Когда я вернулась в гостиную, он осматривал помещение.
― Проголодался? Хочешь пасту?
Он покачал головой.
― Нет.
Я проглотила порыв настоять, чтобы он что-нибудь съел.
Он потерял в весе, значительно, лицо измождено, и его красота, которая всегда казалась такой ощутимой, стала неуловимой.
― Может быть, позже, ― мягко сказала я.
Он не ответил.
Я чувствовала себя странно и плохо, будучи дома после такого длительного отсутствия, и молчаливое, вулканическое присутствие Себастьяна пугало меня.
― Это не то, что я планировал, ― сказал он.
― Это не то, о чем мы думали, но мы справимся, не так ли?
― Я думал, что перенесу тебя через гребаный порог, ― сказал он, его лицо исказило отвращение.
― Это не имеет значения, Себастьян. Мы…
― Нет, это чертовски важно, Каро! ― он закричал, заставляя меня подпрыгнуть. ― Это действительно чертовски важно! Господи, разве ты не можешь понять что-то настолько простое?
Я побледнела, его гнев ранил меня до глубины души.
― Прости, Себастьян, я просто…
― Просто что, Каро?
― Ничего, ― пробормотала я, заходя на кухню и держась за раковину.
Я не буду плакать. Я не буду плакать.
Мне нужно было чем-то занять свои руки, чтобы они не дрожали: я рылась в холодильнике, пытаясь придумать что-то, что он хотел бы съесть. В конце концов, я решила остановиться на простом ― бутерброде с сыром, салатом и помидорами. Это было не совсем то, что мне нравилось есть, но я надеялась, что если у меня будет такая же еда, это может соблазнить его.
Я принесла две тарелки в гостиную и поставила одну рядом с ним. Он даже не посмотрел на еду, просто продолжал смотреть в пространство, как будто и не было его взрыва.
|
|
Я старалась не паниковать: это было относительно ново, и он через многое прошел. Как тривиально это звучало — он почти умер, и он был далек от выздоровления — даже врачи все еще не могли договориться о том, насколько полным будет это восстановление.
Я не выдержала тишины. В конце концов, я включила телевизор, я изредка делала это, когда была одна. Мне пришлось сменить канал несколько раз, прежде чем я нашла что-то, что не показывало новости или что-нибудь, связанное с Афганистаном. Мы закончили на том, что смотрели что-то о сурикатах в Африке: очень познавательно ― никто из нас не услышал более полудюжины слов, и Себастьян не тронул свою еду.
― У тебя есть пиво?
― О, нет, прости, ― заикаясь, ответила я. ― Я могу открыть вино?
Он кивнул.
― Да, это подойдет.
Я открыла бутылку Кьянти и смотрела, как он пьет три стакана, один за другим. Он бы закончил бутылку, если бы я не отнесла ее на кухню.
― Каро, что ты делаешь с этим гребаным вином?
Нет. Я не позволю. Он не будет топить свои печали в бутылке.
― Ты ничего не ел, и ты должен принять свои обезболивающие, Себастьян. Так что нет, вино остается на кухне.
Он взорвался. Ругался на меня, кричал и орал. Кем, черт возьми, я себя возомнила? Кто я такая, чтобы говорить ему, как ему жить? И так далее.
Я надеялась, что когда он закончит, он потеряет немного яда, но вскоре он вернулся к холодной тишине, которая больше всего ранила.
Около 9 вечера его лицо стало серым от усталости.
― Мне показать тебе, где находится спальня?
― Это гребаное бунгало, Каро, ― сказал он, ― как ты думаешь, насколько это будет чертовски сложно? Я не идиот, даже если калека.
|
|
― Себастьян…
Но он не хотел слушать. Он стащил себя с дивана, задыхаясь от пронзившей его боли, и он стиснул зубы.
После фальстарта, когда он пришел в свободную комнату, он нашел путь в спальню. Я дала ему несколько минут, затем последовала за ним. Он лежал на здоровом боку, лицом к моей половине кровати.
Я почистила зубы и проскользнула рядом с ним, осторожно прижавшись к его телу и наслаждаясь моментом, когда моя рука уперлась в его талию, снова почувствовав его голую кожу после почти трех месяцев.
Он тут же отодвинулся.
― Не надо, ― сказал он.
Я отдернула руку как ужаленная.
