– Мне жаль, что ты обиделся, подумав, будто я бросил тебя, – сказал канцлер, – но запомни: человек, руководящий атаками, – это я. Если ты начнешь действовать на свой страх и риск, не жди, что я последую за тобой. Ты выбрал неподходящее время для демонстрации своего соперничества с Сано. Мое молчание должно было показать тебе это. Если тебя огорчают результаты твоих действий, то знай: ты это заслужил.
Выговор испугал Хосину, поскольку ему было что терять, кроме благосклонности канцлера. Тот уничтожал людей, по глупости осмеливавшихся перебежать ему дорогу, и в число изгнанных, казненных или погибших от рук убийц входили и бывшие любовники. Они оба ждали от своей связи истинной и вечной любви, и Янагисава поначалу казался счастливее и мягче, чем до их встречи, но Хосина знал, что старые привычки живучи.
– Я вас не понимаю, – сказал он, глядя на канцлера. – Я приехал в Эдо, чтобы подняться по карьерной лестнице в бакуфу, и доказал, что способен руководить полицией. – Пользуясь привилегиями любовника Янагисавы, он должен был доказать, что достоин занимаемого поста, а не пробился к высокой должности через постель. – Но ведь Сано постоянно чинит преграды. Как мне показать свои способности, если он берет все важные дела в свои руки, одерживает главные победы и пожинает похвалы сёгуна? Разве вы не хотите, чтобы я преуспел в работе, ради которой вы перевели меня в Эдо?
– Я думал, ты приехал сюда, чтобы стать моим главным вассалом. – Тень неудовольствия легла на лицо Янагисавы.
Хосина непроизвольно отступил, осознав, насколько эгоистичны его амбиции.
– Да, конечно, так и есть. Служить вам – моя главная цель. – Он поспешил воззвать к интересам Янагисавы: – Разве вы не хотите убрать Сано с дороги? Простите меня, если я пошел против ваших желаний, но я всего лишь продолжаю то, что вы начали много лет назад. А это, возможно, лучший шанс избавиться от Сано навсегда.
|
|
– Сейчас не время, – повторил канцлер. – Убийство правителя Мицуёси таит много возможностей помимо той, за которую ты ухватился. Ты слишком узко смотришь на ситуацию. И слишком недолго живешь в Эдо, чтобы видеть всю картину и оценить перспективу. – Его голос взволнованно зазвенел. – Я не пытаюсь запретить тебе что‑то делать… вовсе нет. Просто, если мои планы осуществятся, как я этого ожидаю, Сано станет для нас обоих незначительной проблемой.
– Какие планы? – Хосина окончательно растерялся, однако осознавал всю иронию своего положения. Ночь за ночью они лежали рядом, обнаженные и уязвимые. Янагисава доверял Хосине свое тело… но не тайны. Он считал информацию высшей властью, которой никогда не делился. Хосина это понимал, но недоверие Янагисавы его сильно ранило.
– Сегодня я навещал сына, – промолвил канцлер.
Резкая смена темы озадачила Хосину. Он нахмурился, пытаясь понять ход мыслей любовника.
– Которого из них?
Он знал, что у Янагисавы есть, по меньшей мере, четыре сына, рожденных разными женщинами, не женой. Мальчики жили с матерями в имениях за Эдо. Хосине стало известно о них из сплетен, ходивших в бакуфу, а не от Янагисавы. Он слышал, что канцлер время от времени навещает детей, хотя прежде никогда не рассказывал этого Хосине.
– Ёритомо. Старшего. Сейчас ему шестнадцать, – сказал Янагисава.
Мальчик – сын бывшей дворцовой фрейлины, вспомнил Хосина. С этой красивой дамой – родственницей Токугавы – у Янагисавы был короткий роман.
|
|
– Что‑нибудь не так? Ваш сын болен? – Хосина надеялся, что простая семейная проблема, а не разочарование в их совместной жизни, охладила Янагисаву.
