– Я сняла Барбару с твоего задания… Я должна называть это «твоим делом», или «твоим расследованием», или как‑то ещё, а, Томас?
Линли остановил машину у обочины, чтобы ответить на её звонок. Он как раз возвращался в Айрелет‑холл, чтобы обсудить выводы Сент‑Джеймса с Бернардом Файрклогом. Он со вздохом произнёс:
– Изабелла… Ну да, ты на меня злишься. По вполне понятным причинам. Мне ужасно жаль.
– Ну да. Конечно. Понимаю. Кстати, Барбара втянула в это ещё и Уинстона. Это тоже для тебя? Мне пришлось это прекратить. И я, знаешь ли, не порадовалась, когда увидела их сидящими бок о бок перед компьютером на двенадцатом этаже.
Линли чуть опустил голову, рассматривая свою руку, лежавшую на рулевом колесе «Хили‑Эллиота». На его пальце всё ещё было обручальное кольцо, потому что за все месяцы, прошедшие после смерти Хелен, он даже подумать не мог о том, чтобы снять его. Это было простое золотое колечко с гравировкой на внутренней стороне: инициалы Хелен, его собственные и дата их свадьбы.
Сильнее всего на свете Линли желал того, чтобы она вернулась. И, наверное, это желание и впредь должно было руководить всеми его решениями, пока он наконец не будет готов навсегда отпустить Хелен, признав факт её смерти, вместо того чтобы изо дня в день бороться с его мрачной сутью. Даже когда Томас был с Изабеллой, Хелен находилась рядом: и её дух, и вся её восхитительная сущность. И никто в этом не был виноват, а уж меньше всего Изабелла. Просто вот так всё обстояло, и ничего больше.
– Нет, – сказал Линли. – Я не просил Уинстона о помощи. Но, Изабелла, не вини за это Барбару. Она просто старается найти для меня кое‑какую информацию.
– По твоему делу в Камбрии.
– По моему делу в Камбрии. Я подумал, что если она будет в нерабочее время…
– Конечно. Я прекрасно понимаю, что ты думал, Томми.
Линли понимал, что Изабелла сильно задета и что ей самой неприятно то, что она чувствует себя задетой. А когда люди оказываются в такой ситуации, им хочется нанести ответную рану, и это Линли тоже прекрасно знал и понимал. Но в данный момент всё это было лишним, и ему хотелось, пусть даже тщетно, заставить Изабеллу тоже это понять. Он сказал:
– Это совсем не означает какого‑то предательства.
– А с чего ты взял, что я это именно так воспринимаю?
– Потому что на твоём месте я бы именно так это воспринял. Ты – руководитель. Я – нет. У меня нет права обращаться с просьбами к членам твоей команды. И уж поверь, если бы у меня была возможность быстро получить нужную информацию каким‑то другим путём, я бы именно его и использовал.
– Но другой путь есть, и как раз это меня и беспокоит. То, что ты не увидел этого другого пути и продолжаешь его не замечать.
– Ты хочешь сказать, что я мог обратиться к тебе? Но я не мог, Изабелла. У меня просто выбора не осталось после приказа Хильера. Я занимаюсь этим делом, и никто другой не должен ничего знать.
– Никто?
– Ты подумала о Барбаре? Но я ей ничего не рассказывал. Она сама кое‑что вычислила, поскольку речь зашла о Бернарде Файрклоге. Мне нужно было навести о нём справки в Лондоне, не в Камбрии, но она сама сложила все части. Скажи, Изабелла, что бы ты сделала на моём месте?
– Мне хочется думать, что я доверилась бы тебе.
– Потому что мы любовники?
– Именно так. Полагаю, в этом всё дело.
– Но ведь это недопустимо, – сказал он. – Изабелла, подумай как следует.
– Уже думала. И вижу серьёзную проблему, как ты можешь догадаться.
– Могу. Догадываюсь.
Линли прекрасно понимал, что подразумевала Изабелла, но ему хотелось увести разговор в сторону, хотя он толком и не понимал почему. Он подумал, что это имело какое‑то отношение к той бесконечной пустоте, что образовалась в его жизни без Хелен, и о том, что человеческое существо не может жить в полной изоляции. Но он и то знал, что это может оказаться грубейшей формой самообмана, опасной и для него самого, и для Изабеллы. И всё равно он сказал:
– Должна существовать чёткая граница, разве не так? Нечто, если хочешь, вроде хирургического разреза – между тем, что мы представляем собой на службе, и тем, чем мы являемся наедине друг с другом. И если ты будешь и дальше занимать должность суперинтенданта, то неизбежно возникнут моменты – и ты это знаешь, – когда ты не сможешь поделиться со мной каким‑то знанием.
– Я бы всё равно предпочла поделиться.
– Но ты не станешь этого делать, Изабелла. Ты не сможешь.
– А ты это делал?
– Делал… что именно?
