Через месяц, 28 августа (нового стиля) 1896 года Лев Львович вновь коснулся этой темы: «Здоровье Доры не совсем в порядке, если Вы интересуетесь; Вестерлунд сам теперь уверен, что ее нездоровье был выкидыш». -- Там же, № 14035. Л. 1 об.-2. Автограф ].
Я долго колебался, но, наконец, решил me jeter а l’еаu (101), как говорят французы, и послал Доре краткое предложение сделаться моей женой, написанное на моей визитной карточке, на которое она ответила согласием.
[ 101. броситься в воду (фр.) ].
Я знал, что между нами было мало общего, что она была почти ребёнком и иностранкой, но, с другой стороны, я был уверен, что она будет хорошей матерью и верной женой и что моя женитьба на ней свяжет мою жизнь со Швецией и её организованным народом, что будет для меня и моей будущей семьи спасением и убежищем от трудной полудикой России. Если я ещё раз упущу этот случай жениться, то, может быть, никогда больше не представится лучшего.
Глава 17
Возвращение в Ясную
В первый же год моего пребывания в Швеции меня поразило больше всего, что общая шведская цивилизация и культура стояли несравненно выше цивилизации не только русской, но и французской, а может быть, и общеевропейской.
Не было ни одной области шведской жизни, в которой не были бы достигнуты значительные и глубоко рациональные результаты, начиная с религии и кончая питанием, и условия эти настолько смягчили в стране напряженность и трудность борьбы за существование как личности, так и семьи, что жизнь здесь была во много раз легче, чем в России и даже Франции.
Среди лета 1896 года я уехал из Наlmboda на север Швеции, границу её с Норвегией, в санаторию, рекомендованную доктором Вестерлундом, – на станции Стурлин, где провёл три недели и вернулся оттуда в Упландию бодрым и полным сил, каким не был ещё никогда в жизни (102).
Но всё же, несмотря на симпатичную и культурную <обстановку>, я после года в Швеции стал серьезно скучать по России, чувствуя во всех отношениях, что пора было уезжать.
Приданое Доры, которому семья её придавала огромное значение, было теперь готово и упаковано в целой дюжине специальных громадных ящиков, и откладывать отъезд не было больше причин.
Я решил поселиться в Ясной Поляне в её флигеле и приготовился повести хозяйство имения, часть которого теперь, после смерти Ванечки, принадлежала мне. Я хотел, как отец, на всю жизнь закабалиться в деревне и писать, чувствуя к этому делу призвание. С внешней стороны этот план представлялся мне тогда наилучшим.
Я мечтал, что вся Ясная когда-нибудь будет моей, и я создам в ней новую большую семью, новый центр и продолжение рода Толстых (103).
Осенью мы простились с Вестерлундами и из Стокгольма, где провожал нас один только доктор, на финляндском пароходе приехали в Петербург, откуда, не останавливаясь, доехали до станции Щекино, бывшей Ясенки, по Московско-Курской железной дороге (104).
Кучер Андриан (105) на пролетке парой ждал нас у пустынного станционного подъезда.
Вот и село Кочаки и наша старая церковь, во дворе которой похоронены родители отца (106), его тетки (107) и мои маленькие братья (108).
Вот и деревенское бедное кладбище, обрытое канавой, с жалкими почерневшими и скосившимися деревянными крестами, вот и «наше озеро», где я охотился за утками, болотными «курочками» и дергачами, а вот и сама деревня Ясная со всеми её знакомыми мне дворами.
Какая глушь, какая беднота!!
В начале улицы крошечное и одинокое здание церковно-приходской школы. Знакомые фигуры мужиков и баб медленно двигаются подле изб. Они останавливаются и смотрят на нас равнодушно. Некоторые узнают меня и лениво кланяются. Лица их серьезны, озабочены и враждебны.
А вот и избенка Даши Чекулёвой, и она сама стоит на крыльце и смотрит на меня, чуть улыбаясь (109).
