Своего рода тест: цены в Турции следовали за конъюнктурой

Этими несколькими цифрами цен, доказывающими, что повышение цен в XVI в. затронуло и Турцию, я обязан Омеру Лютфи Баркану. Имареты — это благотворительные учреждения, кормившие бедняков и учащихся. Приведенные цены в аспрах— номинальные; они не учитывают обесценение аспры.

свои дома и пищу и весьма удивляются, когда им предлагают деньги»³²⁶.

Дело в том, что деньги, нерв западной торговли, чаще всего только пересекали турецкое пространство. Одна их часть по­ступала в алчное султанское казначейство, другая оживляла об­мены верхнего торгового слоя, а остальное широко уходило в направлении Индийского океана. Запад лишь чувствовал себя более вольготно при пользовании своим денежным превосход­ством на рынках Леванта. В зависимости от конъюнктуры он даже играл на самой монете, т. е. на менявшихся соотношениях между золотом и серебром или на предпочтении, оказывав­шемся определенным монетам, испанским серебряным реалам, например, а еще больше — золотому венецианскому цехину, который на Леванте всегда оплачивался выше номинала. Око­ло 1671 г. управляющий венецианским Монетным двором (Zec-са)³²⁷ указывал, что, если в Венеции покупаешь золотой цехин за 17 венецианских лир, а онгаро (ongharo)³²* —за 16 лир, то, перепродав их в Константинополе, получишь на первой монете 17,5 % выгоды, а на второй—12 %. Прибыль с цехина несколь­кими годами позднее составит даже 20 %³²⁹. В конце XVI в. бы­ло прибыльной торговлей тайком преправлять турецкое золо-

____ 1.

-Лир на стороне Ьвропы или против нее

Случай Турецкой империи

 

 

¹³⁰ Ibid., p. 109, note 65, ³³¹ RebufTat F., Courdurie M. Marseille et le negoce marseillais international (1785—1790). 1966, p. 126 sq.

¹³² Sonnini С Traite sur le commerce cle la mer Noire, s. d.

³³³ A. N., A. E., B¹, 436,
приводится

Т. Стояновичем в цитированном машинописном тексте, с. 35.

³³⁴ Во время своих
лекций в Париже в 1955 г.

³³⁵ Braudel F. Meclit...,
II, p. 64.

то в Персию³³⁰. И когда Венеция увидела, как сокращаются ее торговые операции на Востоке в XVII и XVIII вв., она продол­жила чеканку цехинов, чтобы сплавлять их на Левант— способ обеспечить вместе с существенными прибылями и возврат­ные поступления, в которых она нуждалась.

Точно так же в конце XVIII в. Марсель более почти не экспортировал на Ближний Восток товары, но вывозил сере­бряные монеты, особенно чеканившиеся в Милане талеры Ма-рии-Терезии³³¹. Для города это было наилучшим способом удержать свое место на левантийских рынках.

Сохранившиеся архаичные черты турецкой экономики — не они ли повлекли за собою ее регресс? Нет, пока оставался оживленным внутренний рынок, пока сохранялись военная промышленность, судостроение, активное ремесло, значитель­ное текстильное производство—скажем, на Хиосе или в Бру­се — и в еще большей степени множество крохотных локальных ткацких мастерских, которые в силу этого слишком часто ус­кользают от ретроспективного наблюдения. Вызывающее удив­ление путешествие Карло Соннини³³² на Черное море в конце XVIII в. обнаруживает тем не менее нескончаемый перечень из­делий местного текстильного промысла. Врочем, если верить в том письму (8 мая 1759 г.) Шарля де Верженна, в то время по­сла в Константинополе³³³, все импортированные с Запада су­кна могли одеть лишь 800 тыс. человек; а империя насчитыва­ла от 20 до 25 млн. жителей. Следовательно, оставалось широ­кое поле для изделий ремесленных цехов империи. Причинить им неприятности сможет лишь расширение продажи товаров из Австрии и Германии в конце XVIII в. И как объяснил это Омер Лютфи Баркан³³⁴, только вторжение английской тек­стильной продукции сразу же после промышленной револю­ции (XIX в.) закрепило почти полное их разорение.