– Я говорю о Хелен, Томми. Ты делился с ней информацией?
«Да разве это возможно объяснить?» – подумал Линли. Он ничего не рассказывал Хелен, потому что Хелен и сама всегда всё знала. Она входила в ванную комнату, выливала на ладони немного масла для массажа и начинала растирать ему плечи, бормоча:
– А, опять этот Дэвид Хильер, да? Послушай, Томми… я склонна думать, что рыцарство никогда ещё не пробуждало в человеке такой вот самоуверенности…
После этого Линли мог что‑то рассказать, а мог и не рассказывать. Ей неважно, что он говорит, для неё важен только он, сам по себе.
Ужаснее всего было для Линли то, что он так сильно по ней тосковал. Томас мог смириться с тем, что именно ему пришлось принять решение относительно её жизни, полностью зависевшей от госпитального оборудования. Он мог смириться с тем, что Хелен носила в себе ребёнка и унесла его с собой в могилу. Он даже почти уже был готов принять весь ужас её смерти, ставшей результатом появления из ниоткуда бездушного уличного убийцы… Но пустота, пустота, родившаяся в нём после её ухода… Линли бесконечно ненавидел эту пустоту, ненавидел так, что в иные моменты это чувство готово было превратиться в ненависть к самой Хелен…
– Почему ты замолчал? – спросила Изабелла. – Что я такого сказала?
– Ничего. Абсолютно ничего. Я просто думаю.
– И каков ответ?
Но Линли совершенно забыл, в чём состоял вопрос.
– Ответ на?..
– Хелен, – напомнила Изабелла.
– Хотел бы я знать, как ответить. Видит бог, я бы тебе сказал, если бы знал.
Изабелла тут же заговорила иначе, как это с ней бывало, и как раз такие перемены и удерживали Линли рядом с ней. Она очень тихо сказала:
– Боже… Прости меня, Томми. Я тебя расстроила. Это ни к чему. К тому же сейчас не время для такого разговора. Я же позвонила просто потому, что рассердилась из‑за Уинстона. Поговорим позже.
– Да, – согласился Линли.
– Ты хоть знаешь, когда вернёшься?
Да, это был вопрос всех вопросов. Линли посмотрел в окно машины. Он находился на дороге А592, в лесистой местности, где деревья, казалось, спускались к самому берегу озера Уиндермир. Кое‑где за ветки клёнов и берёз упорно держались последние листья, но один хороший порыв ветра стряхнёт все их на землю.
– Думаю, довольно скоро, – сказал он. – Может быть, даже завтра. Или послезавтра. Здесь со мной Саймон, и он уже закончил свою часть работы. Но Дебора продолжает в чём‑то разбираться. Мне нужно будет проверить её результаты. Я не уверен, что они имеют отношение к делу, но она упорно стоит на своём, так что я не могу оставить её здесь в одиночестве, на тот случай, если что‑то пойдёт не так.
Изабелла некоторое время молчала, и Линли знал, что ей приходится выбирать из двух возможных ответов после его упоминания о Саймоне и Деборе. Когда Изабелла наконец пришла к решению, Линли хотелось думать, что оно далось ей без усилий, но он понимал, что вряд ли это действительно так.
– Хорошо, что они могут тебе помочь, Томми, – сказала Изабелла.
– Да, верно, – согласился он.
– Ладно, поговорим, когда вернёшься.
– Конечно.
Разговор закончился, и Линли ещё некоторое время оставался на месте, глядя в никуда. Имелись факты и чувства, и нужно было отделить одно от другого, и инспектор знал, что ему придётся это сделать. Но в данный момент главным была Камбрия и всё то, в чём необходимо было разобраться именно здесь.
Он добрался наконец до Айрелет‑холла и увидел, что ворота распахнуты настежь. Подъехав к дому, Линли обнаружил, что перед ним стоит какая‑то машина. Он узнал её – это был один из тех автомобилей, которые он видел в Грейт‑Урсвике. Значит, приехала дочь Файрклога, Манетт.
Как оказалось, она приехала не одна. С ней был её бывший муж, и Томас нашёл их вместе с родителями Манетт в большом холле, переживавшими недавний визит Николаса. Когда Линли и Файрклог переглянулись, заговорила Валери:
– Боюсь, мы не были до конца откровенны с вами, инспектор. И очень похоже на то, что теперь как раз и настал момент истины.
Линли снова посмотрел на Файрклога. Тот отвёл взгляд Томас понял, что по какой‑то причине он предпочитает молчать, и тут же внутри у него вскипел бессмысленный гнев. Он сказал, обращаясь к Валери:
– Если вас не затруднить объяснить…
– Разумеется. Это ведь из‑за меня вы приехали в Камбрию, инспектор. И никто об этом не знал, кроме Бернарда, А теперь Манетт, Фредди и Николас тоже об этом знают.
