«Это -- мой давнишний знакомый ещё по голодному 91 году, когда Иван Иванович, как мы его прозвали для России, жил со мной несколько месяцев среди голодавших в Самарской губернии». -- См.: Толстой Л.Л. Письмо в редакцию // С.-Петербургские ведомости, 8/20 декабря 1898 года, № 337. С. 2. См. также: Толстой Л.Л. В голодные годаЕ С. 86; Стадлинг Й. У графа Л.Н. Толстого в голодный год: Рассказ американца // Лев Толстой и голод: Сборник /Под ред. Ч. Ветринского. Н.-Новгород, 1912. С. 166-177; Stadling J. The famine in Eastern Russia: Relief-work of the younger Tolstoy // The Century: Illustrated monthly magazine. August, 1893. Vol. XLXI, no. 4. P. 560-570; Stadling J. Frхn det Hungrande Ryssland: Skildringar. Stockholm, [1893]. S. 14-15, 29, 111-112, 131-145; Stadling J. Reason will: In the land of Tolstoi: Experiences of famine and misrule in Russia. Lnd., 1897.
194. Делегация квакеров -- с согласия правительственных чиновников -- посетила районы, охваченные голодом, чтобы на месте решить, какая помощь им требуется. -- См.: Абросимова В. «...рассказать жизнь, как она была...» // Вопросы литературы. М., 1989, № 11. С.145-146 ].
К весне наши доктора и сёстры почти все заразились тифом(195) и, наконец, заболел и я, хотя каким-то чудом вынес всю болезнь на ногах(196). С сорока градусами жа́ра я каждое утро вставал и одевался, а потом весь день работал. Вспоминаю это, чтобы объяснить мою последовавшую за этой зимой долгую болезнь.
[ 195. Позднее Л.Л. Толстой писал: «Один из врачей, Т[каченко], был, впрочем, недалёк от смерти, и если бы за каждым вздохом его и биением пульса не следили его товарищи, врач Г[орбачёв] и его помощницы-фельдшерицы, то вряд ли бы Т[каченко] поднялся». -- См.: Толстой Л.Л. В голодные года… - С. 89.
196. О болезни Л.Л. Толстого в январе-феврале 1892 года и о болезни большинства жителей селений, поражённых неурожаем, а также о том, что члены санитарного отряда не спаслись от эпидемии, см.: Там же. С. 89-93. См. также: Афанасьев И. Л.Н. Толстой в Самарском Заволжье. Куйбышев, 1984. С. 33-37 ].
|
|
С ужасом помню одну голодную семью села Патровка, члены которой, безносые, с красными глазами и зиявшими ранами на щеках, все были заражены сифилисом. Они ели вместе из общей деревянной чашки, которую мы носили им отдельно.
А цинготные больные, апатичные и опухлые, с расшатанными зубами и с темно-синими пятнами на ногах и на лицах?..
Как мать-природа может доводить своих детей до такого состояния?
Только люди способны создавать условия жизни, в которых возможно подобное ее изуродование.
Но рядом с этими ужасами шла и нормальная жизнь края, в которой были и светлые, и радостные стороны.
Шла религиозная жизнь, и влияние ее на население, видимо, росло не только со стороны рациональных христианских сект, особенно молокан, на собрания и чтения которых я ходил(197), но и со стороны православной церкви.
[ 197. Л.Л. Толстой был убеждён, что он выздоровел не столько благодаря лекарствам, уходу врачей и фельдшеров, но и отношению к нему крестьян Патровки. -- См.: Толстой Л.Л. В голодные года… - С. 91 ].
Когда один из бедняков-крестьян, которого мы кормили, стал раз отвечать мне словами Нагорной проповеди, я спросил его, где он выучил их, он ответил, что слышал их в православной церкви.
Ко мне народ относился с большой любовью, и верили в меня, как в святого.
Раз одна из патровских крестьянок почти силой потащила меня в свою избу и подвела к лавке, на которой лежал её сын в сильнейшем тифе. Я спросил её, что ей нужно было от меня.
