Та послушно взялась за телефон.
– Что мне сказать ей?..
– Что приехал Томми, – ответил Линли и тут же заметил вспыхнувшую в глазах девушки искру понимания; видимо, в гостинице «Ворон и орёл» нередко снимали номера на несколько часов. – Я должен забрать её и отвезти в Лондон.
И мгновенно разозлился на себя за эти слова. Отойдя от стойки, он принялся рассматривать обязательные брошюры для туристов, лежавшие на низком столике, которые восхваляли красоты Камбрии.
Через мгновение‑другое девушка откашлялась и сказала:
– Не отвечают, сэр. Может быть, она в столовой?
Но там её не было. И в баре тоже, хотя что вообще Дебора могла делать в баре в половине одиннадцатого утра? Но поскольку её машина стояла на парковке, прямо рядом с тем местом, где Линли поставил свой «Хили‑Эллиот», инспектор сел на диван, чтобы подождать. Напротив отеля, на другой стороне улицы, располагались банк, торговая площадь и старая церковь с очаровательным кладбищем. Линли решил, что Дебора вполне могла отправиться на маленькую прощальную прогулку перед долгой дорогой.
Только минут через десять до Линли дошло, что если девушка‑портье звонила в номер Деборы, то, значит, та не выписалась из гостиницы. Но как только он это сообразил, тут же пришёл и к другому выводу: «Чёртова баба!»
Он позвонил ей на мобильный. И, конечно, услышал голос автоответчика.
– Тебе следует знать, – сказал Линли, – что я очень недоволен тобой в данный момент. Мы же с тобой договорились. И куда ты подевалась, чёрт побери?
Но больше ему сказать было нечего. Он ведь знал Дебору. Незачем было и пытаться убедить её изменить намерения в том, что касалось обстоятельств в Камбрии.
И всё равно Линли попытался отыскать её в городе перед отъездом, говоря себе, что он должен сделать это ради Саймона. Поиски заняли большую часть дня и ни к чему не привели – кроме разве что того, что он основательно изучил Милнторп, в котором, похоже, имелось огромное количество китайских закусочных вокруг торговой площади. Наконец Линли вернулся в гостиницу, оставил у портье записку для Деборы и отправился восвояси.
|
|
И когда на подъезде к дороге М56 зазвонил его сотовый, Линли сначала подумал, что это звонит Дебора, полная сожалений. И рявкнул, не посмотрев на дисплей:
– Ну, что?
Однако вместо голоса Деборы он услышал голос сержанта Хейверс:
– Ну да. Конечно. Я тоже рада вас слышать. А что случилось? Вы дурно провели ночь?
– Извините, – ответил Линли. – Просто я в пути.
– И едете?..
– Домой, куда же ещё?
– Не слишком хорошая идея, сэр.
– Почему? В чём дело?
– Позвоните мне, когда сможете говорить. Найдите парковочную площадку. Я не хочу, чтобы вы расколотили такую дорогую машину. У меня на совести уже есть «Бентли».
Остановиться можно было только в Уэлкам‑Брейке, и Линли понадобилось некоторое время, чтобы добраться туда. Прошло около четверти часа, прежде он доехал до нужного места, зато парковка оказалась почти пустой, и никого не было видно в окружавших стоянку кафе и магазинчиках, возле газетного киоска и на детской площадке. Линли взял себе кофе и устроился за столиком, после чего позвонил сержанту Хейверс.
– Надеюсь, вы там сидите, не стоите? – сразу начала Барбара.
– Я и тогда сидел, когда вы в первый раз позвонили, – напомнил ей инспектор.
|
|
– Ладно, ладно.
