– Но тогда?… – Манетт наконец поняла. – Ему это присылали?!
– Да, здесь есть след электронных сообщений от некоего субъекта, который называет себя «Той‑фор‑ю». А этот след ведёт к некоему чату… Полагаю, из этого чата разными путями можно добраться до коллекций определённых снимков… а уже оттуда – до более закрытых чатов. И где‑то есть сайт, который по определённым причинам называется просто «Сайт». Нити тянутся во все стороны. Нужно просто следовать за ними.
– И зачем этот «Той‑фор‑ю» такое делает?
– Похоже на неторопливое совращение. Вроде как сначала вполне невинное развлечение, медленное воздействие, уверения, что всё происходит «между согласными на это взрослыми», а потом осторожное предложение: «Посмотри вот на это и скажи, что ты думаешь», «Ты не думал о таком?» и так далее.
– Фредди, но что отвечал на это Тим?
Фредди побарабанил пальцами по столу. Похоже, он старался сформулировать ответ. Или же пытался сложить вместе все кусочки головоломки. Манетт окликнула его, чтобы поторопить. Наконец Фредди сказал:
– Тим, судя по всему, решил заключить с этим типом какую‑то сделку.
– С этим «Той‑фор‑ю»?
– Хм… Да. Этот парень – а я полагаю, что мужчина, – говорит в последнем письме: «Ты сделаешь что‑то в этом роде, а я сделаю всё, чего захочешь ты».
– Что значит «в этом роде»? – спросила Манетт, хотя она совсем не была уверена, что хочет это знать.
– Он упоминает об ещё одном видео, прилагавшемся к письму.
– Мне нужно это знать?
– Гефсиманский сад, – ответил Фредди. – Только римские солдаты никого не арестовывали.
– Боже… – выдохнула Манетт. И тут же её глаза расширились, она вскинула руку, чтобы прикрыть рот. – Он пишет: «Я сделаю всё, чего захочешь ты»? Фредди, ужас какой, ты думаешь, Тим договорился с этим человеком об убийстве Яна?
|
|
Фредди быстро встал, резко отодвинув стул, подошёл к Манетт и сказал:
– Нет, нет! – И быстро погладил её по щеке. – Это письмо… оно пришло уже тогда, когда Ян утонул. Чего бы ни хотел Тим, это не относится к смерти его отца. Но мне кажется, что он хочет это получить в обмен на порнографические съёмки.
– Но чего он может хотеть? И где он сейчас? Фредди, мы должны его найти!
– Мы этим и занимаемся.
– Но как?.. – Тут Манетт вспомнила карту, которую видела на столе Тима, и принялась ворошить бумаги на его столе. – Погоди, погоди… – бормотала она.
Карта нашлась. Но одного взгляда на неё хватило, чтобы понять: пользы от неё немного. Потому что это было увеличенное изображение части какого‑то безымянного города, и если Фредди не знал, где находятся улицы Лейк, Олдфилд, Александра, Вудленд и Холи‑роуд, они могли понапрасну потерять уйму времени, перелистывая атлас улиц и дорог, ища сведения в Интернете или проделав какой‑нибудь волшебный фокус для того, чтобы определить, какое из мест в Камбрии изображено на карте.
– Бесполезно, бесполезно! – сказала Манетт. – Это просто улицы, Фредди. – Она показала ему карту. – И что теперь? Мы должны его найти! Должны!
Фредди посмотрел на карту и быстро сложил её. Выключив ноутбук, он сказал:
– Идём отсюда.
– Куда? – спросила Манетт. – Куда, чёрт побери?.. Ты что, знаешь?
Боже, подумала Манетт, и зачем только она развелась с этим человеком?
– Понятия не имею, – ответил Фредди. – Но догадываюсь, кто может знать.
|
|
Камбрия, Арнсайд
Линли отлично провёл время. «Хили‑Эллиот» был создан как спортивная машина, и, несмотря на возраст, он не разочаровал своего владельца. У Томаса не было мигалки, но в это время дня и года в ней и необходимости не было. С трассы он свернул примерно через час, и к этому времени мокрые улицы и густой туман вынудили его вести машину гораздо более осторожно.