-- Только взгляни, родной, взгляни на него, -- ответила женщина.
|
|
Когда я поправился от тифа и снова вышел на улицу, народ говорил: «Да разве можно было тебе хворать? Весь народ за тебя Бога молил» (198).
[ 198. Ещё раньше, 18 февраля 1892 года Л.Л. Толстой на короткое время приехал в Москву. -- ПСС. Т. 84. С. 125. 28 февраля 1892 года он уехал в Самару. Об этом С.А. Толстая упоминает в письме сестре, Т.А. Кузминской. -- ОР ГМТ. Архив Т.А. Кузминской, п. 27, № 3432. Л. 2. Автограф ].
Такие проявления признательности радовали и волновали меня, хотя физически я надрывался. Всё же весною я настолько окреп, что мог верхом объезжать далёкие села(199).
[ 199. О патровских молоканах см.: Толстой Л.Л. В голодные года… - С. 109-116 ].
Однажды я приехал в одно отдалённое село Николаевского уезда, где местному священнику было поручено наблюдать за нашими столовыми.
Вдовец лет сорока, с плешивой головой, седой бородкой и хитрыми грязными глазками, он принял меня очень любезно в своём уютном и чистом домике, где, к большому моему удивлению, я застал красивую молодую женщину, которую сначала принял за его дочь.
Это была местная сельская учительница, державшая себя в доме священника как хозяйка.
Когда я уезжал, крестьяне обступили меня на крыльце и с негодованием стали жаловаться на своего попа.
-- В алтаре с учительницей застали -- вот какой у нас священник! Много раз заставали. Церковь нашу опоганил.
Уже тогда, сравнивая православную церковь с рационалистическими русскими сектами, я увидел, насколько выше в духовном отношении были последние и насколько люди из народа, примкнувшие к ним и оставившие православие, были развитее и здоровее православных*.
|
|
* См. главу «Россия» в “Lungarno”. -- Прим. Л.Л. Толстого.
Эти впечатления убедили меня окончательно в необходимости реформирования православной церкви в рационалистическом духе, и в этом убеждении я пребываю и до сих пор.
Глава 11
Конец голода. Кумыс и смерть студента
Когда наконец весной 1892 года растаяли глубокие снега, покрывавшие самарские степи и сёла, и под горячими лучами солнца открылась чёрная жирная земля, когда наконец растворились окна изб и двери мазанок и народ вдохнул полной грудью ароматного степного воздуха, – казалось, кончилось страшное бедствие, чтобы никогда больше не повториться.
Но последствия его ещё не были ликвидированы, и теперь эпидемия сильнейшей холеры заменила тиф и цингу.
Входя в бараки для холерных, которые мы открыли, я обходил сотни больных разных степеней, и на этот раз мне стоило усилий делать это. Не то чтобы я боялся заразиться – думаю, что, в сущности, я не боюсь ничего, – но для меня холера всегда была болезнью отвратительной, от которой я не хотел бы умереть.
В июле я кончил все наши дела и переехал на хутор Бибикова (1), где начался кумыс и уже съехались кумысники.
По семейной традиции, я верил в чудесное действие этого напитка, якобы спасшего отца от чахотки (2).
Но, пройдя через кумысное лечение, я понял, что оно скорее вредно для человека, чем полезно (3). Утомляя желудок и кишечник чрезмерным количеством жидкости и беспрестанно возбуждая организм довольно значительным процентом алкоголя, кумыс только временно поднимает аппетит и общие силы, которые быстро падают, когда лечение прекращается.
Степные башкиры поневоле выдумали этот напиток в условиях их кочевой жизни, где у них не было другого продукта, кроме кобыльего молока.
[ 1. Л.Л. Толстой на хуторе А.А. Бибикова (см. о нём в Главе 9) был уже в середине июня 1892 года. Оттуда 15 июня 1892 года он писал С.А. Толстой: «Буду в Ясной в начале июля, как Вы и угадали.