Барбара вкратце, за одну минуту, рассказала ему о своих делах, которые, похоже, в основном состояли в том, чтобы прятаться от Изабеллы Ардери, чтобы иметь возможность сунуться в Интернет, в котором, кажется, Барбара научилась неплохо ориентироваться. Она рассказала о студентке‑испанке, о своём соседе Таймулле Ажаре, с которым Линли был знаком, о городке Санта‑Мария‑де‑ла‑Крус‑и‑так‑далее и, наконец, о пятерых сыновьях тамошнего мэра. И закончила тем, ради чего и позвонила, заранее наслаждаясь драматическим эффектом:
– И вот тут‑то мы доходим до сути. Не существует никакой Алатеи Васкес дель Торрес. Или лучше сказать так: Алатея есть, но её нет.
– Но разве она не может быть из другой ветви той же семьи?
– Нет, сэр. Это не так, и тут можно процитировать старую песню: «Это было вчера, а вчера уже нет».
– В смысле?
– В смысле, что Алатея именно из этой семьи. Только она не Алатея.
– Тогда кто она?
– Она – Сантьяго.
Линли попытался осмыслить услышанное. Неподалёку от него уборщица старательно мыла пол, бросая в его сторону многозначительные взгляды, как будто надеясь, что он вот‑вот освободит пространство и даст ей возможность протереть пол под его стулом.
– Барбара, какого чёрта вы имеете в виду? – осторожно спросил Линли.
– Я имею в виду ровно то, что сказала, сэр. Алатея – это Сантьяго. Сантьяго – это Алатея. Или это так, или они однояйцевые близнецы, но если я хоть что‑то помню из курса биологии, однояйцевые близнецы не бывают разнополыми. Это биологически невозможно.
– То есть мы говорим о… Чёрт побери, о чём мы говорим?
|
|
– О трансвестите, наверное, сэр. О безупречном вживании в женский образ. Смачный секрет, такое любая семья постаралась бы скрыть, а? Что скажете?
– Скажу – да, постаралась бы. При определённых обстоятельствах. Но в этих обстоятельствах…
Хейверс перебила его:
– Сэр, дело обстоит так: след Сантьяго теряется в тот момент, когда ему было около пятнадцати лет. Именно тогда, как мне кажется, он и начал выдавать себя за некую девушку по имени Алатея. И именно тогда сбежал из дома. Я это выяснила ещё и благодаря звонку его родным.
Барбара начала рассказывать о том, что узнала благодаря встрече со студенткой Энграсией, когда девушка поговорила с Аргентиной: родные хотят, чтобы Алатея вернулась домой; её отец и братья теперь всё понимают; Карлос (это священник, напомнила Барбара инспектору) сумел им объяснить; все молятся о возвращении Алатеи; её ищут уже много лет; ей незачем больше скрываться; сердце Елены‑Марии разбито…
– Кто такая Елена‑Мария?
Линли чувствовал себя так, словно его голову набили ватой.
– Кузина, – пояснила Хейверс. – Насколько я поняла, Сантьяго сбежал, потому что ему нравилось переодеваться, что – и это понятно – наверняка не могло понравиться его братьям и его отцу. Латиноамериканцы, вы понимаете? Мачо и всё такое, если придерживаться стереотипов. И в какой‑то момент он встретился с Раулем Монтенегро…
– Это ещё что за чёрт?
– Богатый типчик из Мехико. Достаточно богатый, чтобы построить концертный зал и назвать его в честь своей мамочки. В общем, Сантьяго с ним встретился, и он понравился Раулю, он всерьёз понравился Раулю, потому что ему нравятся такие, если вы меня понимаете. И Рауль выбирает в партнёры молоденьких, но достаточно зрелых. И ещё, насколько я поняла из фотографий, ему нравятся тела, смазанные маслом. Но это неважно. В общем, мы имеем двух этих парней. С одной стороны у нас Сантьяго, которому нравится одеваться в женскую одежду и краситься, и это, надо сказать, он научился делать отлично. С другой стороны у нас Рауль, который с ним познакомился и у которого не было проблем со склонностями Сантьяго, поскольку он – Рауль – тоже имел особые склонности, но не хотел, чтобы об этом кто‑то знал. И он начинает игру с Сантьяго, который выглядит как потрясающая девчонка, и Рауль даже выводит его на публику. Они, так сказать, дружат, пока не возникает новое обстоятельство.