Итак, если двери османской экономики и были взломаны давно, эту экономику еще в XVIII в. нельзя было считать ни по­коренной^ ни соверщенно (утргинализованнрй. Турецкие про­странства извлекали из своего собственного производства средства потребления для своих городов. Экспорт хлеба был там подчинен, как и в России, политической власти. Конечно, существовала широкая контрабанда зерном к выгоде греческих моряков с островов Эгейского моря. И в ней участвовали также и некоторые крупные собственники чифтликов, но чифтяики эти, образовавшиеся сравнительно недавно, развивались пре­жде всего для снабжения Стамбула, а не всегда ради экспорта. Так, например, обстояло дело с румелийскими чифтликами, производившими pnc^33S. В целом турецкие рынки обеспечива­ли выполнение своих функций, опираясь на древнюю и все еще эффективную организацию перевозок.

МИР КАРАВАНОВ

В самом деле, турецкое пространство характеризовалось повсеместным присутствием караванов верблюдов. Даже в балканских странах, где все же сохранялось использование

³³⁶ Ibid.. I, p. 263.

³³⁷ Maundrell H. Voyage
d'Alcp a Jerusalem. 1706,
p. 2 (поездка 1696 г.)

Вьючные лошади и караван верблюдов, выходящие из Анкары. Деталь картины, приведенной на с 483.

транспортов вьючных лошадей, в конце XVI в., видимо, проис­ходило покорение верблюдом всего полуострова. Так что «ле-вантинские рынки» в некотором роде переместились до самого Спалато (Сплита) в Далмации, и венецианские рыночные галеры (galere da mercato) довольствовались тогда пересечением Ад­риатики, вместо того чтобы добираться до Сирии³³⁶. Память об этих караванах еще в 1937 г. сохранялась у жителей Дубров­ника как романтическое напоминание о прошлом.

На карте мира деятельность караванов — с двугорбыми и одногорбыми верблюдами — простиралась от Гибралтара до Индии и Северного Китая, от Аравии и Малой Азии до Астра­хани и Казани. Пространство движения османской экономики было выкроено внутри этого мира, оно даже было его цент­ральной зоной.

Западные путешественники часто описывали эти способы транспортировки, массы собиравшихся попутчиков, долгие переходы, при которых «не встретишь, как в Англии, местечек и кабачков, где можно каждый вечер заночевать», стоянки под открытым небом, в «своем шатре, когда то позволяет время го­да», или в ханах и караван-сараях, «построенных за счет бла­готворительности для нужд... всех проезжающих», больших строениях, удобных и недорогих. «Но там также не находишь обычно ничего, кроме стен; так что путешественникам следует позаботиться о том, чтобы запастись пищей, питьем, железны­ми кроватями и кормом для животных»³³⁷. Такие караван-сараи, в развалинах или сохранившиеся, все еще очень много­численны на Востоке. Нанести их на карту, как сделал это Аль-

IP*

Мир на стороне Европы или против нее

Случай Турецкой империи

 

³³⁸ в каком-то местном бер Габриэль³³⁸, означает восстановить древнюю дорожную

журнале, который я, СвТЬ

к сожалению, затерял. jj_{q есди еВ}р_{Опеец это} движение ИСПОЛЬЗОВаЛ ДЛЯ СВОИХ ТОВа-

ров и в случае надобности—для своих поездок, то у него не бы­ло возможности организовать его самому. Такое движение бы­ло монополией ислама. Если западные купцы не бывали даль­ше Алеппо, Дамаска, Каира, Смирны, то происходило это в большой мере потому, что мир караванов от них ускользал, что османская экономика была единственной хозяйкой этих перевозок, жизненно для нее важных, достаточно строго орга­низованных и контролировавшихся, частых и главное — регулярных, более регулярных, нежели связи по морю. Тут на­блюдалась вполне очевидная эффективность, бывшая секретом независимости. Если персидский шелк нелегко было отвлечь с путей Средиземноморья, если это не удавалось англичанам и голландцам, в то время как эти же самые голландцы блоки­ровали перец и пряности, то происходило это оттого, что, с од­ной стороны, шелк был предметом караванных перевозок с на­чальной точки пути, а перец и пряности, напротив, с самого на­чала были товарами «морскими», которые следовало грузить на корабли. Османская экономика обязана была своей гибко­стью и своей энергией этим неутомимым караванам, которые со всех направлений прибывали в Стамбул или в лежащий на­против великого города, на азиатском берегу Босфора, Скута-ри; этим дальним дорогам, которые, сплетаясь в единый узел вокруг Исфахана, пронизывали всю поверхность Ирана и в Ла­хоре достигали Индии; или тем же караванам, которые ходили из Каира до Абиссинии и доставляли драгоценный золотой пе­сок.

ДОЛГО СОХРАНЯЕМОЕ МОРСКОЕ ПРОСТРАНСТВО

Турецкое морское пространство тоже было хорошо защи­щено, так как главная доля морских перевозок производилась каботажным плаванием в морях Леванта и в Черном море пос­редством своего рода местной торговли (country trade), «из Турции в Турцию».