– Совсем наоборот. – Губы канцлера тронула едва заметная гордая улыбка. – Ёритомо как две капли воды похож на меня в юности. Конечно, не тот ум и воля. Он подойдет идеально.
Ревность горячей иглой пронзила сердце Хосины. Его никогда особо не заботили взаимоотношения канцлера с сыновьями, но он ненавидел, когда Янагисава хвалил кого‑то.
– Я рад, что вы довольны своим сыном, – глухо проговорил Хосина. – Но какое он имеет отношение к делу об убийстве? Почему он важнее, чем месть человеку, который так часто побеждал и унижал вас?
Янагисава удивленно поднял бровь.
– Я только что объяснил тебе это.
– Но я не понимаю.
– Поймешь.
Лицо Янагисавы смягчилось, но Хосина принял это за проявление снисходительности, а не любви. Он страшился обидеть Янагисаву, но не мог прекратить борьбу против своего соперника.
– Влияние Сано в бакуфу растет не по дням, а по часам, – сказал он. – В число его союзников входят многие высокие сановники. И если он раскроет это дело, то поднимется в глазах сёгуна еще выше… а все остальные, в том числе и мы, упадут. В конце концов, он займет ваше место. Ваше к нему отношение дает ему все основания ненавидеть вас. Я думаю, он выжидает время, чтобы накопить достаточно сил и нанести удар.
– Не нанесет, – уверенно отрезал Янагисава.
– Потому что между вами перемирие? – Хосина не смог скрыть презрения. – Ваше перемирие не более чем молчаливое согласие, которое продлится ровно столько времени, сколько вы оба будете его соблюдать. Я считаю, что нам надо разорвать перемирие, прежде чем это сделает Сано, и ударить по нему сейчас, пока он уязвим.
|
|
– Я знаю все опасности перемирия, – укоризненно бросил Янагисава. – В данный момент они меня мало беспокоят, потому что у меня перед Сано есть преимущество.
– И какое? – совсем растерялся Хосина. – Ненавижу, когда вы говорите загадками! Почему вы не хотите объяснить мне, что происходит?
Канцлер предпочел не заметить раздражения Хосины.
– О некоторых вещах лучше не говорить вслух, – сказал Янагисава. – Даже мой дом не свободен от шпионов. Я сообщил тебе, что у меня есть планы; твое дело понять, в чем их суть. Но одно заруби на носу: ты не будешь нарушать перемирие.
Хосина начал было возражать, но непреклонность, застывшая на лице Янагисавы, заставила его прикусить язык.
– Не огорчайся, – засмеялся канцлер. – Просто наберись терпения, и я обещаю – ты будешь доволен результатом.
Хосина хотел верить Янагисаве, но не мог полагаться на планы, которых не понимал, и доверять столь непредсказуемому человеку, как его любовник. Он по‑прежнему считал Сано угрозой власти канцлера и своему успеху в бакуфу. Нужно было найти способ подняться за счет Сано, не гневя при этом своего господина. Но как это сделать? Его самолюбие было жестоко уязвлено.
Янагисава улыбнулся, его черные глаза полыхнули огнем.
– На сегодня довольно разговоров о политике…
Если другие намеки любовника остались для Хосины непостижимыми, то смысл этих слов Янагисавы, изгиба его губ и протянутой руки он прекрасно понял. Желание горячей волной прошло по телу Хосины, однако он сопротивлялся порыву, хотя и ощущал нарастающую сладостную тяжесть между ног. Как отвратительно, что канцлер высказывает свое недовольство, ставит его в тупик, насмехается над ним, разрушает планы, а потом ждет от него наслаждений! Гордость Хосины восставала. На мгновение он ощутил к Янагисаве ненависть.
Но страсть переборола возмущение. Хосина жаждал соития как подтверждения любви Янагисавы. Он позволил канцлеру увлечь себя на постель – единственное место в мире, где они были равны.
