– Да, сёсакан‑сама. Кстати, когда я допрашивал слуг, они показали, что тело обнаружила яритэ Глицинии. Она ушла в «Великий Миура» – бордель, где она живет, – но я привел ее сюда, зная, что вы захотите с ней побеседовать.
– Молодец, – похвалил Сано, довольный, что у него есть такой сообразительный, верный вассал, как Хирата. – Где она?
Из дома послышался скрипучий женский голос. Хирата оглянулся:
– Момоко уверяла меня, что некогда была великой таю, но вряд ли с ее манерами можно доставить удовольствие кому‑нибудь из мужчин…
Сано прошел на голос в заднюю часть агэя. В гостевой комнате находились две женщины. Младшей не было и двадцати лет. Сано решил, что это одна из проституток, которых он видел в гостиной. Она стояла на коленях перед пожилой женщиной, на которой были коричневое кимоно с черным кушаком и шапочка наставницы. Последняя, догадался Сано, и есть Момоко. Она ткнула шелковое одеяло в испуганное детское личико проститутки.
– Надо быть осторожней, когда пьешь вино в постели! – кричала она, тряся одеялом, на котором расплылось большое красное пятно. Голос ее стал скрипучим от частого крика. Волосы, собранные над длинной тонкой шеей, были покрашены в блеклый черный цвет. – Его ни за что не отчистить. Испортила дорогое одеяло, ты, маленькая дура!
Проститутка съежилась и что‑то бормотала.
– Не надо винить клиента! – бросила Момоко. Ее профиль был изящным, но злым. – И как ты смеешь огрызаться?!
Она отвесила проститутке звонкую пощечину. Та взвизгнула от боли. Момоко швырнула, в нее одеяло.
– Его стоимость будет вычтена из твоего вчерашнего заработка. Забудь о выкупе за свободу – такими темпами ты никогда не выберешься из Ёсивары, пока не станешь старой и безобразной и тебя не вышвырнут на улицу. А теперь ступай домой!
|
|
Проститутка всхлипнула, пробегая мимо Сано. Яритэ обернулась и увидела его; злость на ее лице сменилась удивлением, затем испугом.
– Ой! Вы сёсакан‑сама сёгуна? – выдохнула она и, когда Сано утвердительно кивнул, поспешно поклонилась. – Ваш приход для меня великая честь. Ваш вассал сказал, что вы хотите меня видеть. Чем могу служить?
Сано отметил, что когда‑то она была красива, но последние лет сорок изуродовали ее лицо и фигуру. Робкая улыбка обнажила гнилые зубы и не могла скрыть испуга. Ей наверняка известно, почему он хочет ее видеть и насколько сомнительно ее положение.
– Я расследую убийство правителя Мицуёси, – сказан Сано, – и должен задать вам несколько вопросов.
– Конечно. Постараюсь, чем смогу, помочь вам. – Момоко просеменила поближе к Сано, всем своим видом демонстрируя готовность услужить и прикрываясь улыбкой словно щитом. – Может быть, пройдем в гостиную? Принести вам что‑нибудь выпить?
«Возможно, ее нервозность – всего лишь следствие нервного напряжения, – подумал Сано, – как и взбучка проститутке. Или же яритэ – жестокая убийца, пытающаяся за болтовней спрятать свою вину?» Не торопясь с выводами, он прошел с Момоко в гостиную. Она усадила его на почетное место перед альковом и захлопотала – достала графин с саке, подогрела его на угольной жаровней налила чашку для Сано.
– Какая жалость эта смерть правителя Мицуёси, – причитала она. – Такой молодой, такой симпатичный. И как страшно все это произошло! – Момоко говорила все быстрее и быстрее, то, улыбаясь, то, кусая губы и бросая на Сано отчаянные, кокетливые взгляды.
|
|
– Давайте припомним, что вы делали вчера вечером, – сказал он.
– Что я делала? – Момоко застыла, паника плеснулась в ее глазах, словно Сано обвинил ее в убийстве.
