И так ли уж плохи были уроки бокса, спрашивала теперь себя Алатея, или гораздо худшим было то, что Рауль Монтенегро выполнил своё обещание, а она должна была выполнить свою часть сделки? Теперь она уже и не знала. Ведь с той же твёрдостью, с какой Монтенегро решил исполнить женственные мечты своего юного возлюбленного Сантьяго Васкеса дель Торрес, он теперь намерен был найти Алатею Васкес дель Торрес, чтобы она вернула ему давний должок.
А она теперь стояла посреди песков, такая же потерянная, как всегда, и выбор был прост: или двигаться, или умереть. Поэтому она пошла в том направлении, где, как она надеялась, находился Арнсайд, хотя уже и не знала ничего. Через десять ярдов она наткнулась на плывун, на который так боялась наткнуться. И в одно мгновение провалилась по бёдра. Песок был холодным, таким холодным… таким чудовищно холодным…
Незачем паниковать, сказала она себе. Она ведь знала, что делать. Ей объяснил Николас. Давным‑давно, когда они гуляли по опустевшему дну залива, и она прекрасно помнила его слова: «Это всё на уровне интуиции, дорогая, но с этим можно справиться».
Алатея это знала. И приготовилась…
И тут взвыла сирена.
Камбрия, Арнсайд
– Вы в этом уверены? – спрашивал голос.
Человек со станции береговой охраны острова Уолни говорил с непоколебимостью, способной успокоить любого звонившего в службу спасения. Он говорил рассудительно и ровно, он собирался принять решение, которое мог принять он и только он.
– Мне бы не хотелось отправлять катер в залив, если вы не знаете наверняка, что женщина именно там. Погода ужасная. Она звонила по мобильному? Оставила записку?
– Ни то ни другое. Но мы уверены.
|
|
Линли вкратце описал офицеру, как именно расположен дом, сообщил, что других возможностей уйти из него просто нет и что они уже всячески пытались отыскать Алатею Васкес дель Торрес. Осталась одна возможность: залив, потому что она могла пойти прогуляться вдоль дамбы, там есть прогулочная тропа, от которой ответвляются другие дорожки, ведущие в Арнсайд‑Нот, в деревню Силвердэйт и, наконец, в сторону Ланкастера. Но Алатея этих дорожек не знала, ей известна только тропа на Арнсайд‑Нот, и у неё не было причин карабкаться на холм в такой туман, зато причина попытаться пересечь залив была.
– И что это за причина, сэр? – спросил офицер, что было вполне естественно.
Линли быстро объяснил ему, что он здесь разбирался в обстоятельствах гибели одного человека, что могло оказаться убийством, и так далее, и тому подобное. Он не просто слегка исказил правду. Он просто лгал собеседнику. Но, похоже, делать всё равно было нечего, разве что забраться ещё и на холм, хотя Линли уже успел убедить Николаса, что это пустая затея.
Файрклог с ним согласился, хотя лишь после того, как разжёг огромный костёр у волнолома. Там теперь оставалась Дебора, поддерживавшая огонь, совавшая в него всё, что только могло гореть: обломки стволов, ветки, газеты, журналы, старую мебель. Огонь привлёк внимание пожарной команды и немалой части жителей Арнсайда, которые тут же приняли участие в снабжении горючим маяка, свет которого мог пробиться сквозь туман и подсказать Алатее, в какую сторону ей двигаться.
В общем, делалось многое, хотя проку в том почти не было, и Линли отлично это понимал. Потому что если Алатея действительно находилась там, в заливе Моркам, и если прилив уже надвигался, то вряд ли ей удастся обогнать его. Потому он и позвонил в береговую охрану.
|
|
– Сэр, – сказал ему офицер, – я могу отправить катер, но вы не слишком на это надейтесь. Видимость сейчас меньше двадцати ярдов. Площадь залива – больше ста квадратных миль. В сочетании с туманом и высоким приливом… Мне бы не хотелось рисковать командой из‑за чьей‑то прихоти.
