В последнее время я стал еще больше чувствовать и осязать этот мир, поэтому делаю множество записей в тетрадь. Осознание своей никчёмности – это первый путь к победе. Нет, не так. Один шаг – уже половина дела. Слишком банально и просто. А если закрутить? Каждый индивидуум должен осознавать свою никчемность и жалость, ставить себя ниже, чем он мог бы думать о себе. Осознание своей слабости – это практически победа над собой. По-моему, красиво. Красиво? Как жаль, что это всё враньё. Нет никакого «пол дела». Нет никакой «практической» победы над собой. Ведь «чуть-чуть» действительно не считается. Можно ли чуть-чуть родить? Чуть-чуть стать богатым? Чуть-чуть стать счастливым? Хотя счастливым можно стать – скажете вы. А я вам отвечу: счастья в принципе не бывает. Я к этому тоже пришёл. Понимаете, как обстоит моя жизнь? Ну вот представьте, я в принципе не хожу, но как бы с этим уже свыкся. Все мои действия отточены до автоматизма. Проснулся, влез в коляску, оделся, умылся. Позанимался с бабушкой или мамой, сделал какие-то уроки. Посидел дома, погулял на улице. Все эти, казалось бы, обыденные вещи сопровождаются невероятно мощным мыслительным процессом. Только и делаю, что думаю. Вечная мысль в моей голове. Эта комната, эта квартира как святейшая обитель мысли. Это всё, что остаётся мне. Изначально я вам про пол дела говорил, про почти победы. Нет их и все эти красивые фразы выкиньте из своей головы. Не бывает половины дела. Половина дела – это когда вы делаете эту половину дела. Когда у вас четыре отчета, а сделали вы два. Это означает половина дела. А не когда вам нужно горы свернуть, а вы только полностью осознали объём работы и называете это половиной дела. Какой бред, слушайте, учитесь мыслить, ладно? Мне пятнадцать лет, а я умнее вас всех. Я умнее всех в мире. Сегодня, завтра ну или послезавтра я стану самым лучшим, самым знаменитым человеком. Миша Агарьев будет светиться во всех журналах.
Это мои мечты, каждый раз от этих мыслей, слезы умывают лицо. Я жалок и вам противен? Не беда, я сам себе противен. Какой выход из ситуации у инвалида? Неужели можно всерьёз радоваться жизни будучи инвалидом. Если да, то как? Это внутренний стержень? Какая-то установка не сдаваться? Я на досуге понял одну вещь. Досуг у меня длинный, а тем валом. Ну вот, например, о счастье. Знаете ли вы, что нет этого счастья? Не то, что я пессимист или еще что, нет. Смысл в том, что каждый раз, когда человек обретает одно, он стремительно ищет что-нибудь новое. И так из раза в раз. В детстве хотел собаку и получил собаку. Потом захотел велосипед и вскоре получил его. Очень долго мечтал о девушке и встретил ту единственную. А дальше жильё захотел, машину, квартиру, ребёнка, бизнес… мне продолжать? Вот несчастье – оно реальное, оно существует на самом деле. Человека сбила машина – это несчастье. Выкидыш у жены, пожар в доме, смерть близкого. Это реальные вещи, которые существуют. Это не победы, которых хочется всё больше и больше. Человек не может быть счастливым. Он может удовлетворяться. Как бы даже это сказать … вот у Нади в дневнике пишут поведение удов. То есть удовлетворительное. Не отличное, но и не ужасное, а что-то среднее. Это и есть жизнь, находишь что-то среднее. Вещи, которые не сильно тебя раздражают, а иногда чуточку забавляют и удовлетворяют, но опять же не полностью. Ум непостоянен и переменчив. Сегодня то, а завтра другое и эти вечные скитания из одной хотелки в другую. Как избалованный мальчик, который постоянно кричит: «ДАЙ». Это и есть человек, дорогие мои. А жизнь – это когда одна монотонная оболочка сменяется другой. Мы все с вами, я надеюсь, умные, взрослые люди и многое понимаем, но еще больше отвергаем от себя. Мы хотим верить в бога, верить в чудо, верить в любовь. У всех у нас багаж надежды, какой-то веры во что-то. «Завтра будет лучше». Но это вот завтра с его лучшим не наступает. Наступает в лучшем случае сегодня, с его «так себе», а в худшем – вчера. Все эти мысли не дают мне покоя, я перекладываю их на вас, чтобы как-то освободиться от них. Такое ощущение, будто бы вступил в какашку и хожу, никак не могу вытереть ногу. Да-да, вступил ха-ха, шучу, прям ногами вступил. С коляски спрыгнул и пошёл по дерьму.