Проблема была только в том, чтобы после трассы добраться до Милнторпа, а потом от Милнторпа до Арнсайда. Дороги здесь были узкими, ни одна из них не радовала прямизной, и здесь имелось очень мало стояночных площадок на обочинах, куда неторопливые водители могли бы свернуть, чтобы позволить инспектору обогнать себя, и это притом, что, похоже, все до единого фермеры Камбрии решили именно в этот день перегнать с места на место свои тракторы, ползущие по дороге неторопливо, как какие‑нибудь толстокожие животные.
Линли всё больше переполняло нетерпение. Оно было связано с Деборой. Бог знает, как она добралась до всего этого, но она ведь была достаточно упряма, чтобы совершить нечто такое, что сразу поставит её под удар. Линли пытался понять: как Саймон удерживается от того, чтобы свернуть ей шею?
Выбравшись наконец на последний участок дороги, от Милнторпа к Арнсайду, Линли увидел туман. Туман вовсе не крался тихо, словно на кошачьих лапках, как в знаменитом стихотворении, а с пугающей скоростью двигался через пустое пространство залива Моркам стеной, словно по пескам мчались невидимые лошади, влача за собой гигантский шлейф угольного дыма.
|
|
Линли притормозил возле деревушки Арнсайд. Он не бывал в Арнсайд‑хаусе, но знал его по описанию Деборы. Проехал мимо пирса, врезавшегося в широкий безводный канал реки Кент, которая на время отлива превратилась в жалкий ручеёк, потом остановился, чтобы пропустить переходившую улицу женщину с прогулочной коляской, но сам ребёнок шёл рядом с ней, цепляясь за её брюки ручонкой в перчатке; дитя было основательно закутано ради защиты от холода. Когда они наконец перебрались на другую сторону – чертовски медленно, да и с чего бы им было торопиться? – Линли увидел знак, предупреждающий об опасности места, где он стоял. «Быстро прибывающие приливы! – было написано на щите. – Зыбучие пески! Скрытые канавы! Осторожно! Очень опасно!» Так какого же чёрта кто‑то таскал сюда ребёнка, если одно неверное движение в неверное время дня могло привести к тому, что малыша смоет водой?
Женщина и дитя наконец очутились на тротуаре на другой стороне. Линли поехал дальше – через деревню, по широкому проезду, вдоль которого выстроились особняки Викторианской эпохи, к склону, поднимавшемуся над водой. Арнсайд‑хаус стоял в самом конце проезда. Дом за большой лужайкой был поставлен под таким углом, что его было видно в самом выгодном свете. Но сегодня картина была не слишком отчётливой, потому что туман всё больше и больше становился похожим на мокрую вату.
Арнсайд‑хаус казался пустым, ни в одном из окон не горел свет, несмотря на тёмный день. Линли не мог решить, хорошо это или плохо. Но перед домом не было ни одной машины, и это давало надежду на то, что Дебора ещё не успела окончательно всё испортить. Конечно, лучше всего было бы, если бы в доме действительно никого не оказалось, но Линли не стал на это надеяться.
Он поставил «Хили‑Эллиот» в конце подъездной дороги, где она переходила уже в парковочную площадку. Выйдя из машины, Томас обнаружил, что за те часы, что он провёл в дороге, воздух заметно изменился. Он как будто сбивался комками у него в лёгких. Линли пришлось пробиваться сквозь него, словно раздвигая тяжёлые занавеси, чтобы добраться до парадной двери.
Он услышал, как где‑то внутри прозвенел звонок. И ожидал, что никто не выйдет, но ошибся. Вскоре раздались шаги по каменному полу, дверь распахнулась. И Линли очутился лицом к лицу с самой прекрасной женщиной, каких только ему приходилось видеть.