– Уверяю вас, это не прихоть, – ответил Линли. – Я уверен, если вы возьмёте курс на Арнсайд…
– Конечно, мы попробуем, – перебил его офицер. – Но она уже покойница, сэр, и мы оба это знаем. Вы позвоните ещё вашим местным спасателям, может, они тоже чем‑то помогут. И можно ещё позвонить в Сэндс, в фирму, где организуют прогулки по пескам для туристов.
Туристическая компания устроила свой причал на другой стороне залива, к югу от Грэндж‑овер‑Сэндс, у крошечной деревушки под названием Берри‑Бэнк. Человек, ответивший инспектору, говорил очень дружелюбно. Но он пояснил, что уже больше пятидесяти лет водит любопытных через залив Моркам, и после того, как он потратил всю жизнь на прогулки между рыбацкой деревушкой Флокбург и устьем реки Лёвен, он чертовски хорошо научился понимать пески, и если леди действительно вышла туда в туман, непонятно по какой причине, то она практически уже труп, «как ни жаль мне говорить это вам, сэр».
Неужели действительно ничего нельзя сделать, спрашивал себя Линли, неужели совсем ничего? Он уже думал о том, чтобы позвонить в Королевскую национальную службу спасения.
|
|
Проводник из Сэндса сказал, что можно отправить на поиски сколько угодно людей – в зависимости от того, сколько трупов инспектору хотелось бы найти, когда рассеется туман. Но твёрдо он уверен только в одном: после стольких лет изучения песков он не намерен присоединяться к дуракам, которые желают прямо сейчас отправиться на поиски кого бы то ни было.
Не захотели этого и в Королевской службе. Конечно, они там были добровольцами, их учили помогать, и они желали помочь. Однако им нужна вода, чтобы спустить на неё лодки, сэр, а сейчас залив пуст. Конечно, верно и то, что он недолго останется пустым, потому что скоро придёт вода, и если женщина не утонет сразу, то всё равно очень быстро погибнет от переохлаждения. Они могут, конечно, выйти в залив, как только вода поднимется, но это бесполезно. Нам очень жаль, сэр.
В общем, на берегу пылал костёр, и кто‑то додумался принести громкоговоритель, из которого теперь непрерывно звучало имя Алатеи. А тем временем откуда‑то издали приближалось страшное явление, именуемое высоким приливом.
Камбрия, Уиндермир
Сирена тревожной сигнализации взвыла так, что могла бы и мёртвых поднять из могил. Фредди и Манетт пришлось кричать, чтобы слышать друг друга. Они изо всех сил налегли на контейнер, проталкивая его в дверь, чтобы иметь возможность войти самим, и как только очутились внутри, Фредди повернулся к Манетт и прокричал:
– Жди здесь!
Конечно, она и не собиралась этого делать.
Фредди бросился к внутренней двери и дёрнул ручку. Дверь оказалась заперта, и он закричал:
– Открывайте! Полиция! – И ещё: – Тим! Тим Крессуэлл!
Но они с Манетт оба прекрасно понимали, что люди, запершиеся внутри, не намерены хоть чем‑то им помогать.
– Придётся вышибать.
Манетт скорее прочитала это по губам Фредди, чем услышала. И спросила:
– Но как?
Потому что при всех многочисленных достоинствах Фредди он никак не был тем силачом, который мог бы вышибить дверь. Тем более что эта дверь была не такая, как в телесериалах, крепкая с виду, но которую на самом деле можно было выбить одним ударом ноги. Это была серьёзная дверь, и её целью было не допустить вторжения.
И тем не менее Фредди бросился на неё. Сначала ударил ногой. Потом плечом. Потом ещё раз, ещё… и всё это время сигнализация продолжала пронзительно выть. Всё продолжалось добрых пять минут, если не больше, но наконец замок вылетел. Фредди ввалился во внутреннюю комнату, крича через плечо:
– Манетт, подожди там!