В коридоре, припав к щели в стене, стояла госпожа Янагисава. Она смотрела, как сплетаются, прижимаясь друг к другу, обнаженные тела ее мужа и его любовника. Слушала их всхлипы и стоны, но ее лицо оставалось бесстрастным. Когда они забились в конвульсиях оргазма, с ее губ сорвался тихий вздох. Она повернулась и пошла прочь по темному пустому коридору.
Солдаты шли по торговому району Нихонбаси. Их факелы в ночном воздухе исходили копотью, топот разрывал тишину. Они останавливались у каждого дома и колотили в закрытые двери и ставни.
– Открывайте! – кричали они. – По приказу сёсакана‑самы сёгуна выходите и покажите свои лица!
Мужчины, женщины и дети в ночной одежде высыпали на улицу, ежась от холода и страха. Квартальный староста строил их в шеренгу и вместе с командиром назначенной Сано поисковой команды сверял каждого человека с официальным квартальным списком, пытаясь обнаружить отсутствующих в нем женщин. Солдаты обыскивали здания в поисках спрятавшихся людей, врываясь в игорные притоны, прерывая карточные игры и выгоняя игроков на улицу.
Шум вывел из дремы госпожу Глицинию и Молнию, пристроившихся в задней комнате игорного притона. Молния сбросил одеяло, которым они были укрыты, и вскочил, мгновенно проснувшись.
– В чем дело? – пробормотала Глициния, ничего не соображая со сна.
– Вставай! – хриплым шепотом приказал Молния. – Там солдаты. Нам нужно бежать.
Ужас заставил Глицинию проснуться, она сразу поняла, что солдаты пришли за ней. Молния, схватив ее за руку и рывком поставив на ноги, рявкнул:
– Поторопись!
К счастью, они спали в одежде. Пока Глициния нашаривала обувь, Молния схватил узел с ее пожитками и вытолкал в переулок в тот самый момент, когда солдаты откинули занавеску между игорным залом и их комнатой.
Глицинию обжег ледяной воздух. Плащ распахнулся на ветру, но не было времени завязать его. Молния побежал по переулку, держа ее за руку. Они нырнули в другой переулок, прошли развалинами дома, сгоревшего во время пожара. Солдат больше не было слышно, но Молния тащил ее дальше. Толстый серп луны над крышами освещал путь, по которому он двигался с легкостью зверя, хорошо знающего свою территорию.
Они спустились на берег узкого канала и по грудь погрузились в студеную воду. Увязнув в илистом дне, Глициния потеряла сандалии. Босая – проститутки никогда не носили носков, – она с трудом выбралась на противоположный берег. Камни и мусор врезались в ступни. Они с Молнией снова бежали лабиринтом темных переулков с застоявшимся запахом туалетов, баков с отходами и ночных горшков. Глициния замерзла, мокрая одежда липла к телу, словно корка льда. Сердце женщины колотилось, усталость сдавливала грудь. Однако Молния даже не запыхался. Его рука, сжимавшая ладонь Глицинии, была теплой. Неужели они будут бежать, пока она не умрет?
Наконец Молния остановился у какого‑то здания. Глициния села на корточки, дыхание сбилось, она взмокла от пота. По сторонам двери чернели зарешеченные окна. Молния постучал: два удара, пауза, затем еще три быстрых удара. Дверь немного приоткрылась, в переулок пролился свет. Показалось мужское лицо, синюшное и небритое. Мужчина взглянул на Молнию и распахнул дверь. Молния втолкнул Глицинию в коридор с земляным полом и голыми балками, и она увидела, как мужчина сжимает в руке кинжал; татуировки на его теле говорили, что он разбойник. Но она слишком радовалась убежищу, чтобы беспокоиться об опасностях, которые могут ее здесь подстерегать.
– Солдаты уже обыскивали этот район? – спросил Молния.