На какое‑то безумное мгновение Линли почудилось, что эта женщина, по сути, признаётся в убийстве племянника своего мужа. В конце концов, обстановка была самой подходящей, даже безупречной, в лучших традициях столетних историй об убийстве в доме викария или в библиотеке, что излагаются в романах, продающихся на железнодорожных станциях. Правда, Линли даже вообразить не мог, почему бы она решила признаться, но он никогда не понимал этого и читая романы, – просто детектив собирал всех действующих лиц в тихой гостиной или в библиотеке, выкладывал улики, и убийца тут же сдавался на милость провидения. И никто никогда не требовал присутствия адвоката при этой пустой болтовне. Нет, этого Линли не мог понять.
Но Валери быстро прояснила дело, возможно, в ответ на растерянное выражение его лица. Всё оказалось просто: это она, а не её муж, хотела расследовать смерть Яна Крессуэлла более тщательно.
Это, решил Линли, многое объясняет, в особенности если подумать о том, что он узнал о личной жизни Файрклога. Но это объясняло не всё. Потому что оставался открытым вопрос: почему именно Валери, а не Бернард? Почему вообще?.. Ведь могло обнаружиться, что виновен кто‑то из членов её семьи…
– Да, ясно, – сказал Линли. – Но я не уверен, что понимаю всё до конца.
Он рассказал о результатах своего изучения всех фактов, так или иначе связанных со смертью в лодочном доме. О том, что он исследовал сам, о том, что исследовал Саймон Сент‑Джеймс, о его согласии с выводами коронёра. Жизнь Яна Крессуэлла прервалась в результате трагической случайности. Это могло случиться с любым, кто бывает в лодочном доме. Камни причала слишком стары; некоторые из них расшатались. Те камни, что упали в воду, не были сдвинуты с места по злому умыслу. Если бы Крессуэлл вышел тогда на озеро в какой‑то другой лодке, он мог просто споткнуться. Но выбор судёнышка оказался роковым. Сочетание неустойчивости самой лодки и расшатавшихся камней привело к падению. Крессуэлл сначала сильно пошатнулся вперёд, ударился головой, упал в воду и утонул. Никто в этом не виноват.
Линли тут же подумал, что при подобных обстоятельствах в комнате следовало бы раздаться всеобщему вздоху облегчения. И Валери Файрклог вполне могла бы воскликнуть что‑нибудь вроде: «Слава богу!» Но когда он замолчал, в холле наступило долгое напряжённое молчание, и инспектор наконец осознал, что настоящей причиной следствия было что‑то другое, не смерть Яна Крессуэлла. А потом на фоне гробового молчания распахнулась входная дверь, и в дом вошла Миньон Файрклог, толкавшая перед собой ходунки. И сразу заговорила:
– Фредди, милый, ты не мог бы закрыть дверь? для меня это немножко трудновато.
Но когда Макгай поднялся с места, Валери резко бросила:
– Думаю, ты и сама прекрасно можешь с этим справиться, Миньон.
Миньон вскинула голову и удивлённо посмотрела на мать.
– Ладно, хорошо. – Она разыграла целый спектакль, разворачивая ходунки и закрывая дверь. После чего сказала: – Что за день сегодня, дорогие мои, сплошные визиты! Манетт и Фредди – вдвоём! У меня просто сердце трепещет при мысли о том, что это может означать. Да ещё Ник примчался, как сумасшедший. А потом так же умчался. А теперь и наш красавчик детектив из Скотленд‑Ярда вернулся к нам, чтобы вызывать трепет в коллективном сердце. Уж простите мне праздное любопытство, матушка и папа, но я просто не смогла остаться в стороне в подобный момент.
– Это весьма кстати, – сообщила ей Валери. – Мы тут обсуждаем будущее.
– Могу я спросить, чьё именно?
– Всех и каждого. Включая твоё собственное. Я как раз сегодня узнала, что некоторое время назад ты стала получать гораздо больше денег каждый месяц. Теперь с этим покончено. Как и вообще с пособием.
Миньон явно была потрясена. Ничего подобного она, конечно же, не ожидала.
– Мама, милая, но ясно же… я же не в состоянии зарабатывать! Вряд ли я смогу куда‑то отправиться и наняться на службу. Так что ты не можешь…
– Вот в этом ты ошибаешься, Миньон. Я могу. И я это сделаю.
Миньон оглядела всех, очевидно пытаясь найти причину столь внезапных перемен в её жизни. Её глаза остановились на Манетт. Она прищурилась и сказала:
– Ах ты, сучка! Мне бы сразу догадаться, что это твоих рук дело!
– Поосторожнее, Миньон! – предупредил её Фредди. – Это я сказал.
– Конечно, ты, – ответила Миньон. – А что ещё ты скажешь, когда речь зайдёт о ней и о Яне, а, Фредди?
