Музыка в моём детстве будила во мне нежность и любовь, смелость и отвагу, надежду и восторг. Она мирила меня с людьми, приближала к ним, заставляла искать, мечтать и думать обо всём самом важном и прекрасном.
Музыка -- это пение души, попытка нашей духовной сущности освободиться и вылететь на простор из своего телесного плена. Лучшая музыка всегда выражает это стремление и потому принимает форму мелодии.
Русская музыка заняла в мире одно из первых мест, благодаря богатству русской народной мелодии, выражению народной души.
* * *
Скульптура в моём детстве не могла играть большой воспитательной роли по той простой причине, что её почти не было в яснополянском доме.
Был один только хорошо сделанный мраморный бюст моего дяди, брата отца, графа Николая Николаевича Толстого, который стоял в нише стены в отцовском кабинете(56). Этот бюст я любил больше всех вещей в доме, и он действовал на меня сильнее всех портретов и картин. Я иногда подолгу смотрел на него, изучая его гладкие, приятные формы. Мне казалось, что мой дядя Николай был почти жив, когда я трогал его и гладил по щекам. Я знал, что он был замечательный человек(57), и эта фамильярность с ним облагораживала и одухотворяла меня.
[56. Мраморный бюст Н.Н. Толстого (1823-1860) был сделан в 1861 году с посмертной маски, которую Л.Н. Толстой сразу же назвал “прелестной”. -- ПСС. Т. 60. С. 354.
Автор скульптурного портрета Ц бельгийский королевский скульптор Гильом (Виллем) Гифс (Geefs; 1806-1883).
По заказу Л.Н. Толстого было сделано два бюста. Большой мраморный бюст был установлен в Ясной Поляне. Именно на нём была сделана надпись на срезе левого плеча: «Gme Geefs Statuaire du Roi, Bruxelles, 1861». Меньший гипсовый бюст хранился в Пирогове у брата Л.Н. Толстого, графа Сергея Николаевича Толстого (1826-1904).
57. Об отношении Л.Н. Толстого к смерти брата Николеньки см. его письмо от 24-25 сентября/6-7 октября 1860 года С.Н. Толстому. -- Там же ].
* * *
А искусство танцев? Отец презирал его и не видел в нём ничего, кроме того, что балерины высоко задирают ноги(58). Мать, напротив, любила балет и девушкой, до замужества, сама порхала по своей московской кремлёвской квартире(59), изображая танцовщиц. Всё же в моем детстве в нашем доме и в семье танцевали, а рядом на деревне шли пляски на воскресных хороводах и на работах.
У нас танцевали вальс, польку, мазурку и кадрили, и отец иногда сам пускался вальсировать, всегда с одной и той же своей дамой -- моей матерью. Он подхватывал ее легкую фигуру и, к всеобщему восторгу нас, детей, быстро делал с ней целый круг по зале(60). Сам я, кроме вальса, любил мазурку со всякими фигурами и танцевал ее с азартом(61).
Пляска баб и ребят на хороводах деревни была иногда красива своей удалью и движениями, но только немногие из баб и ребят плясали хорошо.
[58. См. впечатление Наташи Ростовой от выступления танцоров и знаменитого виртуоза г-на Антуана Луи Дюпора (Duport; 1786-1853) в романе «Война и мир». -- Там же. Т. 10. С. 330-331. Позднее презрительное отношение Толстого к танцам вызвано было его представлением о христианском искусстве, призванном осуществить братское объединение людей. См. его трактат «Что такое искусство?» (1898). -- Там же. Т. 30.
59. Отец С.А. Толстой, Андрей Евстафьевич Берс (1808-1868), был гофмедиком, врачом московской дворцовой конторы, жил с семьей в служебной квартире в Кремле, в здании комендантского управления. -- См.: Сафонова О.Ю. Род Берсов в России. М.: Энциклопедия сел и деревень, 1999. С. 31.
