Пчелиный воск Арахис Всего

Таблицы заимствованы из книги: Curtin P. D. Economic Change in Precohniat Africa. 1975.. p. 336, 327.

Влияние европейского спроса влекло за собой торговую спе­циализацию Сенегамбии, всякий раз с преобладающим поло­жением какого-то одного продукта: в начале XVII в.— шкуры, затем вплоть до XIX в.— невольники, позднее—камедь, еще позднее — арахис. Сравните с «циклами» колониальной Брази­лии: красильное дерево, сахар, золото, кофе.

КОНЕЦ РАБСТВА

Эта однажды приобретенная сила объясняет, почему рабо­торговля не остановилась на следующий день, после того как она была официально запрещена на Венском конгрессе 1815 г. по предложению Англии. По словам одного английского путе­шественника²⁰⁶, в 1817 г. Рио-де-Жанейро, Баия и особенно Га­вана сделались конечными пунктами «торговли людьми», ко­торая оставалась весьма активной. Не Гавана ли была самым процветающим из таких пунктов прибытия? В нее входили семь работорговых кораблей разом, в том числе четыре фран­цузских. Но именно португальцы и испанцы завладели лучшей долей сохранившейся торговли и воспользовались падением закупок и цен, вызванным в Африке отказом англичан (от 2 до 5 фунтов стерлингов за невольника, тогда как в Гаване цена со­ставляла 100 фунтов и вдвое больше — во Флориде и Новом Орлеане, принимая во внимание трудности контрабанды). Это было временное снижение, но наш английский путешественник от этого лишь больше завидовал доходам от торговли, из ко­торой его страна сама себя исключила к выгоде испанцев и пор­тугальцев. Разве же, говорит он, эти последние, обладая пре­имуществом низкой цены на своих рабов, не получат «возмо­жности продавать дешевле нашего на иностранных рынках не только сахар и кофе, но и все другие продукты тропиков»? В ту пору немало англичан разделяло чувства того возмущенного португальца, который в 1814 г. взывал, что «в интересах и долг великих континентальных держав категорически отказать­ся... от своего согласия с коварным предложением Англии объявить работорговлю противной правам человека»²⁰⁷.

И в конечном счете нарушили или не нарушили эти огром­ные кровопускания равновесие черных обществ Анголы, Кон-

^зоа Весь этот параграф многим обязан материалам книги Жаклин Кауфман-Рошар: Kaufmann-Rochard J. Origines d'une bourgeoisie russe, XVI'—XVII" siecles. 1969.

²⁰⁹ Verlinden C. Op. at.,
p. 676 sq.; см.
примечание 2

к настоящей главе.

²¹⁰ Wallerstein I. Op. cit.,
p. 320.

го, прибрежных областей Гвинейского залива? Чтобы ответить на этот вопрос, надо бы знать численность населения при пер­вых контактах с Европой. Но такие рекорды, как мне кажется, были возможны в конечном счете лишь из-за очевидной био­логической жизненной силы Черного континента. И если на­селение увеличивалось, несмотря на работорговлю, что воз­можно, то надлежало бы пересмотреть все данные к проб­леме.

Рассуждая таким образом, я не стремлюсь смягчить либо ошибки, либо ответственность Европы перед африканскими народами. Если бы это было не так, я бы с самого начала на­стаивал на тех дарах, которые Европа, желая или не желая то­го, преподнесла Африке: кукуруза, маниока, американская фа­соль, сладкий батат, ананас, гуайяве, кокосовая пальма, цитру­совые, табак, виноград, а среди домашних животных — кошка, варварийская утка, индейка, гусь, голубь... И не забудьте о про­никновении христианства, которое зачастую воспринималось как средство обретения силы бога белых. А почему бы не вы­двинуть и такой довод: нынешняя негритянская Америка — так ли это мало? Она ведь существует.

РОССИЯ —ДОЛГОЕ ВРЕМЯ САМА ПО СЕБЕ МИР-ЭКОНОМИКА

Мир-экономика, построенный на Европе²⁰⁸, не распростра­нялся на весь тесный континент. За границей Польши долгое время оставалось в стороне Московское государство²⁰⁹. Как не согласиться по этому поводу с Иммануэлем Валлерстайном, который без колебаний помещает его вне сферы Запада, за рам­ками «Европы европейской», по крайней мере до начала едино­личного правления Петра Великого £1689 г.)²¹⁰? Так же точно обстояло дело и с Балканским полуостровом, где турецкое за­воевание на столетия покрыло и поработило некую христиан­скую Европу, и со всей остальной Османской империей в Азии и Африке, обширными автономными или стремившимися та­ковыми быть зонами.