Он не хотел, чтобы я к нему прикасалась? Он не хотел, чтобы я к нему прикасалась.
Во время моего первого брака я узнала, что можно плакать, не издавая ни звука; я не думала, что Себастьян вернет меня в те годы. И это было болезненнее, чем что-либо. Я лежала рядом с ним, когда слезы тихо полились по моим щекам.
В течение следующих нескольких дней ситуация ухудшилась. У него не было никакого интереса ни к чему: мне пришлось ворчать, чтобы заставить его принять душ или переодеться, и он отказался от бритья, поэтому его красивое лицо было покрыто светло-коричневой щетиной, которая была незнакома и неприятна.
Он ел мало, предпочитая вместо этого пробираться через мою небольшую коллекцию вина и пресекать любые мои попытки остановить его.
Он почти не разговаривал со мной. Обычно он отвечал криками и воплями, или просто игнорировал меня. Он не читал, не смотрел телевизор, он ничего не делал, только пил.
|
|
Мои друзья хотели навестить меня. Неуверенно я предложила это ему, думая, что его можно убедить приложить усилия ради них, если не ради меня.
― Да, они хотят увидеть гребаного военного калеку, ― усмехнулся он, ― заставить их чувствовать себя хорошо, как гребаная благотворительность. Что с тобой случилось, Каро? Я что, выгляжу так, будто готов кого-нибудь видеть?
― Себастьян, они мои друзья. Они хотят встретиться с тобой, и они хотят увидеть меня. Тебе не нужно устраивать для них представление.
Несмотря на то, что я на это очень надеялась.
Он пожал плечами и сказал, что если они придут, он останется в спальне.
Я решила попросить их отложить визит.
Прежде чем я вернулась из Афганистана, я позвонила каждому из них, объяснив все о Себастьяне: как мы встретились, почему нас разлучили. Это было очень неудобно, и я боялась их порицания. Вместо этого они поддерживали, хотя я могла сказать, что им было больно, что я никогда не была полностью откровенна с ними раньше. Я надеялась, что они поняли мои мотивы. Я не сказала им, что мы помолвлены, хотя не была уверена, почему.
Я взяла свой телефон и пошла на пляж одна.
― Ник, это Ли.
― Привет, дорогая! Во сколько нам приехать завтра?
― Слушай, сейчас неподходящее время. Себастьян... борется. Он не готов ни с кем встречаться.
Она услышала дрожь в моем голосе.
― К черту это, Ли! Я хочу увидеть тебя. Это не то, что ты должна делать сама.
― Я знаю это, Ник, но сейчас просто неподходящее время. Может, через несколько недель.
Короткая тишина.
― Насколько все плохо, Ли?
― Плохо, ― сказала я. ― Действительно плохо.
А потом я начала плакать и не могла остановиться.
Николь слушала, как я рыдала в телефоне несколько минут. Когда я, наконец, начала успокаиваться, она заговорила со мной твердо.
― Ли, тебе нужна профессиональная помощь, Себастьяну нужна профессиональная помощь. Разве больница ВА не может что-то сделать? Я имею в виду, у военных есть программы, чтобы помочь именно с этой проблемой.
Я устало покачала головой, желая, чтобы она была здесь, чтобы утешить меня.
― Он отказывается с кем-либо разговаривать, Ник. Он почти не разговаривает со мной. Я не знаю, что делать — он говорит, что у него было достаточно больниц и не хочет видеть другого врача. Я понимаю это, и я чувствую то же самое в некотором роде, но у меня уже нет сил. И он пьет, он почти не ест. Он не прикасается ко мне и не позволяет мне прикасаться к нему. Я не знаю, что делать.
Она колебалась мгновение.
― Ты уверена, что хочешь сделать это, Ли?
Я сделала резкий вдох.
Из всего, что я думала, она скажет, это было далеко от моих мыслей. И я думала, что, возможно, я не та, кто ему нужен, но я всегда предполагала, что он будет тем, кто уйдет.
― Я не могу бросить его сейчас, Ник. Я нужна ему больше, чем когда-либо.
― Я уверена, что это так, но если он не примет твою помощь, ты ничего не сможешь сделать. Он должен хотеть поправиться.
Я знала, что она была права, я просто не была уверена, что с этим делать.