– И это новое обстоятельство…
– Полагаю, Николас Файрклог.
Линли покачал головой. Всё это звучало ужасно неправдоподобно. Он сказал:
– Хейверс, скажите мне: вы это лишь предполагаете или у вас действительно есть какие‑то факты?
Барбара ничуть не обиделась.
– Сэр, но всё сходится! Мать Сантьяго сразу поняла, о ком мы говорим, когда Энграсия упомянула Алатею. Об Энграсии она знала только то, что та разыскивает Алатею, так что вряд ли она могла догадаться, что нам уже известно: в семье были только сыновья. Мы это знали и думали, что Алатея как‑то иначе связана с этой семьёй, как и вы предполагали, но когда я пошла по следу Сантьяго и добралась до того времени, когда Алатея снималась в качестве модели, и попыталась найти снимки её в более раннем возрасте… Поверьте мне, сэр, она и есть Сантьяго. Он жил под личиной женщины, и никому ничего в голову не приходило из‑за его внешности, а когда он встретился с Раулем Монтенегро, то был разоблачён. И, похоже, у них наладились отношения, которые и продолжались до появления Николаса Файрклога, Линли был вынужден признать, что во всём этом что‑то есть. Что Николас Файрклог, бывший алкоголик и наркоман, скорее всего, не хотел, чтобы его родители узнали: он живёт с мужчиной, представляя его как жену, с фальшивым брачным свидетельством, которое позволило им поселиться отдельно и уединиться.
– Мог ли Ян Крессуэлл как‑то об этом узнать? – задумчиво произнёс Линли, обращаясь скорее к самому себе, чем к Хейверс.
– Эта собака вполне могла учуять косточку, – вот так отреагировала на его слова Хейверс. – Учитывая все обстоятельства, сэр, кто лучше Яна Крессуэлла мог разобраться во всём?
Камбрия, Милнторп
Дебора чувствовала себя ужасно ещё до того, как портье в гостинице передала ей записку Томми. Потому что всё, что она пыталась сделать, растекалось дымом.
Она ведь старалась отвлечь ужасного репортёра «Сорс» от того, что они узнали в Ланкастере. Убедить его, что статью из этого не сделаешь. Поскольку Зед Бенджамин всё ещё думал, что Дебора – детектив из Скотленд‑Ярда, как он решил в самом начале, она надеялась, что, когда она скажет: «Ну, мои дела здесь закончены», репортёр сделает вывод, что и его работе пришёл конец, потому что тут не было никакой преступной загадки, а значит, не было и темы для статьи.
Но оказалось, что Зед Бенджамин смотрит на всё совершенно по‑другому. Он заявил, что история только начинается.
От этого Дебора буквально пришла в ужас: получалось, что она подставила Алатею и Николаса Файрклога, и она спросила, о какой истории говорит Зед.
– Два человека хотят заплатить женщине немного больше, чем полагалось бы заплатить, за то, что она станет суррогатной матерью для их ребёнка, – напомнила она. – Но сколько таких людей в стране? Сколько людей, не имеющих близких друзей или родственников, готовых вынести тяготы суррогатного материнства даром, просто из сострадания? Это глупый закон, и писать тут не о чём!
Однако Зед Бенджамин и на это смотрел иначе. Он заявил, что темой для статьи является как раз закон сам по себе. Из‑за него появляются отчаявшиеся женщины, которые ищут отчаянные средства.
– Прости, что так говорю, но я не думаю, что «Сорс» заинтересуется темой деторождения, – возразила Дебора.
– Посмотрим, – многозначительно произнёс репортёр.