60. См., например, запись в дневнике С.А. Толстой от 2 июля 1889 года: «На днях Серёжа играл вальс, пришёл Лёвочка вечером, говорит: “Пройдемся вальс”. И мы протанцевали к общему восторгу молодёжи» -- См.: Толстая С.А. Дневники. С. 120.
Много лет спустя, после одной из похожих сцен, по свидетельству очевидца, Л.Н. Толстой «...сказал (приблизительно так), что если бы он не был писателем, был бы танцором. И действительно, его движения при пляске других очень ловки». -- См.: Маковицкий Д.П. У Толстого: 1904-1910: Яснополянские записки (Литературное наследство. Т. 90: В 4-х книгах). М.: Наука, 1979. Кн. 2. С. 144. Далее ссылки на это издание даются так: «Маковицкий Д.П. У Толстого», с указанием книги и страниц.
61. 12 января 1887 года С.А. Толстая писала мужу из Москвы: «Лёва плясал у каких-то Столпаковых, знакомых Шидловских. Там была и Лили Оболенская, и Татищевы, и Верочки две; он, видно, очень веселился и пыль в глаза всем пускал; Шидловские и Оболенские остались что-то им очень довольны» -- См.: Толстая С.А. Письма к Л.Н. Толстому. С. 385.
Столпаковы -- семья управляющего московским отделением Дворянского банка Алексея Николаевича и Марии Александровны Столпаковых. - Там же. С. 386.
Шидловские - семья тётки С.А. Толстой по матери, Веры Александровны Шидловской (урожд. Иславиной; 1825-1910).
Лили Оболенская (в замужестве Елизавета Дмитриевна Казенбек; умерла в 1894 году). См. о ней ниже примеч. 129.
Татищевы - дети графа Николая Дмитриевича Татищева (1829-1907), с которыми дети Толстых дружили. - См.: Толстая С.А. Дневники... Т. 1. С. 117; Толстой С.Л. Очерки былого... С. 50-51; Булгаков В.Ф. Л.Н. Толстой в последний год его жизни: Дневник секретаря Л.Н. Толстого. М.: Правда, 1989. С. 329-330.
«Верочки две» -- вероятно, Вера Александровна Кузминская (род. в 1871 году), кузина Л.Л. Толстого, и Вера Вячеславовна Шидловская (род. в 1866 году).
О том, что Л.Л. Толстому самому нравились танцы, см. также: Сын и отец // Лица Т. 4. С. 204].
* * *
В яснополянском доме в балконной гостиной, позднее ставшей кабинетом отца, есть несколько гравюр с картин старинных итальянских мастеров. Стена, на которой они висели, всегда привлекала мое внимание и на ней особенно Мадонна «Di San Sisto» Рафаэля(62), с её чудесными деталями. Все было прекрасно в этой картине и казалось мне давным-давно знакомым. Я любил также портреты предков в зале, которые я часто разглядывал и всегда жалел, что мне мало рассказывали о них(63).
[62. На стене в кабинете Л.Н. Толстого, над книжной полкой, висели пять деталей картины Рафаэля (наст. имя Раффаэлло Санти; Raffaello Santi; 1483-1520) «Сикстинская мадонна». Эти старинные литографии Толстой получил в подарок от своей двоюродной тётки, придворной фрейлины А.А. Толстой. -- См.: Пузин Н. Дом-музей Л.Н. Толстого в Ясной Поляне. Тула, 2005. С. 46, 54.
Отношения тетки и племянника были шире, многообразнее обычных родственных, хотя и напоминали отношения “бабушки”, как называл её Л.Н. Толстой, и “внука”. -- См.: Переписка Л.Н. Толстого с гр. А.А. Толстой. СПб., 1911.
Подарку А.А. Толстой “внук” обрадовался. 14 апреля 1858 года он писал “бабушке”: «Ваша Мадон[н]а висит у меня и радует» -- ПСС. Т. 60. С. 260.
Толстой впервые увидел «Сикстинскую мадонну» Рафаэля летом 1857 года в Дрездене. В его дневнике есть записи, свидетельствующие о том, что картина произвела на него сильное впечатление.