К тому времени также начались кошмары. Вернее, я не понимала, насколько они стали плохими, но теперь, когда мы делили кровать, мне стало ясно, насколько они были травматичны. Себастьяну снились сильные сны, и он просыпался с криком. Однажды я подумала, что он собирается напасть на меня, его воспоминания были такими яркими. Он сдержался в последнюю секунду, его глаза были дикими и черными от ужаса; я думаю, что он увидел мой страх, который удержал его... от нанесения мне вреда.
Он начал проверять два или три раза за ночь, что окна и двери были заперты, прежде чем мы ложились спать, и он стал параноиком по отношению к людям, приходящим в дом, был ли это почтальон или один из наших соседей, бросающих листовку через дверь.
Он отказался выходить из дома, но ненавидел отпускать и меня. Мы стали виртуальными отшельниками. Я пыталась продолжать работать, но из дома я могла сделать не так уж много, и я начала возмущаться его попыткам контролировать меня.
Однажды он накричал на меня, потому что в доме не было алкоголя, и я отказалась покупать больше.
И я закричала в ответ.
― Если хочешь, бл*дь, выпить, тогда оторви свою чертову задницу с дивана, сходи и возьми сам, Себастьян!
Я вышла из бунгало, моя кровь закипала.
Я чувствовала себя ужасно виноватой в тот момент, когда захлопнула за собой дверь, но я не отступала. Мы зашли в тупик: что-то должно было измениться.
Когда я достаточно успокоилась, чтобы вернуться домой, место, которое больше не было убежищем, Себастьян лег спать. Он даже не признал меня, когда я залезла рядом с ним. Наша кровать стала еще одним полем битвы.
И он не трогал меня: он едва смотрел на меня, избегал объятий, и мы не занимались любовью. Мы были незнакомцами, которые делили кровать.
Утром я устало подняла себя, мы оба плохо спали. У него был еще один страшный кошмар, он кричал от страха. Я хотела его поддержать, но он даже не смотрел на меня. Когда я дотронулась до него, он вздрогнул.
Я не знала, как долго мы сможем продолжать в том же духе. И он по-прежнему отказывался разговаривать с врачами.
― Что, бл*дь, они об этом знают, Каро?
― Много: ты не первый морской пехотинец, который был ранен.
― Бывший морпех; бывший гребаный морпех, Каро. Теперь я ничто. Может, ты попробуешь вспомнить это?
Его слова разбили мне сердце.
Он был моим любимым, он был Морпехом, и теперь он не был ни тем, ни другим. Прошлое было другой страной, будущее было... ну, он не мог видеть, что у него есть будущее. Мы жили от каждого медленно идущего часа к следующему.
И он чувствовал себя виноватым ― таким виноватым за то, что был тем, кто выжил. Никто не сказал бы мне точно, что произошло, но из того, о чем я догадалась, и из того, что Дэвид сказал мне во время первого телефонного звонка, кто-то изнутри, союзник, начал стрелять, а затем взорвал бомбу. Трое других морских пехотинцев погибли и еще двое получили ранения, хотя и не такие сильные, как Себастьян. Выживание ― это не умение, а удача.
В те долгие, темные дни меня поддерживали две вещи. Первым было его письмо, которое он написал перед своей последней миссией. Бумага стала мягкой и ветхой из-за того количества раз, сколько я ее читала. Я часто смотрела на нее в течение нескольких секунд, когда была одна, невзирая на то, что я давно выучила их наизусть.
Вторая была пустяком, смешной на самом деле, но она много значила для меня, и я думаю, для Себастьяна тоже.
Я перебирала кучу грязной одежды: одна из тех безрадостных, неблагодарных работ, которые мы все должны делать, но которые никогда не заканчиваются, потому что они нескончаемые.
Я просматривала, чтобы пуговицы были все на месте, и рубашки были вывернуты наизнанку, прежде чем бросала их в стиральную машину ― утомительные, но необходимые мелочи. Взяв джинсы Себастьяна, которые он, как обычно, бросил в корзину расстегнутыми, я подумала, что лучше также проверить карманы... и тогда я нашла это.
Я почувствовала твердый комок в заднем кармане. Я засунула руку внутрь и вытащила маленький белый камешек. Это был маленький кусочек кварца, который я нашла на пляже, глупый сентиментальный подарок, который я подарила Себастьяну в день, когда он улетел в Афганистан. И он сохранил его. Более того, он хранил его у себя даже сейчас.