– Между мной и Яном ничего не было, и ты прекрасно это знаешь, – вмешалась Манетт.
– Зато есть целая обувная коробка писем, милая ты моя, и некоторые из них обгорели, зато другие в прекрасном состоянии! И я могу хоть сейчас принести их. Уж поверь, я долго ждала случая сделать это!
– Да, я была по‑детски влюблена в Яна. Можешь выдумывать и большее, если тебе хочется. Тебе это не поможет.
– Уверена? даже такие твои заявления, как «хочу тебя так, как никогда никого не хотела», или «Ян, дорогой, будь моим первым»?
– Ох, умоляю! – с отвращением произнесла Манетт.
– Могу и продолжить. Я запомнила бесконечное множество отрывков.
– Вот только никому из нас не хочется их слушать, – рявкнула Валери. – Довольно! Мы уже всё решили.
– Не так уж и всё, как тебе кажется! – Миньон двинулась к диванчику, на котором сидели её сестра и Фредди Макгай, говоря на ходу: – Если ты не против, милый Фредди…
И собралась сесть. Фредди ничего не оставалось, как освободить место, чтобы Миньон не очутилась у него на коленях. Он вскочил и присоединился к бывшему тестю, стоявшему у камина.
Линли буквально чувствовал, как всё мысленно перегруппировались. Казалось, каждый из присутствующих видел, что на них надвигается нечто, хотя Томас предположил, что никто не знает, что это такое. Миньон, судя по всему, годами копила разные сведения о своих родственниках. В прошлом у неё не было необходимости воспользоваться своими знаниями, но теперь она явно готовилась это сделать. Миньон бросила взгляд на сестру, потом на отца. На отце её глаза задержались, и она заговорила с улыбкой:
– Знаешь, мама, я не думаю, что всё изменится так уж кардинально. Да и папа тоже, осмелюсь предположить.
Валери с лёгкостью отбила удар:
– Переводы на счёт Вивьен Талли тоже прекращаются, если ты об этом. А ты ведь именно об этом хотела поговорить, да, Миньон? Полагаю, ты долгое время пугала отца этой самой Вивьен Талли. Нечего и удивляться тому, что он осыпал тебя деньгами.
– Значит, настал час расплаты? – Миньон пристально смотрела на мать. – К этому мы пришли? И что ты решила насчёт отца?
– Что я решу насчёт отца, тебя совершенно не касается. Вообще ничьи личные отношения тебя не касаются.
– Так, позволь мне всё‑таки разобраться как следует, – продолжила Миньон. – Он встречается с Вивьен Талли в Лондоне, он покупает ей квартиру, он, чёрт побери, ведёт с ней вторую жизнь… а рассчитываться за это должна я, потому что не сочла нужным рассказать тебе обо всём?
– Ох, только не нужно изображать из себя страдающую невинность, – бросила Валери.
– Ну и ну, – пробормотал Фредди.
Валери продолжила:
– Ты прекрасно знаешь, почему ничего не рассказала мне. Ты использовала свои знания для примитивного шантажа. Теперь тебе придётся встать на собственные ноги, которые отлично тебя держат, и поблагодарить бога за то, что я не прошу инспектора арестовать тебя. А помимо, всё, что относится к Вивьен Талли, касается только меня и твоего отца. Это не твоё дело. Вивьен Талли – не твоё дело. Тебя сейчас должно интересовать только одно: как жить дальше, потому что начиная с завтрашнего утра твоя жизнь сильно изменится.
Миньон повернулась к отцу. Вид у неё был как у особы, которая припрятала в рукаве несколько козырей.
– И ты со всем этим согласен, так? – спросила она отца.
– Миньон… – выдохнул Файрклог.
– Ты должен сказать. И прямо сейчас, папа.
– Довольно уже, Миньон, – произнёс Бернард. – Нет необходимости…
– Боюсь, что есть.
– Валери… – Бернард решил воззвать к жене. Он был похож на человека, окинувшего взглядом всю свою жизнь и понявшего, что она летит под откос. – Мне кажется, ты уж слишком… Если бы мы как‑то обсудили…
– Обсудили что? – резко спросила Валери.
– Ну… возможность проявления милосердия. В конце концов, она ведь действительно сильно пострадала тогда… и операция… Она не слишком здорова. И никогда не будет здоровой полностью. Ты ведь знаешь, она не сможет зарабатывать себе на жизнь.
– Она это может точно так же, как я, – вмешалась Манетт. – Так же, как любой в этой комнате. Папа, будь честен с собой, мама ведь абсолютно права! Пора уже покончить со всей этой чушью. Иначе это станет самым дорогим переломом в истории человечества, если учесть, сколько Миньон за него получила.
Но Валери пристально смотрела на мужа. Линли видел, как на лбу Файрклога выступили капли пота. И его жена тоже, конечно, это заметила, потому что повернулась к Миньон и тихо сказала:
– Что ж, выкладывай остальное.