24 июля/5 августа 1857 года: «Сбегал в галерею. Мадон[н]а сразу сильно поразила меня».
На следующий день 25 июля/6 августа 1857 года: «Опять в галерею, остался холоден ко всему, исключая Мадон[н]ы». -- Там же. Т. 47. С. 148-149.
63. Подробное описание «старых портретов дедов» см. в кн.: Толстой И.Л. Мои воспоминания -- С. 80-83].
* * *
Какое влияние могла оказывать на меня, ребёнка, архитектура? Наш простой кирпичный дом с голыми стенами в соседстве с жалкими мужицкими избами мне не дал ничего. Всё же великой радостью нашей были новые пристройки дома(64), или когда появлялись на деревне новые избы и крылечки, или даже свежая гладкая соломенная крыша «в зачёс» (65).
[64. Едва ли Л.Л. Толстой помнил это. Вероятно, он слышал от старших, каким радостным было Рождество 1871 года в большой зале, только что пристроенной к яснополянскому дому. -- См.: Сухотина-Толстая Т.Л. Воспоминания... С. 89-98.
65. Т.е., ржаная солома плотно зачёсывалась и укладывалась рядами снизу вверх; нередко солома обмакивалась в глину для большей защиты от ветра и дождя. -- См.: Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х томах. М.: Рус. язык, 1991-1993. Т. I. С. 663; Т. IV. С. 267].
Смотря назад на то, как влияло на меня искусство в детстве, я вижу, что влияние это было очень большое, но могло и должно было быть ещё в тысячу раз сильнее.
Через искусство я мог бы познать и духовную, и умственную мои сущности и набраться множества знаний, если бы каждое из искусств было представлено на надлежащей высоте и на своем настоящем месте.
Влияние искусства в вопросе детского воспитания -- громадное поле для разработки.
Глава 4
«Классическая» гимназия Поливанова в Москве -- мои учителя и товарищи
Перед тем, как наша семья переехала в 1881 году из Ясной Поляны в Москву, в доме царила нездоровая, нервная атмосфера. Мать уже не справлялась одна со всеми семейными заботами; отец, хотя и видел, что для воспитания выросших детей деревня не давала нужных условий, в то время переживал свой так называемый «религиозный кризис» и думал о переезде в город с большим неудовольствием(66).
[66. О тяжёлом душевном состоянии Л.Н. Толстого в конце 70-х годов см. подробнее: Толстая А. Отец: Жизнь Льва Толстого. В 2-х томах. М., 2001. Т. 1. С. 448-473.
Переезд из Ясной Поляны в Москву дался Толстому нелегко. Через три дня пребывания в городе в разговоре с учителями Поливановской гимназии (см. о ней ниже примеч. 69) Л.Н. Толстой так описал свои первые впечатления: «Вы меня извините -- вы городские жители, но, по-моему, жизнь в городе -- жизнь в помойной вонючей яме». -- См.: Поливанова М.А., Поливанов Л.И. В “большую перемену” 18-го сентября 1881 г. в частной гимназии // Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников - Т. 1. С. 283.
14 октября 1881 года С.А. Толстая призналась сестре, Т.А. Кузминской: «Завтра месяц, как мы тут… Лёвочка впал не только в уныние, но отчаянную апатию». - ОР ГМТ. Архив Т.А. Кузминской, № 3284. Л. 1. Автограф].
Пока вопрос решался, моё воспитание было заброшено ещё больше и вместо того, чтобы помочь, родители сделали со мной в этом отношении ещё новую ошибку, когда, по настоянию отца и против желания и слёз матери и меня самого, меня перевели из женской половины, от моей милой англичанки Miss Any(67), вниз, в комнаты старших братьев и гувернёра(68).
[67. Речь идёт об Анне Филипс. См. о ней выше примеч. 43.
68. Гувернёром старших братьев в 1878-1897 годах был месье Ньеф. См. о нём примеч. 44].