Задерживает больной тифом милый доктор в Гавриловке -- очень опасен -- и последние (о, счастье!) дела. Довольно барахтаться в этой грязи и тьме. Здоров слишком. Кумыс пью, а всех вас очень люблю». -- ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 13920. Л. 1. Автограф.
Более подробное письмо от 21 июня 1892 года также было отправлено с хутора А.А. Бибикова. -- Там же, № 13921. Л. 1. Автограф.
2. «Через год после смерти брата Николеньки (см. о нём в Главе 3) Лев Николаевич стал жаловаться на недомогание, на хандру. Открыл у себя присутствие чахотки. Хотя болезнь эта мало соответствовала его крепкой фигуре и здоровому цвету лица, тем не менее, помня смерть брата, он становился и мнительнее, и беспокойнее, и стал страдать бессонницей. И затосковал он до того, что решил под каким-нибудь предлогом сбежать куда-нибудь». -- См.: Эрленвейн А.А. Отрывки из воспоминаний о Ясной Поляне: 1861-1863 (Посвящается “друзьям минувших дней”) // Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников: В 2-х томах. М.: Худож. лит., 1978. Т. 1. С. 133.
19 мая 1862 года Л.Н. Толстой уехал в самарские степи и вернулся в Ясную Поляну 31 июля 1862 года. Через несколько дней, 6 августа 1862 года, он писал С.Н. Толстому: «Кумыс чудес не делает, как и всякое лечение, но кашель мой прошёл». -- См.: Толстой Л.Н. Полное (Юбилейное) собрание сочинений: В 90-та томах. М.: ГИХЛ, 1952. Т. 60. С. 425, 431-432. В дальнейшем ссылки на это издание даются в комментариях так: ПСС, с указанием номера тома и страниц.
3. Это более поздняя точка зрения. Тогда же, весной 1892 года, Л.Л. Толстой сам пополнял свои силы кумысом и призывал других следовать его примеру. 30 апреля 1892 года он закончил письмо С.А. Толстой из Патровки так: «<…>Р.S. Таню очень приглашаю сюда на кумыс. В степи тюльпаны, фиалки, -- духи. И <степь> зеленая вся, свежая и прекрасная». -- ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 13913. Л. 2 об. Автограф.
В конверт было вложено и отдельное письмо Т.Л. Толстой: «Таня, приезжай сюда лечиться. <...> Теперь лучший кумыс и лучшее время его пить. <...> Подумай и приезжай. Тифа нет больше, да и в степях нельзя им заразиться. <...>» -- Там же. Л. 3. Автограф ].
Среди кумысников у Бибикова был жалкий и одинокий студент Горного института, умиравший от сахарной болезни.
Он ещё с трудом вставал и пил немного кумыса, когда я в первый раз увидел его. Мы сошлись, и он рассказал мне о своем прошлом. Страшное злоупотребление чувственностью и какая-то женщина, от которой он не мог избавиться. Каждое утро он исследовал количество сахара в моче, надеясь, что оно начнёт убавляться, но каждый день жаловался мне, что силы его быстро таяли. Несколько раз в день он принимал лекарства, и я помогал ему сходить с кровати.
Наконец он совсем слёг и так ослаб, что я должен был поднимать его, как ребёнка.
– Вы боитесь смерти?
– Нет, теперь я рад ей, – ответил он.
Он угас тихо на моих глазах, и мы похоронили его на крестьянском кладбище села Гавриловки.
Были простые похороны при заходе солнца. Никого из родных умершего не было. Был только Бибиков, я и еще несколько человек кумысников.
Эта смерть произвела на меня гораздо большее впечатление, чем все те сотни смертей, которые я видел за зиму. Почему? Может быть, потому, что цена этой жизни была выше других.
Отдохнув и поправившись у Бибикова, в августе я вернулся в Ясную (4).
[ 4. Л.Л. Толстой вернулся домой на месяц раньше. 1 июля 1892 года он смог, наконец, подтвердить окончание работы на голоде: «Пишу Вам, милая мама́, из Самары, откуда выезжаю завтра утром с нашим санитарным отрядом, поездом на Тулу. <…> Из Патровки вчера выехал при торжественных проводах с хлебом-солью на столе с белой скатертью, со старшинами и пожеланиями самых высших благ земных от народа». -- Там же, № 13923. Л. 1. Автограф. См. также: Толстой Л.Л. В голодные года (Записки и статьи). М., 1900 (на обл.: В голодные годы.., 1901). Курсив мой. -- В.А. С. 142.