На Россию и на Турецкую империю Европа воздействовала превосходством своей денежной системы, привлекательностью и соблазнами своей техники, своих товаров, самой своею си­лой. Но в то время как в случае Москвы европейское влияние укреплялось как бы само собой и движение коромысла весов мало-помалу подтолкнуло огромную страну навстречу Западу, Турецкая империя, наоборот, упорствовала в том, чтобы удер­жаться в стороне от его разрушительного вторжения; во всяком случае, она сопротивлялась. И только сила, истощение, время возьмут верх над ее глубоко укоренившейся враждебно­стью.

Мир на стороне Европы или против нее

Россия — долгое время сама по себе мир-экономика

 

² '' Kirchner W. Ober den russischen Aussenhandel zn Beginn der

Neuzeit. —-«Vierteljahrschrift fur Soztal- und Wirtschaftsgeschich ten. 1955.

²¹² Summer B.H. Survey
of Russian History. 1947,
p. 260. Цит по: Russian
Imperialism from Ivan the
Great to the Revolution.
Ed. T. Hunczak, 1970,

P. 106.

²¹³ Vernadsky G. The
Tsardom of Moscow,
1547—1682, V, 1969, p.
166.

Архангельский порт в XVII в. Национальная библиотека. Кабинет эстампов. Фото Национальной библиотеки.

РУССКАЯ ЭКОНОМИКА, БЫСТРО ПРИВЕДЕННАЯ К КВАЗИАВТОНОМИИ

Московское государство никогда не было абсолютно за­крытым для европейского мира-экономики ^2! \ даже до 1555 г., до завоевания русскими Нарвы, небольшой эстонской гавани на Балтике, или до 1553 г., даты первого обоснования англичан в Архангельске. Но открыть окно на Балтику, «воды которой были на вес золота» ²¹², позволить новой английской Москов­ской компании (Moscovy Company) открыть дверь в Архангель­ске (даже если эта дверь каждый год очень рано закрывалась в связи с зимним ледоставом) — это означало принять Европу непосредственно. В Нарве, которую быстро стали контролиро­вать голландцы, в небольшой гавани теснились корабли всей Европы, чтобы по возвращении рассеяться по всем европей­ским портам.

Однако же, так называемая Ливонская война завершилась для русских катастрофически; они были только рады подписать со шведами, вступившими в Нарву, перемирие от 5 августа 1583 г.²¹³ Они утратили свой единственный выход к Балтике и сохранили лишь неудобный Архангельский порт на Белом море. Этот резкий удар остановил какой бы то ни было расши­ренный выход в Европу. Тем не менее новые хозяева Нарвы не

²¹⁴ Attman A. The
Russian and Polish
Markets in International
Trade 1500—1650. 1973,
p. 135 f.

²¹⁵ Ibid., p. 138—140.
¹¹⁶ Риксдалер
{rijksdaaler; rigsdaler), или
риксдоллар, королевский
талер—официальная
монета Нидерландов
после Генеральных
штатов 1579 г.

²¹⁷ Фехнер М. В. Торговля Русского государства со странами Востока в XVI в. 1952; изложением содержания и переводом важных отрывков из книги я обязан Леону Полякову.

запретили пропуск товаров, ввозимых или вывозимых русской

торговлей²¹⁴. Обмены с Европой, таким образом, продолжа­лись либо через Нарву, либо через Ревель и Ригу²¹⁵, и их поло­жительное для России сальдо оплачивалось золотом и сере­бром. Покупатели русского зерна и конопли, в особенности голландцы, обычно привозили, чтобы уравновесить свой ба­ланс, мешки с монетой, содержавшие каждый от 400 до 1000 риксдалеров²¹⁶. Так, в Ригу в 1650 г. доставили 2755 мешков, в 1651 г.—2145, в 1652 г.—2012 мешков. В 1683 г. торговля че­рез Ригу дала положительное сальдо в 823 928 риксдалеров в пользу русских.

В таких условиях, если Россия оставалась наполовину за­мкнутой в себе, то происходило это одновременно от громаднос­ти, которая ее подавляла, от ее еще недостаточного населения, от его умеренного интереса к Западу, от многотрудного и без конца возобновляющегося установления ее внутреннего равно­весия, а вовсе не потому, что она будто бы была отрезана от Европы или враждебна обменам. Русский опыт — это, несом­ненно, в какой-то мере опыт Японии, но с той большой разни­цей, что последняя после 1638 г. закрылась для мировой эконо­мики сама, посредством политического решения. Тогда как Россия не была жертвой ни поведения, которое она бы избрала сознательно, ни решительного исключения, пришедшего извне. Она имела единственно тенденцию организоваться в стороне от Европы, как самостоятельный мир-экономика со своей соб­ственной сетью связей. На самом деле, если прав М. В. Фех­нер, масса русской торговли и русской экономики в XVI в. уравновешивалась более в южном и восточном направлениях, нежели в северном и западном (т. е. в сторону Европы) ²¹¹.

В начале этого столетия главным внешним рынком для Рос­сии была Турция. Связь осуществлялась по долине Дона и по Азовскому морю, где перегрузка товаров производилась ис­ключительно на турецкие корабли: Черное море было тогда хо­рошо охраняемым турецким озером. Служба конных гонцов —-свидетельство регулярной и значительной^ торговли— связывала в то время Крым с Москвой. К середине века овла­дение нижним течением Волги (взятие Казани в 1552 г., Астра­хани— в 1556 г.) широко открыло путь на юг, хотя Волга и про­текает через области, тогда еще слабо замиренные и делавшие сухопутную дорогу непроезжей, а водный путь довольно опас­ным: причаливать означало всякий раз рисковать. Но русские купцы объединялись, создавая речные караваны, которые своей численностью обеспечивали вероятную защиту.

С того времени Казань и в еще большей мере Астрахань сделались контрольными пунктами русской торговли, направ­лявшейся в степи Нижней Волги и в особенности в Среднюю Азию, Китай, в первую очередь — в Иран. Торговые поездки захватывали Казвин, Шираз, остров Ормуз (до которого из Москвы добирались за три месяца). Русский флот, созданный в Астрахани на протяжении второй половины XVI в., активно действовал на Каспии. Другие торговые пути вели в Ташкент, Самарканд и Бухару, до самого Тобольска, бывшего тогда по-граничьем сибирского Востока.

Мир на стороне Европы или против нее

Россия—долгое время сама по себе мир-экономика

 

^2lB Gerschenkron A. Europe in the Russian mirror. 1970, p. 54.

Эти обмены с Югом и Востоком определенно были по объему (хотя и невозможно выразить их в цифрах) большими, чем те, что направлялись в сторону Европы или возвращались оттуда. Русские экспортировали кожевенное сырье, пушнину, скобяной товар, грубые холсты, железные изделия, оружие, воск, мед, продовольственные товары плюс реэкспортируемые европей­ские изделия: фламандские или английские сукна, бумагу, стек­ло, металлы... В противоположном направлении шли пряно­сти (главным образом-—перец) и китайские или индийские ше­лка, все это транзитом через Иран; персидские бархаты и пар­чи; сахар, сушеные фрукты, жемчуг и золотые изделия Турции; хлопчатые изделия для простого народа, произведенные в Средней Азии... Всю эту торговую активность контролирова­ло, оберегало, а при случае и развивало государство.

Если придерживаться нескольких известных цифр, относя­щихся к государственным монополиям (следовательно, всего лишь части обменов и не обязательно самой большой), восточ­ная торговля была как будто положительной для России. И, взятая в целом, стимулировавшей ее экономику. В то время как Запад требовал от России лишь сырье, снабжал ее только пред­метами роскоши и чеканенной монетой (что, правда, тоже име­ло свое значение), Восток покупал у нее готовые изделия, по­ставлял ей красящие вещества, полезные ее промышленности, снабжал Россию предметами роскоши, но также и тканями по низкой цене, шелком и хлопком для народного потребления.

СИЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО

Желая того или нет, но Россия выбрала скорее Восток, чем Запад. Следует ли в этом видеть причину отставания ее разви­тия? Или же Россия, отсрочив свое столкновение с европейским капитализмом, убереглась, возможно, от незавидной судьбы соседней Польшей, всё структуры которой были перестроены европейским спросом, в которой возникли блистательный успех Гданьска (Данциг—это «зеница ока Польши») и всевла­стие крупных сеньеров и магнатов, в то время как авторитет го­сударства уменьшался, а развитие городов хирело?

Напротив, в России государство стояло как утес среди моря. Все замыкалось на его всемогуществе, на его усиленной полиции, на его самовластии как по отношению к городам («воздух которых не делал свободным» в отличие от Запа­да²¹⁸), так и по отношению к консервативной православной церкви, или к массе крестьян (которые принадлежали прежде царю, а потом уже барину), или к самим боярам, приведенным к покорности, шла ли речь о вотчинниках или помещиках — владельцах поместий, этих своего рода бенефициев, давав­шихся государем в виде вознаграждения, которые, если чита­тель пожелает, напомнят ему испанские энкомъенды в Америке или, еще лучше, турецкие сипахиники. Сверх всего государство присвоило себе контроль над важнейшими видами обмена: оно монополизировало соляную торговлю, торговлю поташем, водкой, пивом, медами, пушниной, табаком, а позднее и кофе...

²¹⁹ Matowist M. The

economic and social

development of the Baltic

Countries. XVth—XVIM

century. — «.Economic

History- Review»,

December 1959,

p. 177—189.

"o A.N., К 1352, P 73,

около 1720 г.

²²¹ A.N., К 1352, P 73.

"² Baron S. H. The Fate

of the Gosti in the reign of

Peter the Great—«Cahiers

du monde russe et

sovietique»,

octobre—decembre 1973,

p. 488—512.

²²³ Kaufmann-Rochard J.

Op. cit., p. 88.

Зерновой рынок хорошо функционировал в национальном мас­штабе, но на экспорт зерна требовалось разрешение царя, кото­рому такой экспорт зачастую будет служить доводом для облегчения территориальных завоеваний²¹⁹. И именно царь начиная с 1653 г. организовывал официальные караваны, кото­рые каждые три года отправлялись в Пекин, доставляли туда ценные меха и возвращались оттуда с золотом, шелком, кам­кой, фарфором, а в более поздний период—с чаем. Для прода­жи спиртного и пива, что было государственной монополией, открывались заведения, «кои на русском языке именуются ка­баками и кои царь оставил исключительно за собою... кроме как в части Украины, населенной казаками». Он извлекал из ка­баков ежегодно большие доходы, быть может миллион рублей, а «поелику российская нация привычна к крепким напиткам и поелику солдаты и работники получают половину своей пла­ты хлебом и мукой, а другую половину—в звонкой монете, они сию последнюю часть просаживают в кабаках, так что все наличные деньги, что обращаются в России, возвращаются в сундуки его Царского величества»²²⁰.

Правда, что касалось дел государственных, то каждый на­живался за их счет в свое удовольствие. Контрабандная тор­говля была «нескончаемой», «бояре и иные частные лица нахо­дят для продажи тайком табак Черкасщины и Украины, где он произрастает в большом количестве». А что сказать о незакон­ной продаже водки на всех этажах общества? Самой бурной контрабандой, которую вынужденно терпели, была котрабанд-ная торговля сибирскими мехами и шкурами с близлежащим Китаем—настолько значительная, что вскоре официальные караваны перестанут там делать удачные дела. В 1720 г. «отру­били голову князю Гагарину, прежнему губернатору сибирско­му... за то, что он скопил столь безмерные богатства, что после того, как распродали только его движимое имущество и сибир­ские и китайские товары, остается еще несколько домов, наби­тых непроданным, не считая драгоценных камней, золота и се­ребра, кои достигают, как уверяют, более 3 млн. рублей»²²¹. Но воровство, контрабанда, неповиновение закону не были исключительно уделом России, и, каким бы ни был их вес, они не ограничивали решающим образом царский произвол. Здесь мы оказываемся за пределами политического климата Запада. Доказательство тому—организация гостей²²², крупных него­циантов, которых здесь, так же как и в других странах, тор­говля на дальние расстояния вела к богатству, но которые бы­ли поставлены в зависимость от государства. Их было двад­цать или тридцать—состоявших на царской службе, облечен­ных одновременно и громадными привилегиями и громадной ответственностью. На гостей поочередно возлагались сбор на­логов, управление астраханской или архангельской таможня­ми, продажа пушнины и прочих товаров казны, внешняя тор­говля государства, особенно продажа товаров, относившихся к государственным монополиям, наконец, управление Монет­ным двором или Сибирским приказом. За выполнение всех этих задач они отвечали собственной головой и своим имуще­ством²²³. Зато их состояния бывали порой колоссальными. Во

Мир на стороне Европы или против нее

Россия—долгое время сама по себе мир-экономика

 

224 Ibid., p. 87, 227. "s Ibid., p. 227—228.

время правления Бориса Годунова (1598—1605 гг.) годовая за­
работная плата работника оценивалась в 5 рублей. А Строга­
новы— правда, «короли» русских купцов, да еще обогатив­
шиеся за счет ростовщичества, соляной торговли, горных пред­
приятий, промышленных заведений, завоевания Сибири, тор­
говли пушниной и пожалования фантастических колониальных
владений к востоку от Волги в районе Перми начиная с XVI в.,—
безвозвратно предоставят царю 412 056 рублей во время
двух русско-польских войн (1632—1634 и 1654—1656 гг.)²²⁴.
Они уже предоставляли Михаилу Романову в начале его цар­
ил,^KA^hrt^{her J}2 и ствования крупные суммы — пшеницей, драгоценными камня-

yrirtscnattsgescnicnte * „ ^г„ -,-, _с

Russiands. i, s. 447. ^МИ' деньгами—в виде займов или чрезвычайных налогов²²⁵.

²²⁷ Имеются в виду Таким образом, гости —владельцы земель, крепостных, наем-

торговые ряды, торговые _ных рабочих, дворовых рабов—появляются в верхушке обще-
^п^Хп =16 48кг ства. Они образовывали особую «гильдию»²²⁶. Две другие

²²⁹ Kuilscher j. Op. at., гильдии включали купцов в общем второго и третьего клас-
I, s. 447 f. сов, тоже пользовавшихся привилегиями. Но функции гос-

тей сойдут на нет с воцарением Петра Великого.

Короче говоря, ясно, что в противоположность тому, что произошло в Польше, ревнивая и предусмотрительная царская власть в конечном счете сохранила самостоятельную торговую жизнь, которая охватывала всю территорию и участвовала в ее экономическом развитии. К тому же, совсем как на Западе, ни один из таких крупных купцов не был узко специализирован. Один из самых богатых гостей, Григорий Никитников, зани­мался сразу продажей соли, рыбы, сукон, шелков; у него были дела в Москве, но участвовал он и в торговых операциях на Волге, владел судами в Нижнем Новгороде, занимался экспор­том через Архангельску в какой-то момент он вместе с Иваном Строгановым вел переговоры о покупке наследственного име­ния— вотчины—за баснословную цену в 90 тыс. рублей. Не­кий Воронин владел больше чем 30 лавками в московских ря­дах ²²⁷; другой купец, Шорин, перевозил товары из Архангель­ска в Москву, из Москвы в Нижний Новгород и на Нижнюю Волгу; по уговору с компаньоном он одним махом закупил 100 тыс. пудов²²⁸ соли. А сверх того эти крупные купцы занима­лись розничной торговлей в Москве, куда они систематически доставляли прибавочный продукт и богатства из провин­ции²²⁹.

КРЕПОСТНИЧЕСТВО В РОССИИ УЖЕСТОЧАЕТСЯ

В России, как и в других странах, государство и общество были единой реальностью. Сильное государство соответство­вало там обществу, удерживаемому в руках, осужденному на то, чтобы производить прибавочный продукт, за счет которого жили государство и господствующий класс, ибо без последнего царь в одиночку не удержал бы в подчинении громадную массу своих крестьян, главнейший источник его доходов.

Всякая история крестьянства сводилась, таким образом, к четырем-пяти действующим лицам: крестьянину, барину, госу­дарю, ремесленнику и купцу, причем последние два персонажа

в России зачастую были крестьянами, только сменившими род занятий, но остававшимися в социальном и правовом смыслах крестьянами, всегда связанными узами сеньериального поряд­ка. И вот как раз такой порядок становился все более и более тяжким; начиная с XV в. положение крестьянства от Эльбы до Волги не переставало ухудшаться.

Но в России эволюция не следовала правилу. В Польше, в Венгрии, в Чехии «вторичное закрепощение» действительно возникло к выгоде сеньеров и магнатов, которые с того вре­мени стали между крестьянином и рынком и господствовали даже над снабжением городов, в тех случаях, когда последние не были попросту их личной собственностью. В России глав­ным дейстующим лицом было государство. Все зависело от его нужд, его задач и от огромной тяжести прошлой истории: три столетия борьбы против татар и Золотой Орды значили поболь­ше, чем Столетняя война в генезисе самодержавной монар­хии Карла VII и Людовика XI. Иван Грозный (1547—1584 гг.), основавший и вылепивший новое Московское государство, не имел иного выбора, кроме как устранить старую аристокра­тию, уничтожить ее в случае необходимости, а чтобы иметь в своем распоряжении войско и администрацию, создать новое служилое дворянство, помещиков, которым жаловались в по­жизненное владение земли, конфискованные у старой знати или заброшенные ею, или же новые и пустынные земли в южных степях, которые новый «дворянин» введет в эксплуатацию с помощью нескольких крестьян, даже нескольких рабов. Ибо рабы сохранялись в рядах русского крестьянства дольше, чем это утверждали. Как и в ранней европейской Америке, главной проблемой было здесь удержать человека, который был редок, а не землю, которой было в избытке сверх всякой меры.

И именно это было причиной, которая в конечном счете на­
вязала крепостничество и будет его отягощать. Царь усмирил
свое дворянство. Но дворянству этому надо жить. Если кре­
стьяне оставят его ради освоения вновь завоеванных земель,
как оно будет существовать? ~"

Сеньериальное владение, основывавшееся на системе сво­бодных держаний, преобразовалось в XV в. с появлением поме­стья, земельной собственности, которую барин эксплуатирует сам, как и на Западе, и которая формировалась в ущерб кре-

²³⁰ обо всем стьянским держаниям ²³°. Процесс начался в светских владе-

последующем ср.: Blum J. ниях, затем захватил земли монастырей и государственные.
Lord and Peasant in Поместье использовало труд рабов и в еще большей мере —

Russia from the 9 th to the ^{rjM r} ^._ -Г

19th centmv, p. 106 f. труд погрязших в долгах крестьян, которые сами себя кабали-

ли, чтобы рассчитаться с долгами. Система все более и более обнаруживала тенденцию требовать от свободного держателя трудовой повинности, и в XVI в. барщина увеличивается. Тем не менее у крестьянина оставались возможности бегства в Си­бирь (с конца XVI в.) либо—еще лучше—на южные чернозе­мы. Эндемичным пороком было постоянное передвижение кре­стьян, упорное их стремление сменить хозяина или добраться до незанятых «порубежных» земель либо попытать счастья в ремесле, мелочной торговле, торговле вразнос.

Мир на стороне Европы или против нее

Россия — долгое время сама по себе мир-экономика

 

²³¹ Confino M. Systeines agraires et progres agricole. L'Assolement triennal en Russie aux XVIII'—XIX' siicles. 1970, p. 99.

Все это было вполне законно: в соответствии с Уложением 1497 г. в течение недели после Юрьева дня (25 ноября), когда главные сельскохозяйственные работы были завершены, кре­стьянин имел право оставить своего барина при условии вы­платы последнему того, что он ему был должен. Врата свободы открывали и другие праздники: Великий пост, Масленица, Пас­ха, Рождество, Петров день.., Чтобы воспрепятствовать таким уходам, хозяин использовал все бывшие в его распоряжении средства, включая батоги и увеличение размера требуемых вы­плат. Но как было заставить мужика вернуться с повинной, если он выбирал побег?

А ведь такая крестьянская подвижность ставила под угрозу основы сеньериального общества, тогда как политика государ­ства стремилась это общество укрепить, чтобы сделать из него орудие, пригодное служить государству: у каждого подданного было свое место в рамках строя, фиксировавшего обязанности и тех и других по отношению к государю. И тому пришлось по­ложить конец крестьянским побегам. Для начала Юрьев день был оставлен как единственный срок законного ухода. Затем в 1580 г. указ Ивана IV «временно», впредь до особого распоря­жения, запретил всякий свободный переход. Этой временности предстояло оказаться продолжительной, тем более что бегство крестьян продолжалось, несмотря на новые указы (от 24 нояб­ря 1597 г. и 28 ноября 1601 г.). Завершением стало Уложение 1649 г., отметившее, по крайней мере теоретически, беспово­ротный момент. В самом деле, раз и навсегда утверждалась не­законность любого крестьянского перехода без согласия бари­на и отменялись прежние предписания, допускавшие за беглым крестьянином право на невозвращение к его господину по исте­чении срока, установленного вначале в пять лет, а затем дове­денного до пятнадцати. На сей раз всякие временные ограниче­ния были сняты: сколько бы беглый ни отсутствовал, его мо­жно было принудительно возвратить прежнему господину вме­сте с женой, детьми и нажитым добром.

Эта эволюция была возможна лишь в той мере, в какой царь принял сторону своего дворянства. Амбиции Петра Вели­кого—развитие флота, армии, администрации—требовали привести к повиновению все русское общество, бар и крестьян. Такой приоритет потребностей государства объясняет то, что в противоположность своему польскому собрату русский кре­стьянин после своего теоретически полного закрепощения (в 1649 г.) бывал обязан более оброком, денежной или натураль­ной повинностью (уплачиваемой государству так же, как бари­ну), нежели барщиной, принудительным трудом²³¹. Когда по­следняя существовала, она даже в худшие времена крепостни­чества, в XVIII в., не превышала трех дней в неделю. Выплата повинностей в деньгах вполне очевидно предполагала рынок, на который крестьянин всегда будет иметь доступ. Впрочем, именно рынок объясняет ведение барином самостоятельного хозяйства в его поместье (он желал продавать свою продук­цию) и в неменьшей степени развитие государства, связанное с денежными поступлениями фиска. С тем же успехом можно будет сказать, в соответствии со взаимностью перспектив, что

²³² Le Play F. L'Ouvrier
ешорееп. 1877—1879,
цит. по: Blum J. Op. cit.,
p. 316—317.

²³³ Архив кн.
Воронцова. Кн. 21, 1881,
с. 327.

раннее появление в России рыночной экономики зависело от открытости крестьянской экономики или что оно обусловило эту открытость, В таком процессе русская внешняя торговля с Европой (над относительной незначительностью которой в сравнении с громадным внутренним рынком иные, вне сомне­ния, стали бы насмехаться) играла некоторую роль, ибо как раз благоприятный баланс России впрыскивал в русскую экономи­ку тот минимум денежного обращения—европейское или ки­тайское серебро,— без которого активность рынка была бы почти невозможна, по крайней мере на таком же уровне.

РЫНОК И СЕЛЬСКИЕ ЖИТЕЛИ

Эта основная вольность—доступ к рынку — объясняет не­мало противоречий. С одной стороны, очевидно ухудшение по­ложения крестьян: во времена Петра Великого и Екатерины II крепостной стал рабом, «вещью» (это скажет царь Александр I), движимостью, которую его господин мог продать по своему ус­мотрению; и крестьянин этот был безоружен перед сеньериаль-но-вотчинным судом, который мог его осудить на ссылку или на тюремное заключение. Сверх того он подлежал рекрут­ской повинности, даже посылался в качестве матроса на воен­ные корабли или торговые суда или направлялся работником на мануфактуры... Кстати, именно поэтому вспыхивало столь­ко крестьянских восстаний, неизменно подавляемых в крови и истязаниях. Пугачевский бунт в 1774—1775 гг. был лишь са­мым драматическим эпизодом таких никогда не утихавших бурь. Но с другой стороны, возможно, как позднее будет ду­мать Леплэ²³², что уровень жизни русских крепостных был со­поставим с уровнем жизни многих крестьян Запада. По мень­шей мере части их, потому что в одном и том же имении встре­чались крепостные люди почти зажиточные наряду с крестья­нами-бедняками. Наконец, и сеньериально-вотчинная юстиция не везде бывала обременительной.

И это факт, что имелись лазейки: йЪдчинение приспосабли­валось к странным вольностям. Русский крепостной часто получал позволение заниматься от себя лично ремесленным промыслом, совмещая его с сельским хозяйством или отдава­ясь ему полностью; и тогда он сам продавал плоды своего тру­да. Когда княгиня Дашкова была в 1796 г. выслана Павлом I в деревню на севере Новгородской губернии, она спрашивала у своего сына, где эта деревня и кому принадлежит. Тот без­успешно пытался навести справки. «Наконец нашли, к счастью, в Москве крестьянина из оной деревни, каковой привез [есте­ственно, на продажу] воз гвоздей собственного изготовле­ния²³³. Зачастую крестьянин также получал от своего хозяина паспорт для занятий отхожим промыслом или торговлей вдали от своего дома. И все это—не переставая быть крепостным, даже сколотив состояние, и, следовательно, не прекращая упла­чивать повинность, теперь уже пропорционально своему со­стоянию.

С благословения своих господ крепостные становились раз-

Мир на стороне Европы или против нее

Россия — долгое время сама по себе мир-экономика

 

²³⁴ Blum J. Op. cit., p. 283; Portal R. Manufactures et classes societies en Russie аи XVIII' siecle.—«Rente Mstorique», avril—juin 1949, p. 169.

¹³⁵ Pallas P. S. Voyages... dans plusieurs provinces de VEmpire de Russie et dans I'Asie septentrionale. Paris, 1794, I, p. 14, note 1. [См.: Паллас П. С. Путешествие по разным провинциям Российской империи. Ч. 1—3, 1773—1778.] ^23в Blum J. Op. cit., p. 302—303.

Волга между

Новгородом

и Тверью (12 августа

1830 г.). Путешествие

князя Демидова

Фото Национальной

библиотеки.

носчиками, странствующими торговцами, лавочниками в пред­местьях, а затем в центре городов или занимались извозом. Каждую зиму миллионы крестьян везли на своих санях в горо­да съестные припасы, накопленные в хорошее время года. Если, как это было в 1789 и 1790 гг., снега, к несчастью, выпадало не­много и санные перевозки оказывались невозможными, то го­родские рынки оставались пустыми, наступал голод²³⁴. Летом реки бороздили бесчисленные лодочники. А от перевозок до торговли—всего один шаг. Натуралист и антрополог Петр Симон Паллас во время своих исследований, которые он вел по всей России, остановился в Вышнем Волочке, неподалеку от Твери, «большом селе, [каковое] похоже на городок. Своим ро­стом,— отмечает Паллас,— он обязан каналу, связывающему Тверцу со Метой. Сия связь Волги с Ладожским озером есть причина того, что почти все землепашцы сей округи предались коммерции; в такой мере, что земледелие там словно бы забро­шено», а село сделалось городом, «центром названного по не­му уезда»²³⁵.

С другой стороны, с 1750 по 1850 г. фантастическим образом развилась старинная традиция деревенских ремесленников, ра­ботавших на рынок,— кустарей, которые с XVI в. полностью или почти полностью забрасывали работу в поле. Это огром­ное деревенское производство намного превосходило крестьян­ское надомное производство, организовывавшееся владельца­ми мануфактур²³⁶. Крепостные сумели даже внести свой вклад

⁷ Ibid., p. 293—294. » Ibid., р.ЗОО—301. ⁹ Ibid., р. 288. ⁰ Ibid., p. 290.

Blum J. Op. cit., p. 473.

в быстрое и широкое развитие мануфактур, которое со времен Петра Великого поощряло государство: в 1725 г. в России нас­читывалось 233 мануфактуры, а в 1796 г., в момент смерти Ека­терины II, — 3360, не включая сюда горные предприятия и ме­таллургию²³⁷. Правда, цифры эти учитывают, наряду с очень крупными мануфактурами, и крохотные производства. Это не отменяет того, что они определенно указывают на мощный подъем. Главная часть этого промышленного (но не горнопро­мышленного!) наступления сосредоточивалась вокруг Москвы, Именно таким образом крестьяне принадлежавшего Шереме­тьевым села Иваново (к северо-востоку от столицы), которые издавна были ткачами, в конечном счете откроют настоящие мануфактуры, выпускавшие набивные ткани (поначалу льняные, затем—хлопчатые), числом 49 в 1803 г. Прибыли их были фантастическими, и Иваново стало великим русским тек­стильным центром²³⁸.

Не менее показательны были состояния некоторых крепост­ных в крупной торговле. Последняя—и это русская особен­ность— насчитывала сравнительно мало горожан²³⁹. И ста­ло быть, крестьяне поспешно устремились к этой карьере и достигали там процветания, порой противозаконно, но также и при покровительстве своих господ. В середине XVIII в. граф Миних, говоря от имени русского правительства, констатиро­вал, что на протяжении столетия крестьяне «вопреки любым запретам постоянно занимались торговлей, вложили в нее весьма значительные суммы», так что рост и «нынешнее проц­ветание» крупной торговли «обязаны своим существованием умению, труду и капиталовложениям этих крестьян»²⁴⁰.