Дорога идёт под гору мимо изб бывших наших «дворовых» и бывших крепостных – Суворовых (110) и Арбузовых (111), <мимо изб> теперешней нашей прислуги и, оставляя в стороне группу лиственниц подле «большого пруда», сворачивает налево, и мы въезжаем через старые кирпичные башни на плотину «большого пруда».
Вот и «пришпект», и парк, и яблочные куртины (112), и кусты сирени и акации – всё знакомое с детства.
Я взволнован, и мы полной рысью подъезжаем к бедному крыльцу дома.
Мать, отец, сестры, братья, прислуга – все встречают нас с улыбками и возгласами и ведут наверх в приготовленные для нас две комнаты, те самые, на север и грязный двор, где я провел мое тяжелое детство.
Какая серая простота, какая тишина и какая грусть!
Вот и зловонные канавы, и подвал под окном, и глубокий колодезь справа.
Разговоры, обед, вечерний чай, и мы с Дорой уходим в наши комнаты на ночь.
Она подходит к окну, потом к двери – вдруг широко раскрывает свои большие детские глаза с приподнятыми внешними углами и бросается в мои объятья. Ее взгляд, с поднявшимися на лоб бровями, выражает отчаяние.
«Так вот куда, в какую страшную, одинокую и несчастную трущобу ты привез меня? Так вот эта знаменитая „Ясная Поляна“, где живёт великий русский писатель Лев Толстой?» – Она ничего не сказала, но я угадал её чувство.
Её взгляд выражал не только отчаяние, но и ужас (113).
Она поднимает руки кверху, подбегает к простой железной кровати с дёшевым одеялом, бросается на неё ничком, и всё тело её дергается от судорожных рыданий.
В первый же день нашего приезда мать записала в своем дневнике: «Лёва с Дорой, весёлые и счастливые, приехали из Швеции, и они развеселят нас» (114). Но через два дня она уже записывает, что Доре будет тяжело в чужой семье, особенно нашей, в которой «так мало веселого» (115).
Но матери, которая никогда не была в Европе и никогда не выезжала из России, и в голову не могла прийти та страшная разница, какая была между шведской культурой и жизнью России, где ещё не было и ещё нет никакой определённой культуры.
[ 102. Л.Л. Толстой ошибся: в горы Э. Вестерлунд посоветовал ему поехать летом 1897 года. Первое письмо с нового места написано 17/29 июня 1897 года:
«Милая мама́. <…> Я теперь в Storlien в горах, где лежит тающий в ущельях снег и цветут butter cups. Это станция Северной железной дороги, на границе Норвегии и недалеко от города Трондхейма, где знаменитая церковь и океан. Я поеду туда на днях на день.
“В первый раз мы расстались с женой после года вместе” -- ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 14072. Л. 1-2. Автограф.
“Storlien” -- о горной станции Стурлин в 3-х км от норвежской границы и горном курорте см.: Толстой Л.Л. Современная Швеция в письмах-очерках и иллюстрациях... С. 143-146.
“...butter caps” -- лютики (англ).
“недалеко от города Трондхейма, где знаменитая церковь и океан” -- Один из древнейших городов Норвегии, до 1905 года входившей в состав Швеции, Трондхейм (Trondheim) был основан в 997 году на берегах живописного Трондхеймфьорда в устье реки Нидельвы (Nidelva), впадающей в Норвежское море. Кафедральный собор Нидарос (или собор святого Олафа) был заложен в 1070 году на месте гибели короля Олафа Харальдсона (Olav Haraldsson; 995-1030), обратившего Норвегию в христианство и канонизированного церковью. Собор св. Олафа на протяжении многих веков остается одним из красивейших соборов Скандинавии.
Вскоре Л.Л. Толстой вернулся с горного курорта: «Дорогая мамаша, вот я и опять с Дорой в H<almbybo>da. Было и стало скучно там в горах, и к тому же чувствовал себя совсем здоровым, так что уехал, не прожив и недели. Дора была страшно рада мне». -- ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 14073. Л. 1. Автограф.