3 июля 1892 года он приехал в Ясную Поляну, о чём через день С.А. Толстая писала сестре в Петербург. -- ОР ГМТ. Архив Т.А. Кузминской, п. 27, № 3438. Л. 1-3 об. Автограф ].
По пути со мной случилось странное происшествие. В большом физическом возбуждении от жары и кумыса я с хутора Бибикова доехал в трясучей плетушке до железнодорожной станции Богатое, отстоявшей в девяноста верстах от хутора. Я боялся не поспеть на поезд, но оказалось, что он запаздывал на целых три часа вследствие разрыва полотна дороги после недавних ливней. Старичок начальник станции пригласил меня подождать у него на пустой квартире, так как семья его уехала куда-то на лето.
Я вошёл в квартиру и в уютной гостиной сел в кресло, покрытое белым чехлом.
Рядом дверь была открыта в спальню, где стояла широкая кровать с голым матрасом.
В кухне возилась кухарка, белолицая благообразная женщина лет тридцати, чисто одетая и очень живая.
Я закурил папиросу, потом другую и, сильно возбуждённый, не знал, как проведу целых длинных три часа в одиночестве.
В это время кухарка быстро прошла мимо меня в спальню и нервными движениями стала, без всякой надобности, переворачивать матрасы на кровати.
Я встал с кресла и стал ходить по комнате. Она ещё раз прошла совсем близко около меня и вернулась назад в спальню.
<…>
Я быстрыми шагами пошёл вон из квартиры, спустился по чёрной лестнице и выбежал в поле. Было совсем темно, и кругом не было ни души.
Я увидел перед собой лощину, в которой росла густая трава, и быстро сбежал в неё. Она, улыбаясь, бежала рядом со мной, сильная и красивая. Я остановился и бросил её на траву.
<…>
Вернувшись в квартиру начальника станции, я больше удивлялся, чем огорчался тем, что случилось.
Подошёл поезд, я занял верхнее место в вагоне третьего класса и заснул как убитый (5).
[ 5. Отголоски этого события в рассказе Л.Л. Толстого «Склонность к меланхолии (Из студенческих воспоминаний)». -- См.: Весь мир. СПб., 1914, № 18. С. 2-7 ].
Глава 12
Оставление университета. Воинская повинность в Царском Селе. Литературный Петербург и Мэри. «Освобождение»
Существует мнение о жизни человека, что она должна быть вечно движущейся, изменяющейся и волнующейся, не могущей быть прочно устроенной и установленной. Мнение это верно по отношению к меняющимся формам материи в природе и в человеческом существовании. Но основные законы и условия разумной жизни человека вечны и неизменны, и потому бесконечно важно знать их, и смолоду, раз навсегда.
В чём они?
В том, чтобы родиться и воспитываться в дружной и крепкой семье, все члены которой помогают и служат друг другу.
В том, чтобы быть членами сильного и мирного государства и повиноваться его законам; чтобы выучиться определённому ремеслу или труду и практиковать их; чтобы по возможности не оставлять своей страны, а жить там, где родился; чтобы жениться вовремя и иметь здоровых детей; чтобы быть умеренным, но не крайним; чтобы иметь добрых и умных друзей и не иметь врагов; чтобы познать свои три сущности и быть сильным <ими>, то есть телом, рассудком и душой.
Никто в моей молодости не научил меня этим простым, нужным всем правдам, а напротив, всё, что окружало меня, противоречило им.
Но главное моё несчастье было в том, что я доверял отцу, считая его умным человеком, не могущим ошибаться, между тем как, чем больше я приближался к его взглядам, тем меньше находил для себя прочных жизненных устоев.