Мужчина помогал головой. Молния тихо выругался, и Глициния испугалась, что им снова придется уходить в ночь. Но Молния повел ее по коридору мимо разделенных перегородками комнат. Свет ламп пробивался через старую бумагу, вырисовывая силуэты сплетающихся человеческих тел. Глициния слышала стоны и хриплое дыхание, в нос били запахи мочи, пота и совокуплений. Когда они с Молнией вошли в комнату, где над полом из деревянных планок, выложенных вокруг вкопанной в землю большой бочки с водой, висела потушенная лампа, Глицинии захотелось смеяться и плакать. Это была общественная баня, по совместительству служившая подпольным борделем. Она сбежала из одного публичного дома для того, чтобы укрыться в другом.
Между тем Глициния так замерзла, что ее всю трясло, зубы выбивали дробь. Горячая вода в бочке казалась райским видением. Молния сбросил с себя мокрую грязную одежду. Глициния быстро – насколько позволили дрожащие руки – разделась, но платок не сняла. Ее израненные ноги оставляли на полу кровавые следы. Они с Молнией потерли себя мешочками с мылом, облились водой из ведер и сели в бочке, погрузившись в воду по плечи.
Горячая вода нежно приняла тело Глицинии, и та блаженно вздохнула, не обращая внимания на плавающий на поверхности мусор и стоявший в комнате запах плесени. Разомлевшая и усталая, Глициния не могла думать о том, что будет дальше. Она закрыла глаза, склонила голову на край бочки и погрузилась в дрему.
– Не расслабляйся, – сказал Молния. – Мы не можем здесь оставаться. Рано или поздно сюда придут солдаты. Нужно смыться до этого.
– Пожалуйста, давай побудем здесь еще немного, – пробормотала Глициния.
Молния беспокойно заерзал, вода заволновалась.
– В Эдо нет безопасных мест. Я планировал еще утром быть на тракте. Но нет… тебе захотелось остаться.
Его обвиняющий тон заставил Глицинию насторожиться и прогнал сонливость. Глаза Молнии злобно блеснули.
– Это из‑за тебя на нас охотятся как на диких зверей, – прошипел он. – Из‑за тебя мы не можем насладиться твоей свободой.
Глициния выпрямилась, поджав колени к груди.
– Но нам придется остаться, – решилась она возразить. – Все идет по плану.
– По твоему плану. Не по моему. Я был дураком, когда на него согласился, – насмешливо фыркнул Молния. – Какое нам дело до этого убийства? Мы уходим сегодня ночью.
– Мне есть дело. Я должна знать, – не уступала Глициния. – Пока мы не можем уйти!
Днем Молния принес ей листок с новостями, где рассказывалось о расследовании сёсакана‑самы. Она прочитала, что ее яритэ арестована. Нужно было узнать, что случилось с Момоко и кого еще привлекли по этому делу. Ведь она могла так никогда и не получить известий в той далекой провинции, где они с Молнией планировали поселиться. Она должна видеть, как развиваются события… несмотря на опасность.
От гнева лицо Молнии потемнело.
– Потешить любопытство для тебя важней моей жизни?
– Нет! Конечно, нет! – Глициния отпрянула, но спина уперлась в стенку бочки.
С его губ слетел горький смешок.
– Мне следовало догадаться. Ты просто используешь меня. На самом деле тебе на меня наплевать.
– Это не так! – Глициния потянулась к нему под водой и дотронулась до его ноги. Молния вздрогнул от прикосновения. – Я люблю тебя. – Если это неодолимое влечение и есть любовь, то она действительно любит Молнию. – Твоя безопасность для меня важней моей собственной. – Потому что без него ей не выжить.
Он покачал головой, отметая попытки уговорить себя. Но Глициния захватила пальцами его член, чуть сжала и почувствовала, как он начал твердеть. От возбуждения Молния приоткрыл рот и откинул голову назад.
– Если бы ты меня любила, то не навлекла бы все эти неприятности, – хрипло пробормотал он, охваченный страстью и злостью на ее попытку манипулировать им.
Не веря своим ушам. Глициния вздрогнула и убрала руку.
– Я навлекла на тебя неприятности? – От возмущения она забыла об осторожности. – Прости, но не я виновата, что на нас охотятся. И не я едва не разрушила все наши планы.