Эта перемена повлияла на меня особенно дурно в том смысле, что «у мальчиков» я научился только дурному, то есть тому, что повредило моей жизни.
Когда мы все же переехали в Москву и меня отдали в Поливановскую классическую гимназию в третий класс, я искренно радовался тому, что, наконец, начнется моё настоящее воспитание и образование, которых, я чувствовал, дома мне не могли дать.
Самым лучшим нашим учителем в гимназии был сам «Лев», --Лев Иванович Поливанов, -- один из выдающихся русских педагогов, директор и прекраснейший, умный человек(69). Вспыльчивый и нервный, с седой гривой густых волос, зачёсанных назад, худой и быстрый, Поливанов не только умел учить, но умел вызывать в учениках лучшие их чувства. Он был нашим учителем русского языка и литературы. Когда он сердился, он выходил из себя и сам не помнил, что говорил. Раз, в порыве гнева, он прокричал, грозя ученикам своим бледным, худым кулаком: «Здесь не кабак, а питейное заведение»! Он хотел сказать: учебное заведение.
Всё же все любили и уважали его(70).
[69. Л.И. Поливанов (1838-1899) -- педагог, историк литературы, директор частной мужской гимназии в Москве, учреждённой им вместе с сослуживцами в 1867 году. Гимназия помещалась на Пречистенке, в Денежном переулке, неподалёку от дома, который в 1881 году сняли Толстые.
14-го октября 1881 года С.А. Толстая писала сестре, Т.А. Кузминской из Москвы: «Илья и Лёля поступили приходящими в 5<-й> и 3-й класс Поливановской гимназии, очень хорошей, пользующейся одинаковыми правами с казёнными, классическими гимназиями. Они оба, особенно Лёля, учатся пока порядочно» - ОР ГМТ. Архив Т.А. Кузминской, № 3284. Л. 2. Автограф.
Л.Л. Толстой всегда по-доброму отзывался о своём наставнике. - См.: Толстой Л.Л. Л.И. Поливанов (Долг ученика) // Русские ведомости. М., 23 февраля 1899 года, № 54. С. 3; Толстой Л.Л. Памяти Поливанова (К 10-летию со дня его кончины) // Новое время. СПб., 4/17 марта 1909 года, № 11845. С. 5.
С детских лет сравнение двух Львов -- отца и наставника -- было в пользу Л.И. Поливанова. С этой точки зрения показательна миниатюра «Сочинение о лошади», включённая в юбилейный номер, посвящённый 80-летию Л.Н. Толстого. -- См.: Толстой Л.Л. Два воспоминания: I. Зимняя ночь; II. Сочинение о лошади // Родник: Двухнедельный иллюстрир. журнал для семьи и школы. СПб., 1908, № 17. С. 182-187.
70. Восторженные воспоминания о Л.И. Поливанове и его гимназии см. также в книге младшего современника Л.Л. Толстого, Андрея Белого (псевд. Бориса Николаевича Бугаева; 1880-1934) «На рубеже двух столетий» (М.: Худож. лит., 1989. С. 259-298)].
Он особенно внимательно и добро относился ко мне. Позднее, когда моя мать была у него по поводу учения моих младших братьев, он каждый раз с интересом и даже любовью расспрашивал обо мне, говоря, что у меня было настоящее призвание к писанию и что это настоящее моё дело. Он как-то прочел в газете мою короткую статью, в которой я описал одно собрание Армии Спасения в Париже(71), и нашёл, что она была написана хорошо. Он был одним из тех немногих, которые верили в моё будущее. Мать в письме к отцу рассказывает об этом(72).
[71. Л.Л. Толстой ошибся. Его «Письмо из Парижа (У салютистов)» было опубликовано в журнале «Северный вестник » (СПб., 1894, № 5. Отд. II. С. 39-52).
De l’Armee du Salut -- французское название «Армии спасения». Членов этой религиозной ассоциации, ставившей целью духовное спасение людей вне храмов, посредством проповеди Евангелия и общих молений, во Франции называли, соответственно, салютистами (от латин. salutis -- спасение, избавление).