Они расстались у входа в гостиницу. Дебора устало вошла внутрь, и тут же ей был вручён запечатанный конверт, на котором красовалось её имя. А почерк был знаком ей уже много лет, ещё с тех пор, когда Томми изучал фотодело в Калифорнии.
Послание было коротким: «Деб, что я могу сказать? Томми». И это действительно было так. Что бы он мог сказать? Дебора лгала ему, она не ответила на его звонок, и теперь Томми был расстроен из‑за неё так же, как Саймон. Как она всё запутала…
Дебора отправилась в свой номер и начала собирать вещи, одновременно обдумывая все свои последние поступки. Прежде всего, она огорчила брата Саймона, Дэвида, резко отказавшись даже думать об открытом усыновлении, которое он старался устроить исключительно из желания помочь им. Потом – Саймон, которого она просто оттолкнула от себя, и лишь потому, что не хотела уезжать из Камбрии, когда уже было ясно, что их дело – то есть помощь Томми в расследовании смерти Яна Крессуэлла – было закончено. И, наконец, была ещё и Алатея Файрклог, чьи надежды на суррогатную мать были, скорее всего, разрушены, потому что Дебора вмешалась в чисто личное дело, хотя эта женщина хотела только того, чего хотела и сама Дебора: произвести на свет ребёнка.
Дебора прекратила сборы и села на кровать. Она задумалась о том, что в последние годы её жизнь слишком часто подчиняется тому, над чем Дебора не властна. Не в её силах было добиться исполнения собственных желаний. Она ничего не могла сделать для того, чтобы стать матерью, и это потому, что она слишком сильно хотела ею стать. Наверное, и Алатее Файрклог пришлось пройти через то же самое…
Теперь наконец Дебора поняла, почему эта латиноамериканка так испугалась её появления и так не хотела разговаривать с ней. Алатея с мужем договорились об оплате за вынашивание ребёнка для них, и насколько могла понять Алатея, Дебору послали в Камбрию из лабораторий Ланкастерского университета, чтобы разнюхать всю правду о договоре между Алатеей и Люси Кеверни, прежде чем начнутся процедуры, необходимые для суррогатной беременности. А таких процедур должно быть множество, в этом Доротея не сомневалась. И никто не собирался их проводить, пока учёные и доктора не убедятся, что тут всё чисто. Именно так Дебора представляла ход мыслей Алатеи.
Вот и получалось, что Дебора преследовала несчастную женщину с самого момента своего появления в Камбрии, хотя они обе мучились одним и тем же желанием получить то, что так легко даруется другим женщинам, что многие женщины даже называют «ошибкой»…
Дебора осознала, что должна бы принести извинения за свои поступки в последние несколько дней везде, где только она бывала. И начать приносить эти извинения следовало с Алатеи Файрклог. Она твёрдо решила, что должна это сделать, прежде чем покинет Камбрию.
Камбрия, Милнторп
Почти всё, что Зед наговорил рыжей из Скотленд‑Ярда, было полной ерундой, и он прекрасно это осознавал. Высадив женщину возле гостиницы, Зед не стал возвращаться в Уиндермир. Вместо того он проехался по центральной дороге Милнторпа к тому месту, где она пересекалась с улицей, шедшей с востока на запад, вдоль торговой площади, остановился возле серого жилого дома и вышел из машины.
Некоторое время Зед просто бесцельно бродил туда‑сюда, потом наконец подошёл к газетному киоску и купил последний выпуск «Сорс». Держа его под мышкой, он отправился к закусочной, которую увидел неподалёку; там в основном готовили рыбу и жареную картошку, но в витрине красовался ещё и пирог с олениной.
Зед взял себе двойную порцию трески с картошкой и апельсиновую «Фанту». Устроившись за столиком, он развернул «Сорс», чтобы просмотреть передовицу и, главное, подпись под ней.