– О, значит, ты винишь меня?
Вода забурлила, когда он рванулся к ней.
– Что ж, позволь мне напомнить, что все началось именно по твоему плану.
– Мой план сработал бы великолепно, если бы ты его придерживался. – Его рука коснулась ее лодыжки, и Глициния встревожено отодвинулась. – Пусти!
– Не смей говорить мне, что делать! – Он сжал ее ногу и задышал чаще и тяжелее. – Я сам принимаю решения. Я тебе не слуга. И не стану слушаться ни тебя, ни кого‑либо другого.
Вода, казалось, стала горячее, пот катился по ее лицу.
– Ты должен слушаться! – крикнула Глициния. – Потому что допустил ужасную ошибку. Все наши проблемы – полностью твоя вина.
– Твоя проблема в том, что ты уступила злости, – сказал Молния. – Твоя ненависть принесет нам гибель.
Глициния понимала, что в его словах есть правда. Злость и самоуверенность, вдохновившие ее на побег, снова проснулись. Горькая обида, терзавшая ее душу, выплеснулась на Молнию.
– А как быть с твоей ненавистью? – взвизгнула она. – Любому, кто тебя обидит, не поздоровится, потому что ты сначала делаешь, а потом только думаешь. Как бесчувственный дикий зверь!
– Как ты меня назвала? – оскалился Молния, раздувая ноздри. Теперь он и впрямь больше походил на зверя, чем на человека. – Ты думаешь, я глуп? Это ты глупа, если считаешь, что я позволю себя оскорблять. Я тебе покажу, кто здесь главный!
Молния дернул Глицинию за лодыжку, и та, вскрикнув, ушла под воду. Горячая жидкость обожгла глаза, забила нос, наполнила рот. Она засучила руками, пытаясь вынырнуть, но Молния уже держал ее за ноги и был гораздо сильнее. Глициния в отчаянии рвалась на поверхность, сопротивлялась неодолимому желанию вздохнуть. Наконец Молния отпустил ее. Она жадно глотала насыщенный паром воздух. Вода ручьями лилась с мокрого платка на голове, стекала по лицу. Перед ее затуманенным взором стоял Молния, огромный и страшный.
– Извинись за то, что сказала! – приказал он.
– Нет! – Глициния кипела от возмущения. – Ты животное! Я ненавижу тебя!
Он схватил ее за плечи и начат топить. Она бешено сопротивлялась, но сначала шея, потом подбородок стали уходить под воду.
– Кто‑нибудь, пожалуйста, помогите!
Шум в борделе не прекращался, и никто не отозвался на зов. Удерживаемая под водой Глициния пинала и царапала Молнию. Ее пятка угодила ему в пах, и она услышала, как он взвыл – звук исказила сомкнувшаяся над ней темная, бурлящая вода. Он подпрыгнул и навалился на нее всем телом. Его крепкие, мускулистые руки и ноги буквально оплели ее. Крик застрял в горле, боль сдавила легкие. Глициния чувствовала, что сердце вот‑вот взорвется. Ее охватила паника. Она беспомощно замотала головой.
Молния рывком выдернул ее из‑под воды, и Глициния судорожно схватила ртом воздух. Потом он выбросил ее из бочки, и она больно ударилась о дощатый пол локтем и бедром. Когда она, ошеломленная и задыхающаяся, перевернулась на спину, Молния сел на нее верхом и затряс так, что голова женщины забилась об пол.
– Ты раскаиваешься, что оскорбила меня?
– Да! – крикнула Глициния, ее сопротивление было сломлено. – Пожалуйста, не бей меня!
– Ты меня любишь?
– Я тебя люблю!
– И теперь будешь делать, как я скажу?
– Да!
– Потому что иначе я тебя убью. Ты поняла?
И ведь убьет. Глициния только сейчас осознала его жестокость.
– Да! Да! – закричала она.
Молния встал и ухмыльнулся с жестоким торжеством. Его мокрая обнаженная грудь тяжело вздымалась.