72. 11 мая 1894 года С.А. Толстая писала мужу из Москвы: «Была я у Поливанова, это Лёву должно интересовать.... Поливанов очень расспрашивал про Лёву и, видно, нежно его любит; я даже удивилась, и мне совестно повторять те лестные отзывы, которые он выражал о Лёве. Между прочим он говорил: “Вот прочёл я его статейку о салютистах, ведь как это мило, как всё в меру, умно, хорошо написано. У него положительный талант, пожалуйста, скажите ему моё мнение и передайте, что я верю в его будущность, чтоб он не переставал писать, это положительно его призвание”». -- См.: Толстая С.А. Письма к Л.Н. Толстому -- С. 594-595.
Поддержать молодого человека захотел и Николай Николаевич Страхов (1828-1896). 27 мая 1894 года он из Петербурга писал Л.Н. Толстому: «Мои усердные поклоны Льву Львовичу. Об армии спасения -- как хорошо! Яснополянская литературная школа -- чудесная школа!» -- См.: Толстая С.А., Толстой Л.Н. Переписка с Н.Н. Страховым /Ред. А.А. Донсков; Составители Л.Д. Громова, Т.Г. Никифорова. Текст парал.: англ., рус. М.; Ottawa, 2000. С. 64].
Помню, как раз, уже в последнем классе гимназии, я продекламировал «Льву» «Пророка» Пушкина, а он слушал, опустив седую гриву. Когда я кончил, он одобрительно улыбнулся и поставил мне высший балл:
«И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул…»
Может быть, нет более глубокого по смыслу стихотворения во всей мировой поэзии, и я должен сказать, что за весь период моей юношеской гимназической жизни оно было для меня единственным, ясным, верным и простым откровением того, чем должна быть высшая духовная жизнь человека. До сих пор я ни у кого не видел лучшего. Чтобы стать пророком, надо увидеть и услышать «неба содроганье и горний ангелов полёт», нужно победить страсти, познать мудрость и только тогда, -- заменив праздный язык мудрым жалом змеи, -- человек, всё увидавший и услыхавший, смеет идти в мир людей и Божественной волей зажигать огонь в их сердцах.
Я любил ещё другое четверостишие Пушкина «Отрок», смысл которого я гордо обращал к себе:
Невод рыбак расстилал по брегу студёного моря;
Мальчик отцу помогал. Отрок, оставь рыбака!
Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы:
Будешь умы уловлять, будешь помощник царям.
Хотя наша гимназия и была «классической», то есть в ней мы должны были изучать греческий и латинский языки и с ними основы греческой и римской цивилизации, -- это изучение сводилось к зубрёжке грамматики и неправильных склонений и спряжений, так что не было даже времени на другое.
Если мы и переводили Гомера, Цезаря и Горация и писали «eхtemporalia»*, -- то делали это механически и со скукой, настолько глубока была рутина дурной педагогики.
* импровизации (латин.)
Два добродушных Петра Петровича учили нас древним языкам -- оба чистокровные русские люди, претендовавшие быть «классиками»(73). Учитель латинского, бывший армейский капитан, которого мы звали Петей, любил шагать по классу и плевать в угол. Когда он подходил к углу, весь класс громко шептал: «Плюнь», -- и Петя послушно плевал, хотя у него давно уже истощился запас слюны(74).
Греческого учителя гимназисты мои дразнили по-гречески: “tini, tinos” и прибавляли: “Петра Петровича за нос”(75).
Очень милым был наш старый учитель истории Фукс, еврей по происхождению. Он же был учителем французского языка(76).