Конечно, это был Мишель Корсико. Статья была буквально ни о чём, полная ерунда: какой‑то дальний родственник королевской семьи произвёл на свет младенца смешанной крови, фото прилагается. Это была девочка пяти лет от роду. Она была хорошенькой, как большинство полукровок, и явно собрала все лучшие гены своих родителей. Её отец никак не мог претендовать на трон, разве что и нынешняя монархическая семья, и абсолютное большинство её родни разом оказались бы на корабле где‑нибудь в Атлантике и налетели бы на айсберг, и эта мелкая деталь вообще‑то лишала статью пикантности. Но такой факт явно не имел значения для Мишеля Корсико, или, скорее, для Родни Аронсона, который решил отдать под статью первую полосу, независимо от того, насколько незначительной была фигура королевского родственника.
Первая страница предполагала, что это должно быть главным разоблачением года, десятилетия, возможно, даже века, и уж «Сорс» постарался выжать из темы всё, как последнюю каплю молока из вымени подыхающей коровы. Родни оформил статью по всем правилам: трёхдюймовый заголовок, зернистое фото и так далее, крупная подпись Мишеля, продолжение на восьмой странице – хотя как раз это говорило о том, что Родни на самом деле думал о предложенной читателям сенсации, потому что восьмая страница – это слишком далеко. И, конечно, там уже шла речь о совсем неинтересном прошлом матери ребёнка и ещё менее интересном прошлом дальнего родственника королевской семьи, который, в отличие от большинства членов этой семьи, хотя бы родился с приличным подбородком.
Разумеется, таблоид был осторожен, всё‑таки политическая корректность была последним криком моды. Но на самом деле предлагать подобное публике можно было, только не имея вообще ничего приличного. И Зед пришёл к выводу, что Родни испытывает острую потребность в настоящей теме.
Зед рассудил, что это, похоже, даёт ему неплохой шанс самому очутиться на первой полосе, если он как следует скомпонует собранные в Камбрии факты. Поэтому Зед отодвинул газету, сдобрил свою рыбу солодовым уксусом, открыл «Фанту» и начал разбираться в том, что ему теперь было известно о Николасе Файрклоге и восхитительной Алатее.
Факты, конечно, были на первый взгляд аппетитными. Детектив из Скотленд‑Ярда рыскает по Камбрии. Николас Файрклог и его жена собираются заплатить некоей женщине куда больше, чем то допустимо… но хотя это и незаконно, статью из этого не слепишь. А суть‑то как раз была в том, как превратить всё это в сенсацию или хотя бы в статью не хуже, чем о незаконном отпрыске дальнего родственника королевской семьи.
Зед и так и эдак рассматривал возможности, перебирая детали, из которых следовало сложить эффектное целое. Итак, у него имелись яйцеклетки, сперма, мужчина, женщина, ещё одна женщина и деньги. Чьи яйцеклетки, чья сперма, что за мужчина, что за женщина и чьи деньги? Тут возможны были варианты.
Может быть, яйцеклетки несчастной Алатеи оказались недостаточно хороши (а бывает ли так?), чтобы выполнить свою задачу, и нужно было искусственно заменить их (или как это называется?), чтобы они встретились с ясно чем Николаса? Ну да, если её собственные яйцеклетки недостаточно хороши, необходимо воспользоваться чьими‑то ещё. Но Ник и Алатея не хотят, чтобы об этом узнали в семье, потому что… почему? Наследство? Что говорят о таких случаях законы о наследстве? Но наследство тут в любом случае должно быть замешано, и речь не только о производстве оборудования для ванных комнат и туалетов… упоминание о которых может превратить статью в нечто очень смешное, но похвалят ли за это на Флит‑стрит? А может быть, сперматозоиды Николаса не годятся в дело? В конце концов, многие годы пьянства и наркотического дурмана могли ослабить их настолько, что они теперь не в силах добраться до цели? Может быть, пришлось позаимствовать чужие сперматозоиды, чтобы произвести на свет дитя, которое будет считаться настоящим Файрклогом? Это было бы интересно…
Или, может быть, стоит сделать упор на деньги, которые должны быть заплачены Люси Кеверни? Ведь вряд ли у Николаса могут быть в распоряжении большие суммы, где бы он их взял? А может, тут и доктора как‑то замешаны? Да, это тоже вариант…
К тому времени, когда Зед покончил с двойной порцией рыбы и картошки, он пришёл к выводу, что наилучшим вариантом может стать дешёвая история о покупке машины для производства детей – именно так это следует преподнести Родни Аронсону, – которая начнётся с Ника Файрклога. Рассуждения Зеда были достаточно просты. Он знал человеческую натуру, не досконально, но достаточно хорошо. И то, что он знал о людях, заставляло его предположить, что в тот самый момент, когда они с детективом Скотленд‑Ярда распрощались с Люси Кеверни, Люси схватилась за телефон и позвонила Алатее Файрклог, чтобы сообщить ей ужасные новости.