– В следующий раз я не прощу тебя так легко. – Он поднял одежду и вышел из комнаты.
Глициния лежала, ощущая боль и холод. Если бы она никогда не встречала Молнию! Какие бы ошибки он ни допустил, она совершила самую тяжкую… сочла, что сможет держать его в руках. Из ее закрытых глаз побежали слезы. Ее план требовал помощи Молнии, но теперь она серьезно сомневалась, сможет ли в дальнейшем управлять им. Если это ей не удастся, то как быть?
Сомнений не оставалось: несмотря на ее страсть к Молнии. Они не смогут жить вместе. Она должна бежать от него, прежде чем случится очередная размолвка, и он выполнит свою угрозу.
– Простите, сёсакан‑сама, но к вам пришли.
Сано поднял глаза от стола и посмотрел за детективов, собравшихся в его кабинете на утреннее совещание, во время которого он раздавал задания на день. В дверях стоял слуга.
– Кто? – удивился Сано, поскольку посетители редко появлялись так рано.
– Члены Совета старейшин.
– Совета старейшин! – Сано ошеломленно поднялся из‑за стола, отпустил своих людей и поспешил в комнату для приемов. Там рядком сидели трое из пяти сановников. Бледный свет и холодный воздух сочились через окна, угольные жаровни пылали. Сано опустился на колени и поклонился.
– Добро пожаловать, – сказал он. – Для меня ваш визит большая честь.
Старейшины никогда не навещали его дома. Если им нужно было его увидеть, следовал вызов во дворец. Этот визит явно был тайным, что подтверждало отсутствие главного старейшины Макино.
Заговорил человек, сидевший посередине:
– Надеюсь, мы вам не помешали. – Это был Каору Огами, отвечавший за взаимодействия режима и даймё. У него были седые волосы и задумчивое моложавое лицо.
– Нисколько, – ответил Сано.
– Спасибо, что приняли нас так быстро, – подал голос старейшина, сидевший справа от Огами.
Ёити Уэмори, главный военный советник сёгуна, был низкорослым тучным мужчиной со вторым подбородком.
– Не стоит благодарности, – отозвался Сано, раздумывая, зачем пришли члены Совета, особенно третий, Кинхидэ Като, специалист по государственным финансам. Огами иногда поддерживал Сано, Уэмори публично не выступал против него, но вот Като был его открытым врагом. Сано повернулся к Като и внимательно посмотрел в его широкое хитрое лицо, на котором губы и глаза казались разрезами на потертой коже. В душе зародилась тревога.
– Спасибо, что нашли для нас время, – сказал Като. – Ведь вы, должно быть, очень заняты расследованием убийства.
Подозрения Сано подтвердились – Като пришел сюда обсудить что‑то важное.
После того как был подан чай с пирожными, зажжены трубки и исчерпаны комплименты, заговорил Огами:
– Сёсакан‑сама, мы принесли вам новости.
Это удивило Сано, поскольку обычно информация шла в обратном направлении: от него к старейшинам. Он понимал, почему Огами мог помогать ему, но причем здесь остальные? И почему они захотели беседовать здесь, а не во дворце?
Огами аккуратно выбил пепел из трубки, образовав кучку на курительном подносе перед собой, и повернулся в сторону Уэмори.
– Возможно, вам известно, что в ночь убийства в Ёсиваре находился господин Дакуэмон Мацудаира, – сказал тот.
Сано кивнул – господин Дакуэмон был в его списке людей, с которыми необходимо побеседовать.
– Дакуэмон – член побочного клана Токугава. – Уэмори жадно затянулся, и грудной, мокрый кашель сотряс его дряблые щеки. – Он немного старше Мицуёси, не отличается привлекательной внешностью и не пользуется особой любовью при дворе. – Уэмори сделал паузу, затем заговорил, придав тону значительность: – Но теперь, когда Мицуёси мертв…
«Дакуэмон – сильный претендент на то, чтобы стать наследником режима», – подумал Сано.