Я смутно чувствовал, что то, что он давал, было чем-то искусственным, что учение его было вне жизни, но он до такой степени овладел всей моей душевной жизнью, что я не мог смотреть на мир иначе, как через его взгляды.
Прежде всего я был его сыном и последователем, а потом только студентом и самостоятельным молодым человеком.
Я имел теперь свое собственное состояние и мог распорядиться им; мог, как братья, сделаться помещиком, жениться и оторваться от семьи.
Но разве честно было сделать это, когда я решил отказаться от воинской повинности и присяги, после чего меня, вероятно, сошлют в Сибирь или поместят в дисциплинарный батальон? Как мог я изменить моим взглядам, в которых была «высшая» истина? Я хотел уверить себя в этом, хотя чувствовал, что мне это не удавалось.
Проведя раннюю осень в Ясной, в конце сентября я вернулся в Москву продолжать моё филологическое образование (6). Но после зимы в Самарской губернии жизнь захватила меня с такой силой, что я решил бросить университет и так или иначе покончить с воинской повинностью, призрак которой не давал мне покоя.
[ 6. Так было осенью 1891 года. Осенью 1892 года Л.Л. Толстой приехал в Москву с твердым решением выйти из университета, как в свое время сделал это его отец. См. об этом ниже ].
Когда я объявил родителям об этом решении, мать огорчилась (7), но отец не сказал ничего (8). В сущности, ничего не интересовало его, кроме его личной жизни, даже судьба собственных детей.
[ 7. Л.Л. Толстой ошибся: его решение поступить на военную службу было принято под несомненным влиянием матери. 4 октября 1892 года С.А. Толстая писала сестре, Т.А. Кузминской в Петербург: «<…> Кстати о Леве. Он только что написал тебе письмо, которое прилагаю и которое прочла. Прошу вас, милые друзья, Саша и Таня, сделайте нам с Лёвой это одолжение, похлопочите, чтоб его приняли в конную артиллерию, узнайте, в какой форме надо подать прошение, кому, куда, нужно ли для этого ехать или можно письменно из Москвы? Ваша помощь и участие мне особенно дороги, потому что уговорить Лёву мне было страшно трудно, опять всё моё сердце перевернулось, и слез и боли душевной мне много стоило. Надо скрутить его решение как можно скорее, а то опять кто-нибудь собьёт. Пожалуйста, похлопочите его определить». -- ОР ГМТ. Архив Т.А. Кузминской, п. 27, № 3442. Л.1-2. Автограф.
Саша - Александр Михайлович Кузминский (1843-1917) служил в Петербурге по судебному ведомству, постепенно продвигаясь по служебной лестнице.
Во время пребывания в Ясной Поляне осенью 1892 года военного юриста, помощника прокурора в Вильне Александра Владимировича Жиркевича (1857-1927) С.А. Толстая также вела разговор о воинской повинности сына Льва. -- Cм.: Жиркевич А.В. Встречи с Толстым: Дневники, письма. Тула: Изд. дом “Ясная Поляна”, 2009. С. 202-203, 235-238, 561.
8. Официальное прошение о выходе из университета Л.Л. Толстой подал 12 октября 1892 года, о чем он в тот же день сообщил С.А. Толстой в Ясную Поляну. -- ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 13924. Л. 1. Автограф ].
Для отбывания воинской повинности я избрал Царское Село, где стоял «Л<ейб>-Гв<ардии> 4-й Стрелковый Императорской фамилии батальон», в котором когда-то служил мой дядя, граф Сергей Николаевич Толстой (9), и другие старинные приятели отца.
[ 9. С.Н. Толстой в 1849 году закончил курс математического отделения философского факультета Казанского университета. Весной 1855 года он поступил в стрелковый полк Императорской фамилии, где прослужил полтора года и осенью 1856 года вышел в отставку в чине штабс-капитана. -- См.: Толстой С.Л. Очерки былого. 4-е изд., испр. и доп. Тула, 1975. С. 271. См. также: Тульский биографический словарь: В 2-х томах. Тула: Пересвет, 1996. Т. 2. С. 244-245 ].