Христианские корсары из стран Западного Средиземно­морья очень рано сделались угрозой для берегов Леванта, так что в конечном счете каботаж попал в руки западных моряков, пре­жде всего 50—60 французских кораблей. Но в конце XVIII в. за-падносредиземноморское пиратство свирепствовало меньше, и каботаж, видимо, избавился от судов с Запада. Может быть, заслугу этого следовало приписать замене (уже давней) в ос­манском флоте парусников галерами и курсированию этого

³³⁹ a. d. s. Napoii, Affari флота по всему Архипелагу^{3 39}. В декабре 1787 г. капудан-
Esteri, 800, Гаага, 21 паша, пришедший в Стамбул на обветшалых, пребывавших
³*"^УМосква' Авпр 4113 ^{в плохом} состоянии кораблях, выгрузил 25 млн. пиастров, по-
158, л. 4. Венеция, 4/15 груженных в Египте ³⁴⁰. А ведь в прошлом дань с Египта зача-
декабря 1787 г. стую перевозили в Константинополь сухим путем из соображе­
ний безопасности. Было ли то началом подлинной перемены?
По словам одного французского очевидца, с 1784 по 1788 г.,

полтора десятка лет спустя после Чесмы, турецкий флот насчи­тывал тем не менее 25 кораблей «более чем 60-пушечных», в том числе великолепный 74-пушечный корабль, «каковой

³⁴¹ а. е., м. et d. приезжали строить французские инженеры»³⁴¹. Даже если пре-
Turquie, is, р» 154—159. красный этот корабль имел команду в 600 человек, из которых

^{342 Grenville}.^H- «было всего лишь восемь матросов, остальное же состояло из

Observations sur I etat „ ^l ,

actuei de VEmpire ottoman, людей, никогда не видевших моря», этот флот все же передви-
Ed. a. s. Ehrenkreutz, гался, более или менее выполнял свои задачи.

1965, р. 49—50. Что касается Черного моря, то его, быть может, не очень

хорошо использовали корабли на службе [правителя] Стамбу­ла, но оно долгое время оставалось—и это главное!—за­крытым для кораблей «латинских» стран. В 1609 г., после по­пытки англичан, добравшихся до Трабзона, запрет был возоб­новлен. Историки, обвиняющие турецкое правительство в не­брежении и беспечности, должны были бы вспомнить, что Черное море, необходимое для снабжения Стамбула и для сна­ряжения турецких флотов, вплоть до конца XVIII в. оставалось строго охраняемым заповедным полем. В марте 1765 г. Генри Гренвилл писал в отчете английскому правительству: «Турки не делят плавание по Черному морю с какою бы то ни было на­цией, и все иностранцы из оного исключены... Черное море есть в буквальном смысле слова море-кормилец Константинополя и снабжает оный почти всем необходимым и съестным и про­дуктами, как то хлеб, пшеница, ячмень, просо, соль, быки, жи­вые бараны, барашки, куры, яйца, свежие яблоки и иные плоды, сливочное масло—еще одна весьма важная статья,— каковое масло прибывает в больших бурдюках из буйволовой кожи; оно прогорклое, смешано с бараньим жиром и весьма плохое, но турки... ему отдают предпочтение... перед лучшим сливоч­ным маслом, английским и голландским. Привозят также то­пленое свиное сало, весьма дешевые свечи, шерсть, бычьи, ко­ровьи и буйволовые шкуры, как пресносухие, так и мокросоле-ные... желтый воск и мед... (турки... оный употребляли как са­хар)... много поташа, точильных камней... коноплю, железо, сталь, медь, строительный лес, дрова, уголь... икру, рыбу суше­ную и соленую» плюс к этому невольников, поставлявшихся главным образом татарами. В противоположном направлении двигались хранившиеся на складах в Стамбуле товары, предна­значавшиеся для России, для Персии, Кавказа или придунай-ских стран: хлопок в кипах, ладан, вино, апельсины, лимоны, сухие фрукты Архипелага, турецкие или ввезенные из христиан­ского мира текстильные изделия. Тем не менее кофе и рис были запрещены к вывозу, «дабы в Константинополе царило изоби­лие»³⁴².