Но она снова не обратила внимания на его слова. Если Фредди рвётся навстречу опасности, она не собирается отпускать его одного.
Они очутились в помещении, где печатались цифровые фотографии, а сбоку находилась кладовая. В конце прохода, разделявшего их, снял ослепительный свет, хотя остальная часть помещения пребывала во тьме. Сирена продолжала неустанно выть. Фредди и Манетт заметили в тени какое‑то движение. И тут же порыв холодного воздуха подсказал им, что кто‑то сбежал через заднюю дверь. Они могли лишь надеяться, что кто‑нибудь всё‑таки остался в студии. Они могли лишь надеяться, что это – Тим.
В конце прохода, где пылал яркий свет, они увидели примитивную декорацию. Манетт в одно мгновение охватила всё взглядом – кровати, окно, Биг‑Бен вдали, собака возле кровати – и только после этого увидела Тима. Он неподвижно лежал на боку, и на нём было нечто вроде ночной рубашки. Но рубашка была задрана на голову и крепко завязана, и руки мальчика были связаны спереди, и вся нижняя часть тела была обнажена. При этом его маленький пенис стоял столбиком. Штатив неподалёку от кровати давал знать, где именно стояла камера и куда был направлен её объектив.
Манетт выдохнула:
– Ох, боже…
Фредди обернулся к ней. Манетт не могла его слышать, потому что сирена выла, как баньши, явившийся за чьей‑то душой, по она прочитала по его губам: «Стой на месте! Стой на месте!»
Манетт была настолько испугана, что действительно застыла, не в силах сделать шаг. Потому что, если Тим был мёртв, она просто не хотела этого видеть.
Фредди подошёл к кровати. Манетт видела, как его губы произнесли:
– Да он истекает кровью… – И потом: – Тим, старина, не бойся…
Он потянулся к верёвке, удерживавшей ночную рубашку над головой Тима.
Тело Тима дёрнулось. Губы Фредди сказали:
– Всё в порядке, расслабься. Это Фредди, старина, позволь мне высвободить тебя…
Сдёрнув верёвку, он осторожно натянул рубашку на тело Тима. Мальчик приоткрыл глаза, и Манетт поняла по его взгляду и лицу, что он находится под воздействием какого‑то наркотика, и сочла это истинным благословением божьим, потому что в таком случае оставался шанс на то, что Тим не вспомнит всё то, что случилось с ним здесь.
– Позвони в полицию, – сказали губы Фредди.
Но Манетт знала, что в этом нет необходимости. Пока она подходила к кровати, пока развязывала руки Тима, сирена умолкла, и из наружной части фотоателье до Манетт донеслись голоса.
– Чёрт знает что тут творится! – крикнул кто‑то.
«Как это верно», – подумала Манетт.
Камбрия, залив Моркам
Всё, что нужно делать, если попадёшь в плывун, так это не сопротивляться ему, говорил ей Ник. Нужно просто застыть, замереть. Если начнёшь барахтаться, только быстрее утонешь в нём. Любое резкое движение лишь увеличивает опасность, приближает конец. Но нужно всегда кое‑что помнить. Первое: никто ведь не знает, какова глубина этого плывуна. Конечно, это может оказаться серьёзная яма, способная поглотить лошадь, или трактор, или даже целую группу туристов, но, скорее всего, это окажется неглубокая ловушка, и песок затянет тебя лишь по колено, в худшем случае по бёдра, а в остальном ты будешь свободна и дождёшься спасателей. Но не нужно пытаться проверить глубину, если не хочешь провалиться по грудь, потому что тогда тебе станет слишком трудно дышать. И тогда вытащить тебя можно будет лишь с помощью воды, пожарных брандспойтов, которыми спасатели размоют песок, чтобы спасти тебя от другой воды – воды приближающегося прилива. В общем, когда идёшь через пески, нужно двигаться как можно быстрее. И если тебе повезёт, то, даже наткнувшись на неглубокую ловушку, ты успеешь то ли перепрыгнуть через неё, то ли отскочить назад. Если не получится, нужно лечь на участок зыбучего песка плашмя. И лечь как можно скорее. Увидишь, он тогда не затянет тебя глубже, и ты сможешь откатиться в сторону.