В общем, все наши учителя были прекрасные люди, но все слабовольные, полуживые, в сущности, глубоко невежественные морально и интеллектуально. Не говорю об уроках “Закона Божьего”, который преподавал милейший священник, наш ”батюшка”(77). Никто никогда не знал его уроков катехизиса или богослужения, точно так и нужно было, хотя в этих уроках заключалось всё наше духовное воспитание для пробуждения нашей духовной сущности. Ещё каждое утро перед классами и в конце их один из товарищей с места читал молитву, глядя на образ в углу, и все быстро крестились. Я никогда не мог уловить ни одного слова из этой молитвы и никогда не слушал ее. Тра-та-та-та -- и дело кончено. В эту минуту мы даже не отдавали себе отчёта, что молились какому-то богу.
]73. Речь идёт о преподавателях древних языков П.П. Никольском и П.П. Копосове. -- См.: Двадцатипятилетие Московской частной гимназии, учреждённой Л.И. Поливановым. М., 1893. С. 9, 12.
74. Л.Л. Толстой ошибся: учителем латинского языка был Пётр Петрович Никольский, которому его воспитанник спустя много лет посвятил одно из своих ранних сочинений. -- См.: Толстой Л.Л. Под двумя огнями: Посвящается П.П. Н-ому (Из гимназических воспоминаний) // Русские ведомости. М., 20 января 1895 года, № 20. С. 2-3. Позднее этюд вошёл в кн.: Толстой Л.Л. Рассказы из времени студенчества. М., 1898. С. 201-220.
75. Л.Л. Толстой ошибся: у гимназистов сохранились добрые воспоминания о Копосове. А дразнили гимназисты другого преподавателя -- Казимира Клементьевича Павликовского. Его появление Андрей Белый считал ошибкой Поливанова и набросал выразительный портрет ненавистного наставника: «Впечатление, что всё нахально осмеивалось (ученик, его способности, самые его запросы культуры, самое “святое святых” его чувств), нас охватывало при вступлении в класс Павликовского, и мы, взбешённые этим подразумеваемым цинизмом, уже начинали кидаться на него, как злые псы, и -- да: “забижали” его, но в ответ на какое-то осмеяние жизни, на кривлянье паяца, на “хээ”; и звали “Кузькой”; и писали на доске по-гречески перед появлением его у нас “Тини тинос” (дательный и родительный падеж от греческого местоимения “тис”), что означало: Тяните нос, то есть тяните “Кузьку” за его длинный нос» -- См.: Белый А. На рубеже двух столетий. - С. 296-297.
Неприятное впечатление произвёл Павликовский и на Илью Львовича Толстого, в классе которого он вёл немецкий язык. Со слов сына 26 октября 1884 года С.А. Толстая писала мужу: «В Поливановской гимназии хотели побить немецкого учителя; чуть бунт не сделался, но всё обошлось». -- См.: Толстая С.А. Письма к Л.Н. Толстому. -- С. 265.
76. Владимир Александрович Фукс был одним из учредителей гимназии Поливанова и преподавал историю, французский и немецкий языки. -- См.: Двадцатипятилетие Московской частной гимназии, учреждённой Л.И. Поливановым. -- С. 9, 11-13, 24; Белый А. На рубеже двух столетий. -- С. 288.
77. О священнике Николае Михайловиче Иванцове, преподававшем Закон Божий в гимназии Поливанова, по-доброму отзывалась С.А. Толстая. -- См.: Толстая С.А. Письма к Л.Н. Толстому. -- С. 390].
Бедные мои товарищи, которых половины давно уже нет в живых!
Какие были среди них животноподобные, жалкие существа. Их наследственность и первое воспитание были еще беднее моего, и потому их жизнь была еще несчастнее.
Вот Арбуз, купеческий сынок, с громадным круглым животом и красной маленькой головой, вечно грубый, пошлый, глупый, заставляет меня подписаться на белом клочке бумаги. Я подписываю свое имя, а он пишет сверху: «обязуюсь принести Вишнякову такого-то числа три рубля».