– Возможно, вам следует уделить особое внимание действиям господина Дакуэмона в ту ночь, – закончил Уэмори.
То, что Уэмори назвал ему нового подозреваемого, встревожило и одновременно заинтриговало Сано – ведь тот был членом клана Токугава и, таким образом, недосягаем для него из‑за запрета сёгуна заниматься семьей, личной жизнью и врагами правителя Мицуёси.
– Еще вы могли бы проверить Фумио Сугиту, – произнес Като и вновь набил трубку, укладывая табак крупинку за крупинкой.
– Главу Законодательного совета? – переспросил Сано. Этот орган по своей значимости шел сразу после Совета старейшин и надсматривал за рядом правительственных департаментов. – Но ведь Сугиты не было в Ёсиваре той ночью.
– Или вы его просто не заметили, – сказал Като.
– Почему он может считаться подозреваемым? – Сано подавил тревогу – еще одна высокая персона оказывалась притянутой к убийству.
– Много лет назад член Совета Сугита хотел жениться на некой даме, но семья выдала ее замуж за отца правителя Мацудаиры. – Като взял с курительного подноса щипцы, пошарил в металлической коробке с горячими углями и положил себе в трубку точно подходящий по размеру уголек. – Но член Совета Сугита все еще любит ту даму и питает неприязнь к ее мужу. Эта неприязнь наверняка распространялась на Мицуёси, продукт этого брака.
История была явно притянута за уши.
– Есть другие соображения, указывающие на причастность члена Совета Сугиты к убийству правителя Мицуёси? – Сано повернулся к Уэмори. – Или какие‑нибудь улики против Дакуэмона?
– Это ваша обязанность искать улики, – упрекнул тот.
Теперь Сано не волновался – за показным альтруизмом этих людей таятся личные интересы. Он знал, что Сугита жаждет назначения в Совет старейшин и плетет интриги против Като, чтобы занять его место. Что может быть для Като лучшим способом защиты, чем обвинение Сугиты в убийстве государственного человека? Кроме того, Уэмори давно враждует с отцом правителя Дакуэмона, который постоянно просит сёгуна исключить его из совета. Уэмори не желает, чтобы Дакуэмона объявили наследником сёгуна – ведь тогда его отец расправится с ним. Старейшины хотят вовлечь Сано в войну против своих врагов, но это не значит, что ему следует игнорировать их версии. Просто нужно помнить о трудностях, которые могут возникнуть при выяснении причастности члена Совета Сугиты и правителя Дакуэмона к убийству.
– Вы знаете, что его превосходительство запретил мне разрабатывать связи правителя Мицуёси, – напомнил Сано. Конечно же, старейшины это знали: сёгун при них отдавал свой приказ. – Как же мне воспользоваться информацией, которую вы сообщили?
Улыбка растянула дряблую кожу на лице Уэмори.
– Это уж вам решать.
Огами кивнул и опять выбил пепел на курительный поднос, расположив его в виде пересекающихся линий.
Гнев охватил Сано, когда он осознал, чего хотят от него старейшины. Зная, что справедливость он ставит превыше всего, они понуждают его ослушаться приказа сёгуна и привлечь члена Совета Сугиту и правителя Дакуэмона в качестве подозреваемых. Окажутся эти люди виновными или нет, скандал погубит репутацию обоих. Раскроет Сано дело, прорабатывая данные версии, или нет, ему не избежать сурового наказания за ослушание. Однако старейшины используют его в своих целях, нисколько не заботясь об этом.
Скрывая возмущение, Сано обратился к Огами:
– Не желаете ли и вы предъявить мне кого‑нибудь в качестве подозреваемого?
– О нет, – кротко проговорил Огами, глядя на кучки пепла с видом художника, любующегося своим творением. – Моя единственная цель – помочь коллегам оказать вам поддержку.