Инспектор не был готов к потрясению от встречи с Алатеей Файрклог, к зрелищу её золотистой кожи, копны волнистых волос, падавших на плечи, огромных тёмных глаз и чувственных губ, не готов был увидеть женщину, воплощавшую в себе саму женственность. Только руки выдавали её, да и то лишь своими размерами.
Конечно, он сразу понял, что Алатее и Николасу нетрудно было одурачить всех вокруг. И если бы Барбара Хейверс не поклялась, что эта женщина на самом деле Сантьяго Васкес дель Торрес, Линли никогда бы в это не поверил. По правде говоря, он и теперь не верил. И потому заговорил очень осторожно.
– Миссис Файрклог? – спросил он. И когда она кивнула, предъявил ей свой жетон. – Инспектор Томас Линли, детектив из Скотленд‑Ярда. Я пришёл, чтобы поговорить с вами о Сантьяго Васкесе дель Торрес.
Она побелела так стремительно, что Линли показалось: она сейчас потеряет сознание. И отступила от двери назад.
– Сантьяго Васкес дель Торрес, – повторил Линли. – Похоже, это имя вам знакомо.
Женщина, отступив ещё на шаг, наткнулась на дубовую скамью, тянувшуюся вдоль стены от самого входа. И тяжело опустилась на неё.
Линли вошёл и аккуратно закрыл за собой дверь. В холле было темновато.
Свет проникал сюда через четыре маленьких окошка рядом с дверью, и в каждое из них были вставлены цветные стёкла; витражи изображали красные тюльпаны, окружённые листвой, и сквозь них на кожу женщины – или кто там эта был – падали красноватые отблески.
Линли всё ещё не был ни в чём уверен, но решил действовать прямо, а там будь что будет. Поэтому он сказал:
– Нам необходимо поговорить. У меня есть причины думать, что вы – Сантьяго Васкес дель Торрес из города Санта‑Мария‑де‑ла‑Крус‑де‑лос‑Анджелес‑и‑де‑лос‑Сантос в Аргентине.
– Прошу, не называйте меня так.
– Но это ваше настоящее имя?
– Нет, после Мехико.
– Рауль Монтенегро?
Она прижалась спиной к стене.
– Это он вас прислал? Он где‑то здесь?
– Меня никто не присылал.
– Я вам не верю.
Алатея встала. Она стремительно бросилась мимо Линли к двери в коридор, тоже отделанный дубовыми панелями, как и вестибюль.
Инспектор пошёл за ней. Промчавшись по коридору, Алатея раздвинула дверь со стеклянными витражами (лилии, окружённые ниспадающими листьями папоротника) и вошла в большой холл. Он был наполовину отреставрирован, но наполовину ещё пребывал в запустении, представляя собой странную смесь возрождённого Средневековья и свалки предметов искусства. Алатея направилась к диванам у камина и устроилась в самом тёмном месте, поджав колени и уткнувшись в них лицом.
– Пожалуйста, оставьте меня в покое, – сказала она, хотя обращалась как будто к самой себе, а не к инспектору. – Пожалуйста, оставьте меня…
– Боюсь, это невозможно.
– Вы должны уйти. Разве вы не понимаете? Никто не знает. Вы должны немедленно уйти.
Линли подумал, что вряд ли никто ничего не знает. Как такое могло быть?
– Осмелюсь предположить, что Ян Крессуэлл знал, – сказал он.
При этих его словах Алатея вскинула голову. Её глаза сверкали, но на лице вместо отчаяния вдруг отразилась растерянность.
– Ян? – переспросила она. – Нет, это невозможно. Откуда бы ему знать?