Я выбрал гвардию, чтобы познакомиться ближе с петербургской средой, окружавшей Двор и правительство, и поступал вольноопределяющимся, чтобы служба моя была возможно легче и короче. Теперь только я вижу, до какой степени всё это было нелепо и в корне нечестно. Делаться солдатом добровольно и вместе с тем собираться отказываться от присяги и, благодаря материальным средствам, облегчать себе эту службу наполовину.
Терзаемый всеми этими противоречиями, я всё же подал прошение о принятии меня вольноопределяющимся Л<ейб>-Гв<ардии> в 4-й Стр<елковый> Императорской фамилии батальон и приехал в Царское Село (10), где поселился на квартире лейб-гусара, корнета Эрдели, женатого на моей кузине, Маше Кузминской (11).
[ 10. 25 октября 1892 года он выехал из Москвы в Петербург. На следующий день С.А. Толстая писала Т.А. Кузминской: «Мне очень было грустно расставаться вчера с Лёвой, но сегодня я успокоилась и думаю, что ему будет хорошо в Царском.
Командир стрелкового батальона Евреинов -- приятель Саши Берса. <…>только бы Лёва не замкнулся, а общался с людьми, это всегда самое приятное в жизни». -- ОР ГМТ. Архив Т.А. Кузминской, п. 27, № 3443. Л. 1 об. Автограф.
Встреча Л.Л. Толстого с полковником Сергеем Николаевичем Евреиновым состоялась 2 ноября 1892 года. В тот же день Л.Л. Толстой писал в Москву матери: «Я уже в Царском два дня. <…> Был сегодня у Евреинова, командира батальона, и передал бумаги. Они очень любезны со мной». -- Там же. Архив С.А. Толстой, № 13929. Л. 1. Автограф.
Саша -- Александр Андреевич Берс (1845-1918), старший брат С.А. Толстой.
11. Иван Егорович Эрдели (1870-1937) после свадьбы, состоявшейся 25 августа 1891 года в Ясной Поляне, уехал с женой, М.А. Кузминской (см. о ней в Главе 7), в Царское Село, где по окончании Николаевского кавалерийского училища проходила его офицерская служба в Лейб-гвардии Гусарском полке Его Величества. -- См.: Толстая С.А. Дневники: В 2-х томах. М.: Худож. лит., 1978. Т. 1. С. 203, 209; Сафонова О.Ю. Род Берсов в России. М.: Энциклопедия сёл и деревень, 1999. С. 81 ].
Меня поместили в тесной и тёмной ванной комнате, худшем помещении из всех тех, в которых я когда-либо жил. Я сшил себе форму, купил стрелковую шапочку с крестом и четырьмя рожками и сделался стрелком (12).
[ 12. 16 ноября 1892 года Л.Л. Толстой писал матери: «Сегодня первый день моей службы. Было очень тяжело нравственно. Хотя я и ожидал неприятного, но это гораздо хуже того, что я воображал. Со мной продолжают быть очень деликатны и предупредительны, так что с этой стороны ничего не могло быть лучше. Но самое дело это, то, что заставляли меня проделывать сегодня, -- повёртывание на одном месте, как волчок, отдавание чести и как становиться во фронт, и как отвечать начальству, -- всё это отвратительно и противно, и глупо, и так и ёжится совесть. Даже утешение, что я смиряюсь, что это унижение хорошо для меня, сегодня мне показались только обманом и пустяками. Какое же тут смирение, когда всё время лжёшь нахально и постыдно поступаешь против совести. Ну, да будем ждать, что будет дальше. Пока вынес сегодняшнюю порцию, перенесу и остальное, а главное, привыкну, хоть эта привычка есть ни что иное, как развращение.