103. В первоначальном варианте книги Л.Л. Толстой писал: «Только через восемнадцать месяцев после свадьбы я решился оставить Швецию и привезти жену в Ясную Поляну, ибо я хотел поселиться в ней и повести хозяйство имения, которое наполовину принадлежало матери, а наполовину нам, пяти братьям, после смерти Ванечки. Мне хотелось в будущем одному завладеть всем нашим родовым имением и таким образом продолжить в нем толстовский род. Но эти мечты были только мечтами потому, что я уже тогда сознавал, что Ясная Поляна, как родовое имение Толстых, почти погублено, во-первых, тем, что оно стало собственностью шести человек, во-вторых и в-главных, тем, что Лев Николаевич просил похоронить себя в середине имения, что, конечно, будет привлекать посетителей на его могилу и тем сделает частную семейную жизнь будущих Толстых несносной». -- Там же. Архив Л.Л. Толстого. Кп-23789, № [1]. Л. 60. Черновой автограф.
В недатированном письме, отправленном в Ясную Поляну в феврале 1896 года, Л.Л. Толстой наметил такой план жизни на ближайшее время:
«Не знаю, когда будем венчаться. Хочется скорей, -- естественно. Лето <проведем> в горах. Зиму -- в Яс<ной> П<оляне>, может быть. Думаю жить во флигеле. Его надо заново и хорошо отделать. Я хочу жить отдельно зиму и лето, чтобы ей <жене> было естествен<ное> занятие по дому и по другим причинам. Я возьму хозяйство в Ясной Пол<яне> тоже, как первое естествен<ное> занятие». -- Там же. Архив С.А. Толстой, № 14014. Л. 1 об.-2 об. Автограф. Курсив Л.Л. Толстого.
Однако С.А. Толстая совсем не была в восторге от этой идеи. 4/16 марта 1896 года она ответила сыну так:
«Ты пишешь: жить в Ясной, хозяйничать, пишешь, что религия её и отца её -- труд и польза. Как все эти принципы сейчас же находят приложение у иностранцев, а у нас -- увы! Куда ни сунься -- делать нечего.
Какое в Ясной хозяйство? И разве это возможно в разных руках и при жизни отца?
Нет, Лёва, не поселяйся с нами, опять захвораешь. Свей своё гнездо, купи именье, если хочешь жить в деревне, и, ввиду нашего общего счастья и спокойствия -- не живи с нами. Любя тебя, я это советую. Погоди, нам не долго с папа́ жить осталось. Впрочем, это ещё впереди. Во всяком случае, я нынешним летом собиралась окончить пристройку, отштукатурить её и вместе выбелить и поправить флигель и дом, чтобы всё было в хорошем виде, когда меня не станет или когда я выеду из Ясной.
Лето, во всяком случае, оставайся в Швеции, Норвегии или Ханго, -- тебе это, конечно, лучше нашего климата». -- ИРЛИ, ф. 303, № 675. Л. 11 об.-12. Автограф.
Ханго (Ханко, Гангё) -- город на берегу Финского залива, где Л.Л. Толстой лечился летом 1895 года. См. выше Главу 14.
104. В августе 1896 года Л.Л. Толстой изложил матери своё новое видение ближайшего будущего:
«Мы будем между 1-10 сент<ября> старого стиля. Сперва в Москве, где, пожалуйста, распорядитесь приготовить мои две комнаты. Потом в Ясной, где я думаю прожить всю зиму, если позволите.
<…>
Ваше письмо и отрицательн<ый> ответ меня огорчили. Не буду говорить об этом. Зимой я думаю найти кусок земли в Москов<ской> губерн<ии> и весной или летом переселиться туда. В Ясной я жить не буду <…> Dollan боится России и волнуется, но твёрдо решила теперь следовать за мной всюду.
Ваш Лев.
Пожалуйста же, это не так трудно, -- для Д<оллан> больше, <чем для меня> -- приготовьте нам место, где жить, хоть это время, до собствен<ного> дома». -- ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 14036. Л. 1-2. Автограф.