Но что бы ни говорил её муж, живший в этой странной части мира, сейчас его слова казались Алатее безумием. Она провалилась в песок по самые бёдра, так что никакие резкие движения оказались просто невозможны. И ей оставалось только лечь на песок. Но она не могла заставить себя сделать это. Алатея приказала себе, приказала вслух:
– Ты должна, ты должна!
Но она только и могла думать, что о том, как песок коснётся всего её тела, заберётся в уши, прильнёт к щекам, запустит шуршащие щупальца в ноздри…
Алатее хотелось молиться, но она никак не могла найти слов, способных сотворить чудо. Вместо них в её уме начали вспыхивать яркие образы, и главным из них был Сантьяго Васкес дель Торрес, тринадцати лет от роду, сбежавший в ближайший городок. Там они с двоюродной сестрой пришли в церковь – и Сантьяго был в одежде Елены‑Марии, с её же косметикой на лице, с сумкой через плечо: в сумке было немного денег, смена одежды и три тюбика помады, и ещё шарф, чтобы прикрыть волосы, слишком длинные для мальчика и слишком короткие для девочки.
Когда их увидел священник, он назвал её «моё дитя» и «дочь Отца небесного› и спросил, не хочет ли она исповедаться. «Иди, Сантьяго, – шепнула Елена‑Мария. – Иди туда, куда ведёт тебя Бог». И Сантьяго Васкес дель Торрес исповедался. Не в грехах, а в том, кем ему необходимо стать, кем закончить свою жизнь.
Священник внимательно слушал. Потом мягко заговорил о грехе отчаяния. Сказал, что Господь не совершает ошибок. А потом предложил:
– Идём со мной, дитя.
И они вместе пошли в дом священника, где Сантьяго получил отпущение того греха, который он совершил, сбежав из дома, а заодно и бифштекс с варёным картофелем. Он съел всё это не спеша, рассматривая простую кухню, а экономка священника посматривала на него, сдвинув густые чёрные брови и нахмурив лоб. Когда Сантьяго покончил с едой, его отвели в гостиную, отдохнуть, потому что он ведь совершил такое далёкое и утомительное путешествие… А он действительно устал, очень устал. И потому лёг на диван и заснул.
Его разбудил отец. С лицом, похожим на каменную маску, он сказал:
– Спасибо вам, падре, – и взял своего блудного сына за руку. – Спасибо за всё.
И он сделал щедрое пожертвование в пользу церкви, а может быть, в пользу предателя‑священника, и они отправились домой.
Сантьяго пойдёт на пользу хорошая порка, так решил отец. И ещё ему будет полезно посидеть взаперти, пока он не осознает весь ужас совершённого им преступления – не только против законов божьих, но и против собственной семьи и её доброго имени. И ему не на что рассчитывать, нечего ожидать, пока он не прекратит совершать такие безумства.
– Ты меня понял, Сантьяго? – спросил тогда отец.
И Сантьяго попытался стать мужчиной и носить неудобную для него одежду. Но фотографии обнажённых женщин, которые тайком показывали ему братья, вызывали в нём только одно желание: стать таким же, как эти леди, а не обладать ими, и когда его братья с виноватым видом ласкали себя, глядя на эти картинки, у Сантьяго одна только мысль о подобных ласках вызывала приступ тошноты.
Он рос непохожим на мальчика: у него не было волос на руках, ногах, груди, у него не росла борода, и ему не нужно было бриться. Становилось всё яснее и яснее, что с ним что‑то не так, но отцу казалось, что Сантьяго просто должен побольше заниматься спортом, охотиться, лазать по горам, и всё это скоро сделает его тем самым мужчиной, которым его создал Бог.