– Мне нужно установить, кто чем занимался, и прояснить обстоятельства, приведшие к преступлению. – Сано подумал, что ее реакция либо свидетельствует о виновности, либо она просто боится, что он заподозрит ее, хотя это не так.
– А‑а… – Яритэ вздохнула с облегчением; правда, тут же снова напряглась.
– Вы сопровождали госпожу Глицинию в агэя? – спросил Сано. Момоко кивнула. – Расскажите мне об этом.
Яритэ опустилась перед ним на колени и сцепила руки.
– Вскоре после ужина владелец «Великого Миура» сказал мне, что правитель Мицуёси хочет встретиться с госпожой Глицинией.
Все сделки в Ёсиваре совершались в соответствии со строгим протоколом. Сано знал, что Мицуёси должен был обратиться в агэя с просьбой о встрече с Глицинией, а служащие – написать в бордель официальный запрос.
– Я помогла госпоже Глицинии одеться, – продолжала Момоко, – потом вместе с сопровождающими мы отправилась в «Оварию», куда и добрались час спустя.
Шествие таю к месту встречи с клиентом в агэя было тщательно продуманным действом, в котором участвовало человек десять – двадцать. Процессия двигалась очень медленно, и путешествие от борделя к «Оварии», которые разделяло всего несколько кварталов, заняло довольно много времени. Сано словно наяву увидел Глицинию в ярком кимоно, шествующую мимо восхищенных зевак, описывая ногой при каждом шаге ритуальный полукруг. Сейчас ей, должно быть, лет двадцать пять, но она по‑прежнему миниатюрна, стройна и элегантна, с необычайно круглыми глазами, придающими ее маленькому личику экзотическое очарование…
|
|
– Что было потом? – спросил Сано.
– Я отвела госпожу Глицинию в гостиную, где ее дожидался правитель Мицуёси, и поднесла им саке.
Ритуал приветствия между таю и клиентом напоминал свадебную церемонию, во время которой пара пьет из одной чашки, чтобы скрепить союз. Сано представил, как Глициния сидит наискосок от Мицуёси, безучастная и безмолвная, и соответствии с обычаем. Она пьет из своей чашки, а Мицуёси смотрит на нее с предвкушением…
Сано взглянул на яритэ. Ее руки оставались сцепленными, глаза бегали.
– Это была их третья встреча, поэтому я отвела их наверх, – сказала она.
Ни одна таю, не станет заниматься любовью с клиентом во время первой или второй встречи. Глициния, как того требует традиция, должна была дважды отказать Мицуёси. Сано представил, как Момоко, госпожа Глициния и правитель Мицуёси поднимаются по лестнице в спальню, где правитель должен был, наконец, получить свою награду. Воображение нарисовало выражение их лиц: у Мицуёси – жадного ожидания, у Момоко – лукавое, а у Глицинии – наигранно бесстрастное. Знал ли кто‑то из них, чем закончится это свидание?
– Я провела их в комнату, – сказала Момоко, – и Глициния отослала меня. Правитель Мицуёси закрыл дверь.
– Присутствовал ли при этом кто‑нибудь кроме Глицинии, правителя Мицуёси и вас? – спросил Сано.
– Нет. Я лично отвела их наверх. Таков обычай. А обычаи в Ёсиваре нерушимы.
– Потом я спустилась вниз. Я должна была следить за проститутками, которые развлекали гостей на вечеринке. Как же я мучаюсь с этими никчемными девицами!
Момоко снова затараторила, превращая разговор в пустую болтовню, явно не желая обсуждать дальнейшее. Но именно это интересовало Сано больше всего.
– Вы видели госпожу Глицинию после того, как покинули комнату?
– Нет, больше я вообще ее не видела. – Яритэ так сильно сцепила пальцы, что они побелели.
– Вы не знаете, куда она пошла?
– Нет. Она не могла сказать мне этого, поскольку никуда не собиралась.
– Кому она могла сказать? – спросил Сано.
Момоко задумалась, прикусив губу.