Л.Л. Толстой с женой приехали в Ясную Поляну 1 сентября 1896 года. -- ПСС. Т. 53. С. 106, 453-454.
105. В Ясной Поляне было два кучера и обоих звали Адрианами (Андрианами): Адриан Григорьевич Болхин (1865-1936) и Адриан Павлович Елисеев (1867-1938). Кто из них имеется в виду в данном случае, установить не удалось.
106. О Марии Николаевне Толстой (урожд. Волконской; 1790-1830) и Николае Ильиче Толстом (1794-1837) см. подробнее в кн.: Толстой С.М. Древо жизни: Толстой и Толстые. М.: Слово, 2002. С. 70-82.
107. О Татьяне Александровне Ёргольской (1792-1874), Александре Ильиничне Остен-Сакен (урожд. Толстой; 1793-1841) и Пелагее Ильиничне Юшковой (урожд. Толстой; 1797-1876) см.: Там же. С. 96-116. См. также: Пузин Н. Кочаковский некрополь -- С. 19-20, 24-31.
108. Речь идет о Пете и Николеньке Толстых (см. о них в Главе 1). -- Там же. С. 28-29.
109. См. о ней в Главе 7.
110. Иван Васильевич Суворов (Ванюша; умер в 1900 году) в 1851 году сопровождал Л.Н. Толстого на Кавказ, а в 1852 году переписывал некоторые главы повести «Детство». -- См.: Толстой Л.Н. Переписка с сестрой и братьями. М.: Худож. лит., 1990. С. 78.
Его брат, Василий Васильевич Суворов (1825-1912) -- крестьянин деревни Ясная Поляна, бывший дворовый Толстых. -- См.: Толстой С.Л. Очерки былого. - С. 24-25.
Его жена, Пелагея Николаевна Суворова -- прачка в доме Толстых.
Татьяна Ивановна Суворова служила в московском доме Толстых. -- См.: Толстая С.А. Письма к Л.Н. Толстому. -- С. 266, 409.
111. Арбузовы занимали особое положение в доме Толстых. М.А. Арбузова была няней старших детей Толстых, в том числе и Л.Л. Толстого (см. об этом в Главе 1).
Её сын, Павел Петрович Арбузов, был сапожником и обучал Л.Н. Толстого этому делу.
Его брат, Сергей Петрович Арбузов (1849-1904), более 20-ти лет был старшим лакеем в доме Толстых, а с 1883 года стал владельцем столярной мастерской в Туле. Позднее он рассказал о своих взаимоотношениях с обитателями Ясной Поляны в кн.: Арбузов С.П. Гр. Л.Н. Толстой: Воспоминания бывшего слуги графа Л.Н. Толстого. М., 1904. См. также: Л.Н. Толстой в воспоминаниях современников. - Т. 1. С. 293-315, 579-581.
Жена С.П. Арбузова -- Арина Григорьевна Арбузова (Ариша; урожд. Дергачева) стала няней младших детей Толстых.
О дворовых старшего поколения, Арбузовых и Суворовых, см. в кн.: Толстой С.Л. Очерки былого. - С. 21-26.
112. Сourtine -- группа деревьев одной породы, отдельный участок сада (фр.).
113. О своих первых впечатлениях от Ясной Поляны и русской жизни Д.Ф. Толстая сразу же написала родным. В её первых письмах и естественная растерянность от столь непривычных картин природы, и странная для великовозрастной бабы детская непосредственность, и плохо скрываемая русофобия, -- которую, впрочем, разделял с ней и её муж.
3 сентября 1896 года Д.Ф. Толстая так описала родителей своего мужа:
«”Старик” очень добрый, любезный и хороший человек, похожий на свои портреты, но очень уж стар, хотя и играет в лаун-теннис и работает с утра до вечера. “Старушка”, нет, она совсем не соответствует такому названию, выглядит гораздо моложе, чем на тех портретах, которые мы видели летом, очень живая и подвижная, можно сказать, нервная. У неё, кажется, очень много дела, и всё она должна делать совершенно одна, бедняжка. Едет сегодня в Москву, недели на три».