Значит, теперь Зеду нужно было чуть‑чуть нажать на Ника и добиться от него правды о сделке с той женщиной из Ланкастера.
Зед забрал свою газету и вернулся в машину. Посмотрев на часы, он решил, что в это время дня Николас Файрклог должен находиться в Миддлбэрроу, на площадке, где восстанавливалась защитная башня. Следовательно, туда и нужно ехать.
Ему пришлось проехать мимо гостиницы «Ворон и орёл» к трассе, что вела в сторону Арнсайда. Дальше его путь лежал по извилистой дороге вдоль песков Милнторпа, которые в данный момент действительно были песками, хотя и весьма мокрыми, потому что вода отступила к морю, как будто её и не бывало здесь никогда. А вдали, со стороны Хэмфри‑Хеда, на берег наползал туман. Он был густым, и воздух сразу наполнился влагой. Капли воды сгустились на окнах коттеджей, на ветвях деревьев. И дорога стала мокрой и скользкой.
Добравшись до старинной башни, Зед оставил машину невдалеке от неё. Он увидел, что прямо сейчас никто не работает на площадке. Но когда он вышел из автомобиля, окунувшись в сырой воздух, сразу услышал взрыв грубого мужского смеха и пошёл на этот звук, который, как выяснилось, доносился из палатки‑столовой. Внутри собрались все рабочие. Они сидели за столами, но не ели. Их внимание было сосредоточено на каком‑то старике, стоявшем перед ними в небрежной позе; одну ногу он поставил на стул, а локтем оперся о колено. Он как будто рассказывал собравшимся какую‑то историю, а они слушали с немалым удовольствием. Заодно они наслаждались кофе и чаем и так при этом дымили сигаретами, что у Зеда сразу защипало глаза.
Зед заметил Николаса Файрклога в то самое мгновение, когда тот заметил его. Он сидел в дальней части палатки, откинувшись на спинку стула и положив ноги на стол, но, как только он встретился глазами с Зедом, сразу вскочил. И быстро направился к выходу. Подхватив Зеда под руку, он увлёк его наружу и сказал:
– Тут у нас не открытое собрание.
И его голос прозвучал отнюдь не по‑дружески. Из этого Зед сделал вывод, что он стал свидетелем того, что мужчины не хотели бы демонстрировать посторонним, то есть заседание анонимных алкоголиков, или наркоманов, или что‑то в этом роде. И ещё ему стало понятно, что Николас Файрклог вовсе не намерен с распростёртыми объятиями снова впускать его в свою жизнь. Да, это было не слишком приятно.
– Мне бы хотелось поговорить, – сказал Зед.
Файрклог кивнул в сторону палатки и ответил:
– Я, как видите, занят. Придётся вам подождать.
– Не думаю, что это возможно, – возразил Зед и достал блокнот, чтобы подчеркнуть своё заявление.
Файрклог прищурился.
– В чём дело?
– В Люси Кеверни.
– В ком?