– Глициния не поддерживает близких отношений с другими проститутками. Она очень замкнутая. – Лицо Момоко обиженно скривилось. – Она со мной даже не разговаривает без необходимости, потому что ненавидит меня. Эти нынешние девицы совсем не уважают старших. Я выбиваюсь из сил, учу их, и чем они мне платят? Относятся словно к злой старой надсмотрщице за рабами! – В ее голос вернулись металлические нотки. – Ну, мне, конечно, приходится их наказывать за непослушание. Но я и сама не меньше страдала в свое время.
Жестокость наставниц по отношению к проституткам в Ёсиваре была общеизвестна, и инцидент, свидетелем которого стал Сано, далеко уступал обычным избиениям и унижениям. Бывшие проститутки вроде Момоко подвергали своих подопечных издевательствам, через которые когда‑то прошли сами. И Сано подозревал, что проститутки и яритэ взаимно ненавидят друг друга, тем более что одни из них были молоды и желанны, а другие явно утратили всю свою прелесть.
– Вы так же сильно ненавидите Глицинию, как и она вас? – спросил он Момоко.
– Конечно же, нет! Я люблю всех девочек как собственных дочерей! – фальшиво возмутилась яритэ. – Что‑то плохое случилось с Глицинией, и вы считаете, что сделала это я? – резко спросила она.
Сано отметил, насколько быстрее Момоко отреагировала на подтекст, что Глициния пострадала или убита, чем испугалась возможного обвинения.
– Так это вы сделали? – спросил он.
– Нет! Я не знаю, где она и что с ней произошло. Клянусь, я не видела ее после того, как покинула комнату!
– Давайте поговорим о правителе Мицуёси. Что вы можете о нем сказать?
– Я? – На лице яритэ отразилось замешательство – наигранное или искреннее, Сано не знал. – Я едва была знакома с этим человеком. Видела его только на вечеринках или когда приводила к нему на свидание проституток.
– В ту ночь вы его больше не видели?
– Нет… не видела, пока не нашла его… – Момоко отвела взгляд и тихо добавила: – Мертвым.
– Как вы обнаружили труп? – спросил Сано.
– Поднялась наверх и заметила, что дверь в его комнату открыта. Заглянула внутрь и увидела, что он там лежит.
– Для чего вы поднялись наверх?
– Хотела проверить другую проститутку, которая занималась с клиентом. Эти девицы лучше себя ведут, когда знают, что их подслушивают. И еще мне хотелось немного передохнуть. Вечеринка была шумной, и у меня разболелась голова, а на втором этаже немного потише.
То, что она привела несколько причин, когда хватило бы и одной, насторожило Сано. Однако Момоко так волновалась, что он никак не мог определить, лжет она или просто нервничает. Да и любой занервничал бы перед угрозой казни.
– Ваша заколка стала орудием убийства, – сказал Сано. – Как вы это можете объяснить?
– Моя заколка? Правда? – Потрясенная Момоко визгливо хихикнула, но Сано не исключал, что она узнала свою вещь, когда обнаружила труп Мицуёси. – Ах да, я давным‑давно потеряла эту заколку… даже не помню когда. Не имею представления, как она там оказалась.
Ее бормотание оборвал презрительный мужской голос от двери:
– Полагаю, вы воткнули ее в глаз правителю Мицуёси. Вслед за начальником полиции Хосиной в комнату вошли ёрики Ямага и ёрики Хаяси. Должно быть, они подслушали весь разговор. Хосина навис над съежившейся от страха яритэ.
– Вы поднялись наверх прошлой ночью, – продолжил он, – и, увидев, что правитель Мицуёси один и спит, убили его. Потом побежали вниз и сделали вид, что обнаружили труп.
– Нет! Все было не так! – Момоко явно перепугалась, однако улыбнулась и состроила Хосине глазки, используя кокетство как защиту. – Я не убивала его!
Сано усилием воли подавил вспышку гнева – ему была нужна информация от Момоко, а не отчаяние запуганной женщины.
– Хосина‑сан, – спокойно произнес он, – этот допрос веду я. Не вмешивайтесь или покиньте помещение.