А вот её впечатление от деревенских жителей:
«Вчера вечером нахлынула большая толпа женщин из деревни. Плясали, пели и громко величали Лёву и меня. Наконец подарили мне пестро разряженного петуха и платок, полный яиц. За это им дали 4 рубля (очевидно, основная цель их посещения) и, наконец, отослали их восвояси. Всё было очень торжественно. Но я совершенно оглохла от всего этого шума. Какой, видно, это живой народ, но, Боже упаси, какой неряшливый! Не хочется мне говорить об этом доме и усадьбе, обо всем здесь, но, между нами, здесь не очень-то опрятно, а деревня -- ОЙ! ОЙ! ОЙ! -- маленькие неопрятные домишки с соломенной крышей и маленькими-маленькими комнатками, наполненными людьми и всякой всячиной. Я зашла вечером в одну избу. Мы гуляли с Лёвиным отцом. Бабушка Хольмквист, можно сказать, жила словно в раю, не говоря уже о семье Андерссонов, по сравнению с этими. Но они неплохо одеты, по крайней мере летом, и уж очень ярко и пёстро». -- См.: Три письма в Швецию из Ясной Поляны // Толстовский сборник.., № 1. С. 58-65.
“Едет сегодня в Москву” -- это замечание Д.Ф. Толстой позволяет установить дату письма, так как С.А. Толстая уехала из Ясной Поляны в Москву 3 сентября 1896 года. -- См.: Толстая С.А. Письма к Л.Н. Толстому. -- С. 646. На следующий день, 4 сентября 1896 года Л.Н. Толстой писал жене в Москву: «Утром работал, играл в теннис, учил Доллан по-русски». -- ПСС. Т. 84. С. 254.
“бабушка Хольмквист -- семья Андерссонов” -- бедные люди в имении Вестерлундов.
114. Л.Л. Толстой ошибся: в 1896 году С.А. Толстая не вела дневник. Эта запись с небольшими изменениями относится к 14 августа 1897 года. Ср.: «Приехали из Швеции Лева и Дора, веселые и счастливые. Слава Богу. И у нас веселей будет». -- См.: Толстая С.А. Дневники. Т. 1. С. 284.
115. Эта запись сделана 16 августа 1897 года. Ср.: «Лёва с Дорой устраиваются, разбирают вещи. Доре трудно, бедняжке, на чужой стороне и в нашей-то не очень-то радостной семье». -- Там же. С. 286 ].
Глава 18
Наша жизнь в Ясной. Спор с отцом. Приезд Вестерлундов и рождение Лёвушки
Флигель Ясной Поляны с куском земли под ним принадлежал, по семейному разделу, матери, и она предоставила мне его в моё пользование и распоряжение. Она согласилась также передать в мои руки хозяйство Ясной, которое было запущено и заброшено.
Братья не совсем дружелюбно смотрели на моё водворение в Ясной, но, так как сами жили в других имениях, не противились этому открыто.
Я нанял мастеровых и начал заново отделывать флигель, выбрасывая из него старый хлам.
Когда-то Ясная Поляна, во времена князей Волконских, была полна дорогой стильной мебелью, посудой и серебром, редкими книгами и картинами, но за холостую жизнь отца всё было расхищено. Мне рассказывали, что в его молодости один из управляющих на десяти подводах увез из имения целые горы мебели и ценных вещей (116).
[ 116. Подтверждение этого -- в реплике старшего брата Л.Н. Толстого, С.Н. Толстого, которую слышали дети Толстых: «Вашего отца приказчик обворует на 1000 рублей, а он его опишет и получит за это описание 2000 рублей: тысяча рублей в барышах. Я не могу так хозяйничать!» -- См.: Толстой С.Л. Очерки былого. -- С. 274 ].