– Люси Кеверни. Или, возможно, вы её знаете под каким‑то другим именем? Та женщина, которую вы с женой наняли для суррогатного материнства.
Файрклог уставился на него во все глаза, и Зед сразу понял всё то, что говорил ему взгляд собеседника. «Ты что, с ума сошёл?› Но ведь вопрос Зеда не имел никакого отношения к безумию.
– Суррогатное материнство? – повторил Файрклог. – Зачем?
– А вы как думаете? – ответил вопросом Зед. – Суррогатная мать. Мне бы хотелось поговорить с вами о той сделке, которую вы с женой заключили с Люси Кеверни, которая должна выносить вашего ребёнка.
– Сделка? Нет никакой сделки! Чёрт побери, о чём вы говорите?
Зед почувствовал, как его охватывает радость, а в его уме вспыхнуло слово: «Попал!» У него была статья.
– Давайте‑ка немного пройдёмся, – предложил он.
Камбрия, Брайанбэрроу
Манетт всё ещё пыталась осмыслить услышанное, когда поднималась по лестнице, оставив родителей и невесту Кавеха в гостиной после того, как приготовила и подала им чай и бисквиты, которые принесла на ржавом подносе, найденном в кухонном буфете. Бог знает, зачем она стала хлопотать с этим чаем, думала Манетт, но ей, видимо, до конца дней было суждено страдать от хорошего воспитания и устоявшихся привычек.
Они уже разобрались в замешательстве, возникшем при упоминании имени Яна Крессуэлла и того, чем он был для Кавеха, по крайней мере настолько, насколько вообще что‑то знали его родители. Несколько секунд обсуждения, и выяснилось, что в представлении стариков Кавех просто снимал комнату в доме владельца фермы; просто, когда они разговаривали с сыном по телефону, он никогда не упоминал его имени, И этого имени не было в его письмах, на открытках и так далее. И они сочли чудом из чудес то, что владелец почему‑то составил завещание в пользу их сына, когда сам совершенно неожиданно купил эту ферму. Это было более чем чудом, потому что Кавех теперь мог наконец жениться, так как обзавёлся собственным домом, куда и мог привезти жену. Конечно, он не нуждался в доме, как много раз напоминали ему отец и мать, потому что они с женой вполне могли бы жить с родителями, так это принято на их родине, в Иране, там ведь в одном доме могут обитать много поколений. Но Кавех – современный молодой человек, и он нахватался современных британских идей, а британские молодые люди не желают приводить жён в дома своих родителей. Он считал это невозможным. Хотя, по правде говоря, какая разница, если теперь Кавех настаивает: родители должны переехать к нему на ферму. Наверное, они так и сделают, чтобы поторопить его с появлением внуков.
Эти добрые люди представления не имели о склонностях своего сына, и Манетт тут же решила, что не ей рассказывать им об этом. Но она пожалела милую бедняжку Иман, собравшуюся замуж за человека, который, скорее всего, будет вести двойную жизнь, вроде той, какую вёл сам Ян. Но что она могла поделать? Да если бы и попыталась… ну, например, сказала бы: «Вы меня извините, но разве вы не знаете, что Кавех много лет развлекался с мужчинами?» – то она лишь всё усложнила бы, сунувшись не в своё дело. Манетт решила, что Кавех вправе поступать как ему вздумается. Его родные могут и сами со временем узнать правду. Или останутся в блаженном неведении. Её собственной задачей в данный момент были поиски Тима Крессуэлла. Но теперь она, по крайней мере, знала, почему Тим сбежал. Наверняка Кавех сообщил ему о предстоящей свадьбе. И от этого бедный парнишка мог вообще свихнуться.
Но куда мог податься Тим? Манетт вернулась в спальню мальчика, узнать, нашёл ли Фредди хоть какой‑то след.