Хосина не удосужился ответить.
– Арестуйте ее! – приказан он Ямаге и Хаяси.
Полицейские шагнули к яритэ, та попятилась и закричала:
– Нет! Я ни в чем не виновата! – Она в отчаянии пыталась улыбнуться, чтобы снискать их расположение. – Я не сделала ничего плохого!
Сано преградил путь мужчинам.
– Улики против нее не доказывают, что она убила правителя Мицуёси, – сказал он, испепеляя взглядом Хосину.
– Этого достаточно для предъявления обвинения, – ответил тот.
Это соответствовало действительности: в судопроизводстве Токугавы фактически все процессы заканчивались обвинительным приговором и порой на основе менее веских улик, чем имеющиеся против Момоко. Но Сано не мог преследовать человека, чья вина еще не доказана.
– У нее нет очевидного мотива, чтобы убивать правителя Мицуёси. И вы ее не арестуете – по крайней мере, пока я не закончу допрос.
Губы Хосины изогнулись в ухмылке.
– Я закончу допрос в тюрьме Эдо.
В тюрьме Эдо заключенных заставляли говорить под пытками.
– Силой, вырванные признания не всегда правдивы, – сказал Сано, едва сдерживаясь. Хосина знал, как действуют карательные органы Токугавы, но так хотел утереть нос Сано и произвести впечатление на начальство, что готов был рискнуть. – К тому же расследование едва началось. В этом преступлении скрыто больше, чем лежит на поверхности, и возможны другие подозреваемые помимо Момоко. – Оба ёрики переводили взгляд с него на Хосину, и в их глазах чередовались надежда и страх. – Госпожа Глициния должна быть найдена и допрошена, как и все остальные, присутствовавшие в Ёсиваре прошлой ночью. На это потребуется время.
– Тем больше причин торопиться, – парировал Хосина. – Мы оба знаем, чего ждет сёгун и каким будет наказание в случае промедления. – Сёгун казнит или отправит в ссылку всех, кто не сможет наши убийцу его кузена. – Если вы намерены тянуть резину, я вам не помощник. Кроме того, если эта женщина виновна, я оказываю вам услугу, надавив на нее.
Хосина кивнул своим подчиненным, и те рывком поставили яритэ на ноги. Она не сопротивлялась, но дрожала всем телом, глаза округлились от ужаса. Момоко обернулась к Сано.
– Я рассказала правду о том, что произошло прошлой ночью. Вы ведь верите мне? Пожалуйста, не позволяйте им забирать меня!
Сано разрывался между благоразумием и стремлением вести честное, непредвзятое расследование. Он рисковал навлечь на себя гнев сёгуна за сочувствие к кому бы то ни было, хоть отдаленно покусившемуся на клан Токугава, а потому не должен мешать аресту яритэ, даже если не уверен в ее вине. Но с другой стороны, если не придержать чрезмерную ретивость Хосины, пострадает правосудие. Поэтому Сано принял компромиссное решение.
– Тогда арестовывайте ее, – сказал он.
Момоко издала вопль отчаяния. Когда Хаяси и Ямага волокли ее к двери, Сано с трудом подавил жалость.
– Но если с ней будут плохо обращаться или отправят в суд без моего разрешения, я заявлю, что вы мешаете моему расследованию и предпочитаете найти козла отпущения, лишь бы не дать мне выявить настоящего убийцу.
Хосина уставился на Сано, его глаза потемнели от злости, поскольку тот не только задел его профессиональную честь, но и пригрозил открытым столкновением. А этот шаг мог иметь трагические последствия для каждого из них. Повисла долгая пауза; в комнате, казалось, повеяло холодом. Сано ждал, его сердце тревожно билось – ему было что терять, а Хосине покровительствовал канцлер Янагисава.
– Отведите ее в тюрьму, – нехотя махнул Хосина своим ёрики, – но проследите, чтобы ей не причинили вреда.