Всё-таки мне многое помогает проделывать всё это, а главное, то, что я буду же когда-нибудь свободен от этих обязательных насильных поступков и положений. Конечно, я надеюсь внутренно, а не внешне быть когда-нибудь свободным от необходимости их принятия. Но тяжело, по-настоящему тяжело и трудно орать «громким и бодрым» голосом: «Здравья желаем Вашему Высокоблагородию» и, укротив свой дух и сделавши безучастное тупое выражение лица, поворачиваться «в полуоборот на ле-е-во́» -- и в то же время в глубине души таить чувство бесконечной скорби о<бо> всём этом зле и мраке людском. Мне дали денщика. Завтра я перехожу во флигель здешнего дома в свою квартирку. Вот и всё. Вообще же я в бодром настроении, несмотря на вышесказанное, и надеюсь, что у Вас всё хорошо тоже». -- ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 13931. Л. 1-2 об. Автограф ].
В ту осень уже в ноябре завернули лютые морозы выше 20 градусов по Реомюру (13), и я, как несчастный, в моей лёгкой шинели мёрз, как никогда прежде.
[ 13. Температурная шкала, предложенная французским естествоиспытателем Рене Антуаном Реомюром (Reaumur; 1683-1757), делилась на 80 градусов и позднее была заменена более точной 100-градусной шкалой шведского астронома и физика Андерса Цельсия (Celsius; 1701-1744).
20 градусов по Реомюру соответствует 25 градусам по Цельсию ].
Каждое утро я ходил в казармы на ученье, а по вечерам уезжал в Петербург.
Начальство моей роты состояло из командира – полковника Озерова (14) и двух поручиков – Давыдова и Арбузова.
[ 14. Имя полковника Льва Александровича Озерова впервые появилось в письме Л.Л. Толстого матери от 2 ноября 1892 года в связи с его возможным освобождением от службы: «Сегодня узнал, что, м<ожет> б<ыть>, меня через два месяца отпустят, как Ивана Цингера в Туле. Были такие случаи, когда вольноопред<еляющиеся> не подходят духом к воен<ной> службе. Тогда находят, что они не годятся, и <их> отпускают. Впрочем, боюсь этому радоваться заранее. Всё покажут обстоятельства. Готовлюсь же на целый год испытания. Вы об этом ни с кем не разговаривайте пока. Но это было бы великое счастие. Главное, сам же ротный командир мой будущий -- Озеров, хороший, говорят, человек и влиятельный в батальоне, через Льва Иславина, котор<ый> служил в батальоне, сделал мне это предложение. Завтра я увижу Озерова сам. -- ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 13929. Л. 1-2 об. Автограф.
Иван Васильевич Цингер -- старший сын профессора математики Московского университета Василия Яковлевича Цингера (1836-1907), с семьей которого дети Толстых дружили. -- См.: Толстая С.А. Письма к Л.Н. Толстому: 1862-1910 /Ред. и примеч. А.И. Толстой и П.С. Попова. М.; Л.: Academia, 1936. С. 469-470, 610. С детства болезненный мальчик (он умер раньше отца от сахарного диабета) был наиболее близким по духу Л.Н. Толстому. Он проникся идеей равенства помещиков с крестьянами и, «не кончивши курса технологического института, поселился в имении и начал “чудить”, как говорили о нем в деревне». -- См.: Новиков М. Из пережитого. М.: Энциклопедия сел и деревень, 2004. С. 142.
Лев Владимирович Иславин (1866-1934) -- племянник С.А. Толстой ].
Давыдов, человек воспитанный, трезвый и тихий, обращался с солдатами гуманно и с уважением; Арбузов, напротив, был вечно пьян и бил солдат по щекам.
Кроме упражнений с винтовкой, я прошел до декабря солдатскую нелепую «словесность» и ждал с нетерпением, когда же, наконец, нас призовут к присяге, чтобы окончательно разрубить гордиев узел, который затянул мою жизнь.
Нервы мои были натянуты до крайних пределов. Здоровье в непривычных тяжелых условиях ещё больше расшаталось, и я желал только одного – скорее кончить со всем этим (15).
[ 15. 15 декабря 1892 года Л.Л. Толстой весьма лаконично отозвался о текущих делах: «Я каждый день хожу на службу. Теперь <прибыли> новобранцы, и интересно, но горько видеть, как учат их. <…>
Не знаю верно, когда меня отпустят и когда уеду отсюда. Но, во всяком случае, кажется, скоро». -- ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 13936. Л. 1-2. Автограф ].