Два долгих года Сантьяго не оставлял попыток. И два долгих года он откладывал каждый грош, какой только попадал ему в руки. А в пятнадцать лет сбежал окончательно и добрался на поезде до Буэнос‑Айреса, где никто не мог знать, что он – не женщина, разве что он сам бы в этом признался.
Алатея вспомнила ту поездку на поезде: стук колёс, проплывавшие мимо пейзажи. Она вспомнила, как прижималась лбом к прохладному стеклу. Она вспомнила, как чемодан стоял возле её ног. Вспомнила, как контролёр проверял билеты, и как он пожелал сеньорите счастливого пути… и как поезд уносил её всё дальше и дальше от дома.
Она буквально услышала стук колёс в это мгновение, так живо, так ярко… Вагон громыхал и покачивался. Он неудержимо нёс её в будущее, и даже теперь Алатея стремилась вперёд, прячась от прошлого…
Когда её окатила первая волна, Алатея поняла, что на самом деле она слышала гул прилива. И осознала, что означал тот вой сирены. Что идёт очень высокий прилив и что он несётся со скоростью мчащейся во весь опор лошади. Но эта вода означала, что скоро Алатея освободится от песка, державшего её, хотя в то же мгновение она поняла, что есть вещи, от которых она никогда не станет свободной.
Алатея подумала о том, что ей, к счастью, не придётся задохнуться в песке, как она того боялась. А когда вода хлынула уже сплошной массой, Алатея поняла и то, что она не может утонуть. Потому что никто не может утонуть в такой вот воде. Ведь нужно просто лечь на спину – и заснуть.
Ноября
Камбрия, Арнсайд
Сделать что‑либо было невозможно, действительно невозможно. И все они это знали. Но все делали вид, что это не так. Конечно, береговая охрана отправилась в туман, выбрав направление в сторону Ланкастера. Но залив Моркам тянулся на многие мили, и вода на несколько миль заходила в русло реки Кент… Алатея могла очутиться где угодно, как то всем было понятно. Если бы дело было только в высоком приливе, то, наверное, оставался бы ещё шанс – пусть и небольшой – на то, что её удастся найти. Но к приливу добавился густой туман, так что с самого начала ситуация сложилась абсолютно безнадёжная. Алатею было не найти.
Волонтёры тоже предприняли попытку, как только вода поднялась достаточно для того, чтобы спустить катер. Но им не понадобилось много времени для того, чтобы понять: искать придётся не человека, а тело. А в таком случае лучше было не рисковать, чтобы к концу дня не пришлось искать много тел; усиливать трагедию было бы просто глупо. Только береговая стража могла хоть как‑то быть полезной, сообщили волонтёры инспектору по возвращении на берег, потому что именно эта служба знает те возможные места, куда может принести труп. В том и состоит их работа, чтобы найти труп как можно быстрее, потому что если они не найдут его сразу, как только уйдёт туман, то, скорее всего, он не будет найден уже никогда. Вода унесёт его прочь, или его могут засосать пески. В заливе Моркам многое пропадало без следа, а кое‑что осталось в нём захороненным на сотни лет. Такова уж природа этого места, объяснили инспектору волонтёры.
Линли и Дебора наконец ушли в Арнсайд‑хаус – после того, как долгие часы поддерживали огонь в костре, даже после того, как прилив достиг верхней точки и заполнил русло реки, и они уже знали, что никакой надежды не осталось. Но Николас отказывался уходить от костра, и потому они продолжали жечь всё подряд, то и дело бросая обеспокоенные взгляды на неживое лицо Николаса. Он не останавливался до самого вечера, когда наконец утомление вместе с осознанием не пробудили в нём первые всплески горя, лишив желания продолжать дело. Тогда он, спотыкаясь, побрёл к дому, и Линли и Дебора пошли за ним, а жители деревни Арнсайд расступились, пропуская их, и негромко произносили слова сочувствия.