Когда он с подчиненными и арестованной покидал комнату, его злобный взгляд, брошенный через плечо на Сано, предупреждал, что тот одержал лишь временную победу. Сано выдохнул, ненавидя это соперничество, постоянно осложнявшее ему жизнь. Оно казалось непреодолимым, поскольку дело Черного Лотоса» сильно подорвало его силы. Финальный акт в храме явил такую жестокость, какой ему еще не доводилось видеть, став примером бессмысленной кровавой резни. Пройдя через все это, Сано чувствовал себя больным, словно бездуховность секты передалась и ему. Не приносила успокоения даже счастливая семейная жизнь – «Черный Лотос» лишил его и этой опоры. В последнее время мысли о Рэйко его больше тревожили, чем успокаивали.
Сано постарался взять себя в руки. Теперь, когда Хосина ищет новые способы помешать ему, нельзя выпустить дело из‑под контроля. Сано решил выяснить имена клиентов Глицинии и гостей, присутствовавших на вечеринке прошлой ночью, а также начать поиск других подозреваемых, помимо яритэ.
Он заставил себя прогнать страх, что утратил контроль над расследованием еще до того, как его начал.
Новость об убийстве дошла до Больших Внутренних Покоев – женской половины замка Эдо – и прервала дневную пирушку, которую организовала госпожа Кэйсо‑ин, мать сёгуна.
Еще несколько минут назад Кэйсо‑ин, ее фрейлины, подруги, наложницы сёгуна и их служанки болтали, ели и пили под музыку флейты и самисэна. Однако новость заставила Кэйсо‑ин быстро покинуть свои покои, чтобы утешить сёгуна; музыкальные инструменты остались лежать среди забытых тарелок с едой. Женщины сбивались в беспокойные кучки по всей ярко освещенной и жаркой комнате. Служанки сновали туда‑сюда, разнося слухи, которые подпитывали идущие вполголоса разговоры:
– Сёгун так зол, что непрерывно кричит и ругается!
– Он поклялся казнить убийцу собственноручно!
Жена Сано, госпожа Рэйко, прислушивалась, держа на руках своего сына, Масахиро. Мальчик, которому еще не исполнилось и двух лет, не мог понять, почему женщины вдруг потеряли к нему всякий интерес. Он вырывался и скулил:
– Хочу домой!
– Ш‑ш… – шикнула Рэйко, стараясь узнать побольше об убийстве.
Ее подруга Мидори, фрейлина Кэйсо‑ин, подбежала к Рэйко и опустилась на колени рядом с ней.
– Все говорят, что сёсакан‑сама должен быстро найти убийцу, – сказала она, задыхаясь от волнения. В своем красном кимоно восемнадцатилетняя Мидори была полна юного очарования. – Если он этого не сделает… – Драматическая пауза и несчастный вид без слов говорили о смертельной угрозе, нависшей над Сано. – О, Рэйко‑сан, как страшно! Вы можете ему помочь?
– Возможно, – отозвалась Рэйко.
Вокруг нее продолжала жужжать толпа.
– Врагам правителя Мицуёси лучше поостеречься!
– Все в бакуфу боятся, что их обвинят в убийстве и казнят!
Прижимая к себе сына, Рэйко прислушивалась к сплетням и страстно хотела участвовать в расследовании.
Став женой Сано, она добилась разрешения помогать ему, а не сидеть дома, как большинство дам ее сословия. Поначалу Сано не хотел нарушать общественные традиции, но вынужден был признать необычные способности жены. Ее отец, судья Уэда – один из двух сановников, ответственных за соблюдения законов и порядка в Эдо, – дал своему единственному ребенку образование, положенное сыновьям. В детстве Рэйко слушала процессы в суде, многое знала о преступлениях, и хотя как женщина была ущемлена в правах, обладала определенными преимуществами. Она вращалась в замкнутом далеком мирке, где частенько скрывались улики, обитали свидетели, но куда детективы‑мужчины допущены не были. Ее знакомства среди дам, связанных с могущественными самурайскими кланами, давали Сано важную информацию, и это уникальное партнерство в течение трехлетнего супружества подпитывало их страстную любовь друг к другу.