Этот громадный рынок функционировал с помощью про­стейших средств: на суше то были деревянные телеги «без всякого железа», т.е. с неошинованными колесами,—хрупкие, неспособные нести тяжелые грузы, влекомые буйволами, нам­ного более сильными, чем быки, но отчаянно медлительными; на море — какая-нибудь тысяча судов, но по большей части — небольшие лодки с двумя косыми парусами (которые специа­листы именуют заячьими ушами) или небольшие суденышки (сайки), которые зачастую тонули в этом бурном море, щедром

Мир на стороне Европы или против нее

Случай Турецкой империи

 

¹⁴³ Ibid., р. 53 >** Grenville H. Op. cit., р. 54.

⁵⁴⁵ По Кючук-Кайнарджийскому миру

¹⁴⁶ По Константинополь­скому трактату (январь 1784 г.), признававшему передачу Крыма России.

³⁴⁷ См. т. 1 настоящего
труда.

³⁴⁸ Chaudhuri К. N. The
Trading World of Asia and
the English East India
Company, 1660 — 1760.
1978, p.' 17.

на шторма. Только суда, грузившиеся либо хлебом, либо дро­вами, были трехмачтовыми, с многочисленными командами, потому что часто приходилось тянуть корабль бечевой, а для загрузки дровами экипаж, спущенный на берег, должен был ва­лить деревья, выжигать уголь³⁴³. Обычно говорили, что, ежели из таких плаваний по Черному морю возвращался один ко­рабль из трех, купец оказывался с прибылью; что если бы Кон­стантинополь, город деревянный, ежегодно выгорал начисто, то Черное море поставляло бы достаточно леса, чтобы его всякий раз восстанавливать. «Нет необходимости говорить, что это преувеличение»,— писал Гренвилл³⁴⁴.

В таких условиях выход русских к Черному морю, открытие Проливов в 1774 r.^34S, а особенно после 1784 г.³⁴⁶, и появление первых венецианских, французских или русских кораблей пред­ставляли серьезный удар по османскому величию и по равнове­сию огромного Стамбула. Но новые торговые маршруты при­обретут важное значение лишь с массовым экспортом русской пшеницы в первые десятилетия XIX в.— одним из великих, хоть и редко признаваемых за таковое событий европейской истории³⁴⁷.

В Красном море, этом другом «Средиземноморье», которое почти целиком окружала Турецкая империя, положение было одновременно и лучше и хуже, чем в Черном море. Турция обе­спечила себе контроль за ним в 1538—1546 гг., когда она закре­пила свои позиции в Адене. Еще раньше этого, сознавая тор­говое, стратегическое, политическое и религиозное значение Красного моря, она овладела Меккой и «святыми местами» ислама. Красное море, священное море мусульман, запретное для христиан, надолго останется под единовластным владыче­ством ислама, главной дорогой кораблей, груженных перцем и пряностями, предназначенными для Каира, Александрии и Средиземноморья. Но, видимо, к 1630 г. голландцам удалось отвлечь в сторону мыса Доброй Надежды путь, по которому доставлялись весь перец и все пряности Дальнего Востока, на­правлявшиеся в Европу. Так что вдоль этого морского коридо­ра, имевшего международное значение, успех османов был све­ден на нет гораздо раньше, нежели в Черном море.

Тем не менее изменение пути пряностей не повлекло за со­бою закрытия Красного моря. Трудный Баб-эль-Мандебский пролив каждый год видел сотни проходящих кораблей и длин­ных лодок igermes). Эти суда везли на юг рис, египетские бобы, европейские товары, собиравшиеся на складах, которые держа­ли в Суэце, пожалуй, беззаботные каирские купцы. И каждый год караван из 7—8 судов (в их числе и так называемый «цар­ский» корабль), плававших, несомненно, от имени Великого турка, доставлял 400 тыс. пиастров и 50 тыс. золотых цехинов, обычно шедших транзитом в Моху и Аден, в то время как по суше караван, ходивший из Алеппо в Суэц, обходя Мекку, до­ставлял примерно такую же сумму, на сей раз — с преоблада­нием золотых монет. По мнению одного современного истори­ка, «связь по Красному морю оставалась важнейшим каналом в потоке драгоценных металлов Нового Света в Индию и даль­ше, на Восток»³⁴⁸. И так было намного позже XVI в. Таким

"» А. Е., М. et D.

TurqDie, 11, f» 131—151,

1750 г.

»° Furber H. Op. cit.,

p. 166.

"^l A. E., M. et D.

Turquie, Ц, f° 162.

³⁵² Ibid, f° 151, 1750 r.