Войдя в дом, Линли сразу позвонил Бернарду Файрклогу. Он коротко сообщил основные факты: жена его сына пропала и, скорее всего, утонула в заливе Моркам. Судя по всему, сбилась с пути во время прогулки, и её застал прилив.
– Мы сейчас же приедем, – сказал Бернард Файрклог. – Скажите Николасу, мы выезжаем.
– Им хочется знать, не сорвусь ли я, – без выражения произнёс Николас, когда Линли передал ему слова отца. – Ну, а кто бы не стал беспокоиться, при моём‑то прошлом?
И добавил, что не хочет видеть родителей. И вообще кого бы то ни было.
Поэтому Линли дождался приезда Файрклогов и рассказал им всё чуть более подробно. Но при этом он решил, что не должен предавать Алатею. Он сохранит её тайну. Унесёт с собой в могилу. Линли знал, что Дебора поступит так же.
Было уже слишком поздно для того, чтобы ехать в Лондон, а потому Линли и Дебора вернулись в гостиницу «Ворон и орёл», взяли два номера, поужинали, почти не разговаривая, и отправились спать. Утром Линли позвонил в Новый Скотленд‑Ярд, потому что обнаружил семь сообщений в своём сотовом. Он не стал их слушать. Просто позвонил Барбаре.
Томас вкратце рассказал ей о случившемся. Барбара слушала его молча, лишь время от времени у неё вырывалось: «Ох, чёрт…» Инспектор сказал, что они должны сообщить обо всём родным Алатеи, в Аргентину. Не могла бы Барбара снова найти ту студентку и позвонить туда? Конечно, она это сделает, ответила Барбара. Ей чертовски жаль, что всё так получилось.
Потом Хейверс спросила:
– А вы‑то как, сэр? Что‑то у вас голос не очень… Я могу ещё что‑то сделать?
– Скажите суперинтенданту, что я задержался в Камбрии, – попросил Линли. – Я выезжаю через час или два.
– Что‑то ещё ей передать? – спросила Хейверс. – Рассказать о том, что там случилось?
Линли задумался лишь на одно‑два мгновения.
– Лучше не надо, – сказал он.
– Хорошо, – ответила Барбара.
И разговор закончился.
Линли знал, что вполне может довериться Барбаре, что она сделает всё, что он попросит, и тут наконец он сообразил, что ему даже в голову не пришло позвонить Изабелле. Ни накануне, ни утром, поднявшись после ужасной ночи, он даже не вспомнил о ней.
Когда он спустился вниз, Дебора уже ждала его у стойки портье. Выглядела она плохо. Её глаза заблестели от слёз, когда она увидела Линли, и ей пришлось энергично откашляться, чтобы справиться с собой.
Дебора сидела на деревянной скамье напротив стойки. Томас сел рядом и обнял её за плечи. Дебора прислонилась к нему, и он поцеловал её в висок. Она взяла его за свободную руку, и Линли почувствовал, как их тела словно обменялись энергией, и они начали дышать в едином ритме.
Он сказал:
– Не думай о том, о чём ты думаешь.
– Разве я могу?
– Не знаю. Но знаю, что ты не должна об этом думать.
– Томми, она бы ни за что не пошла в залив, если бы я не начала преследовать её с этим делом о суррогатной беременности. И это ведь не имело никакого отношения к смерти Яна Крессуэлла. Всё это моя вина.
– Деб, милая, причина всему – тайны и молчание. Причина всему – ложь. Не ты.
– Ты слишком добр.
– Я всего лишь говорю правду. То, что Алатея не смогла рассказать мужу о себе, погнало её в пески. И именно из‑за этого она поехала в Ланкастер. Не ты создала её тайны, и в её смерти нет твоей вины, просто так уж всё сложилось.