– Папа? – вопросительно произнесла Миньон.
– Бога ради, Валери… дай ей то, чего она хочет.
– Нет, не дам, – ответила его жена. – И не подумаю.
– Тогда пора нам поболтать о Бьянке, – заявила Миньон. Её отец в ужасе закрыл глаза.
– Кто такая Бьянка? – громко спросила Манетт.
– Так уж получилось, что это наша младшая сестра, – сообщила Миньон. И снова уставилась на отца. – Хочешь рассказать о ней, папа?
Камбрия, Арнсайд
Алатея Файрклог встревожилась, когда ей позвонила Люси Кеверни. Они ведь договаривались, что Люси никогда не будет ей звонить, ни на мобильный, ни на стационарный телефон в Арнсайд‑хаусе. Конечно, Люси знала её номера, потому что таким способом Алатея пыталась придать законный вид тому незаконному, что происходило между ними. Но она сразу дала понять Люси, что звонок ей положит конец всему, а ведь ни одна из них этого не хотела.
– Но что делать в случае крайней необходимости? – спросила тогда Люси, вполне разумно.
– Тогда, конечно, ты должна позвонить. Но ты, надеюсь, поймёшь, если в тот момент я не смогу с тобой разговаривать.
– Нам нужно нечто вроде кода.
– Для чего?
– Для такого случая, когда ты не сможешь говорить. Ты ведь не можешь просто сказать: «Извини, я сейчас не могу разваривать», если твой муж окажется рядом. Это было бы уж слишком откровенно, да?
– Да. Конечно. – Алатея немного подумала над словами Люси. – Я скажу: «Нет, извините. Я не отправляла никаких посылок». А как только смогу, перезвоню тебе. Но, может быть, не сразу. Может быть, только на следующий день.
Так они и договорились. До сих пор всё шло спокойно, и у Люси не возникало необходимости звонить. И все вполне естественные страхи Алатеи относительно их весьма конфиденциального договора со временем утихли. Поэтому, когда Люси позвонила почти сразу после их поездки в Ланкастер, Алатея поняла, что случилось нечто дурное.
Насколько дурное, стало ясно через несколько мгновений Их видели вместе там, в университете, сообщила ей Люси. Их видели в здании лабораторий. Может, это ничего бы и не значило, но та женщина проследила за ними от университетского городка до приюта инвалидов войны. И пожелала поговорить о суррогатном материнстве. Она ищет суррогатную мать которая выносила бы ребёнка для неё. И это тоже могло ничего не значить. Но тот факт, что женщина решила поговорить с Люси, а не с Алатеей…
– Она сказала, что у тебя «особый взгляд», – пояснила Люси. – Сказала, что сразу всё поняла, потому что сама всё это испытала. И потому решила, что разговаривать о возможном суррогатном материнстве нужно со мной, а не с тобой, Алатея.
Алатея разговаривала с Люси, сидя у камина в главном холле. Это было удобное местечко, над которым нависала причудливая галерея менестрелей, и Алатее здесь нравилось, потому что по одну сторону от неё было окно, выходившее на лужайку, а с другой стороны ей хорошо видна была дверь – на тот случай, если кто‑то войдёт в холл.
Она была одна. До звонка она пролистывала книгу о вариантах реставрации старых зданий, но думала совсем не о восстановлении Арнсайд‑хауса, а о том, как продвигалось их с Люси дело. Размышляла о том, как добиться успеха на каждом из очередных шагов. Скоро, очень скоро, решила она, мисс Люси Кеверни, начинающий драматург из Ланкастера, которой приходится зарабатывать на жизнь службой в приюте для инвалидов войны, войдёт в её жизнь как новая подруга. И с этого момента всё пойдёт куда проще. Конечно, дела никогда не будут складываться идеально, но тут и говорить не о чем. Всем приходится мириться с несовершенством мира.
Когда Люси сказала, что за ними следила некая женщина, Алатея мгновенно поняла, кем была та особа. Ей не понадобилось много времени на то, чтобы сложить вместе все кусочки головоломки, и она пришла к единственно возможному выводу: та рыжая, что назвалась Деборой Сент‑Джеймс, проследила за ней самой, проследила от самого Арнсайда.
Все страхи Алатеи как раз и вертелись вокруг этой журналистки. Алатея видела «Сорс», знала, как жадно ищет это издание разного рода скандалы. Первый визит того мужчины в Камбрию был для неё тяжёлым испытанием, второй – настоящей пыткой. Но худшим, что предполагало его присутствие здесь, были фотографии, которые вполне могли привести к разоблачению. А с появлением рыжеволосой женщины разоблачение уже стучалось в дверь…
– Что ты ей сказала? – спросила Алатея тихо и как можно более спокойно.
– Всю правду о суррогатном материнстве, только она и сама уже почти всё это знала.
– О какой правде ты говоришь?