– Он ведь был гомосексуалистом, вёл двойную жизнь. Он постоянно имел дело с людьми вроде вас. И ему нетрудно было бы догадаться…
– Так вот что вы думаете? Что я – мужчина, гомосексуалист? Трансвестит? Переодетый? – В её глазах блеснуло понимание. – И вы думаете, что я убила Яна, да? Потому что он… что? Что‑то обнаружил? Потому что пригрозил меня выдать, если я не… что? Заплачу? Но у меня нет денег. Боже, если бы всё было так просто…
Линли почудилось, что он проваливается в кроличью нору, как Алиса. То, как Алатея отреагировала на имя Сантьяго Васкеса дель Торрес, говорило о том, что она действительно и есть тот подросток, который некогда сбежал из родного города и каким‑то образом очутился в руках Рауля Монтенегро. Но её реакция на предположение о том, что Ян каким‑то образом понял, что она представляет собой на самом деле, заставила Линли усомниться в собственных выводах.
– Ян ничего не знал, – сказала Алатея. – Никто ничего не знал. Ни единый человек.
– Вы утверждаете, что и Николас ничего не знает?
Линли уставился на неё во все глаза. Он пытался понять.
Но попытка найти смысл в словах Алатеи заставляла его шагнуть в некую новую область, совершенно ему незнакомую. Он был сейчас подобен слепцу, который искал потайную дверь в комнате, битком набитой мебелью.
– В таком случае я не совсем понимаю… Как это может быть, чтобы Николас ничего не знал?
– Потому что я ему ничего не говорила, – просто ответила Алатея.
– Но осмелюсь предположить, что он и сам бы…
И тут до Линли начало доходить, что именно пыталась объяснить ему Алатея. Если она никогда не рассказывала Николасу о Сантьяго Васкесе дель Торрес и если Николас сам ни о чём не догадался, то причина тому могла быть только одна.
– Да, – кивнула Алатея, явно прочитав в его глазах зарождавшееся понимание. – Только мои родные в Аргентине об этом знают и ещё моя двоюродная сестра Елена‑Мария. Она‑то всегда знала. С того времени, когда мы были детьми. – Алатея отвела волосы со лба, и это был настолько женский жест, что Линли почувствовал себя неловко, хотя Алатея, возможно, как раз того и добивалась. – Она всем делилась со мной: куклами, одеждой, потом косметикой, когда мы подросли. – Алатея на мгновение отвела взгляд, потом опять посмотрела на инспектора в упор, и в её взгляде вспыхнул огонь. – Вы можете это понять? Для меня просто не могло быть по‑другому. Я могла жить только так, и Елена‑Мария это понимала. Не знаю, как и почему она это поняла, но она поняла. Задолго до того, как разобрались другие, она знала, кем я была.
– Женщиной… – Линли наконец‑то произнёс это слово. – Женщиной, заключённой в мужском теле. Но всё равно женщиной.
– Да, – согласилась Алатея.
Линли подумал над этим. Он видел, что Алатея ждёт его реакции, возможно готовясь к худшему: отвращению, растерянности, неприятию, любопытству, жалости… Она оказалась одной из пяти братьев в мире, где быть мужчиной означало обладать всеми привилегиями, каких просто не могло быть у женщины. Она знала, что большинство мужчин никогда не поймут, почему бы вдруг какому‑то мужчине в их мире захотелось изменить пол, стать не тем, кем он родился. А именно это она и сделала, судя по всему. И Алатея утвердила инспектора в этой догадке, сказав:
– Даже когда я была ещё Сантьяго, я была женщиной. Да, у меня было мужское тело. Но мужчиной я не была. А жить вот так… не принадлежать ни к тем, ни к этим… иметь тело, которое не чувствуешь как своё… страстно желать всё изменить, быть готовой на всё, лишь бы добиться естественного для себя состояния…
– И вы стали женщиной, – пробормотал Линли.
– Да, я изменила пол. Я уехала из Санта‑Марии, потому что хотела жить как женщина, а там это было невозможно. Из‑за отца, его положения в городе, из‑за семьи. Много было причин. А потом появился Рауль. У него были деньги, необходимые мне для того, чтобы стать женщиной, и у него были свои причины. И мы заключили сделку. Никто больше не был в неё вовлечён, никто ничего не знал.