Мое горло начало болеть от сдерживаемых слез, но я отказывалась позволять себе плакать, потому что это были бы обнадеживающие слезы. Если Себастьян позаботился о том, чтобы сохранить этот маленький камушек, значит, он заботился обо мне? Что он все еще способен заботиться обо мне?
Громкий грохот привел меня в гостиную.
Себастьян колотил по полу в окружении книг, божась и проклиная, как будто сумасшедший.
― Что случилось? ― выпалила я на одном дыхании.
― Я, блядь, упал! На что это похоже? ― рычал он.
Я догадалась, что он потерял равновесие и попытался удержаться за книжную полку, но вместо этого все уронил.
Я наклонилась, чтобы помочь ему подняться.
― Оставь меня в покое! Я не полный гребаный калека.
Я прикусила губу и смотрела, как он вставал на ноги. Его разочарование от своей беспомощности выкипало несколько раз в день. Я должна была напомнить себе, что он злился не на меня, но иногда это было тяжело. Было больно видеть его тяжелую борьбу: с собственным телом, со мной, со всеми.
Каждый день он все глубже погружался в депрессию, и я не знала, как ему помочь.
Он даже отказался говорить о женитьбе или о чем-то, что связано с планированием нашего будущего.
― Я не позволю тебе выйти замуж за бесполезного, гребаного калеку, ― прорычал он, когда я, сглупив, затронула эту тему. ― Если я даже не могу пройти по гребаному проходу без гребаной палки…
Я проглотила свою сердитую реплику, что в мэрии не будет прохода, и оставила его одного тушиться в своем черном гневе.
Мои собственные надежды и мечты ушли еще дальше.
В тишине я наклонилась и начала собирать книги, которые упали вокруг него — те, которые были вне его досягаемости. Он мгновение угрюмо наблюдал за мной, а затем протянул руку, чтобы собрать ближайшие к нему. Когда он взял мою копию "Лолиты" за обложку, выпал конверт. Я сразу поняла, что это было, и наклонилась, чтобы поднять его; Себастьян был быстрее.
― Что это такое? ― спросил он озадаченно. ― На нем написано мое имя.
Он посмотрел на меня.
― Дата... в этот день мы впервые…
― Да, я знаю, ― тихо сказала я.
На маленьком конверте действительно было имя Себастьяна, нацарапанное на одном углу моим неаккуратным почерком. Дата была написана десять лет назад: в тот день, когда я нашла его одного в парке, ушибленного и окровавленного после еще одной драки с его отцом. Ублюдок ударил его несколько раз, а затем отрезал куски длинных волос Себастьяна. Я отвезла его к себе домой, подлатала его и побрила остальную часть его волос, пытаясь скрыть следы нападения его отца. В этот день мы впервые занимались любовью.
― Что в нем, Каро? ― сказал он, теребя небольшую, бумажную посылку.
Это был первый раз, когда он проявил интерес к чему-либо за несколько недель.
Я пожала плечами.
― Открой.
Он поплелся к кушетке, а затем присел и прислонился к подушкам. Он возился, пытаясь открыть запечатанный конверт, моторика его левой руки была все еще ограничена.
Вероятно, он ожидал найти какое-то письмо внутри, но он ошибался.
Выпал локон длинных, светлых волос.
Я увидела шок на его лице.
― Это мое ― мои волосы. Ты хранила их все эти годы?
― Да, сокровище. Это все, что у меня было от тебя.
Он закрыл глаза, держа локон в руке.
― Каро, я не понимаю. Почему ты меня любишь?
― Просто потому, что... потому что небо голубое, а море зеленое.
А потом он начал плакать. Он прижимал руки к глазам и рыдал в моих объятиях. И, наконец, я смогла его удержать. Я обняла его руками и крепко держала, желая, чтобы тьма исчезла, пытаясь исцелить его своим телом, своим прикосновением.
― Я люблю тебя, Себастьян, пожалуйста, не отталкивай меня. Я люблю тебя.
― О Боже, Каро. Я просто больше не знаю, что я делаю; я так облажался — я чувствую, что не могу дышать. Не отказывайся от меня, Каро. Пожалуйста, не бросай меня. Ты мне нужна, детка. Я так сильно тебя люблю. Мне очень жаль.