– Ну, что есть разные варианты и способы, и о законной стороне дела, всё такое. Я сначала подумала, что в этом нет ничего особенного. Конечно, выглядит странновато, но ты ведь понимаешь, когда женщины впадают в отчаяние… – Люси замялась.
Алатея ещё тише произнесла:
– Продолжай. Когда они в отчаянии…
– Ну, они способны на крайности, разве не так? Вот я и подумала, что эта женщина вполне могла поехать в университетские лаборатории для консультации, увидеть там нас где‑то в коридорах, может быть, когда она выходила из какого‑нибудь офиса…
– И что?
– И решила, что это её шанс. Я хочу сказать, мы ведь с тобой тоже так познакомились.
– Нет. Мы познакомились через объявление.
– Да. Конечно. Но я говорю о… ну, о случайности. И о чувстве отчаяния. Так она всё это описывала. Поэтому я поначалу ей поверила.
– Поначалу. А потом что случилось?
– Вот как раз поэтому я тебе и звоню. Когда она собралась уходить, я проводила её до выхода из здания. Ну, как это обычно делается. Она пошла в сторону улицы, и я ничего такого не подумала, но потом я подошла к окну в коридоре и случайно увидела – совершенно случайно! – как она вдруг изменила направление. Я решила, что она надумала вернуться, чтобы ещё о чём‑то поговорить, но она миновала вход и села в какую‑то машину, стоявшую в стороне, у дороги.
– Может, она забыла, где припарковалась? – предположила Алатея, хотя и понимала, что там было нечто другое что всерьёз заинтересовало Люси.
И так оно и вышло.
– Да, и мне сначала то же самое пришло в голову. Но когда она подошла к машине, оказалось, что приехала она не одна. Мне не видно было, кто там, но дверца открылась, кто‑то открыл её изнутри… Вот я и осталась у окна и ждала, когда машина проедет мимо. За рулём сидела не та женщина, а какой‑то мужчина. Конечно, мне это показалось подозрительным. Я хочу сказать, если она приехала с мужем, почему они не подошли ко мне вместе? Почему она вообще не упомянула о нём? Не сказала хотя бы, что он ждёт её в машине? Почему не сказала, что муж её поддерживает в её намерениях? Или он был как раз против? Или вообще ничего не знал? Но она ведь ни слова не сказала о нём! Так что после этого вся её история насчёт того, что она случайно на нас наткнулась…
– Как он выглядел, Люси?
– Я не могла его рассмотреть как следует, только мельком увидела. Но подумала, что лучше позвонить тебе, потому что… Ну, ты понимаешь. Мы ведь идём по очень тонкому льду, и…
– Я могу заплатить больше.
– Я совсем не поэтому звоню. Боже, как ты могла… Мы ведь уже обо всём договорились. Я совсем не собираюсь вышибать из тебя деньги. Конечно, деньги – вещь отличная, но мы уже согласовали сумму, а я не привыкла нарушать данное слово. Просто я хотела, чтобы ты знала…
– Значит, мы должны поскорее во всём разобраться. Поскорее. Мы должны.
– Вот как раз это я и… Я‑то предположила, что нам как следует немножко приостановиться. Думаю, нам нужно удостовериться, что эта женщина, кем бы она ни была, не имеет к нам никакого отношения. Может, на месяц или два…
– Нет! Мы договорились! Мы не можем откладывать!
Мне кажется, мы должны, Алатея. Даже обязаны. Посмотри вот с какой стороны: если мы выясним, что всё это действительно просто странное совпадение, мы сразу продолжим. В конце концов, я рискую больше, чем ты.
Алатея словно онемела, её как будто стиснуло чем‑то со всех сторон, и хватка всё усиливалась, и в конце концов она уже и дышать не могла… Она с трудом пробормотала:
– Конечно, я ведь в твоей власти…
– Алатея! Милая… речь ведь не о власти! Речь о безопасности. Твоей и моей. Мы затеяли игру с законом. Конечно, тут и другого много, но, пожалуй, нам ни к чему это затрагивать.
– Какого другого? – требовательно спросила Алатея.
– Да ничего, ничего. Это просто фраза. Послушай, мне нужно вернуться на работу. Поговорим через несколько дней. А ты пока не слишком беспокойся, хорошо? Я никуда не денусь. Просто момент не слишком удачный. Мы должны убедиться, что появление этой женщины ничего не означает.
– Да как же мы это узнаем?
– Да просто. Если я не увижу её снова, значит, всё в порядке.
Люси Кеверни отключилась, продолжая бормотать что‑то о том, что Алатее незачем тревожиться, что надо хранить спокойствие, держаться поосторожнее… Она – Люси – никуда не денется. Они свяжутся или увидятся в ближайшие дни. Всё пойдёт по плану.