Когда случился поджог и тройное убийство в храме Черного Лотоса, Рэйко к Сано оказались по разные стороны баррикад. Расследование превратилось в сражение, которое почти разрушило их брак, и его отзвуки до сих пор преследовали обоих.
Они поклялись в будущем действовать более осмотрительно, но это было проще сказать, чем сделать. Три месяца Рэйко уклонялась от участия в новых расследованиях. Она высоко ценила свое чутье, однако дело «Черного Лотоса» показало, что оно может ее подвести. В конечном счете, она исправила ошибки, но не могла простить себе их и вновь довериться интуиции; не знала, верит ли ей Сано, и боялась нарушить хрупкое равновесие их отношений.
– Надеюсь, что расследование не займет много времени, – волновалась Мидори. – Мы с Хиратой‑сан не сможем пожениться, пока оно не будет завершено.
Мидори давно была влюблена в главного вассала Сано, однако Хирата не сразу поверил в свое счастье. Но теперь, поведав друг другу о своих чувствах, они начали готовиться к свадьбе.
– Наберись терпения, – утешала Рэйко подруг. Масахиро захныкал, и она покачала его на коленях. – Не стоит торопиться. Перед вами с Хиратой‑сан целая жизнь, которую предстоит прожить вместе.
Неутешная Мидори покусала ноготь на большом пальце – остальные пальцы были уже обкусаны.
– Я не могу ждать, – пожаловалась она. – Мы должны пожениться скорее. Но родители Хираты‑сан не очень‑то обрадовались, когда он объявил им об этом. – Круглое личико Мидори осунулось, обычный румянец поблек, она уже не выглядела такой счастливой, как после объяснения в любви с Хиратой. В ее глазах теперь светилась тревога. – И мой отец расстроился, когда я попросила его о миаи.
Миаи – это первая официальная встреча возможных жениха и невесты и их семей. За ней должны следовать церемония обмена подарками, переговоры о приданом и о свадьбе, если обе семьи согласятся на женитьбу.
– Но ведь мой муж уже организовал миаи, – напомнила Рэйко. – Сано, как посредник Хираты, убедил обе семьи согласиться на встречу.
– Но она запланирована на завтра. Что, если Хирата‑сан будет так занят расследованием убийства, что не сможет прийти? – переживала Мидори. – Что, если его семья не захочет принять меня, а моя не примет его?
Судя по обстоятельствам, такая возможность была вполне реальной, однако Рэйко постаралась быть оптимисткой.
– Надейся на лучшее. Не надо так беспокоиться. – Озабоченная собственными проблемами, она пыталась ободрить Мидори, размышляя, отчего подруга так огорчена.
Дверь на улицу открылась, впустив в комнату поток холодного воздуха. Вошла мрачная пожилая служанка.
– Позвольте представить досточтимую госпожу Янагисава и ее дочь Кикуко, – объявила она.
Разговоры смолкли, и все посмотрели на новоприбывших, неуверенно ступивших в комнату, – женщину лет тридцати пяти и девочку, на вид лет восьми.
– Жена и ребенок канцлера? – прошептала Мидори.
– Да. – Любопытство охватило Рэйко. – Но почему они здесь? Они ведь никогда не присутствовали на таких пирушках.
Госпожа Янагисава оказалась плоскогрудой женщиной с такими кривыми ногами, что топорщились полы ее черного парчового кимоно. Ее суровое лицо было очень широким и словно приплюснутым – узкие щелки глаз, вывернутые ноздри и большой рот. Дочка в розовом кимоно, расшитом серебряными птицами, казалась на ее фоне необыкновенно красивой. Кикуко унаследовала от отца высокую стройную фигуру, блестящие черные глаза и правильные черты лица. Она, не мигая, смотрела на собравшихся, лицо девочки было странно отсутствующим.