Да, точно, не бывает никакого счастье. Откуда оно возьмётся? Что такое вообще счастье? Это отсутствие несчастья. А что такое отсутствие несчастья? Проще говоря, это когда ты живёшь абсолютно без каких-либо проблем. Или эти проблемы за тебя кто-то решает. Или ты решаешь их быстро и без особых последствий. Но это редкость, большая редкость. Тем более, что в жизни всё стремительно меняется. Даже если какой-то год твои проблемы решаются быстро, никто тебе не даст гарантию, что следующий год эти проблемы будут решаться так же успешно. Нас постоянно сопутствует несчастье. И его много, оно огромное и оно гораздо сильнее любого хорошего, что может произойти. Какое хорошее может выступить антагонистом смерти близких? Или когда ты на машине сбиваешь человека на смерть? Всего лишь одно невнимательное твоё, либо даже его, движение и всё. Ты виноват, всё ужасно, и твоя жизнь стремительно превращается в ад. По щелчку пальцев. Не бывает же такого, что ты едешь на машине, и по щелчку пальцев, у тебя появляется полный мешок денег в сидении, или даже … не знаю, что еще можно написать в антипод горю? Жизнь так устроена, что есть проблемы и отдых между этими проблемами, чтобы заново эти проблемы принять на себя и попытаться решить. Или сломаться под ними. И это страшно, это недостижимое чувство счастья меня пугает. То есть получается, мы полностью обречены. Любая вещь в мире может испортить нам настроение, но нет ничего, что может нам это настроение исправить так же быстро, как испоганить. Ребёнок может легко и просто потеряться навсегда. Или заболеть страшной болезнью. Жену могут убить или изнасиловать, она может уйти. С вами может произойти сто пятьдесят тысяч всех возможных ужасных происшествий. А теперь подумайте сколько всего хорошего с вами может случиться, в противовес плохому? Всё хорошее это отсутствие плохого. А поскольку плохое сплошь и рядом, мир мне кажется вечной клоакой, состоящей из говна и палок. Причем палки кидает жизнь тебе, а не ты ей. Когда нету в этой жизни горя и проблем, начинаешь маяться, придумывать себе что-то, надумывать лишнее. А когда жизнь варит тебя в котле вечных проблем, ты журишь её, себя и, наконец, бога. Что вот, всё так плохо и нет в конце просвета счастью. А когда плохо заканчивается, что ты делаешь? А оно вообще заканчивается?
Чем мне жизнь не нравится, так это своим непостоянством. Даже дело не в самом непостоянстве, а в отсутствии логики и какого-то контроля. Вот возьмём мы какого-то человека и я вам буду его описывать, а вы мне скажете, что такого не бывает, но придётся мне поверить или хотя бы представить, что он есть. Вот не будем называть имя, не будем называть страну и город. Просто возьмём человека и этот человек: имел хорошее детство, хороших родителей, отсутствие серьёзных проблем в школе, со здоровьем и т.д. В общем всё у него было хорошо, а потом он пошёл дальше и в дальнейшей жизни он не чувствовал серьёзных проблем. Они или обходили его, либо кто-то решал их за него, а этот человек, словно комнатное растение, условно говоря, не видывал дождей и ураганов, живёт себе спокойно. У него жена появляется, дети, работа, друзья и всё всегда хорошо. Ну и что дальше, спросите вы? А то, что эта нормальная, размеренная жизнь, вовсе не жизнь, а только имитация жизни. Этот человек не может искренне радоваться и в целом жить полной жизнью, потому что он не чувствовал страданий и горя. Так что теперь, всем страдать, быть одинокими и терпеть лишения? Нет, не надо, но как вы будете ценить тепло, если не знали холода? Ведь это качели. Вся жизнь это такие вот качели, когда ты наступаешь на змею-судьбу, прям на горло этой суке ботинком, а потом она тебе по лицу гаечным ключом. Терпеть несчастье, чтобы получить счастье? Так что, радоваться этому несчастью? Да нет, не знаю. Мне пятнадцать лет, я только к этой вот мысли пришёл, что всё совсем неоднозначно, нет белого и чёрного. Я вообще считаю, что весь мир страдает. Просто это как-то непринято показывать. Нужно скрывать боль, отвечать на вопрос «как дела» нормально. Не говорить, что ты рыдал всю ночь не понятно от чего. Ну нормально и нормально, и пошёл себе, тот, кто спрашивал. И он думает, что вокруг у всех всё нормально, а он один дурачок и у него всё не получается. И при этом ведь нельзя сказать, что тебе, ну допустим, было хорошо вчера. С девушкой, например, хорошо, вы говорите человеку, у которого не было этой девушки год. И он вас ненавидеть будет, хотя вы ничего плохого ему не сделали. Все страдают, я вам правду говорю. Вот эти рассказы людей, как они хорошо отдохнули, фотографии и прочее. Вы думаете, они действительно