Алатея ещё несколько минут сидела у камина, пытаясь сообразить, каковы теперь её возможности и остались ли они вообще. Она с самого начала ощутила, что от той рыжеволосой исходит опасность, что бы там ни твердил Николас. А теперь Люси увидела рыжую вместе с каким‑то мужчиной, и Алатея поняла, в чём состоит эта опасность. Есть люди, которые не вправе жить так, как им хочется, и она оказалась в числе этих несчастных. Алатея обладала редкой красотой, но это ничего не значило. Как раз наоборот, это с самого рождения было настоящим её проклятием.
Алатея услышала, как хлопнула дверь в другом конце дома. Она нахмурилась, быстро встала и посмотрела на наручные часы. Ник должен был уехать на работу, а оттуда отправиться к башне. Но когда Николас позвал её и Алатея услышала панику в его голосе, она поняла, что он ездил куда‑то в другое место.
Она поспешила навстречу мужу.
– Ники, я здесь! Здесь!
Они встретились в длинном коридоре, обшитом дубовыми панелями, где почти не было света. Алатея не могла рассмотреть выражение его лица. Но голос Николаса напугал её, так напряжённо он прозвучал.
– Это всё из‑за меня, – сказал он. – Это я всё погубил, Алли.
Алатея тут же подумала о вчерашнем дне: о том, как расстроен был Николас, о том, что в Камбрию явился детектив из Скотленд‑Ярда, чтобы порыться в обстоятельствах смерти Яна Крессуэлла. И на одно ужасное мгновение ей показалось, что её муж признается в убийстве своего кузена, и её как будто ударило молнией, когда она увидела все последствия столь чудовищного признания, если им не удастся скрыть правду… Если бы ужас мог проявляться физически, он бы сейчас наполнил коридор вокруг них.
Алатея схватила мужа за руку и сказала:
– Ники, прошу тебя… Ты должен мне всё рассказать, объяснить, что случилось. А потом мы вместе решим, что делать.
– Не думаю, что смогу…
– Но почему? Что произошло? Что могло быть такого ужасного?
Николас прислонился к стене. Алатея, держа его за руку, снова заговорила:
– Дело в Скотленд‑Ярде? Ты разговаривал с отцом? Неужели он действительно думает…
– Да это всё тут ни при чём, – ответил Николас. – Просто нас с тобой окружают лжецы. Моя мать, мой отец, и сёстры, наверное, и этот чёртов репортёр из «Сорс», и та киношная тётка… Только я этого не замечал, потому что думал об одном: как самоутвердиться! – Он буквально выплюнул последнее слово. – Самолюбие, эго, эго… – Повторяя это, он колотил себя кулаком по лбу. – Меня одно заботило: как доказать всем, а в особенности им, что я уже не тот человек, которого они знали. Что с наркотиками покончено, и покончено навсегда. И они должны были это увидеть! Не только мои родные, но и весь этот проклятый мир. Вот я и хватался за каждую возможность проявить себя, и только из‑за этого, только из‑за этого мы очутились в таком положении.
Когда он упомянул о «киношной» женщине, Алатею пробрало холодом. Снова и снова всё стягивалось к этой женщине, которую они так беспечно впустили в свой дом – с фотоаппаратом! – и отвечали на её вопросы, и верили её словам… Но ведь Алатея с самого начала видела, что тут что‑то не так. И теперь эта особа очутилась в Ланкастере, чтобы поговорить с Люси Кеверни. Как она быстро всё разнюхала… Алатея и не предполагала, что такое возможно. Она сказала:
– Но где именно мы очутились, Ники?
Николас рассказал ей всё. О репортёре из «Сорс», о том, что принял рыжеволосую за детектива из Скотленд‑Ярда. О том, что произошло между его родителями, о том, как поскандалил с ними в присутствии Манетт и Фредди Макгая. О том, что это его мать пригласила детектива из Лондона. И о том, как они все удивились, когда он заговорил о женщине, так расстроившей Алатею, и назван её сыщицей… И наконец умолк.
– И что потом, Ники? – осторожно спросила Алатея. – Они что‑нибудь сказали? Произошло ещё что‑то?
Он ответил глухим, неживым голосом:
– Она вообще не из Скотленд‑Ярда. Я не знаю, кто она такая. Но кто‑то ведь нанял её для того, чтобы она приехала в Камбрию… сделала снимки… О, конечно, она утверждала, что ей от тебя ничего не нужно, что не о тебе будет тот поганый фильм, но кто‑то ведь прислал её сюда, и это не кинокомпания и не Скотленд‑Ярд, и ты понимаешь теперь, почему меня это так испугало, Алли? И всё это из‑за меня. Я‑то думал, что уже и то плохо, что мои родители пригласили детектива расследовать смерть Яна, и что всё это из‑за меня. Но когда я узнал, что всё случившееся в нашем доме – приезд той женщины – совершенно не имеет отношения к смерти Яна, а случилось просто потому, что я это позволил, из‑за своего самолюбия ради какой‑то глупой статьи в дурацком журнале, а ведь это может навести кое‑кого на след…
Алатея без труда поняла, к чему он ведёт. Наверное, она с самого начала это понимала.