Дебора некоторое время молчала. Она склонила голову и как будто рассматривала носки своих чёрных кожаных ботинок. Наконец негромко произнесла:
– Но ведь есть вещи, о которых человек просто должен помалкивать, разве не так?
Линли подумал об этом, подумал обо всём том, что оставалось и должно было навсегда остаться невысказанным между ними. И ответил так:
– Да, и кто знает это лучше, чем мы с тобой?
Когда он убрал руку с её плеча, Дебора посмотрела на него. Он ласково улыбнулся.
– В Лондон?
– В Лондон, – кивнула Дебора.
Камбрия, Арнсайд
Невзирая на то, что Николас искал уединения, Валери настояла на том, чтобы они с мужем остались в Арнсайд‑хаусе до утра. Она позвонила Манетт, чтобы сообщить ей новости и попросить держаться в стороне. И ещё она позвонила Миньон, но всего лишь из лёгкого опасения, что Миньон может отправиться в Арнсайд, хотя Миньон отсиживалась в своей башне с того самого мгновения, как поняла, что родители больше не намерены быть источником её снабжения. Но Миньон мало волновала Валери. Она тревожилась только из‑за Николаса. Из‑за того, что он мог сделать, поддавшись отчаянию.
Его сообщение, переданное через детектива из Нового Скотленд‑Ярда, было кратким, но простым и понятным. Николас не желал кого‑либо видеть. Вот и всё.
Валери сказала инспектору:
– У Алатеи родные в Аргентине. Мы должны им сообщить. Надо как‑то устроить…
Линли ответил, что Скотленд‑Ярд даст знать родным Алатеи, потому что один из офицеров уже отыскал их. Что касается остального, то им, наверное, нужно подождать, не найдётся ли тело.
Валери об этом не подумала: что тела может и не быть. Раз случилась смерть, значит, должно быть и тело, хотелось ей сказать, В конце концов, именно оно является неким знаком конца. А без него как горевать?
Когда Линли ушёл вместе с женщиной, которую он представил как Дебору Сент‑Джеймс (неизвестную Валери, да и не имевшую значения в данный момент, а просто представлявшую собой некую фигуру, присутствовавшую в момент исчезновения Алатеи), Валери поднялась наверх и подошла к комнате Николаса. Остановившись перед дверью, она сказала:
– Мы здесь, милый. Твой отец и я. Мы будем внизу.
И оставила сына одного.
Всю эту долгую ночь они с Бернардом сидели в гостиной, и в камине горел огонь. Около трёх часов Валери показалось, что она слышит какой‑то шум наверху, на втором этаже дома, но оказалось, что это просто ветер. Он унёс туман и нагнал дождь. Капли принялись равномерно колотить в оконные стёкла, и Валери смутно вспомнила какие‑то слова о том, что ночная тоска проходит, а утро приносит радость. Вроде бы из молитвенника… Но эти слова никак не подходили к их случаю.
Они с Бернардом не разговаривали. Он четырежды пытался вовлечь её в беседу, по Валери лишь качала головой и вскидывала руку, заставляя его замолчать. Когда же Бернард наконец сказал: «Бога ради, Валери, должна же ты хоть немного поговорить со мной», она поняла, что, несмотря на всё то, что случилось в последние двенадцать или около того часов, Бернард действительно хотел поговорить о них самих. Да что такое происходит с этим человеком, устало спросила она себя. Но разве она не знала ответа на этот вопрос?
Лишь после наступления рассвета Николас вошёл в гостиную. Он двигался так тихо, что Валери не слышала его шагов, и лишь когда сын очутился прямо перед ней, она осознала, что это не Бернард вошёл в комнату. Потому что Бернард никуда не выходил, хотя она бы и этого не заметила.
Валери хотела встать. Николас сказал:
– Не надо.