хорошо отдохнули? Да нет, вряд ли. Самолётом или поездом. Всегда будут проблемы и там и там, люксовый номер или обычный. Хорошая погода или плохая. Всегда найдется какой-то дискомфорт, проблемы. Вечные проблемы у всего мира, который скрывает их друг от друга. Нет, чтобы воссоединиться с этим миром, дабы вместе как-то решать, нет. А книги? В книгах такая боль, такая ярость. Мне бабушка приносит журналы, вырезки из газет. Я читаю о писателях. Вот есть такой писатель, Платонов его звать. У него такая судьба тяжелая, оттого и книги такие черные, злые. Но хорошие, я читал. Мне вообще кажется, что писатели – это добровольные мученики. Берут на себя всю боль за человечество. Недавно читал за Чехова и там, оказывается, он в одной из книжек писал, что люди страдают тихо. Вы можете сейчас представить, насколько глубокая эта мысль? Тихо страдать. Насколько жалкое всё наше существование, что мы, единственные, кто у нас есть, страдаем тихо. И одно дело, если страдает незнакомый человек и не показывает боль другому незнакомому человеку. Так ведь эти люди среди нас вокруг, это наши знакомые, родственники или друзья ходят с лицами, чаще всего спокойными. Но мы не видим их боли. А они, между прочем, могут рыдать похлеще всех каторжников и блокадников. Из них может выливаться такой градус страданий, а мы этого не знаем и не видим. Чехов писал: но мы не видим и не слышим тех, кто страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. Всё тихо, спокойно…» Человек находится среди своего человека и не может открыться этому человеку. Вынашивает боль, а потом взрывается. Кричит, дерётся и падает. Проблема человека, что он невероятно жалок, в принципе жалок, по природе своей. Но он не может признаться себе в этом, оттого и проблемы. Он лелеет в себе эту баобабскую величественность и закрывает глаза на правду, потому что она невыгодна. Но есть один выход из этой ситуации – это признаться близкому ну и, конечно, осознать полностью свою жалость и низость. В конце концов воссоединиться с человеком. Стать одним целым со всем миром. Понять, что человек не самобытен, а всего лишь часть общего пазла. Мир – это линия, а люди это камушки. В общем мир и линия – это цепочка. Если ударить по последнему камушку, то первого колыхнёт. Не сильно, конечно, не как предпоследнего, но колыхнёт, не думайте, что не коснётся. Ладно, дневник. С меня хватит, да и ты уже устал.
№13. «Напои меня пивом, если ты любишь меня»
Дальше я уже не могу. Бывают такие моменты, когда сделать шаг уже тяжело. Стоишь, как вкопанный, смотришь на меняющуюся вокруг тебя жизнь и понимаешь, что меняется всё. А ты статичен. И от этого становится больно и грустно. Я старая, разбитая ваза, которую уже никто не хочет клеить. Бывают моменты, да. Всякое бывает, а бывает в жизни так, что иначе уже никак. Нужно что-то изменить, повернуть какую-то деталь. Которая кажется незначительной, но решает и меняет полностью всё. Которая лежит на поверхности, и ты даже не подозреваешь, что в ней действительно кроются все твои проблемы. Ну или хотя бы часть из них. Ну или хотя бы возбудитель этих проблем. Нужно перезапуститься, перепрограммировать себя. Как-то переделать, я не знаю. Я просто устал страдать, устал воспринимать весь мир в плавно скачущем аду, от меньшего ада к большему аду. От потери к лишениям. От слёз к разочарованию. От отчаяния к собственной погибели в своих же глазах. У меня ничего не осталось, я ничего не имею. Недавно в ссоре с матерью она крикнула мне, что я ничего в этой жизни не имею. Тут всё чужое. И меня это накрыло ужасом. Как это? Моя комната, моя кровать, мой стул, мои стены – это не моё? Чужое? Как же так? Весь мир резко перевернулся. Я ощутил, что это всё не моё, а их. То бишь чужое. Я не думаю, что эта женщина желает мне какого-то зла. Возможно она и не всерьёз это сказала. Но я это запомнил. Я не знаю, что буду с этим делать дальше. Но главное, что я это запомнил. Мои тетради наверное тоже не мои, как и книги. Что тогда моё? Мысли и слезы? Как интересно устроена жизнь, тебя создают из ничего, ты вырастаешь внутри кого-то. Вылезаешь оттуда. Тебя приносят в этот мир, дарят игрушки, объясняют что такое солёное, солнце, вода и страх в темноте. Тебя журят, хвалят, обижают и иногда бьют. Но всё же, тебя любят. Окутывают своей заботой и дарят тебе свой мир. Родители. А потом эти родители забирают у тебя всё, что было. И говорят, какое ты ничтожество. Что это всё фальшь. Мы тебе это не подарили, а как бы дали в аренду. Они всегда так делают. Они не делают тебя собственником чего-то, а выдают под съём. Не знаю, наверное так это называется.