Теперь я могу простить все, за то, что он позволил мне прикоснуться к нему.
Я обнимала его в течение часа, просто гладила его волосы, пока он упирался головой в мои колени, мои пальцы бегали по его грубой бороде. Я поняла, что он сделал один маленький шаг ко мне, к жизни снова — мне нужно, чтобы он сделал еще.
― Пришло время выйти в свет, Себастьян, ― мягко сказала я.
Он закрыл глаза и сглотнул.
― Я не знаю, смогу ли я это сделать, Каро.
― Ты не должен делать это сам, Себастьян. Мы пойдем вместе. Давай, tesoro. Вместе.
Я могу сказать, что он нервничал, поэтому мы не торопились. Я дала ему свою бейсболку Янки, которую он спустил на глаза, и он надел свою старую байкерскую куртку, которая свободно висела на его плечах, подчеркивая, насколько худым он стал.
Я взяла его за руку, и, когда Себастьян сильно оперся на трость, мы медленно продвигались по Вест-Бук-Стрит. Себастьян продолжал смотреть через плечо, проверяя окна зданий вдоль дороги, и я знала, он бессознательно искал снайперов. Я не торопила его, мы шли в его темпе, но чувство, которое текло через меня от того, что мы, наконец, были с ним на открытом воздухе, было почти подавляющим.
― Вон там есть кафе, Себастьян. Почему бы нам не пойти выпить кофе?
― Я не знаю, Каро... сидеть снаружи? Я не буду чувствовать себя в безопасности.
― Себастьян, в глубине души ты знаешь, что не о чем беспокоиться. Давай просто попробуем сделать это в течение нескольких минут: если ты действительно не сможешь справиться с этим, мы уйдем.
Он с несчастным видом дернулся, но не спорил.
Официант подошел к нам, и Себастьян вздрогнул при виде его.
― Я буду эспрессо. Себастьян?
Его глаза были широки от страха, он постоянно нервно дергался.
― И Bud Light (прим. перев. облегчённый светлый лагер с содержанием алкоголя 4,0 %.), ― ответила я за него.
Официант ушел, он привык к некоторым странностям своих клиентов.
Я не могла сказать, что Себастьян действительно расслабился, но он потягивал пиво и выглядел менее тревожным.
Он казался счастливее, когда мы снова пошли. Я могла сказать, что он устал, но я хотела, чтобы он увидел океан вблизи, а не только из окон нашего маленького дома.
Дорожка была занята людьми, прогуливающимися под солнцем. Подросток на скейте пронесся мимо, и мой бедный раненый мужчина задрожал в ужасе от внезапного шума.
― Все в порядке, tesoro. С тобой все будет хорошо.
― Черт, Каро, ― сказал он, его лицо было белым от страха.
Мы продолжали идти, Себастьян цеплялся за мою руку и пытался контролировать свое быстрое дыхание.
Было больно видеть его таким испуганным, когда он всегда был таким сильным, но я знала, что единственный способ помочь ему ― это заставить его столкнуться со своими страхами. Мы встретим их вместе.
Дойдя до конца дощатой дорожки, мы нашли пустую скамейку и сели смотреть на океан. Он глубоко вдохнул, и я увидела, что это его успокоило. Волны бились о песок, и повторяющееся ритмичное движение успокоило нас обоих. Несколько детей играли на досках, радостно крича. Себастьян наклонился вперед, чтобы посмотреть на них, его лицо вспыхнуло с интересом. Океан всегда был его убежищем, где-то, где его родители не могли прикоснуться к нему, и пляж всегда имел для нас особое значение. Я решила, что мы будем ходить сюда каждый день, потому что я верила, что это поможет Себастьяну стать сильнее. И это свело бы нас вместе.
― Океан всегда напоминает мне тебя, tesoro. Он того же цвета, что и твои глаза сегодня.
Он удивленно посмотрел на меня, потом поднял руку к губам и нежно поцеловал.
― Каро.
Он тихо проронил мое имя, как молитву.
Когда мы сидели на солнце, легкий ветерок трепал мои волосы, я чувствовала, как жизнь возвращается обратно в его тело. Он закрыл глаза, расслабляясь в летнем тепле, его лицо прижалось к свету, как молодое растение, которое находилось в темноте.
― Спасибо тебе за это, Каро, ― прошептал он.