образом, как раз на путях мекканских караванов приобретали максимальную ценность венецианские цехины и испанские пиа­стры³⁴⁹, которые сопутствовали отправке европейских и сре­диземноморских товаров, сукна и кораллов. Даже в 70-е годы XVIII в. красноморская торговля, находившаяся прежде всего в руках индийских купцов, обеспечивала значительную, решаю­щую долю снабжения золотом и серебром Сурата. У нас есть тому многочисленные доказательства. В 1778--1779 гг. один индийский корабль привез из Мохи 300 тыс. рупий золотом, 400 тыс. серебром, плюс 100 тыс. в жемчуге; другой корабль до­ставил 500 тыс. рупий в золоте и серебре. Историк Средиземно­морья испытывает удивление, обнаруживая в конце XVIII в. си­туацию, существовавшую в веке XVI: золотая и серебряная мо­нета, самый избранный из всех товаров, продолжала приходить в Индийский океан самым коротким путем³⁵⁰. Быть может, также самым надежным?

В противоположном направлении двигателем обменов все более и более становился кофе Южной Аравии. Моха была ко­фейным центром и вместе с Джиддой стала крупнейшим пор­том Красного моря. Туда приходили корабли из Индийского океана с купцами и товарами со всего Дальнего Востока. Естественно, тут фигурировали пряности. Правда, один отчет от мая 1770 г. повторял, что «снадобья и пряности» по Крас­ному морю перестали идти транзитом «полностью около 1630 г.»³⁵¹. Это не мешало тому, что каждый год десять ко­раблей, отправившихся из Индийского океана, из Каликута, Су­рата или Масулипатама, или еще какой-нибудь португальский корабль, снявшийся с якоря в Гоа, приходили в Моху, гру­женные перцем, корицей, мускатным орехом или гвоздикой. И пряности эти сопровождали грузы кофе, все более и более обильные, прибывавшие в Джидду и в Суэц.

Следует ли полагать, что они не шли дальше? В Каире, на рынке, который французы предпочитали Александрии или Ро­зетте и где насчитывалось тридцать французских негоциантов, «...число индийских купцов,— объяснял один из французских купцов,— беспредельно в [торговле] кофе, ладаном, гуммиара­биком, алоэ всех видов, александрийским листом, тамариндом, шафраном, мирром, страусовыми перьями, всевозможным по­лотном, хлопком, тканями и фарфоровыми изделиями»³⁵². Список не содержит пряностей—это факт. Но Красное море узнало новое процветание благодаря кофе, товару, сделавше­муся «царским». Переправленный через Александрию или Ро­зетту, кофе быстрее доходил к клиентам турецким и европей­ским, чем в трюмах больших кораблей Ост-Индских компаний, которые, однако же, на обратном пути часто делали крюк, за­ходя в Моху. Практически вольный город, хозяйка вольного рынка, место обновления левантийской торговли, Моха посе­щалась многочисленными судами из Индийского океана. Не­взирая на то что твердят нынешние историки и документы про­шлого, мы бьемся об заклад, что какое-то количество перца и пряностей попадало в Средиземноморье еще и через Джидду.

Во всяком случае, Суэц, Египет и Красное море вновь вызы­вали вожделения европейцев. И в Константинополе и в Каире

Случай Турецкой империи

Вид площади и фонтана Топхане в Стамбуле. Фото Национальной библиотеки.

358 См. Предисловие Луиджи Челли (Celli L.) к кн.: Due Trattati inediti di Silvestro Gozzolini da Osimo, Economista e Finanziere del sec. XVI. 1892, p. 8.

Мир на стороне Европы или против нее

'" Furber H. Op. cit., р. 66 3!* А- Е., М. et D. Turquie, 11, f°> 70 — 70 v=. 3" Ibid., P 162. 356 Москва, АВПР, 35/6, 371, л. 32. 357 Там же, 93/6, 438, л. 81

шли яростные склоки между французами и англичанами³⁵³. Кто во Франции и даже за ее пределами не мечтал прорыть Суэцкий канал? В недатированной памятной записке было пре­дусмотрено все: «Следовало бы расквартировать работников, [кои бы рыли] канал, в бараках, запираемых вечером ради без­опасности. А для того чтобы сии работники могли бы быть узнаваемы в любых случаях, было бы благоразумно всех их — мужчин, женщин и детей — одеть единообразно: плащ красно­го цвета, белый тюрбан, коротко остриженные волосы»³⁵⁴. Французский посол г-н де Ла Э просил у Великого турка разре­шения на свободное плавание по Красному морю «и даже на создание там поселений»³⁵⁵. Тщетно. Но осторожная и упор­ная английская Ост-Индская компания была озабочена возмо­жным возобновлением древнего пути через Левант. В 1786 г. она назначила агента в Каир³⁵⁶. В том же году французский полковник Эдуар Дийон с благословения египетских «беев» от­правился в экспедицию, дабы разведать возможное «открытие сообщений с великой Индией по Красному морю и Суэцкому перешейку»^{3 5 7}. Симолин, посол Екатерины II в Париже, сооб­щал об этом императрице. «Сколько я знаю сего эмиссара,— добавлял он,— он представляется весьма ограниченным в своих взглядах и познаниях». Итак, много шума из ничего? Во всяком случае, придется ждать еще столетие, до 1869 г., что­бы прорытие Суэцкого канала и возобновление старого среди­земноморского пути в Индию стало реальностью.