Женщины, поздоровавшись, усадили госпожу Янагисава и Кикуко, а служанки поставили для них чай и закуски. Пока все по очереди знакомились с высокими гостьями. Рэйко во все глаза смотрела на госпожу Янагисава – жену человека, который частенько строил козни Сано. Когда наступила ее очередь, она вместе с Масахиро встала на колени и поклонилась; служанка представила их.
Госпожа Янагисава едва взглянула.
– Для меня честь познакомиться с вами, госпожа Рэйко. – Ее тихий голос был скрипучим, словно им давно не пользовались, лицо печальным.
– Это честь для меня, – ответила Рэйко, заметив, что госпожа Янагисава не пользуется косметикой – лишь брови нарисованы на выбритом лбу, – возможно, демонстрируя единственное свое достоинство: гладкую, без единого изъяна лунно‑белую кожу.
Масахиро смотрел на госпожу Янагисава по‑детски серьезно, и мимолетная улыбка немного смягчила ее суровое лицо. Потом он протянул свои маленькие ручки к Кикуко и сказал:
– Привет!
Девочка захихикала и повернулась к матери.
– Мама, я вижу мальчика. Хороший мальчик. Смешной мальчик, – проговорила она нежным высоким голосом. В уголках изящных улыбающихся губ запузырилась слюна. Кикуко вела себя словно неразумное дитя, и Рэйко с ужасом поняла, что у канцлера Янагисавы слабоумный ребенок. Повисло неловкое молчание, пока она подыскивала тему для разговора.
– У вас очень красивая дочь…
– Премного благодарна за комплимент. – Госпожа Янагисава вздохнула, глядя на Кикуко и Масахиро, которые весело носились по комнате. – Но, увы, боюсь, что Кикуко никогда не повзрослеет.
Рэйко почувствовала острую жалость к этой женщине и легкую вину за собственное счастье иметь нормальною ребенка.
– Масахиро так рад, что у него появилась подружка.
– Да… – Госпожа Янагисава следила взглядом за Кикуко. – Я тоже рада, что она у меня есть. – Горячая материнская любовь вернула ее тихому голосу силу. – Кикуко добрая, любящая, послушная девочка… несмотря ни на что.
«Несмотря на то что ее отец канцлер Янагисава?»
Канцлер узурпировал полномочия сёгуна; клевещет на своих соперников, преследует и убивает их. Госпожа Янагисава знает об этом? Не считает ли она, что именно его пороки стали причиной ущербности ее дочери?
Вежливость запрещала Рэйко задавать такие личные вопросы.
– Кикуко‑тян – копия своего отца, сказала она, надеясь, что упоминание о нем вызовет собеседницу на откровенность.
– Своего отца… Да.
Лицо госпожи Янагисава осталось непроницаемым, голос ровным. Рэйко полагала, что брак между канцлером и женой был заключен из общественных, политических или экономических соображений, как большинство браков, и все же ей было интересно, любит ли она своего мужа. Несмотря на недостатки канцлера, многие женщины находили его привлекательным, хотя все знали, что он предпочитает мужчин и достиг верхних чиновников власти, потому что долгое время оставался любовником сёгуна. Госпоже Янагисава наверняка известно с его связи с начальником полиции Хосиной, который жил в их доме. Однако между ними должны быть интимные отношения, поскольку женитьба принесла им ребенка. Личная жизнь этой пары вызывала у Рэйко большое любопытство.
Масахиро схватил палочку для еды и размахивал ею как мечом, прыгая на своих коротеньких ножках, а Кикуко смеялась и хлопала в ладоши.
– Ваш сын – копия своего отца, – заметила госпожа Янагисава, и Рэйко поняла, что ей тоже интересна ее жизнь. – Надеюсь, сёсакан‑сама пребывает в добром здравии?
– Да, спасибо, – ответила Рэйко. Насколько госпожа Янагисава наслышана о взаимоотношениях своего мужа и Сано? Это еще один непростой предмет для обсуждения. Кикуко и Масахиро начали бороться, катаясь по полу и смеясь. – Посмотрите – они подружились, – постаралась Рэйко заполнить неловкую паузу.