Теперь во флигеле оставалась одна только «кладовая», в которой хранились жалкие остатки прежней роскоши. Но всё это не стоило ни гроша. Среди этой дребедени я нашёл, между прочим, маленькую гипсовую головку, по-детски наивно слепленную, – попытку отца когда-то в молодости сделаться скульптором (117).
[ 117. О занятиях Л.Н. Толстого скульптурой во время короткого пребывания в Москве в январе-марте 1866 года см. запись от 12 марта в кн.: Толстая С.А. Дневники. - Т. 1. С. 76-77 ].
Мы прожили в Ясной всю ту осень, и Дора постепенно стала привыкать к русской жизни, в то же время учась русскому языку (118).
[ 118. Как писал Л.Л. Толстой матери из Упсалы 5 апреля (нового стиля) 1896 года, Дора «…начала уроки русск<ого> с псаломщик<ом> в Стокгольм<е>» -- ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, № 14019. Л. 1 об. Автограф.
В качестве доказательства этого приложена записка Доры к Л.Л. Толстому на русском и английском языках. -- Там же. Л. 3-3 об. ].
Сестра Маша давала ей первые уроки, на которых они обе весело смеялись. Первое время вместо «вторник» Дора говорила «дворник» и делала много ошибок, но сравнительно быстро стала объясняться довольно прилично и, в общем, прекрасно вошла в свою роль молодой русской хозяйки.
В сентябре мы съездили в Москву купить мебель для нашего нового гнезда, что заняло нас обоих, а в октябре, когда всё было исправлено и заново выкрашено, – мы расставили на места вещи и из большого дома, наконец, переселились во флигель на отдельное и самостоятельное жительство.
Я повёл хозяйство имения, а Дора занималась по дому. Чтобы она каждое утро могла получать из Швеции письма и газеты, я устроил для неё ежедневную доставку почты со станции Засека, теперь – Ясная Поляна. Почти каждый день утром она получала «Nya Daglig<t>» (119), «Allehanda» (120) и письма от родных.
[ 119. Эта газета издавалась в Стокгольме с 1769 года под разными названиями: “Dagligt Allehanda”, “Nya Dagligt Allehanda”, “Nya Dagligt”. -- См.: Svenskt Konstnrs Lexikon. Malmц, 1852-1967. Bd. 1. S. 60-67; Bd. 2. S. 114-115; Bd. 3. S. 482; Bd. 5. S. 463; Anderson I. Svenska Dagbladets historia. Stockholm, [1960-1965]. Del. I. S. 10-11, 16; Del. II. S. 218.
120. С 1885 по 1942 год газета выходила под названием “Nya Dagligt Allehanda”. -- См.: Швеция: В 2-х частях. СПб., 1912. Ч. I. С. 428-429; Anderson I. Svenska Dagbladets historia... Del. I. S. 10-11, 16; Del. II. S. 218.
В архиве Л.Л. Толстого среди прочих деловых бумаг сохранилось разрешение Д.Ф. Толстой получать в Ясной Поляне “Nya Dagligt Allehanda” без цензурного просмотра, датированное 2 августа 1900 года. Другую шведскую газету, которую Л.Л. Толстой хотел выписать для жены, “Svenska Dagbladet”, русская цензура не пропустила, сославшись на официальный запрет этого издания к ввозу в Россию. -- ИРЛИ, ф. 303, № 818. Л. 6-6 об. ].
В тишине Ясной мы ближе узнали друг друга, и она быстро «объяснополянилась», как говорил про неё отец, то есть привыкала к жизни в русской деревне.
В ту осень, когда мать с младшими детьми уехала в Москву, отец остался в Ясной один и, хотя жил в большом доме, ходил к нам к завтраку и обеду. Доре было поручено следить за его вегетарианской пищей, что она внимательно исполняла. Он нежно относился к ней и, хотя считал умственным «цыплёнком», искренно полюбил, как и вся наша семья.
Ко мне отец относился в ту пору менее дружелюбно потому, что чувствовал, глядя на пример моей жизни, насколько решительно и безусловно я отбросил его доктрину и насколько чувствовал себя без неё счастливее.