– Монтенегро… Ты думаешь, её нанял Рауль? – чуть слышно произнесла она.
– А кто ещё это может быть, чёрт побери? И всё это натворил я, Алли. Как мне теперь жить с этим?
Он проскочил мимо жены и стремительно пронёсся по коридору, в гостиную. Там Алатея могла рассмотреть его лучше в остатках дневного света. Николас выглядел ужасно, и вдруг Алатея почувствовала себя виноватой. Хотя не она, а Николас впустил в дом ту мерзкую особу, прикинувшуюся документалисткой; он позволил ей влезть в их жизнь… Но тут уж ничего было не поделать. В их взаимоотношениях Алатея играла роль дарящей, а роль Николаса состояла в том, чтобы отчаянно нуждаться в её дарах, и он с самого начала не задавал ей никаких вопросов и не хотел ничего знать – до тех пор, пока не поверил, что она его любит. А она именно этого и искала: ей нужен был тихий приют, где она могла бы укрыться и где никто не стал бы задавать опасных вопросов.
Алатея смотрела в окно, за которым день уже переходил в мягкие осенние сумерки. Небо и залив под ним были одного цвета, серые облака играли оранжевыми полосами, и те же полосы танцевали на воде, отражавшей садившееся солнце.
Николас подошёл к эркеру, сел на одну из стоявших там кушеток и опустил голову на руки.
– Я предал тебя, – сказал он. – И самого себя тоже предал.
Алатее захотелось как следует встряхнуть мужа. Ей хотелось сказать ему, что сейчас не время жалеть себя, не время сосредотачиваться на себе, раз уж вокруг начинается такая буря неприятностей. Хотелось закричать, что он и представления не имеет, как плохо всё может обернуться для них обоих. Но поступить так значило зря тратить силы, а в этом никакого смысла не было. Ведь Николас пока ещё даже в малейшей степени не догадывался о том, что ждало их на самом деле.
Николас думал, что если Рауль Монтенегро снова появится в их жизни, это будет означать конец всего. Но он не знал, что на самом деле всё было гораздо хуже: появление Рауля Монтенегро было всего лишь началом.
Лондон, Блумсбери
Барбара отправилась в Блумсбери, чтобы быть поблизости, когда Таймулла Ажар наконец позвонит ей. Остро нуждаясь в информации о Рауле Монтенегро – не говоря уж о том, что нужно было разобраться во всей этой путанице с Санта‑Марией‑де‑ла‑Крус‑де‑лос‑Анджелес‑и‑так‑далее, – она рассудила, что самым подходящим местом для ожидания будет интернет‑кафе. И успела подстрелить двух пташек, пока ждала, когда наконец Ажар раздобудет для неё переводчика с испанского.
Прежде чем уйти из библиотеки, Нката тихо сказал Барбаре:
– Набирай ключевые слова и иди по следу. Это совсем несложно, Барбара. Всё получится.
Из этого Хейверс сделала вывод, что ей нужно просто выбирать имена из тех статей, что у неё имелись, независимо от того, на каком языке были написаны статьи. Когда она отыскала интернет‑кафе неподалёку от Британского музея, то сразу же этим и занялась.
Нельзя сказать, чтобы место для работы было уж очень приятным. Барбара остановилась по дороге, чтобы купить небольшой испанско‑английский словарь, и теперь занималась поисками, будучи зажатой между каким‑то толстым астматиком в мохеровом свитере и готкой с кольцом в носу и странными железками в бровях; девица постоянно болтала по телефону с кем‑то, кто явно не верил, что она сидит у компьютера, потому что каждый раз, отвечая на звонок, она рявкала: «Да какого чёрта, приходи сюда, если не веришь… Не будь таким дураком! Ни с кем я не трахаюсь, даже по почте! И никогда отсюда не уйду, если ты не перестанешь звонить каждые полминуты!»
И вот в такой атмосфере Барбара пыталась сосредоточиться. Она также пыталась не обращать внимания на то, что у «мышки» был такой вид, словно её не дезинфицировали с того дня, как достали из коробки. Барбара изо всех сил старалась набирать слова, почти не касаясь клавиш, тыча в них лишь кончиками ногтей, хотя ногти у неё оказались коротковаты для такого дела. Но Барбара решила, что на такой клавиатуре может найтись что угодно, от бубонной чумы до венерических заболеваний, и ей совсем не хотелось уходить отсюда с целой коллекцией разной заразы.
Сначала она несколько раз взяла ложный след, но наконец отыскала статью о мэре Санта‑Марии‑и‑так‑далее, причём статью с фотографией. Это похоже было на снимок какого‑то юбилея или, может быт