Возмущение Сано переросло в гнев, когда он понял истинную цель Огами. Тот боролся с главным старейшиной Макино за контроль над Советом. Видимо, он пообещал двум своим коллегам, что поможет им расправиться с их врагами, если они станут его союзниками. Он привел их сюда втайне от Макино и сёгуна, чтобы вовлечь Сано в свою игру.
– Признателен за вашу заботу, – через силу проговорил Сано.
Его не удивило, что союзник так грубо использует его, поскольку личные интересы определяли взаимоотношения в бакуфу. Он яростно сжал пустую чашку, глядя на гостей, чопорно сидевших перед ним. Он спас их и весь город от «Черного Лотоса», а они используют его как половую тряпку, чтобы потом скомкать и выбросить в мусор! Ненависть красной пеленой затянула глаза.
Но привычка сохранять внешнее спокойствие была настолько сильна, что гости, казалось, ничего не заметили. Они распрощались и ушли, а Сано неподвижно сидел в одиночестве, сгорая от гнева, пока не очнулся от резкой боли в левой ладони. Он раздавил хрупкую фарфоровую чашку, из пораненной руки сочилась кровь.
– Простите, сёсакан‑сама… – В комнату вошел слуга.
– Что тебе надо? – спросил Сано. Гнев отступил, и он чувствовал смущение, оттого что едва не утратил контроль над собой. После дела «Черного Лотоса» ему все труднее было держать себя в руках.
– К вам еще посетители.
В женской половине дворца стоял непрерывный шум от болтовни и лихорадочной суеты наложниц – они принимали ванны, одевались и прихорашивались. Мидори сидела в спальне матери сёгуна, госпожи Кэйсо‑ин. Пока другие приближенные расчесывали ей волосы, Мидори наносила старухе на лицо смесь белой рисовой муки и сока камелии. Ее рука механически двигалась, но мысли уносились к Хирате. Он не пришел прошлым вечером, и часы, пролетевшие с тех пор, как она видела его во время миаи, казались вечностью.
– А‑а‑ай! – вскрикнула госпожа Кэйсо‑ин, отпрянув от Мидори; ее круглое морщинистое лицо исказилось от боли. – Ты попала мазью мне в глаз. Ты что, не можешь работать внимательнее?
– Простите! – Мидори схватила кусок материи и протерла глаз своей госпоже, но Кэйсо‑ин оттолкнула ее.
– Ты в последнее время такая рассеянная, – недовольно пробурчала она. – Я просто не выношу твоего присутствия. И пальцем указала на дверь. – Убирайся!
Радуясь, что ее отстранили от работы, Мидори выбежала из дворца. Она торопливо шагала через сад и вдруг увидела идущего навстречу Хирату.
– Хирата‑сан! – крикнула она. Он улыбнулся, Мидори кинулась к нему в объятия и разрыдалась. – Я думала, что ты уже никогда не придешь. Я так боялась, что ты разлюбил меня.
– Откуда такие мысли? – нежно спросил Хирата.
В это раннее морозное утро весь сад был в их распоряжении, но он повлек ее к сосновой роще, где они много раз встречались раньше. Воздух благоухал чистым, резким запахом сухого винограда, земля была покрыта мягким одеялом сосновых игл, на котором они чувствовали себя так вольготно.
– Ты дрожишь, – заволновался Хирата, завернул ее в плащ и крепко прижал к себе.
Она, всхлипывая, наслаждалась его близостью.
– После того что наговорил мой отец, я была уверена, что ты возненавидишь меня.
– Я никогда не разлюблю тебя. – Хирата взял Мидори за плечи и посмотрел с такой искренностью, что сразу прогнал ее страхи. – Ты не виновата в том, что произошло в театре. – Теперь она заплакала от облегчения. – Пожалуйста, верь, моя семья не замышляет ничего плохого против твоей семьи. С чего твой отец взял, что мы его враги?
Сгорая от стыда, Мидори отстранилась от Хираты и отвела взгляд.
– Он сильно огорчается, когда речь заходит о клане Токугава и всех, кто с ним связан, – прошептала она. – Из‑за того, что они сделали с его кланом в прошлом.