Он мог только чувствовать это, но не понимать, – так сильно он продолжал верить в свои идеи, хотя, может быть и даже наверное, моё умственное развитие и взгляды имели на него очень большое влияние (121).
[ 121. Приезд молодой пары в Ясную Поляну совпал по времени со множеством важных для Л.Н. Толстого событий: преследованием духоборов, ходынской трагедией, интенсивной работой над романом «Воскресение». Наконец, сам процесс витья гнезда молодыми супругами входил в противоречие с изложением «Христианского учения», которое всё больше занимало Л.Н. Толстого. Так что “влияние” Л.Л. Толстого имело прежде всего негативный характер и лишь обостряло ситуацию в Ясной Поляне ].
Мы почти никогда не говорили о нашем разладе, и я боялся трогать этот вопрос.
Но вот как-то раз после обеда он сам задорно заговорил о шведской культуре, которую я хвалил в сравнении с русской грязной дикостью (122). Не помню, как завязался разговор, но вдруг он до такой степени рассердился, что больно было смотреть на него. Недобро и несправедливо он стал осуждать меня только за то, что я не соглашался с ним. Я говорил совершенно спокойно и мягко – с истинно шведской благородной невозмути-мостью.
В дневнике своём отец записал следующее после этого разговора со мной: «Вчера был раздражённый разговор с Лёвой. Я много сказал ему неприятного. Он больше молчал под конец, и мне стало совестно и жалко его, и я полюбил его. В нём много хорошего. Я забываю, как он молод» (123).
[ 122. См.: Толстой Л.Л. Мои разговоры с отцом осенью 97-го года // Лица... Т. 4. С. 255-261.
123. Л.Л. Толстой почти точно приводит запись в Дневнике Л.Н. Толстого от 20 ноября 1897 года. Ср.: ПСС. Т. 53. С. 164 ].
Замечательно, что и на этот раз он не хотел признать себя неправым и объяснил наше разногласие моей “молодостью”.
Всякий раз, когда ему указывали его неправоту, он выходил из себя, и тогда, чтобы оставаться правым перед самим собой, он начинал осуждать других и считать их глупцами, не понимавшими его.
Этот его приём, сделавшийся с молодости привычкой, помогал ему всю жизнь говорить только своё, не считаясь с мнением других.
Это было его силой, но в то же время той слабостью, которая похоронила наполовину его доктрину.
* * *
В ту же зиму пришло из Швеции приданое Доры, и я выслал за ним на станцию Щёкино около тридцати крестьянских саней (124).
Когда весь этот длинный обоз поднимался в усадьбу Ясной Поляны по «пришпекту», то есть берёзовой аллее, ведшей к дому, сам Лев Николаевич, выходя на свою обычную прогулку, случайно встретил его и был потрясён его появлением.
– Что это такое? – удивленно спросил он у мужиков.
– Приданое молодой графини Доры Фёдоровны. Лёлич нанял нас.
Отец в ужасе взглянул на горы вещей, качнул головой и молча пошёл дальше.
Вечером он с горечью и осуждением упрекнул меня в том, что я привез в Ясную столько ненужных вещей.
– Зачем все эти вещи? Ещё больше роскоши рядом с нищетой? (125)
Я объяснил, что Доре они нужны и что это её приданое.
Среди всех этих вещей он позднее особенно возненавидел антимакас<с>ары (126), которыми Дора покрывала спинки кресел, чтобы спасти их от жирных затылков.
Бедные антимакас<с>ары были для отца символом безумной и вредной европейской культуры.
В этом он не совсем ошибался.
[ 124. Станция Ясенки Московско-Курской железной дороги в 6-ти верстах от Ясной Поляны в 1903 году была переименована в Щёкино. -- См.: Щёкино: Фотоальбом / Составитель В.М. Коровина. Тула, 1983. С. 6.