Как бы там ни было. Я решил напиться. Именно так я и подумал. Без моих вечных планов, а какие будут последствия. А что если вот так, или вот так. Я просто решил, что будет по-моему. Я бабушкин сыночек, внучок. Куда бабушка, туда и я. Точнее куда и я, туда и бабушка. В общем я уже взрослый парень, но чувствую, как эти ограничения делают меня несвободным. Эти лишения в жизни приводят меня в тихий ужас. Ладно, пора напиться. Просто потому что я никогда этого не делал. Потому что я не делал, как мне не велят. А в меня вкладывают всё слишком истинное и благородное. А я хочу жить. Но с кем пить? Конечно с Валентином. У меня как-то больше и нет друзей. Причем мне кажется, что ноги уже ни при чем. Просто потому что они все идиоты, глупые, ограниченные. Валик хоть со странностями, но мне с ним есть о чем поговорить. Есть о чем пострадать. Я вышел на улицу, завязал шарф вокруг шеи. Мы договорились о встрече. Он ни капли не изменился с тех пор, как мы познакомились. Я более-менее возмужал, стал крепче и шире в плечах, а он всё такой же хлюпик и лицо такое же детское. Хоть и выражение лица умного человека и сам не дурак, но кудри на голове и пышные усища под носом делают из него беспросветного уродца.
— Здааров, чуваак. Каак оно? — Спросил он у меня. Заикаясь, как обычно.
— Всё в порядке, — ответил я с грустью в глазах и тихим, покорным тоном.
— Даа лаадно теебе, что оопять ппроизошло? —Он кивнул в сторону дома, как бы подразумевая мою семью. Я просто кивнул и отвернул голову в сторону. Шапка сползала на лоб, голова чесалась. Я нервничал и не знал, как ему сказать.
— Что ббудем дделать?
— Не знаю. Как обычно? — Как обычно – это означало проехать по одному маршруту, где ровная дорога. Потом по другому, завернуть на третий и закончить всё четвертым. Еще немного посидеть во дворе, полускать семечки, попить какого-то сока. Обсудить пятьсот тысяч всех возможных тем, проблем, новостей в мире. Мы были ребятами начитанными и эрудированными, поэтому нам было интересно вдвоём и скучно с этим типичным, узколобым скамом. Который думает, что Наполеон это торт, Цезарь салат ну и так далее по списку. Не знаю ничего про революцию, про царей. Понятия не имеют какое там еще крепостное право. Пролетариат? Что это такое? Слышали когда-то это, но не знаю что. Сталин для них это просто какой-то мужик с трубкой. Ленин просто лысый дед без имени. Никому ничего не интересно. Это время не нигилистов, как прежние времена. Даже Тургенев уже не работает, идиоты и с первой, и со второй стороны. Но вторая сторона особенно глупая, жалкая и бездарная. Нигилист уничтожает всё и строит что-то своё. Это поколение этим не занимается. Они глупые и бездарные. Они уничтожают всё и не строят абсолютно ничего, не умеют, не хотят и не будут. Они хотят только всё как можно быстрее и проще. И тут проблема всех. И прежних поколений. И государства, которое сделало прежнее слабое поколение. В общем, всё крутится по накатанной. Одни дурочки сидят, ничего не хотят и только бабки гребут. Другие дурочки это хавают и идут у них на поводу. Подняли ПДВ? Хорошо, будем терпеть. Сегодня нам запретили говорить эти слова, и заставили говорить вот эти. А послезавтра к нам приставят человека, который будет ходить за нами и следить. — Примерно об этом мы часто думаем, и обсуждаем. Эти насущные проблемы, изменения общества в худшую сторону. Которое стремительно развивается, пока другие люди ищут на пропитание и стараются как-то выжить. Кучка людей сверху думает, как бы еще больше овладеть нашей жизнью. Этатизм проникает сквозь пальцы, слезы, стекла, двери. Сквозь наш кошелёк. Они приходят и придут еще. Они знают о нас всё. Слежка и давление. Общество погрязло в пучине всего отвратительного. Нету чести. Нету знамени, и нету морали. Оно мягкое, как пластилин. Сделай что-то посредственное, слепи какую-то мульку и они это схавают, потому что не умеют отличать зёрна от плевел. И это их бремя, которое они тащат за собой. И жалуются на посредственные аспекты, которые вытекают из этого контроля. Не понимая его, они слепо участвуют в крысиных бегах и не на йоту не задумываются: а что будет завтра от моих действий? И только, когда их жизнь прижмёт, они что-то начинают понимать, ищут помощи. Но помощь не придёт, потому что её нужно было заслужить, нужно было бороться за это право, еще когда тебе незачем просить помощь. Когда помощь просили другие, а ты прошёл мимо, потому что ты урод и тебе нет дела до других. Пусть они умирают, ты же не умираешь, зачем тебе что-то делать? Твоя хата с краю. А когда придут за тобой, уже некому будет за тебя что-то говорить. Надо было тебе шевелиться, когда было время и силы.