А вот кавказский князь из Армении, хотя он только в третьем классе, но уже поживший, всё испытавший, на вид развратный мужчина. Он уговаривает меня ехать с ним в публичный дом, и я из любопытства и по слабости соглашаюсь. Этот дом был в одном из известных тогда переулков Москвы. Когда мы вошли в “заведение”, в салоне шли танцы “под пианино” и скрипку. “Хозяйка” провела нас в отдельную комнату, разукрашенную бархатом и позолотой, и попросила подождать. Через минуту, шурша шёлком, к нам вошли две нарядные дамы, одна брюнетка, другая блондинка. Князь стал противно ухаживать за неприятной блондинкой, гладя её ляжки, а я смотрел на симпатичную брюнетку, не смея шевельнуться. Она, отгадывая мою невинность, молча и смущенно мне улыбалась. Но я, не садясь, бросился к двери и мимо салона, где визжала скрипка, скатился вниз по лестнице и, как сумасшедший, выскочил на улицу. Дожидавшийся извозчик удивленно посмотрел на меня и что-то, смеясь, спросил. Я сел на санки, накрылся медвежьей полостью и стал ждать моего кавказского “друга”, раскаиваясь в том, что поехал с ним.
А вот бедный Цыпка -- физический урод, болезненный, кривобокий и жалкий, над которым все смеялись, щипали и дразнили: “Цып, цып, цып”.
Вот ещё два громадных, возмужалых и страшных человека -- тоже, как мой князь, армянские ребята, богатые коннозаводчики, грубые, глупые, ленивые. А вот и русские парни, купеческие сынки: один -- первый ученик, рыжий, тихий и способный, но духовно ограниченный и мрачный, другой -- самонадеянный и неприятный, вечно на кого-нибудь сердившийся. Раз со злости он стал душить меня, взяв за шею так, что я чуть не задохся.
Были среди товарищей и более нормальные мальчики, с которыми я дружил, особенно в позднейших классах, когда подобрались лучшие ученики.
Из близких мне был сначала Скобельцын, с которым мы ходили на руках и прыгали через столы, потом товарищ Х., писавший красивые стихи, позднее погибший от сифилиса(78).
[78. Вишняков, кавказский князь, Скобельцын, рано погибший поэт X. не значатся в списке выпускников гимназии. Ц См.: Двадцатипятилетие Московской частной гимназии, учреждённой Л.И. Поливановым. -- С. 40-42.
Большая фотография учеников Поливановской гимназии вместе с их наставниками хранилась в петербургском доме Л.Л. Толстого и находится ныне в Литературном музее ИРЛИ ].
Но друзей, настоящих друзей, я не нашел среди товарищей школы. Почему? Потому что дружба, настоящая дружба, создаётся только на духовных и разумных основах.
В гимназии я рано привык курить, потому что все старшие курили и во время перемены собирались для этого в зловонной уборной. Когда я завтракал во время большой перемены в общем зале и ел мои бутерброды, приготовленные экономкой “Дунечкой”, я чувствовал, что эти колбасы и сыры с сухим хлебом мне были вредны, но, голодный, я набивал ими желудок. В смысле физических упражнений школа дала мне ноль, так как наши два, три часа гимнастики в неделю не могли считаться за таковую. По-прежнему, как в Ясной Поляне, я спасался от нездоровой школьной жизни движением и спортом на открытом воздухе, особенно беганием на коньках.
* * *
Мне кажется, что главной ошибкой и пробелом русской гимназии моего времени было полное отсутствие живой, сердечной, умственной и жизненной связи между учениками и учителями.
Я чувствовал этот недостаток в продолжение всего моего гимназического курса и особенно на всех переменах между уроками, когда учителя шли в свою учительскую болтать и курить, а гимназисты разбегались в разные стороны со своими интересами и разговорами. Тогда последняя связь между нами и учителями обрывалась.
Не было также никакой организованной умственной связи между самими учениками потому, что старшим не поручался надзор за младшими, как это заведено, например, в Англии. Единение учеников между собой и с учителями было невозможно в школе, где ни учителя, ни ученики не знали сами, зачем и почему они учат и учатся и какую цель преследуют в жизни.
Цель гимназии была довести нас по данной сухой и нелепой программе до университета, а какова была эта программа и что с нами будет потом Ц это не интересовало никого.