Алатея грустно посмотрела на Линли. За свою жизнь Томас повидал много чувств, отражавшихся на лицах людей, людей отчаявшихся, лукавящих, застенчивых, людей, которые пытались скрыть правду. Им всегда казалось, что они могут скрыть свою истинную натуру, но удавалось это только социопатам. Потому что реальность такова, что глаза – это действительно окна души, а души нет только у психически больных.
Напротив диванчика, на котором сидела Алатея, имелась скамья. Линли опустился на неё и сказал:
– Значит, смерть Яна Крессуэлла…
– Я к ней не имею никакого отношения. Если бы я кого‑то и убила, то это был бы Рауль Монтенегро, но я не хочу его убивать. И никогда не хотела. Я хотела просто сбежать от него, но и это не потому, что боялась, что он меня выдаст. Он не стал бы этого делать, потому что ему необходима была некая женщина, которая была бы полностью в его власти. Не настоящая женщина, понимаете? Не настоящая, а именно мужчина, который превратился в женщину, чтобы Рауль не потерял репутацию в своём мире мачо. Но вот чего он не понимал и чего я ему не говорила, так это то, что я вовсе не меняюсь, потому что я уже женщина. Мне просто нужна была операция, чтобы это подтвердить.
– И он заплатил за эту операцию?
– Ну да. Он ведь думал, что взамен получит идеальные отношения между двумя мужчинами, один из которых в глазах всего света выглядит женщиной.
– То есть ему нужны были гомосексуальные взаимоотношения.
– Своего рода да. Но этого быть не могло, поскольку один из партнёров был другого пола. Нашей проблемой – моей и Рауля – было то, что мы не до конца поняли друг друга перед тем, как начали… эту авантюру. А может быть, я намеренно не желала понять, чего он хотел от меня, потому что была в отчаянии, а он казался единственным выходом.
– Но почему вы думаете, что теперь он ищет вас?
Алатея ответила совершенно спокойно, без малейшей иронии или хвастовства:
– А вы не стали бы, Томас Линли? Он потратил огромные деньги, чтобы создать меня, а в ответ на свои вложения ничего не получил.
– Но что известно Николасу?
– Ничего.
– Как это может быть?
– Последняя операция была сделана много лет назад в Мехико. Когда я поняла, что не могу быть тем, что нужно Раулю, я сбежала от него. И – из Мехико. Я перебиралась с места на место, нигде не задерживаясь. И наконец очутилась в Юте. И встретила Ники.
– Но вы должны ему всё рассказать…
– Почему?
– Потому что… Но это ведь очевидно. Есть некоторые функции, которые ваше тело не сможет выполнить.
Алатея вздохнула.
– Я думала, что всегда смогу оставаться женщиной так, чтобы Ники ничего не узнал. Но потом он захотел вернуться в Англию, захотел сделать всё, чтобы его отец мог им гордиться. И он видел только один путь к этому, так сказать, гарантию счастья отца. Мы должны сделать то, чего не смогла сделать ни одна из сестёр Николаса. Мы должны родить ребёнка и подарить Бернарду внука, и это навсегда исцелит ту боль, которую причинил ему Николас… ему и матери… за все годы своего наркотического безумия.
– Значит, теперь вы просто обязаны ему всё объяснить.
Алатея покачала головой.
– Как я могу признаться ему в подобном предательстве? Вы сами смогли бы?
– Не знаю.
– Я могу любить его. Могу быть его возлюбленной. Могу создать для него дом и делать всё то, что может сделать для мужчины женщина. Кроме одного. Ведь даже пойти к доктору, чтобы обследоваться, якобы чтобы выяснить, почему я до сих пор не забеременела… Я с самого начала лгала Нику, потому что уже привыкла лгать, потому что мы всё это делаем, потому что иначе не выжить в этом мире… Это называется хитростью, это образ жизни. Единственная разница между мной и остальными людьми в том, что я превратилась из мужчины в женщину и скрыла это от того, кого я люблю, потому что я думала: если он об этом узнает, он не захочет на мне жениться, не захочет увезти в такое место, где Рауль Монтенегро никогда меня не найдёт. В этом мой грех.