КУПЦЫНА СЛУЖБЕ ТУРОК

Экономическую империю, составлявшую основу Турецкой империи, защищала тьма купцов, которые ограничивали про­никновение людей с Запада, противодействовали ему. На Ле­ванте Франция марсельцев — это были, пожалуй, 40 «контор», стало быть, штаб самое большее из 150—200 человек; и так же точно обстояло дело с другими «нациями» в левантийских «га­ванях» (Echelles). Изо дня в день сделки обеспечивали купцы арабские, армянские, еврейские, индийские, греческие (под этим последним наименованием надлежит разуметь, помимо настоящих греков, также македонцев, румын, болгар, сербов) •и даже турки, хоть этих последних очень слабо соблазняла ком­мерческая карьера. Повсюду кишели странствующие торгов­цы, продавцы в розницу, лавочники в тесных лавчонках, комис­сионеры, выходцы из любой географической и этнической сре­ды и любого социального положения. Откупщики налогов, крупные купцы, настоящие негоцианты, способные ссужать деньги правительству, не заставляли себя упрашивать. Ярмар­ки, мощные скопления людей, где совершались дела на мил­лионы пиастров, организовывали непрерывные потоки людей, товаров, вьючных животных.

На таком активном внутреннем рынке, где людей было не­вероятное обилие, западный купец не располагал свободой рук. У него был доступ на определенные рынки — Модон, Волос, Салоники, Стамбул, Смирна, Алеппо, Александрия, Каир... Но

в соответствии со старинной моделью левантийской торговли ни один из таких рынков не приводил в соприкосновение вене­цианского или голландского, французского или английского купца даже с последним в цепи перекупщиков. Западные купцы действовали только через посредников либо Еврейских, либо армянских, «с коих не следует спускать глаз».

И более того, восточные купцы не оставляли на долю евро­пейцев экспортную торговлю с Западом. С XVI в. они обосно­вались в итальянских городах на Адриатике. В 1514 г. Анкона даровала привилегии грекам из Валоны, с залива Арта и из Янины: ее Мучной двор (palatio delta farina) сделался Двором турецких купцов и прочих мусульман (Fondaco dei mercanti turchi et altri musulmani). Одновременно с ними внедрялись купцы еврейские. В конце столетия произошло нашествие восточных купцов на Венецию, Феррару, Анкону, даже на Пезаро^{3 s 8}, на Не­аполь и ярмарки Южной Италии. Вероятно, самыми любопыт­ными среди них были греческие купцы и мореходы, контрабан­дисты или честные торговцы, при случае также и пираты — уроженцы островов, практически не имеющих пахотной земли, обреченные на рассеяние. Два столетия спустя, в октябре 1787 г., русский консул в Мессине отмечал прохождение через пролив каждый год «шестидесяти и более... [греческих] судов, на-

Мир на стороне Европы или против нее

359 Москва, АВРП, октябрь 1787 г. (ссылка неполная). 360 Benyowski M.-A., de. Op. cit., I, p. 51.

правляющихся в Неаполь, Ливорно, Марсель и другие гавани Средиземного моря»³⁵⁹. Когда продолжительный кризис, свя­занный с Французской революцией и Империей (1793—1815 гг.), уничтожит французскую левантийскую торговлю, место, оставшееся вакантным, займут греческие купцы и мореплавате­ли. К тому же этот успех сыграл свою роль в зарождении близ­кой независимости самой Греции.

Менее эффектна, но не менее любопытна была в XVII в. диа­спора «православных» купцов во всех землях, уступленных Габсбургам по Белградскому договору 1739 г., который пере­нес границу Австрии и Венгрии к Саве и Дунаю. Венское прави­тельство старалось колонизовать завоеванные территории: де­ревни заселялись вновь, возникали города, еще незначитель­ные, и греческие купцы завоевывали это новое пространство. В своем рывке они преодолевали его границы. Их встречаешь по всей Европе, на Лейпцигских ярмарках пользующимися удобствами кредита, предлагавшегося Амстердамом, встре­чаешь их даже в России, даже, как мы уже говорили, в Сиби­ри³⁶⁰.