Не поразительно ли, что прошли тысячелетия с тех пор, как мудрые люди познали жизнь и указали нам, какие основные знания нужны для ее счастливого прожития, -- но до сих пор мы учимся и учим наших детей предметам совершенно ненужным, пустым и ничтожным, а всё важное и нужное для жизни оставляется нами в стороне(79)?
[79. Может быть, этим частично объясняется участие Л.Л. Толстого в детских журналах «Родник» и «Товарищ», сочинение рассказов для детей в 1895-1901 годах, а также многолетняя работа на ниве народного просвещения в книжном магазине и на складе «Доброе дело» (1904-1912) ].
Следовало бы написать четыре основных Учебника Жизни для всех людей и всех наций.
Первый -- как жить индивиду в одиночестве, второй -- как жить в семье, третий -- как служить обществу и государству и как относиться к нему и четвертый -- как служить человечеству и относиться к другим нациям.
Эти четыре главные науки жизни должны были бы преподаваться во всех школах мира.
Глава 5
Тяжёлая рознь родителей дома. Рождение сестры Саши.
Её воспоминания и последнее письмо
Несмотря на её недостатки, гимназия всё же была для меня отчасти отдыхом и отвлечением от того, что я переживал дома и что вконец расстроило моё здоровье и почти унесло в могилу.
Уже летом 1884 года, перед самым рождением сестры Александры(80), в один жаркий июньский день, после страшной сцены, отец чуть не ушёл из дому и не оставил семью навсегда. Во всяком случае он грозил это сделать и без всякой видимой причины, просто потому, что моя бедная мать была на сносях и накануне рождения громадных размеров ребенка, которого она никогда не желала и которого носила с большим трудом. Она была в те дни необычно тяжела и, видимо, страдала физически. Вместо того, чтобы помочь ей и быть с ней спокойным и добрым, отец за вечерним чаем без всякого серьёзного повода рассердился и, вскочив, объявил, что уходит из дому навсегда и уезжает в Америку. Мать умоляла его остаться, но он забрал какие-то вещи в холщовый мешок, надел его на спину и ушел из дому вниз по березовой аллее, ведущей от яснополянского дома к пруду и воротам(81).
[80. А.Л. Толстая родилась 18 июня 1884 года.
81. 17 июня 1884 года после очередного тяжёлого разговора с женой Толстой решил немедленно уйти из дома. С мешком за спиной, в который он наспех кое-что уложил, Толстой пошёл по направлению к Туле. Однако по дороге он ещё раз обдумал ситуацию, осложнившуюся тяжелой беременностью жены и предстоящими родами, и в ту же ночь вернулся домой. Утром родилась дочь Саша. В тот же вечер 18/30 июня 1884 года Толстой подробно записал в Дневнике всё, что произошло и что сделало для него пребывание дома тягостным и напряжённым. -- ПСС. Т. 49. С. 104-105.
Некоторое время спустя он подвёл итог пережитому: «Разрыв с женою уже нельзя сказать, что больше, но полный». -- Там же. С. 105.
В июне 1885 года один из давних друзей Толстого, Н.Н. Страхов (см. о нём выше в примеч. 72) заметил, что Л.Н. Толстой живёт как чужой в своей семье в Ясной Поляне. -- См.: «Только из Ясной Поляны бывают такие письма!.. »: Письма Т.А. Кузминской к Н.Н. Страхову // Яснополянский сборник 2002: Статьи, материалы, публикации. Тула, [2003]. С. 366-367].
Я присутствовал при всей этой ссоре, и, когда отец скрылся из виду, я вместе с Алсидом Seuron(82), сыном нашей французской гувернантки(83), бросился утешать мать, которая, вся в слезах и в полном изнеможении, села на маленькую зелёную лавочку на краю площадки для крокета. Я стал уговаривать её войти в дом, и, наконец, когда прибежали сёстры, акушерка(84) и тётя Таня(85), нам удалось увести её в спальню.