– Но вы ведь понимаете, что должны ему рассказать.
– Я действительно должна что‑то сделать, – ответила Алатея.
Камбрия, Арнсайд
Он как раз доставал из кармана ключи от машины, когда Дебора подъехала к Арнсайд‑хаусу. Линли застыл на месте, они с Деборой уставились друг на друга. Она остановила машину рядом с «Хили‑Эллиотом», вышла и ещё мгновение‑другое просто смотрела на Томаса. По крайней мере, подумал он, у неё хватило совести изобразить сожаление.
– Ох, я виновата, Томми… – сказала Дебора.
– Ну да, конечно, – ответил он.
– Ты что, ждал меня всё это время?
– Нет. Я уже возвращался в Лондон, был примерно в часе езды отсюда. Но мне позвонила Барбара. Оставались кое‑какие неподвязанные концы. Вот я и подумал, что лучше вернуться и разъяснить всё до конца.
– Какого рода концы?
– Как выяснилось, к смерти Яна Крессуэлла это не имеет отношения. А ты где была? Снова в Ланкастере?
– Ты уж слишком хорошо меня знаешь.
– Да. Мы всегда отлично друг друга понимали, разве не так?
Линли посмотрел мимо Деборы и обнаружил, что за то время, что он провёл в Арнсайд‑хаусе, туман добрался уже до дамбы и начал переваливаться через неё, запуская свои длинные космы на лужайку. Нужно было поспешить с отъездом, чтобы добраться до трассы раньше, чем туман станет совершенно непроницаемым. Но когда он накроет всю Камбрию, любая дорога станет опасной, и Линли не представлял, как он уедет, оставив здесь Дебору.
– Мне нужно было ещё раз поговорить с Люси Кеверни… но я ведь знала, что ты этого не позволишь, – сказала Дебора.
Линли приподнял бровь.
– Я не могу что‑либо позволить или не позволить. Ты свободна в своих действиях, Дебора. Я говорил тебе по телефону, что просто хотел бы, чтобы ты составила мне компанию на обратном пути в Лондон.
Дебора опустила голову. Её рыжие волосы, всегда бывшие самой примечательной её чертой, скользнули с плеч вперёд, и Линли отметил, как быстро они реагируют на усилившуюся влажность воздуха. Крупные пряди разделялись на более мелкие, завитки становились круче. «Медуза», – подумал Линли. Ну, она ведь всегда именно так на него действовала, разве нет?
– Но так уж получилось, что я оказалась права, – заговорила Дебора. – Я имею в виду, Люси рассказала мне ещё кое‑что. Только я не уверена, что это могло бы послужить мотивом к убийству Яна Крессуэлла.
– И что же это такое?
– Алатея действительно собиралась ей заплатить за то, чтобы Люси выносила ребёнка, то есть заплатить больше, чем позволяет закон. Так что… Ну, думаю, здесь нет той сенсации, какой я ожидала. Просто вообразить не могу, чтобы из‑за этого кого‑то убили.
Линли понял, что эта самая Люси Кеверни – кем бы она ни была – то ли не знала всей правды об Алатее, то ли просто не сообщила её Деборе. Потому что настоящая история, безусловно, могла стать ошеломительной сенсацией. В ней имелись все три составляющие, которые руководят поведением человека, – секс, власть и деньги… но ещё и убийство? Скорее всего, в этом Дебора была права. Ту часть истории, из‑за которой мог бы быть убит Ян Крессуэлл, Люси Кеверни не знала, если можно было верить Алатее Файрклог. А Линли полагал, что верить ей можно.