УПАДОК ЭКОНОМИЧЕСКИЙ И УПАДОК ПОЛИТИЧЕСКИЙ

Сам собой возникает вопрос: эти купцы, были ли они ино­земцами внутри Турецкой империи? Были ли они творцами вы­живания турецкой экономики, как то полагаю я, или же крыса­ми, готовыми бежать с корабля? Вопрос этот возвращает нас к вызывающей раздражение проблеме турецкого упадка, про­блеме, к сожалению не получившей решения.

361 IslamogluH.,KeyderC- Agenda for Ottoman History. — «Re view», 1, 1977, p. 53.

На мой взгляд, откровенный упадок Турецкой империи на­ступит лишь с первыми годами XIX в. Если бы требовалось предложить,более точные датировки, мы выбрали бы 1800 г. "для балканского пространства—самой оживленной зоны им­перии, той, что поставляла основную часть вооруженных сил и налогов, но и подвергалась наибольшей угрозе; для Египта и Леванта — пожалуй, первую четверть XIX в.; для Анато­лии^—где-то около 1830 г. Таковы выводы прекрасной, но и за­служивающей критики статьи Анри Исламоглу и Чаглара Хи-дера^Зб1. Если эти даты обоснованны, то продвижение европей­ского мира-экономики (в одно и то же время ухудшающее и перестраивающее) развивалось постепенно от самого ожив­ленного региона—Балкан—к регионам с меньшей жизненной энергией—Египту и Леванту,— чтобы завершиться менее все­го развитым и, значит, менее всего чувствительным к процессу регионом—Анатолией.

Оставалось бы узнать, была или не была первая треть XIX в. периодом, когда процесс упадка Османской империи уско­рился в политическом плане. Это опасное слово «упадок», сли­шком часто не сходящее с уст специалистов по османской Тур­ции, вводит в игру столько факторов, что все запутывает под предлогом объяснения всего. Вне сомнения, если бы совмест­ная деятельность Австрии, России, Персии и в какой-то момент

Случай Турецкой и мперии

Венеции могла бы получить полное развитие, то раздел Тур­ции, аналогичный разделам Польши, может быть, оказался бы возможным. Но Турция была организмом куда более крепким, чем Польская республика. И была передышка в эпоху револю­ционных и императорских войн, правда с рискованной интер­медией в виде Египетской экспедиции.

э«Москва, АВПР, март 1785 г. (ссылка неполная). 3" Handbuch der europaischen Geschichte. Hrsg. Т. Schieder, S. 771. 364 A. d. S. Napoli, Affari Esteri, 805.

Нам говорят, будто слабостью, погубившей Турцию, была ее немощь в овладении военной техникой Европы. Во всяком случае, эта неудача становится вполне ясной лишь при ретро­спективном взгляде. Симолин, посол Екатерины II в Версале, в марте 1785 г. протестовал против непрекращавшихся отпра­вок французских офицеров в Турцию³⁶², и Верженн ответил ему, что дело касается «слишком малых средств», чтобы из-за этого тревожиться. То был ответ дипломата, но если русское правительство беспокоилось, то потому, что оно не настолько было уверено в своем превосходстве над турками, как сооб­щают то нам историки. 5 июля 1770 г. при Чесме у острова Хиос флот Орлова сжег все турецкие фрегаты, слишком высоко сидевшие на воде и представлявшие идеальные мишени для вы­пускаемых в них ядер и брандскутелей³⁶³. Но русский флот был укомплектован английскими офицерами, и затем он ока­зался неспособен произвести сколько-нибудь значительную вы­садку войск. Турецкая артиллерия оставляла желать лучшего, это определенно, но для мыслящих русских, таких, как Семен Воронцов, было ясно, что их-то артиллерия стоит не больше. Беда или беды, которые подрывали Турцию, были сразу раз­ного порядка: государству более не повиновались; те, кто на не­го работал, получали жалованье по старым ставкам, в то время как стоимость жизни росла: они «компенсировали себя казно­крадством»; денежная масса была, вероятно, недостаточной, во всяком случае, экономика мобилизовывалась плохо. Но ведь проводить реформы, обороняться и в то же время пере­страивать армию и флот—это была работа, рассчитанная на длительное время, которая потребовала бы больших затрат, соотнесенных с размерами столь тяжеловесного массива.