Я прислонилась к нему, и он обхватил меня за плечо своей здоровой рукой.
― Готов пойти домой, tesoro?
Он кивнул, и мы встали, чтобы вернуться в наш дом.
Я повела нас назад к бунгало другим путем, и мы прогуливались мимо кафе, которое я не видела раньше. Должно быть, оно открылось, когда мы жили как отшельники. Трое мужчин с черными волосами, оливковой кожей и темными глазами, казалось, громко спорили. Я хотела обойти их, на случай, если они напомнят ему об Афганистане, но что-то в них заинтриговало Себастьяна. Он поднял глаза, и я поняла, что он слушал то, о чем они говорили. Я поняла, что они, должно быть, говорили на языке, который он знает, что может означать, что они афганцы.
Я очень волновалась, думала, как поступить лучше. Я оглянулась, чтобы увидеть, есть ли поблизости такси. И тогда я была поражена, увидев, как маленькая улыбка приподнимает губы Себастьяна.
Мое сердце взлетело. Я не видела, чтобы он так улыбался с тех пор, как вернулся домой.
Когда мы проходили мимо, Себастьян бросил комментарий. Мужчины с удивлением посмотрели на него. Один позвал кого-то другого, и Себастьян ответил. Внезапно все мужчины начали кричать сразу. Они подошли к нему, и я забеспокоилась, что этого может быть слишком много, но вскоре они уже общались, и я могла сказать, что они задавали ему вопросы. Потом Себастьян ухмыльнулся. Это было чудесно, словно увидеть солнце после месяца дождя, и я осмелилась почувствовать надежду.
Они еще немного поговорили, а потом Себастьян представил меня. Мужчины приветствовали меня почтительно, но с небольшим интересом, и, в конце концов, через несколько минут, на протяжении которых я не понимала ни слова, я стояла счастливая, чувствуя поглаживания Себастьяна на моей руке и наблюдая, как он болтает. Затем он попрощался, и мы продолжили путь.
― О чем, ради Бога, вы так долго говорили?
― Бейсбол, ― сказал он.
Я посмотрела на него с сомнением.
― Ты издеваешься надо мной?
Он снова улыбнулся,
― Универсальный язык, Каро.
И вот так мир снова начал вращаться.
Первое изменение заключалось в том, что Себастьян начал делать упражнения, которые дал ему терапевт: упражнения, чтобы помочь нарастить ловкость в пальцах левой руки, и растяжку ног, чтобы помочь поврежденным мышцам правого бедра, и он даже использовал велотренажер, который я заказала для него — хотя он накричал на меня в тот день, когда он был доставлен. Он также начал делать приседания и отжимания с удвоенной силой.
Второе изменение произошло через неделю после встречи с афганцами. Это был вечер, и я стояла на кухне, готовила пасту арабиата (прим. перев. вегетарианское пряное блюдо) на ужин, когда Себастьян высунул голову через дверь, и у него на лице было странное выражение.
Я мгновение посмотрела на него, прежде чем поняла, что изменилось.
― Ты побрился!
― Ну, тебе не нравилась борода, не так ли?
― Мягко говоря, Себастьян.
Он выглядел таким красивым, мое сердце сделало еще один, маленький, обнадеживающий кульбит.
Третья и самая поразительная перемена заключалась в том, что он обхватил меня руками за талию и прижал к шее. Я была так шокирована, что замерла. Его улыбка сползла, и он отпустил меня.
― Нет, tesoro, нет! ― и я обняла его за талию, положив голову ему на грудь. Я не могла удержаться от слез, которые текли по моим щекам, впитываясь в его футболку.
― Прости, детка, ― сказал он, гладя мои волосы.
― О, Боже, я скучала по тебе, Себастьян.
― Я знаю, детка, ― мягко сказал он, ― но теперь я здесь.
Было так хорошо, когда он обнял меня после нескольких месяцев его беспомощной холодности и отдаленности.
Я подняла голову, чтобы посмотреть на него, и он вытер мои слезы пальцами.
― Прости, что заставил тебя плакать, детка, ― тихо сказал он. ― Я никогда не хотел причинить тебе боль. Я знаю, что сделал это.
Я обняла его за шею и опустила голову, нежно целуя его губы, а затем с возрастающим голодом и нуждой.