– Надеюсь, и мы тоже сможем, – тихо проговорила госпожа Янагисава и взглянула на Рэйко с опасливой мольбой. – Несмотря ни на что.
Рэйко поняла, что женщина знает об отношениях между Сано и ее мужем, и вдруг ее озарило: госпоже Янагисава явно не хватает обаяния, чтобы завести друзей, и она, должно быть, очень одинока, если готова общаться с женой человека, давно конфликтующего с канцлером. И Рэйко тут же потянулась душой к ней и Кикуко:
– Я тоже надеюсь на это.
Робкая улыбка и румянец несколько оживили плоское лицо госпожи Янагисава.
– Можно как‑нибудь зайти к вам в гости?
– Это честь для меня. И Масахиро будет рад повидаться с Кикуко, – сказала Рэйко. И хотя она мечтала удовлетворить свое любопытство, недобрые предчувствия поубавили ее энтузиазм.
Госпожа Янагисава наклонила голову, отпуская Рэйко, и та вежливо удалилась. Когда все были представлены, музыканты снова заиграли, и пирушка продолжилась, но присутствие госпожи Янагисава изменило обстановку. Женщины судачили о пустяках и больше не обсуждали убийство, потому что опасались могущественного канцлера и не хотели навлечь беду неосторожным высказыванием, которое его жена могла ему передать. Госпожа Янагисава сохраняла свою суровость, говорила, только когда к ней обращались, и не проявляла ни к кому интереса. Она была одинока среди толпы.
– Зачем она пришла, если не считает нас себе ровней? – шепнула Мидори Рэйко.
– Думаю, хочет побыть в компании, но стесняется участвовать в пирушке, – ответила та.
В этот момент госпожа Янагисава стала собираться и подозвала Кикуко. Как только они ушли, женщины тут же принялись их обсуждать. Лишившись приятельницы, Масахиро надул губы и уселся к Рэйко на колени.
– Госпожа Янагисава большая зануда, – заметила Мидори. – Вам действительно хочется еще раз с ней встретиться?
– Возможно, лучше этого не делать, – ответила Рэйко.
– Почему? – спросила Мидори.
Рэйко заколебалась: стоит ли обсуждать здесь деликатные вопросы, – но остальные женщины громко разговаривали и не обращали на них с Мидори никакого внимания.
– Хотя между нашими мужьями сейчас мир, я не верю никому из окружения канцлера, – сказала Рэйко. – К тому же мой муж может осудить приятельские отношения с госпожой Янагисава.
Дело «Черного Лотоса» показало ей, что бездумная привязанность может разрушить семью.
– Надеюсь, семья Хираты‑сан одобрит меня, а моя – его, – произнесла Мидори, озабоченная собственными проблемами. – Но как вам может повредить эта дружба?
– Если мой муж и канцлер опять начнут воевать друг с другом, госпожа Янагисава может оказаться шпионкой, которая попытается подобраться ко мне поближе, чтобы вместе с ним интриговать против Сано.
– Быть может, наши с Хиратой‑сан семьи подружатся завтра во время миаи, – предположила Мидори и вновь обратилась к Рэйко: – Мне кажется, что госпожа Янагисава не настолько коварна, чтобы навредить вам.
Рэйко тоже так показалось. Но секта научила ее не верить тому, что видели собственные глаза, слышали уши и подсказывало чутье. Теперь ей повсюду мерещились угрозы и скрытое зло. Но разве можно стать хорошим детективом, если утрачена способность разделять вымысел и реальность?
Комната вдруг показалась слишком маленькой и переполненной шумящими женщинами. Неужели этот скучный, игрушечный женский мир теперь навсегда станет ее жизнью? Рэйко так испугалась, что непроизвольно крепко прижала к себе Масахиро, и тот возмущенно запротестовал. Жажда приключений томила ее даже теперь, когда она заглянула в лицо смерти в храме Черного Лотоса. Но лучше бороться с угрозой смерти в тысяче обличий, чем смириться с нынешним бессмысленным, иссушающим душу существованием.