Вещи Д.Ф. Толстой были получены в начале декабря 1896 года. О том, что большая часть приданого пришла, но серебро и книги задержаны на некоторое время, Л.Л. Толстой сообщил матери 8 и 11 декабря 1896 года. Эти вещи были доставлены в Ясную Поляну позже. -- ОР ГМТ. Архив С.А. Толстой, №№ 14044-14045.
125. Этой же точки зрения придерживалась и жившая в Ясной Поляне Т.Л. Толстая. На фоне обычной жизни дома Толстых, надвигающегося голода 1898-1899 годов, а также личных неурядиц она не могла вполне сочувствовать хозяйственным заботам супругов. Этим в какой-то мере объясняется её запись в дневнике от 15 марта 1897 года: «Сейчас приходила Дора и звала меня посмотреть, как она переставила мебель в своей комнате. Ни у неё, ни у Лёвы ни минуты не поднимается вопроса о том, насколько они вправе пользоваться той роскошью, которая окружает их. На них двоих -- четыре человека прислуги, не считая кучеров, садовника и рабочих, находящихся на дворе. Прислуге этой делать почти нечего, содержана она прекрасно, -- так что, выходит, как будто она облагодетельствована господами, и Лёва, глядя на то, как они все разжирели, радуется и считает, что он достоин похвалы, не понимая, что труд людей не может быть куплен деньгами, и что никто не имеет права, ничего не делая, сладко есть и мягко спать. Мне ещё стыднее, чем им, жить так, потому что я сознаю эту несправедливость, а они нет». -- См.: Сухотина-Толстая Т.Л. Дневник. -- С. 403.
126. От названия особого сорта жирного масла, макассарского, которое славилось как средство для роста волос и имело специфический красноватый цвет. Своё название этот сорт масла получил от названия порта в Индонезии -- Макассар ].
* * *
Великой радостью нашей был день, когда перед Рождеством Дора, наконец, снова почувствовала себя беременной.
Теперь она сама страстно желала детей и, конечно, раскаивалась в своих прошлых ошибках.
Среди лета я поехал встречать в город Тулу в нашей тяжелой коляске четвернёй доктора и докторшу Вестерлунд, которые ехали к родам нашего первого ребёнка (127).
Было воскресенье, и сотни мужицких телег со страшным грохотом и пьяными песнями мчались вниз по Рудаковой горе (128) и по шоссе, возвращаясь с городского базара в деревни.
– Кто это такие? – в ужасе спросила меня докторша.
– Дикари! – полушутя ответил я ей по-шведски. – Это русские мужики едут домой с воскресного базара.
Доктор, прямо сидя в коляске, с выпученной вперед грудью, с любопытством спокойно наблюдал первые картины русской жизни.
В Ясной Дора, сияющая радостью, встретила родителей, а через неделю благополучно родила сына – Льва III (129).
С приездом Вестерлунда в Ясную стокрылая молва без телефонов и без радио разнесла о нём весть по всей Тульской губернии, и из дальних сел и деревень стали приходить к нему больные, часами ожидая у подъезда.
Подле нашего флигеля каждое утро собиралась толпа дальних незнакомых баб и мужиков, которых доктор добросовестно принимал и осматривал в своей комнате.
Отцу Вестерлунд не понравился. Он сказал про него матери, что это «немецкий мужик, отставший от медицины на тридцать лет!» (130)
На каком основании он сделал такое несправедливое заключение, не понимаю. Вероятно, потому, что доктор отнесся к нему с оттенком снисхождения и, посоветовав есть, по крайней мере, два яйца в день, иначе вегетарианство будет для него пагубным, – фамильярно потрепал его по плечу.
Всё же при мне отец поблагодарил Вестерлунда за то, что он вывел меня на путь здоровья (131).
Без слов мы все трое поняли, что целая драма скрывалась за этим жестом отца. Болел я больше всего из-за него и его беспочвенного учения, якобы дававшего людям счастье. Без всякого учения Вестерлунд дал мне понять реальную правду жизни одним своим живым примером и своей светлой правдивой личностью.