– И что теперь? – спросил он Дебору.
– Вообще‑то я приехала для того, чтобы извиниться перед Алатеей. В последние дни я превратила её жизнь в настоящий ад и думаю, что даже положила конец планам, её и Люси. Я этого не хотела, но тот чёртов репортёр из «Сорс» ворвался к нам, когда мы разговаривали, заявил, что я – детектив из Скотленд‑Ярда и расследую в Камбрии смерть Яна Крессуэлла, и… – Дебора вздохнула, встряхнула волосами и отвела их назад точно таким же жестом, как Алатея. – Если я напугала Люси так, что она откажется выносить ребёнка для Алатеи, Томми, то я совершила очень серьёзную ошибку. Алатее придётся начинать всё сначала, искать новую суррогатную мать. Я думала… Ну, я просто думала, что у нас с ней есть нечто общее, понимаешь? В смысле детей. И я хотела именно это и сказать ей сейчас. И попросить прощения. И сообщить, кто я такая на самом деле.
Линли подумал, что намерения у неё хорошие, но всё равно не был уверен в том, что Дебора не сделает для Алатеи всё только ещё хуже. Впрочем, как? Дебора ведь не знала всей правды, а он не собирался её рассказывать. Просто незачем было. Его дела здесь были закончены, Ян Крессуэлл ушёл в лучший мир, а кем была Алатея и что она намеревалась открыть своему мужу, посторонних не касалось.
– Ты меня подождёшь? – спросила Дебора. – Я не задержусь. Может, у гостиницы?
Линли, подумав, решил, что это наилучший из вариантов. Но всё‑таки сказал:
– Если передумаешь, позвони мне, чтобы я не ждал зря, хорошо?
– Обещаю, – кивнула Дебора. – Только я не передумаю.
Камбрия, Милнторп
Зед не стал возвращаться в Уиндермир. Ехать туда было слишком далеко, а ведь в глубине его ума кое‑что созревало. То, что он успел узнать, уже тянуло на экстренный выпуск, и ему следовало разобраться со всем как можно скорее. Зед был полон энергии, как никогда.
Ник Файрклог пытался многое скрыть от него, но ему это удалось так же, как удалось бы очень толстому человеку надёжно укрыться за тоненьким деревцем. К тому же сам Николас даже не догадывался о том, что на самом деле затеяли его жена и Люси Кеверни. А ведь насколько Зед понял, эти две особы решили здорово надуть беднягу Ника. У Зеда пока не было кое‑каких пунктов истории, потому что Ник молчал, как кусок угля, на тот счёт, как именно будет осеменяться чужая яйцеклетка и как Алатея намеревалась справиться с этой проблемой, но Зед счёл это несущественной деталью. Сутью было то, что две женщины вознамерились одурачить одного мужчину. А дальше уже всё пойдёт само собой, прорвётся настоящим водопадом, что бы ни скрывали Ник, Люси и Алатея. Главное – не увлекаться метафорами, напомнил себе Зед. Просто помнить, что такие разоблачения обязательно влекут за собой новые, это так же неизбежно, как наступление дня после ночи. Но первым делом он должен написать «затравочную» статью для первой страницы. Детектив из Скотленд‑Ярда приезжает в Камбрию, чтобы расследовать некое убийство, но натыкается на гнусный заговор со стороны двуличной супруги и молодой авантюристки‑драматурга, желающей продать собственную утробу в качестве репродуктивной машины… Зед рассудил, что тут возможен даже намёк на проституцию. Потому что если Люси Кеверни готова продать одну часть своего тела, то почему бы ей не продать и всё остальное?
Поскольку Зед всё равно проезжал мимо гостиницы «Ворон и орёл», он завернул на стоянку. В отеле должен был быть Интернет, хотя бы беспроводной, потому что как бы иначе в наши дни отель мог вести дела? Без выхода в Сеть это просто невозможно. Во всяком случае, для гостиницы. Зед готов был поспорить, что это так.