Он колебался долю секунды, затем его губы приоткрылись, и я почувствовала, как его язык вошел в мой рот, и внезапное, горячее, неожиданное возбуждение наполнило меня.
Я застонала ему в рот, интенсивность моего желания застала меня врасплох. Себастьян ахнул и отступил назад, глядя на меня.
Внутри я умоляла его не отвергать меня снова, но я твердо чувствовала, что следующий шаг должен исходить от него.
― Я хочу заняться с тобой любовью, Каро.
Его голос был настолько тихим, что я едва могла его слышать.
― Правда? ― вздохнула я.
― Боже, да, детка. Только, если ты захочешь.
Я смотрела на его лицо и находила в его глазах любовь, которая, казалось, была скрыта так долго.
― Я ждала и ждала, когда ты это скажешь, tesoro.
Я выключила газовую плиту, оставив пасту.
Он держал меня за руку, глядя мне в глаза, когда мы вошли в спальню.
Глава 18
Последний раз, когда мы занимались любовью, это было в маленькой, вонючей грязной комнате, в бывшем полицейском участке в Навзад; теперь это было совсем другое.
Он нерешительно стоял рядом с кроватью, и это очень напомнило мне наш первый раз вместе. Тогда он тоже был сломлен.
Я раздвинула шторы, солнце все еще было высоко в небе, и комната заполнилась мягким, приглушенным светом.
Я подошла к нему и потянулась, чтобы погладить его лицо. Он наклонился к моей руке и закрыл глаза.
― Я не знаю, смогу ли я...
― Шшш, tesoro. Я просто хочу почувствовать твою кожу рядом со своей. Все остальное, ну, это бонус.
Я целовала его медленно и нежно, вспоминая, переучиваясь, начиная снова. Он вернул мои поцелуи, для начала бережно, и я почувствовала, как первое маленькое пламя страсти нагрело его кровь. Он схватил мои волосы с шеи и дотронулся языком до моей челюсти. Его руки массировали мою талию, разминая плоть. Затем его правая рука подкралась к моему телу, и я почувствовала, как его прикосновение парит над лямкой бюстгальтера, прежде чем его левая рука медленно спустилась к чашке.
Мне было так приятно снова иметь его руки на себе, и, несмотря на то, что я сказала ему, я отчаянно хотела, чтобы он познал меня, как мужчина мог знать женщину, но я также знала, что не могу торопить его.
Я просунула руки под его футболку и погладила его теплую, шелковистую кожу. Осторожно, я провела пальцем по маленькому круглому шраму, где пуля, пробившая его легкое, вышла из тела. Мне нужно было, чтобы он знал, что для меня это не имеет никакого значения, что я люблю его в любом случае.
Он немного напрягся, поэтому я убрала руку, вместо этого позволив моим пальцам двигаться по его позвоночнику, поглаживая его спину и плечи.
Он продолжал целовать меня, его прикосновение постепенно становилось более уверенным. Он засунул пальцы в мои волосы, усилив хватку.
Я ощущала его желание и нужду, но я чувствовала и его беспокойство. Прошло так много времени с тех пор, как мы касались друг друга, что несло дополнительное давление и очень большие ожидания.
Я осторожно потянулась к его футболке, почувствовав его легкое сопротивление, прежде чем он позволил мне стянуть ее через голову.
Я ясно видела его ребра, но мышечный тонус начал восстанавливаться. Много любви и домашней кухни: это то, что ему нужно. А время ― целая жизнь любви.
Я вскользь задалась вопросом, куда он положил свои жетоны; они исчезли вскоре после того, как он вернулся домой. Я надеялась, что он не сделал ничего поспешного, например, уничтожил их или выбросил, потому что знала, что однажды он пожалеет об этом.
Я потянулась к его ремню, который затянули на 2 отделения назад из-за его потери веса, но он схватил меня за руки и покачал головой.
― Я не думаю, что готов к этому, Каро. Что если...?
Мое разочарование было готово закипеть, но потом меня поразило внезапное вдохновение.
― Хочешь, чтобы я показала тебе, как я напоминала себе тебя, когда ты был в больнице? ― сказала я, глядя прямо ему в глаза.
Он кивнул, его зрачки расширились, этот факт наполнил меня уверенностью, потому что это показало, что он все еще желал меня.
― Я покажу, если ты снимешь штаны.