Похоже, он его действительно нашёл. Фредди продолжал копаться в ноутбуке Тима, но повернул его так, чтобы входящие в комнату не смогли увидеть монитор. Манетт решила, что это не к добру. Тем более что лицо Фредди было мрачным.
– Что такое? – спросила она.
– Фотографии. Они тут появились некоторое время назад.
– О каких фотографиях речь? – Манетт шагнула к стулу Фредди, который он тоже развернул так, чтобы видеть дверь.
Фредди вскинул руку:
– Тебе не нужно на них смотреть, дорогая.
– Фредди, что там?!
– Начинается всё довольно мягко, не более того, что можно увидеть в тех журналах, которые продаются в чёрных пакетах. Ну, ты знаешь, что я имею в виду. Обнажённые женщины, демонстрирующие определённые места своих тел, хорошо сделанные снимки… Мальчики любят такие вещи.
– Ты тоже любил?
– Ну… И да и нет. Мне скорее нравились фотографии груди. Красивые позы и всё такое. Но времена меняются, а?
– Ладно, а потом?
– Ну, первая подруга у меня появилась тогда, когда я был ещё слишком молод для подобного…
– Фредди, милый, я говорю о компьютере! Там есть что‑то ещё? Ты сказал, что начинается всё мягко.
– Ох… да. Но потом уже идут снимки мужчин и женщин вместе, занятых… ну, ты понимаешь.
– Но это тоже вполне естественное любопытство, так?
– Согласен. Но дальше идут мужчины с мужчинами.
– Это из‑за Яна и Кавеха? Может, потому, что он сомневается в самом себе?
– Всё может быть. Даже скорее всего. Тим мог пожелать разобраться. В себе, в них, вообще…
Но Фредди произнёс это таким мрачным тоном, что Манетт без труда поняла: это не всё.
– А что дальше, Фредди? – спросила она.
– Ну, потом начинаются фильмы. Живое действие. И актёры – или кто уж там снимался – меняются.
Фредди с силой потёр подбородок, и Манетт услышала шорох его щетины, и это напомнило ей, как всегда действовал на неё этот звук – успокаивал и расслаблял, – хотя Манетт и не могла бы объяснить, почему это так.
– Мне, видимо, следует спросить, как именно меняются действующие лица?
– Мужчины и мальчики, – ответил Фредди. – Очень молодые мальчики, Манетт. Лет десяти‑двенадцати. А сами фильмы… – Фредди заколебался на мгновение‑другое, потом наконец посмотрел прямо на Манетт, и в его глазах отразилась вся глубина его опасений. – Юные мальчики с немолодыми мужчинами, иногда наедине, но чаще группами. Я хочу сказать, мальчик всегда один, но мужчины… Там даже… боже, это просто невыносимо… там даже есть один пацан, которому на вид лет девять, не больше.
– Боже… – выдохнула Манетт.
Она попыталась связать всё вместе: почему интерес Тима от обнажённых женщин сместился к обычному сексу между мужчинами и женщинами, потом – к сексу между мужчинами, потом – к сексу мужчин и мальчиков… Она не настолько разбиралась в подростках, чтобы понять: естественное ли это любопытство, или здесь кроется нечто куда более зловещее. И боялась, что скорее последнее.
– Как ты думаешь, мы должны?.. – спросила Манетт.
Но закончить вопрос она не сумела, потому что просто не знала, каким может быть следующий шаг – то ли звонить в полицию, то ли детскому психологу, то ли просто надеяться на лучшее…
Подумав, Манетт снова заговорила:
– Я хочу сказать, если он стал искать подобные вещи… Мы хотя бы должны сообщить об этом Найэм. Но, конечно, что в том толку?
Фредди покачал головой.
– Он вовсе ничего не искал, Манетт.
– Я не понимаю. Ты ведь только что сказал…
– Сам он искал только снимки женщин, женщин и мужчин, мужчин с мужчинами, а это может быть просто результатом его растерянности из‑за отца и Кавеха. Но больше он ничего не пытался найти.