В то время я напечатал в «Северном Вестнике», где редакторшей была Любовь Яковлевна Гуревич (16), ещё несколько моих рассказов (17), что занимало меня и давало возможность бывать в литературных петербургских кругах. Центральной их фигурой той эпохи был Лесков со своей седой бородкой и умными светлыми глазами (18).
[ 16. Л.Я. Гуревич (1866-1940) -- писательница, переводчица, художественный и театральный критик. Впервые она приехала в Ясную Поляну 27 августа 1892 года. -- ПСС. Т. 52. С. 289.
17. Отвечая на вопросы библиографа, историка литературы Семёна Афанасьевича Венгерова (1855-1920), Л.Л. Толстой летом 1901 года особо отметил тот факт, что в журнале «Северный вестник» его произведения печатались под его настоящим именем. -- ИРЛИ, ф. 377, собр. 1, № 2743. Л. 1 об. Однако произошло это уже после возвращения Л.Л. Толстого из Петербурга домой. -- См.: Толстой Л.Л. Синяя тетрадь //Северный вестник. СПб, 1893, № 12. С. 101-149; Толстой Л.Л. Совершеннолетие //Там же, 1894, № 2. С. 123-135; Толстой Л.Л. В Татьянин день //Там же, 1894, № 7. С. 1-24.
18. Л.Л. Толстой познакомился и подружился с Николаем Семеновичем Лесковым (1831-1895) в конце 80-х годов. -- См.: Сын и отец: По страницам дневниковых записей и мемуаров Л.Л. Толстого /Подготовка текстов, публикация и коммент. В.Н. Абросимовой и С.Р. Зориной //Лица: Биогр. альманах. М.; СПб.: Феникс-Atheneum, 1994. Т. 4. С. 175-176. См. также: Письма Л.Л. Толстого к Лескову /Предисловие, публикация и комментарии В.Н. Абросимовой //Неизданный Лесков: В 2-х книгах. М.: Наследие, 2000 (Литературное наследство. Т. 101). Кн. 2. С. 409-415.
В первоначальном варианте книги имя Лескова появилось в связи с «Северным вестником» с таким дополнением: «Из них самым выдающимся был Лесков. Он смотрел на меня своими любопытными добрыми и большими глазами и говорил об отце, хотя и с большим восхищением, как о писателе, но с оттенком недоверия, почти насмешки, как о философе». -- ОР ГМТ. Архив Л.Л. Толстого. Кп-23789, № [1]. Л. 71. Черновой автограф ].
В Петербурге бывал я также у Кузминских и Урусовых (19). Княгиня Урусова, жена Леонида Дмитриевича, друга отца и бывшего тульского вице-губернатора, жила со своими тремя дочерьми на неуютной квартире, в которой стоял лютый холод. Старшая дочь Мэри нравилась мне не только тем, что была первоклассной пианисткой, но и своей одухотворенностью (20).
[ 19. Близкий друг Л.Н. Толстого, Леонид Дмитриевич Урусов (1837-1885) с 1876 года до конца жизни служил в должности Тульского вице-губернатора. Его брак с Марией Сергеевной Урусовой (урожд. Мальцевой; 1844-1904) оказался неудачным. Жена большую часть времени жила в Париже. Она вернулась в Россию и поселилась в Петербурге только после смерти супруга. -- См.: Толстая С.А. Письма к ЛС. 158; Толстой С.Л. Очерки былого. -- С. 67.
В начале мая 1891 года М.С. Урусова с дочерьми приезжала в Ясную Поляну. -- См.: Толстая С.А. Дневники. -- Т. 1. С. 183-184.
Л.Л. Толстой с неприязнью вспоминал М.С. Урусову: «А сама старая княгиня Урусова мать показывала мне скабрезные гравюры, при чем упиралась рукой о мои колени». -- ОР ГМТ. Архив Л.Л. Толстого. Кп-23789, № [1]. Л. 71. Черновой автограф.