиницы. Никто не последовал за ним: все смотрели на Игу. Ига единственный из нас спустился вниз без вещей.
— Когда у тебя поезд до Абакана? — наконец нарушил неловкое молчание Дэн.
— На пару часов позже вашего, — Ига выглядел спокойным и расслабленным, беспечно улыбался. — Мне, наверное, даже завтрак перепадёт, да, бабушка?
Дульсинея Тарасовна приподняла седые брови, но про тамбовских волков на этот раз ничего не сказала и, шаркая тапочками по выцветшему линолеуму, побрела вглубь гостиничного коридора, больше не удостоив нас взглядом.
— Ну, двигайте уже, — Ига поднял ладони к плечам и сделал пальцами дурашливый жест «пока-пока!». — Лишние проводы — лишние слёзы. Увидимся в Москве!
Парни по очереди пожали ему руку, мы с Яринкой — приобняли, причём тут Ига меня удивил: взял за плечи и, серьёзно заглянув в глаза, сказал:
— Ты уж постарайся, Дайка, уговори своих лесных жителей выйти из тайги, нам сейчас люди ох как нужны.
Я растерянно кивнула и отступила назад, где меня тут же взял за руку Дэн. И мы покинули «Енисей», шагнув в серые сумерки красноярского утра.
Поезд до Благовещенска заметно отличался от того, что привёз нас сюда. Это был длинный, вагонов двадцать, состав с помутневшими не то от пыли, не то от времени стёклами и облупившейся краской на железных боках. Он замер у первой платформы, словно затаившийся древний ящер.
— Ну и металлолом! — поразился Ян. Это были первые его слова после нашего прощания с Игой, и Яринка, услышав голос любимого, заметно оживилась, завертела головой, как проснувшаяся птичка.
— А где проводники?
Проводников не было, двери вагонов оставались закрытыми, зато мы увидели толпу людей с чемоданами, собравшуюся впереди, у локомотива. И, пожав плечами, направились туда.
Как оказалось, билеты проверял сам начальник поезда, а контролировали это дело двое полицейских, стоявших за его спиной. Увидев их, шагавшие впереди Дэн и Ян невольно сбавили шаг, но Белесый прошипел уголком рта:
— Не останавливайтесь, кретины, ведите себя как ни в чём не бывало! Бабка сказала, если билеты в порядке, документы никто проверять не будет.
Так и вышло. Полицейские равнодушно скользнули по нам глазами, чуть задержав их только на красавице Яринке, которая, впрочем, в сером свободном платье, с наброшенной поверх него курткой и собранными в унылый пучок волосами выглядела и вполовину не так сногсшибательно, как обычно. А начальник поезда, буркнув:
— Пятый вагон, — уже тянул руку за билетами следующих в очереди пассажиров.
Отсчёт вагонов начинался с хвоста состава, и, чтобы попасть в пятый, пришлось пройти сквозь три четверти поезда, где мы сполна насмотрелись на своих попутчиков. В основном это были хмурого вида мужчины, все как на подбор рослые и плечистые, но одетые неряшливо и однообразно, из чего я сделала вывод, что вижу перед собой тех самых рабочих, вынужденных трудиться на безлюдном и разрушенном войной Дальнем Востоке. Гораздо реже попадались женщины, тихие, как тени, с серыми, словно присыпанными пылью лицами. Детей я не увидела.
Пятый вагон оказался не купейным, как тот, в котором мы добрались до Красноярска и комфорта которого, как оказалось, не оценили по достоинству, а плацкартным. С жёсткими дерматиновыми полками, узким проходом между ними и тяжёлым спёртым воздухом.
— Бля! — в сердцах сказал Белесый, стряхивая с плеч рюкзак. — Это же довоенная развалюха! Я и не думал, что они ещё бегают!
Коренастый мужичок, сидевший наискосок от наших мест, хихикнул и добродушно отозвался:
— Ещё как бегают, брат, не угонишься! В первый раз едете?
Мы незаметно переглянулись. По поводу общения с аборигенами у нас не было никаких инструкций и никакой «легенды». Но Белесый не растерялся.
— В первый, будь он неладен! Надеюсь, что и в последний.
— Работа?
— Командировка. Баб вот пришлось с собой взять, оставить не с кем. Я дочь прихватил, племяш — жену, — эти слова Белесый сопроводил небрежным кивком в сторону меня и Яринки, после чего любопытный взгляд мужичка переместился на нас.
— Молодые больно бабы-то, — с сочувствием заметил он, — тяжело будет им в Чите. Вы ведь до Читы?
— Хуже! — с деланой досадой откликнулся Белесый, между делом выхватывая у меня рюкзак и забрасывая на третью полку, как, наверное, по его мнению, должен был поступить каждый заботливый отец. — В Благовещенск.
Глаза мужичка почти театрально округлились.
— В Благове-е-е-ещенск, — недоверчиво протянул он. — Да что там делать, в Благовещенске-то? Там же только ссыльные работают да вертухаи, а…
Мужичок оборвал себя на полуслове и посмотрел на нас совсем иначе — настороженно и отчуждённо. Крякнул, неловко поднялся, чуть не ударившись головой о верхнюю полку и, буркнув:
— Ну, в общем, приятного пути, — заспешил прочь по проходу.