— Нет, отвечаю я Валентину. Сегодня мы будем пить.
— Как это пить? Ппить? — Он резко оборвал меня, почти не заикаясь.
— Что пить? Когда это пить? Ты будешь пить? С кем? Я не буду пить. А как ты пить будешь? — И это всё за-за-за-за-заикаясь вот так. Я как обычно начал его передразнивать и разозлился. За его малодушие, а потом я схватил себя на мысли, что по сути он же не должен делать всё, о чем я его попрошу. Он мне ничем не обязан. Нечего тут обижаться.
— Ладно, Валя, не пей. Просто пойдём со мной, я возьму что-то.
— Ккк-ааак, я буду вонять алкоголем. Бабушка меня…
— Да хватит! Черт побери, Валя, ты лох и всегда будешь таким лохом. Парень, пора меняться. Вырваться из этой бездны. Ты же не такой, каким тебя рисуют все вокруг. Просто пойдём со мной, иначе забудь о всех наших прогулках. Понял?!
— Пппонял. — С грустью ответил Валентинушка и мы покатили вперёд. Катились молча, но понемногу набирались обороты. От сладкого к сложному. От страха, к освобождению. Мне нравилось с ним общаться. И мы подкатили к пивному ларьку. Я взял четыре бутылки пива, что-то на закусь и мы покатили обратно. После купленного пива, он конечно же начал волноваться и нервничать.
— Давай просто поедем куда-то, не по этим заученным маршрутам, а просто покатимся куда глаза глядят? — А на улице не было холодно, но и не тепло. Умеренно, ветра не было, уже и пасмурно становилось. Конечно он отказывался.
— Я тточно нникуда не поеду, пиво купил? Ладно. Взрослый. Но ехать куда-то, сам едь. Я с тобой не поеду.
— Да? И что ты будешь делать? У тебя кроме меня ничего нет, ты так же тонешь в одиночестве. Ты немного оптимистичнее меня, но такой же брюзга. И к тому же лентяй.
— Я иннвалид! Сам ты ллентяй, я не могу делать всё, что делают другие.
— Да ты умрёшь, так ничего и не сделав. Не попробовав девочку, пиво, приключений в твоей жизни нет.
— Каак ты мне надоел, Миша. Ты ттиран! Я укачиваюсь от тебя в сторону дома. Делай ччто ххочешь. Если твоя ббабушка будет опять тебя искать, я скажу всю правду. Так и ззнай. — Но он не укатился никуда. Я знал, что он останется. Я просто покатил по другому маршруту и ему ничего не оставалось, как поехать за мной.
— Ты ужаасный ччеловек, ужасный. Ты ххудший из худших. — А я взял из дома открывашку, поэтому уже открыл пиво и глотнул. Первые глотки мне не понравились. Оно показалось каким-то горьким, местами кислым. Каким-то через чур водянистым. Я его представлял другим. Как люди такую дрянь пьют? Мне стало плохо, заурчал живот и хотелось сильно пукнуть. Хорошо, что мы на улице. Но я не подавал вида и пил дальше.
— Ааааа, так ты уже взял бутылку в руки, да? Всё, приехали.
— Закрой рот, — я открыл и протянул ему бутылку, — пей, замолчи и пей. Сразу не понравится, но потом понравится. — И он начал пить. И я начал пить. Мы допили бутылку и когда пиво было на дне, оно мне так понравилось. Я почувствовал восхищение, какую-то радость, сладкое наслаждение собой и миром вокруг. Посмотрел на Валентина, ему было хорошо.
— Знаешь, Миша, я б-б-б-аа-бу хочу.
— Ха-ха, чтооо?
— Да-а-а-а. