Дороги и текстильное производство в Индии в середине ХУШ в.

донезии. Другой, выраставший полюс — это Бенгалия, чудо Индии, колоссальный Египет. Тот французский капитан, что в 1739 г. не без труда поднялся со своим кораблем в 600 тонн водоизмещения вверх по Гангу до Чандернагора, был прав, го­воря о реке: «Она есть источник и центр торговли Индии. Оная происходит там с большой легкостью, ибо там вы не подверже­ны неприятностям, кои случаются на Коромандельском бере­гу⁴⁶⁶... и поелику страна плодородна и чрезвычайно населена. Сверх огромного количества товаров, кои там изготовляют, [она] поставляет пшеницу, рис и в общем все, что необходимо для жизни. Такое изобилие притягивает и во все времена будет при­тягивать туда великое число негоциантов, каковые посылают корабли во все части Индии, от Красного моря до Китая. Вы видите там смешение европейских и азиатских наций, кои, столь сильно различаясь в своих дарованиях и своих обычаях, пребывают в совершенном согласии, но все же расходятся в си­лу интереса, каковой единственно ими руководит» ⁴⁶⁷. Конечно же, потребовались бы и другие описания, чтобы воссоздать торговую географию Индии во всей ее плотности. В частности, пришлось бы поговорить о «промышленном блоке» Гуджара­та, самом мощном на всем Дальнем Востоке; о Каликуте, о Цейлоне (Ланке), о Мадрасе. А затем—о разных иноземных или индийских купцах, готовых рискнуть без гарантий своими товарами или своими деньгами из-за без конца предлагавше­гося фрахта, который оспаривали друг у друга все европейские корабли, за исключением голландских. И в неменьшей степени

⁴⁶⁸ Spear P. The Nabobs.
1963, p. XIV f.

⁴⁶⁹ A.N., C², 286, f° 280.

⁴⁷⁰ Habibl. Potentialities...,
p. 12, note 1.

понадобилось бы поговорить о дополнительных внутренних обменах (съестные припасы, но также и хлопок и изделия кра­сильного ремесла) по водным путям и сухопутным дорогам, торговле менее блистательной, но, быть может, еще более ва­жной, нежели внешнее обращение, для всей жизни Индии. Во всяком случае, решающей в том, что касалось структур Мого-льской империи.

СИЛА МОГОЛЬСКОЙ ИМПЕРИИ

Империя Великих Моголов, сменив в 1526 г. Делийский сул­танат, заимствовала организацию, доказавшую свою состо­ятельность; сильная этим наследием и вновь обретенной динамикой, она долгое время будет машиной тяжелой, но действенной.

Первым проявлением ее силы (новаторским делом Акбара, 1556—1605 гг.) было то, что она заставила без особых затруд­нений сосуществовать обе религии — индуистскую и мусуль­манскую. Хоть последняя, будучи религией господ, получала, естественно, все почести, так что европейцы, видя бесчисленные мечети в Северной и Центральной Индии, долгое время рассма­тривали ислам как общую для всей Индии религию, а ин­дуизм—религию купцов и крестьян — как своего рода идоло­поклонство, находящееся на пути к исчезновению, подобно язычеству в Европе до христианства. Открытие индуизма евро­пейской мыслью произойдет не ранее последних лет XVIII — первых лет XIX в.

Второй успех состоял в том, что удалось перенести на но­вую почву и распространить почти по всей Индии одну и ту же цивилизацию, заимствованную у соседней Персии, у ее искус­ства, ее литературы, ее чувствительности. Таким образом про­изойдет слияние культур, имевшихся на месте, и в конечном счете культура меньшинства, исламская, как раз и окажется по­глощена индийской массой, но последняя и сама восприняла многочисленные культурные заимствования⁴⁶⁸. Персидский остался языком господ, привилегированных, высших классов. «Я велю написать радже на персидском языке»,— заявил губер­натору Чандернагора один француз, оказавшийся в Бенаресе в затруднительном положении (19 марта 1768 г.)⁴⁶⁹. Со своей стороны администрация пользовалась хиндустани, но по орга­низации своей она оставалась (и она тоже) построенной по мусульманскому образцу.

В самом деле, в актив Делийского султаната, а потом Мого-льской империи следует занести создание в провинциях (сар-кар — sarkars) и в округах (паргана — parganas) разветвленной администрации, которая обеспечивала взимание налогов и по­винностей, а равным образом имела своей задачей развивать земледелие, т.е. подлежавшую обложению массу,— развивать орошение, способствовать распространению самых выгодных культур, предназначавшихся для экспорта⁴⁷⁰. Деятельность эта, порой подкреплявшаяся государственными субсиди-

______ L

сошисныи

ипсв-экс

Дальний Восток

⁴⁷¹ Ibid., p. 32.

⁴⁷² Abbe Prevost. О/;, cit
X, p. 232.

⁴⁷³ См. Mousnier R.— в:
Crouzet M. Histoire
generate des civilisations,
IV, 1954, p. 491.

⁴⁷⁴ Abbe Prevost. Op. cit.
X, p. 235.

⁴⁷⁵ Покрывала, которые
в сложенном виде
закреплялись позади
седла.

⁴⁷⁶ A. N., Colonies, С \
56, f" 17 v° sq., 1724 г.
Стоимость импорта
сукон в то время
достигала 50 тыс. экю
ежегодно.

⁴⁷⁷ Abbe Prevost. Op. cit
X, p. 245.

⁴⁷⁸ Habibl. Potentialities
p. 38 f.

⁴⁷⁹ Ibid., p. 36—37.

ями и информационными поездками, зачастую бывала эффек­тивна,

В центре системы находилась устрашающая сила армии, сконцентрированной в сердце империи, которой она давала возможность жить и за счет которой жила. Кадрами той армии были группировавшиеся вокруг императора представители знати — мансабдары (mansabdars) или омера (omerahs) — в об­щей сложности 8 тыс. человек (в 1647 г.). В соответствии со своим титулом они набирали десятки, сотни, тысячи наемни­ков⁴⁷¹. Численность войск, «державшихся наготове» в Дели, была значительной, немыслимой по европейским масштабам: почти 200 тыс. всадников плюс 40 тыс. фузилеров (стрелков) или артиллеристов. Совсем как в Агре, другой столице, высту­пление армии в поход оставляло позади себя опустевший го­род, где пребывали лишь бания⁴⁷². Если попробовать подсчи­тать глобальную численность гарнизонов, рассеянных по всей империи и усиленных на границах, то они, несомненно, дости­гали миллиона человек ⁴⁷³. «Нет ни одного маленького местеч­ка, где бы не было по меньшей мере двух всадников и четырех пехотинцев»⁴⁷⁴, на обязанности которых лежало поддержи­вать порядок и в неменьшей мере наблюдать, шпионить.

Армия сама по себе была правительством, поскольку выс­шие должности режима доставались прежде всего солдатам. Она была также главным потребителем иностранных предме­тов роскоши, в частности европейских сукон, которые импор­тировали не для одежды в таких жарких странах, но «для по­пон— trousses^Als и седел—конских, слоновьих и верблю­жьих,—которые важные особы велят украшать выпуклой золо­той и серебряной вышивкой, для покрытия паланкинов, для ру­жейных чехлов ради предохранения от сырости и для парадно­го облика их пехотинцев»⁴⁷⁶. Стоимость этого экспорта сукон якобы достигла к тому времени (1724 г.) 50 тыс. экю в год. Са­ми лошади, ввозившиеся из Персии или из Аравии в большом числе (разве же не располагал конный воин несколькими верхо­выми животными?), были роскошью: их непомерная цена в среднем вчетверо превышала ту, которую запрашивали в Ан­глии. При дворе перед началом великих церемоний, открытых «для великих и малых», одним из развлечений императора бы­ло проведение «пред его взором некоторого числа красивейших лошадей из его конюшен», за ними следовало «несколько сло­нов... коих туловище хорошо помыто и весьма чисто... выкра­шенные в черный цвет, за исключением двух больших полос красной краски», украшенные расшитыми покрывалами и сере­бряными колокольцами ^{4 7 7}.

Роскошь, какой придерживалась омера, была почти столь же пышной, как и роскошь самого императора. Как и он, они владели собственными ремесленными мастерскими, карханами (karkhannas), — мануфактурами, утонченные изделия которых предназначались для их исключительного пользования⁴⁷⁸. Их сопровождали громадные свиты слуг и рабов, а некоторые из омера скапливали баснословные сокровища в золотых монетах и драгоценных камнях⁴⁷⁹. Можно без труда себе представить, какой тяжестью давила на индийскую экономику эта аристо-

⁴⁸⁰ Abbe Prevost. Op. cit., X, p. 146.

кратия, жившая либо на жалованье, непосредственно выплачи­ваемое императорской казной, либо за счет крестьянских по­винностей, взимавшихся с земель, которые жаловались им им­ператором в качестве джагиров «для поддержания их титулов»,

ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ВНЕПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРИЧИНЫПАДЕНИЯ ИМПЕРИИ МОГОЛОВ

Огромная имперская машина обнаружила в XVIII в. при­знаки истощения и износа. Пожалуй, затруднительно выбрать момент, чтобы отметить начало того, что назвали могольским упадком: либо 1739 г., когда персы захватили и подвергли чу­довищному разграблению Дели; либо 1757 г., год победы ан­гличан в битве при Плесси; либо 1761 г., год второй битвы при Панипате, где афганские воины, защищенные средневековыми панцирями, одержали верх над маратхами, вооруженными на новейший лад, в то самое время, когда последние готовились восстановить к собственной выгоде империю Великого Мого­ла. Историки без лишних споров долгое время будут прини­мать как дату конца величия могольской Индии 1707 г.—год смерти Аурангзеба. Если мы последуем за ними, то получится, будто империя, в общем, скончалась своею смертью, не утру­ждая заботой иностранцев — персов, афганцев или англичан— положить ей конец.

Конечно же, то была странная империя, основанная на дея­тельности нескольких тысяч феодалов, омера или мансабдаров («носителей титулов»), рекрутировавшихся в Индии и вне ее. Уже в конце царствования Шах-Джахана (1628—1658 гг.) они прибывали из Персии, из Средней Азии—всего из семнадцати разных регионов. Они были так же чужды стране, где им пред­стояло жить, как позже—выпускники Оксфорда или Кембрид­жа, которые будут править Индией времен Редьярда Киплинга. Дважды в день омера наносили визиты императору. Лесть была обязательна, как в Версале. «Император не произносил ни единого слова, которое не было бы*воспринято с восхище­нием и которое бы не заставило главных омера воздевать руки к небу с криком «карамат», что означает чудеса»⁴⁸⁰. Но пре­жде всего такие посещения позволяли им удостовериться, что государь жив и что благодаря ему империя по-прежнему стоит. Малейшее отсутствие императора, известие о постигшем его заболевании, ложный слух о его смерти могли единым махом развязать ошеломляющую бурю войны за престолонаследие. Отсюда и неистовое стремление Аурангзеба на протяжении по­следних лет его долгой жизни продемонстрировать свое при­сутствие, даже когда он бывал чуть ли не смертельно больным, дабы доказать на людях (coram populo), что он все еще суще­ствует и вместе с ним существует империя. В самом деле, сла­бостью этого авторитарного режима было то, что ему не уда­лось раз и навсегда определить способ наследования импера­торской власти. Правда, борьба, которая почти всегда возника­ла в таком случае, не обязательно бывала очень серьезной. В 1658 г. Аурангзеб в конце войны за престолонаследие, кото-

Мир на стороне Европы или против нее

iuj:;t dK-л восток

⁴⁸¹ Bernier F. Voyages... contenant la description des Etats du Grand Mogol..., 1699, I, p. 94.

Великий Могол отправляется на охоту, эскортируемый множеством вельмож и прислужников, которые почти все едут верхами—на лошадях, слонах или верблюдах (за исключением немногих пехотинцев в глубине картины справа). Фото Национальной библиотеки.

рой ознаменовалось кровавое начало его правления, разбил своего отца и своего брата. Тем не менее среди побежденных не замечалось особенно большой печали. «Почти все омера были призваны ко двору Аурангзеба... и что почти невероятно, из них не нашлось ни одного, кто бы обладал мужеством проя­вить колебание или что-либо предпринять для своего короля, для того, кто сделал их такими, каковы они были, кто извлек их из праха, а может быть, даже и из рабского состояния, как то довольно обычно при сем дворе, дабы возвысить к богатству и к почестям»⁴⁸¹. Франсуа Бернье, этот французский врач— современник Кольбера, свидетельствовал таким образом, что, несмотря на свое долгое пребывание в Дели, он не забыл своей манеры чувствовать и судить. Но великие в Дели следовали иной морали, они следовали урокам особого мирка. К тому же кто они были? Кондотьеры, подобно итальянцам XV в., вербов­щики солдат и всадников, которым платили за оказываемые

⁴⁸² Abbe Prevost. Op. cit.,
X, p. 235.

⁴⁸³ Abbe Prevost. Op. cit.,
X, p. 95.

⁴⁸⁴ Spear P. Op. cit.,
p. XIII.

услуги. На них лежало собрать людей, вооружить их—каждый по-своему (отсюда и разношерстное вооружение могольских войск)⁴⁸². В качестве кондотьеров они были слишком привыч­ны к войне, чтобы не лукавить с ее опасностями, они вели ее без страсти, думая единственно о своих интересах. Совсем как вое­начальникам времен Макиавелли, им случалось затягивать военные действия, избегая решительных столкновений. Яркая победа имела свои неудобства: она возбуждала зависть к слиш­ком удачливому начальнику. Тогда как затягивать кампа­нию, раздувать численность войск и, стало быть, жалованье и выплаты, обеспечиваемые императором, означало лишь вы­году, особенно когда война не была слишком опасной, когда она заключалась в том, чтобы разбить лагерь в тысячи шатров против крепости, которую приведет к сдаче голод; лагерь, об­ширный как город, с сотнями лавок, с удобствами, даже с известной роскошью. Франсуа Бернье оставил нам хорошее описание этих удивительных полотняных городов, которые строились и вновь создавались вдоль маршрута поездки Ау­рангзеба в Кашмир в 1664 г. и которые объединяли тысячи и тысячи людей. Шатры располагались в лагере в одном и том же порядке. И омера, как и при дворе, свидетельствовали поч­тение государю. «Нет ничего более великолепного, как видеть среди темной ночи в сельской местности, между всеми шат­рами войска, длинные линии факелов, кои сопровождают всех омера в императорскую квартиру или обратно к их шат­рам...»⁴⁸³.

В целом то была удивительная машина, прочная и, однако же, хрупкая. Для того чтобы она крутилась, требовался энер­гичный, деятельный государь, каким, может быть, был Ау-рангзеб в течение первой половины своего царствования, в об­щем— до 1680 г., того года, в котором он подавил восстание своего собственного сына Акбара⁴⁸⁴. Но требовалось также, чтобы страна не раскачивала социальный, политический, эко­номический и религиозный порядок, который ее сжимал. Одна­ко этот противоречивый мир непрестанно м§нялся. Тем, что менялось, был не один только государь, становившийся нетер­пимым, подозрительным, нерешительным, более чем когда-либо ханжой: одновременно с ним менялась вся страна и даже армия. Последняя предавалась роскоши и всяческим наслажде­ниям и при такой жизни утрачивала свои боевые качества. Вдо­бавок она расширяла свои ряды и набирала чересчур много лю­дей. А ведь число джагиров не увеличивалось в таком же рит­ме, и те, что жаловались, зачастую бывали запустевшими или располагались на засушливых землях. Общая тактика облада­телей джагиров заключалась тогда в том, чтобы не упустить ни единой возможности извлечения прибыли. При таком климате пренебрежения к общественному благу некоторые представите­ли пожизненной аристократии Могола старались утаить часть своего состояния от предусмотренного законом возвращения его императору после их смерти; им даже удалось добиться, как это было в то время в Турецкой империи, превращения своих пожизненных имуществ в наследственную собственность. Другой признак разложения системы: уже к середине XVII в.

Мир на стороне Европы или против нее!

Самый обширный из миров-экономик: Дальний Восток

⁴⁸⁵ Pearson N.M. Shivaji
and the Decline of the
Mughal Empire. — «Journal
of Asian Studies», 1970,

p. 370.

⁴⁸⁶ Majumdar A.K.

L'India nel Medioevo e al principio dell'eta moderna. — Propylaen Weltsgeschichte (итальянский перевод), VI, 1968, p. 191.

⁴⁸⁷ Ibid., p. 189.

⁴⁸⁸ Индуистская
вишнуитская секта,
основаннаявначалеХУ1в.;
сикхи создали
государство с центром

в Лахоре.

⁴⁸⁹ Furber H. Op. dt.,
р. 303.

принцы и принцессы крови, женщины гарема и знать кину­лись в дела либо непосредственно, либо при посредничестве купцов, служивших для них подставными лицами. Сам Ауранг-зеб имел корабельный флот, который вел торговлю с Красным морем и африканскими гаванями.

В Могольской империи состояние более не было вознагра­ждением за услуги, оказанные государству. Субахи (subahs) и навабы (nababs), хозяева провинций, были не больно-то по­слушными. Когда Аурангзеб нанес удар по двум мусульман­ским государствам Декана—царствам Биджапур (1686 г.) и Голконда (1687 г.),—и покорил их, он оказался после победы перед широким и внезапным кризисом неповиновения. Уже обозначилась резкая враждебность ему маратхов, маленького и бедного народа горцев в Зацадных Гатах. Императору не уда­валось пресечь набеги и грабежи этих поразительных всадни­ков, к тому же их поддерживала масса искателей приключений и недовольных. Ни силой, ни хитростью, ни подкупом ему не удалось нанести поражение их вождю Шиваджи—мужлану, «горной крысе». Престиж императора отчаянно от этого стра­дал, в особенности когда в январе 1664 г. маратхи взяли и раз­грабили Сурат—великий, богатейший порт империи Моголов, отправную точку для всех видов торговли и путешествий па­ломников в Мекку, самый символ господства и могущества Мо­голов.

По всем этим мотивам Н. М. Пирсон ^{48 5} с известным основа­нием включает долгое царствование Аурангзеба в самый про­цесс упадка империи Моголов. Его тезис заключается в том, что, оказавшись перед лицом этой небывалой и упорной внут­ренней войны, империя обнаружила неспособность следовать своему призванию, смыслу своего существования. Это возмо­жно, но была ли трагедия этой войны следствием единственно политики Аурангзеба после 1680 г., проводимой под двойным знаком кровожадной подозрительности и религиозной нетер­пимости, как это утверждают еще и сегодня ⁴⁸⁶? Не слишком ли многое мы возлагаем на этого «индийского Людовика XI»⁴⁸⁷? Индуистская реакция была волной, возникшей в глубинах; при­знаки ее мы видим в войнах маратхов, в торжествующей ереси сикхов и их ожесточенной борьбе⁴⁸⁸, но мы не представляем себе ясно ее истоков. А ведь они, вероятно, объяснили бы глу­бокое, неодолимое разложение могольского господства и его попытки заставить жить вместе две религии, две цивилиза­ции—мусульманскую и индуистскую. Мусульманская цивили­зация с ее институтами, с ее характерным урбанизмом, с ее па­мятниками, которым подражал даже Декан, внешне являла зрелище довольно редкого успеха. Но успех этот закончился, и Индия раскололась надвое. Кстати, именно такое четвертова­ние открыло путь английскому завоеванию. Об этом с полной ясностью сказал (25 марта 1788 г.) Исаак Титсинг, голландец, долгое время представлявший Ост-Индскую компанию в Бен-галии: единственным непреодолимым для англичан препят­ствием был союз мусульман и маратхских князей; «английская политика ныне постоянно направлена на то, чтобы устранить подобный союз»⁴⁸⁹.

⁴⁹⁰ Majumdar А. К. Ор.
cil., р. 195.

⁴⁹¹ Braudel F. Medit..., I,
p. 340.

⁴⁹² Furber H. Op. cit.,
p. 25.

⁴⁹³ Papagno G.
Monopolio e liberta di
commercio neII'Africa
orientale portoghese alia
luce di alcuni documenti
settecenteschi. — «Rivista
storica italiana», 1974, II,
p. 273.

Что достоверно, так это медленность растерзания моголь­ской Индии. В самом деле, битва при Плесси (1757 г.) произо­шла пятьдесят лет спустя после смерти Аурангзеба (1707 г.). Было ли это полустолетие явных трудностей уже периодом экономического упадка? И упадка для кого? Ибо, разумеется, XVIII в. был отмечен по всей Индии ростом успехов европей­цев. Но что это означало?

В действительности об истинном экономическом положе­нии Индии в XVIII в. судить трудно. Тогда некоторые регионы испытали определенный спад, иные удержались на прежнем уровне, кое-какие смогли продвинуться вперед. Войны, разо­рявшие страну, сравнивали со страданиями немцев во время Тридцатилетней войны (1618—1648 гг.)⁴⁹⁰. Одно сравнение стоит другого: Религиозные войны во Франции (1562—1598 гг.) могли бы послужить хорошим примером, ибо во время этих войн, калечивших Францию, экономическое положение страны было скорее хорошим⁴⁹¹. И именно такое экономическое пот­ворство поддерживало и продлевало войну, именно оно позво­ляло оплачивать части иностранных наемников, которых не­прерывно вербовали протестанты и католики. Не шли ли вой­ны в Индии благодаря сходному экономическому потворству? Это возможно: маратхи организовывали свои набеги толь­ко с помощью деловых людей, которые примкнули к их лаге­рю и накапливали вдоль выбранных маршрутов продоволь­ствие и необходимые боеприпасы. Нужно было, чтобы война оплачивала войну.

Короче говоря, проблема поставлена: чтобы ее решить, по­требовались бы обследования, кривые цен, статистические дан­ные... Могу ли я, единственно под свою ответственность, пред­положить, что Индия второй половины XVIII в. была, видимо, вовлечена в конъюнктуру повышательную, существовавшую на пространстве от Кантона до Красного моря? То, что евро­пейские Компании и независимые купцы или же «служащие», замешанные в местной торговле (country trade), делали удачные дела, увеличивали число и тоннаж своих кораблей, могло озна­чать убытки, наведение порядка, но "нужно было, чтобы про­изводство Дальнего Востока, и в частности производство Ин­дии, которая по-прежнему занимала центральную позицию, следовало за общим движением. И как писал Холден Фербер, знающий проблему, «на каждую штуку полотна, выработан­ную для Европы, нужно было соткать сто штук для внутренне­го потребления»⁴⁹². Даже Африка по берегу Индийского океа­на в то время вновь переживала оживление под воздействием купцов из Гуджарата⁴⁹³. Не был ли пессимизм историков Ин­дии по поводу XVIII в. всего лишь априорной позицией?

В любом случае, была ли Индия открыта подъемом или спадом ее экономической жизни, она предстала не слишком за­щищенной перед иноземным завоеванием. Не только завоева­нием англичан: французы, афганцы или персы охотно вступили бы в ряды завоевателей.

Было ли то, что приходило в упадок, жизнью Индии на вер­шине ее политического и экономического функционирования? Или то была тесно сплоченная жизнь ^естечек и деревень? На

Мир на стороне Европы или против нее

Самый обширный из миров-экономик: Дальний Восток

♦»♦ А. N.. А. Е., В III, 459. Памятная записка Луи Моннерона от 1 прериаля IV г. ♦^9S A.N., 8 AQ, 349.

элементарном уровне не все сохранялось, но многое оставалось в прежнем положении. Во всяком случае, англичане не завладе­ли страной, лишенной ресурсов. Даже после 1783 г. в Сурате, городе, уже утратившем значение, англичане, голландцы, пор­тугальцы и французы вели крупную торговлю⁴⁹⁴. В 1787 г.⁴⁹⁵ своими ценами, более высокими, нежели цены в английских по­стах, Маэ привлекал и оттягивал на себя коммерческие опера­ции с перцем. Французская торговля «из Индии в Индию», обе­спечивавшаяся местными уроженцами, обосновывавшимися во французских конторах, а еще больше — на островах Бурбон и Иль-де-Франс, процветала или по меньшей мере сохранялась на прежнем уровн