У него не было с собой ноутбука, но это не имело значения. Зед готов был заплатить сколько угодно за доступ к компьютеру гостиницы. В это время года вряд ли целые толпы туристов спешили заказать места по электронной почте, так что и надобности в срочных ответах у отеля не было. Зеду только и нужно было, что двадцать минут. Он просто отправит основной план статьи, чтобы Родни мог его прочитать. И уж Родни точно его прочитает. Потому что, как только Зед отправит ему наброски, он сразу позвонит своему редактору и сообщит об этом.
Остановив машину, Зед просмотрел свои заметки. Блокнот всегда был при нём. Это был его жизненный запас, его драгоценности, его маленькое сокровище. Куда отправлялся он, туда отправлялись и его записи, по одной простой причине: никто не знает, когда может появиться отличная тема.
Наконец Зед отправился в отель. К стойке портье он подошёл с бумажником в руке, готовый платить. Он рассчитывал на сотню фунтов. Позже он вернёт все свои расходы. А прямо сейчас статья подгоняла его.
Зед наклонился через стойку и положил деньги на клавиатуру компьютера, за которым сидела молодая женщина. Компьютер был включён, но девушка не работала на нём. Она разговаривала с кем‑то по телефону, с кем‑то, кому явно требовалась информация о каждом из свободных номеров. Девушка посмотрела на Зеда, потом на деньги, потом снова на Зеда. И сказала в трубку:
– Одну минуточку.
Склонив голову набок, она уставилась на Зеда, явно ожидая объяснений.
На них не потребовалось много времени. А девушке не понадобилось много времени на то, чтобы принять решение. Она быстро завершила разговор по телефону, сгребла деньги и сказала:
– Если кто‑то позвонит, пусть поговорит с автоответчиком. Ну, вы понимаете…
– Вы ушли, чтобы подготовить номер для меня, – ответил Зед. – А я только что прибыл, и вы позволили мне сесть за компьютер, чтобы проверить электронную почту. Двадцать минут?
Девушка кивнула. Она спрятала в карман десяти‑ и двадцатифунтовые купюры и направилась к лестнице. Зед подождал, пока она поднимется наверх, и принялся за работу.
Статья складывалась сама собой. Зеду оставалось только печатать слова.
Начал он со Скотленд‑Ярда и с ироничности той ситуации, в которой оказался детектив: явившись проверить обстоятельства гибели утонувшего Яна Крессуэлла, детектив натыкается на договор о незаконной суррогатной беременности, а это приводит его к теме закона, регулирующего подобные вопросы, и отчаяния бездетных пар. Потом естественным образом появлялась тема искусства: драматург, ищущая поддержки, готова продать своё тело ради того, чтобы отдаться творчеству. Зед как раз подошёл к новому повороту: обману ничего не подозревавшего Ника Файрклога, который пребывал в неведении относительно того, что затеяли его жена и Люси Кеверни, когда зазвонил его сотовый телефон.
Он решил, что это Яффа. Ему ведь так нужно было с ней поговорить. Да и она, пожалуй, беспокоилась о нём. Она наверняка хотела бы подбодрить его. У неё нашлись бы мудрые слова, которые ему хотелось услышать, к тому же Зеду не терпелось сообщить Яффе о своём триумфе…
– Я нашёл! – сказал он в трубку, не посмотрев на дисплей. – Милая, это то, что надо!
– Я и не знал, что мы настолько близки, – услышал он голос Родни Аронсона. – Чёрт побери, где ты? Почему ты до сих пор не в Лондоне?
Зед оторвался от компьютера.
– Я не в Лондоне, – ответил он, – потому что я получил свою историю! Это статья! Что надо! От чёртовой альфы до проклятой омеги! Придержите для неё первую страницу!
– И что это такое? – спросил Родни.
Судя по его тону, он совсем не ждал сиюминутного схождения на землю Иисуса Христа.