Валери тихо произнесла: «Милый…», но сразу умолкла, когда Николас покачал головой. Он закрыл один глаз, как будто ему было больно от горевшего в гостиной света, и склонил голову набок, словно это могло помочь ему сфокусировать зрение.
– Я просто хотел… – сказал он. – Я не намерен.
– Что? – спросил Бернард. – Ник, я…
– Я не намерен снова за них браться.
– Мы не поэтому здесь, – возразила Валери.
– Так вы остались из‑за того, что…
Губы у Николаса так пересохли, что казалось, ему трудно ими шевелить. Под глазами залегли глубокие тени. Волосы прилипли к голове. Очки были грязными.
– Мы здесь потому, что мы твои родители, – сказал Бернард. – Бога ради, Ник…
– Это я виновата, – сказала Валери. – Если бы я не пригласила этих людей из Скотленд‑Ярда, не расстроила тебя, не расстроила её…
– Если кто‑то и виноват, так только я, – заговорил Бернард. – Твоя мать тут ни при чём, Ник. Если бы я её не послушался и не затеял расследование, тем более что и причин‑то никаких не было…
– Прекратите! – Николас вскинул руку, но тут же утомлённо уронил её. – Да, это ваша вина. Вы оба виноваты. Но теперь это не имеет значения.
Николас повернулся и вышел из гостиной. Они слышали, как он, тяжело шаркая, прошёл по коридору. А через мгновение начал медленно подниматься по лестнице.
Возвращаясь домой, они молчали. И, как будто зная, что они уже повернули на подъездную дорогу (может быть, она наблюдала с крыши башни, куда, как то знала Валери, она поднималась год за годом, чтобы шпионить за всеми), их ожидала Миньон. Она вполне разумно оставила в башне ходунки, понимая, без сомнения, что с фокусами покончено, и просто закуталась в шерстяное пальто, спасаясь от холода. Утро было ясным, как случается иногда после хорошего ливня, и солнце было ярким, как искренняя надежда, и оно бросало золотой осенний свет на лужайки и на оленя, щипавшего травку вдали.
Миньон подошла к машине, когда Валери выходила из неё, и спросила:
– Мама, что случилось? Почему вы не ночевали дома? Я просто извелась от тревоги. Спать не могла. Чуть ли не собралась звонить в полицию.
– Алатея… – коротко ответила Валери.
– Ну, конечно, Алатея, – подчёркнуто произнесла Миньон. – Но какого чёрта вы с папой не вернулись домой?
Валери внимательно посмотрела на дочь, но не смогла ничего в ней понять. Однако разве не всегда было так? Миньон была чужой, и весь её ум представлял собой некую чужую страну с другими обычаями, где она и пребывала постоянно.
– Я слишком устала, чтобы сейчас разговаривать, – сказала Валери и направилась к двери.
– Мама!
– Миньон, довольно! – сказал её отец.
Валери слышала, что Бернард идёт за ней. Слышала, как Миньон протестующе заныла. Она приостановилась и обернулась к дочери.
– Ты слышала, что сказал твой отец. Довольно.
Валери вошла в дом. И мгновенно почувствовала себя смертельно измождённой. Бернард окликнул её, когда она уже поднималась по лестнице. Его голос звучал осторожно, неуверенно, совсем непохоже на Бернарда Файрклога, который никогда в жизни не был неуверенным человеком.
Валери сказала:
– Я хочу лечь спать, Бернард.
И пошла дальше.
Валери остро осознавала, что должна принять какое‑то решение. Та жизнь, которую она знала, превратилась в сплошной кавардак, кучу обломков, и Валери нужно было понять, как и что можно починить: какие куски оставить, какие заменить, а какие просто выбросить. И ещё она отлично осознавала то, какая ноша ответственности легла вдруг на её плечи. Потому что она всегда знала всё о Бернарде и о его жизни в Лондоне, и это знание и то, как она этим знанием распоряжалась, представляли собой грех, тяжесть которого будет давить на неё до конца дней.