В феврале 1783 г. новый великий визирь не заблуждался на сей счет. Первым его решением было: «Возвратить в лоно им­перии владения Великого турка, отчужденные во время послед­ней войны в правление султана Мустафы. Это дало бы 50 млн. пиастров к выгоде правительства. Но сии отчужденные владе­ния ныне находятся в руках самых высоких и богатых особ им­перии, каковые используют все свое влияние, дабы обречь сей проект на неудачу, у султана же отсутствует какая бы то ни бы­ла твердость»^зб4. Эта информация, пришедшая из Константи­нополя и переправленная дальше неаполитанским консулом в Гааге, примыкает к соображениям, которые недавно выска­зывал Мишель Морино по поводу ограниченности сумм, под­лежавших обложению: «С наступлением неудач финансовые нужды [Османской] империи росли, фискальный нажим на на­селение становился более сильным, и, коль скоро население это для получения пиастров, необходимых при уплате повинно­стей, не располагало почти ничем, кроме своих продаж за гра­ницей, оно наспех «сбывало» («bazardent») свои товары. Мы не-

Мир на стороне Европы или против нее

Самый обширный из миров-экономик: Дальний Восток

 

"⁵ Машинописный текст сообщения М. Морино (Morineau M.) на Неделе Прато (1977, с. 27). ^3ee Rousset J. Les Merits presens des puissances de I'Europe. 1731, I, p. 161. ³⁶⁷ Goudar A. Les Interets de la France mat entendus..., 1756, I, p. 5.

³⁶⁸ Для этого раздела я особенно

воспользовался работами Джорджо Борсы (Borsa G. La Nascita del mondo moderno in Asia Orientate. 1977) и Мишеля Девеза (Deveze M. L'Europe et le monde...).

далеки здесь от извращенности торгового баланса, о которой напоминали в применении к Китаю в XX в.»³⁶⁵.

В таком пребывавшем в затруднении мире погребальным звоном прозвучит триумфальное вступление в него индустриа­лизованной, подвижной и ненасытной Европы, продвигав­шейся вперед, не всегда это сознавая. Следовало бы еще раз обратиться к предлагавшейся хронологии, не доверяясь выска­зываниям современников, ибо Европа XVIII в. уже начинала легко предаваться спеси. В 1731 г. один автор, не заслуживаю­щий бессмертия, писал: «Против сей нации [Османской импе­рии], что не соблюдает никакой дисциплины, никаких правил в своих сражениях, потребен лишь счастливый момент, дабы прогнать ее [я полагаю, из Европы], как стадо баранов»³⁶⁶. Двадцать пять лет спустя шевалье Гудар не видел более даже необходимости в «счастливом моменте»: «Нужно только дого­вориться относительно наследия Турка,—пишет он,—и гово­рить о сей империи более не придется»³⁶⁷. Какая абсурдная претензия! В конечном счете именно промышленная револю­ция одолеет империю, которой оказалось недостаточно своей энергии, чтобы освободиться от своих архаических черт и тяже­лого наследия.

САМЫЙ ОБШИРНЫЙ

ИЗ МИРОВ-ЭКОНОМИК:

ДАЛЬНИЙ ВОСТОК

Дальний Восток³⁶⁸, взятый в целом,—это три огромных мира-экономики: мир ислама, который опирался (в сторону Индийского океана) на Красное море и Персидский залив и контролировал нескончаемую цепь пустынь, пронизываю­щих массив Азиатского континента от Аравии до Китая; Ин­дия, которая простирала свое влияние на весь Индийский океан как к западу, так и к востоку от мыса Коморин; Китай, одновременно сухопутный (он вырисовывался вплоть до само­го сердца Азии) и морской (он господствовал над окраинными морями Тихого океана и над странами, которые те омывают). И так было всегда.

Но разве нельзя для XV—XVIII вв*. говорить об едином ми­ре-экономике, который бы включал более или менее все их три? Дальний Восток, располагавший благодаря муссонам и пасса­там регулярностью и удобством сообщений, образовывал он или не образовывал сплоченный мир с господствовавшими центра­ми, сменявшими друг друга, со связями широкого радиуса, с торговлей и ценами, сцепленными друг с другом? Именно та­кое возможное соединение, грандиозное и хрупкое, прерыви­стое, и представляет подлинный сюжет нижеследующих стра­ниц.

Прерывистый, потому что соединение этих безмерных про­странств проистекало из более или менее эффективного колеба-

^зи Lombard M. L'Islam dans sa premiere grandeur. 1971, p. 22.

³⁷⁰ Cm. t. 1 настоящего
труда (издание 1967 г.),
с. 309.

³⁷¹ Так арабы
обозначали побережье
у югу от Сомали и до
Мозамбика (зинджи
означает «черные люди»).