— Чего это он? — спросил Дэн, растерянно глядя ему вслед, а Бранко добавил:
— Как будто испугался…
— Конечно, испугался, — самодовольно заверил Белесый. — Принял нас за вояк командировочных, больше не за кого. А вояки в Благовещенске сейчас единственная власть.
— А про каких ссыльных он говорил? — спросила я, прикидывая, как бы вернуть себе заброшенный под потолок рюкзак.
— А про таких, доча, — Белесый протиснулся к окну, развалился там, как барин, — которых в шахты спускают. Пока вы ушами хлопали да в номерах отсыпались, я с бабкой говорил. Про то, что нас может ждать в Благовещенске, узнавал.
Все остальные тоже начали рассаживаться, не сводя с Белесого вопросительных взглядов.
— И узнал, — он излучал превосходство, как обожравшийся сметаны кот. — Этот город до сих пор не стал частью нейтральных земель только потому, что поблизости ещё есть действующие золотоносные шахты, а их, понятно, никто не бросит. Вот вам и всё нынешнее население Благовещенска: ссыльные да вертухаи, они же погранцы и полиция, в одном лице.
— Что-то я такое слышал в колонии, — задумчиво обронил Дэн. — Про добычу золота в Сибири, куда если уж кого погнали, то назад не жди. Весёлое место нас ждёт.
Словно подтверждая его слова, впереди хрипло вскрикнул тепловоз, а в следующую секунду состав дёрнулся, заставив нас вздрогнуть, и тяжело тронулся в путь.
Глава 12
Минус два
Первый день на пути в Благовещенск я провела в дискомфорте. Плацкартный вагон гудел, как улей. Нашими соседями оказались всё те же работяги, едущие, как я поняла из обрывков их разговоров, на вахту в Читу, которую государство пыталось вернуть к жизни. Не знаю, насколько успешны были его попытки, но, судя по тому, что сразу после отправления поезда трудящиеся на этом поприще начали шумно употреблять что-то не то алкогольное, не то нюхательное, дело предстояло нескорое.
Я заняла одну из верхних полок и старалась стать как можно незаметнее, потому что каждый снующий по проходу мужчина (а сновали туда-сюда они часто) пялился на нас с Яринкой. Запахи в вагоне стояли дивные: застарелый пот, грязные носки, несвежая еда и питейный дух не давали дышать полной грудью даже при приоткрытом окне. Но самой тяжёлой оказалась невозможность уединения. Я хотела побыть с Дэном, обсудить с ним последние события, услышать слова ободрения и утешения. Я хотела целоваться и обниматься, чтобы не терять ни минуты из того, возможно, недолгого срока, что был отпущен нам на любовь.
Мы пробовали выходить в тамбур, но там стоял едкий дым табака самокруток, которые, ни от кого не таясь, крутили работяги. Крутили — и забивали туда, судя по запаху, не только табак: видимо, вдали от столицы привычные запреты переставали действовать. В других вагонах творилось то же самое, вагона-ресторана в поезде вообще не предполагалось, и побыть вдвоём было абсолютно негде.
Чтобы скоротать время, я вертела в руках телефон, играла в незамысловатую игру-змейку и печально размышляла о том, что, если Дульсинея Тарасовна не обманула (а зачем бы ей было обманывать?), то уже за Читой наши новые гаджеты, на которые потрачено столько денег, превратятся в бесполезные куски пластмассы. Чита представлялась мне теперь неким рубежом, за которым начнётся другой мир — дикий мир без телефонной связи. Удивительно: когда я умудрилась так привыкнуть к тому, что эта связь обязана быть? Особенно учитывая, что большую часть жизни прекрасно провела без неё.
Единственное, что радовало меня на фоне всего остального — тайга. Тайга за окнами поезда. Темнохвойная, дремучая, бескрайняя — здесь и теперь она выглядела именно такой, какой я помнила её и любила. Поэтому и смотрела в основном на тайгу, пока она не скрылась в коротких северных сумерках.
Но и ночь не принесла облегчения. Суровым сибирским вахтовикам, судя по всему, отдых не требовался, и они продолжали гудеть так же ровно и непрерывно, как в начале пути. Хлопки тамбурных дверей и шарканье ног не прекращались, кого-то утробно рвало в туалете, кто-то — видимо, самое слабое звено — громогласно храпел. А когда, несмотря на всё это, в какой-то момент мне удалось задремать, над ухом раздался настойчивый шёпот:
— Дайка, проснись. Дайка! Проснись, надо поговорить.
Кое-как разлепив один глаз, я увидела перед собой Бранко, который уже примерялся потрясти меня за плечо. Остальные не то спали, не то пытались уснуть.
— Ну что ещё?
— Доннел звонил.
Да чтоб тебя…
— А я здесь при чём?
— При том, что нужно поговорить, — не стал менять пластинку Бранко — и настойчиво потащил меня за руку к краю полки.
Пришлось подниматься, сползать вниз, стараясь не разбудить спящего там Дэна, и следом за Бранко идти сквозь веселящийся вагон к тамбуру. В тамбуре оказалось не только накурено, но и очень шумно: колёса состава грохотали, казалось, прямо там же, словно и не было между ними и нами дребезжащего металлического пола.
— Что случилось?! — почти прокричала я, едва захлопнув за собой дверь. И Бранко закричал в ответ:
— Звонил Доннел! Здесь его люди!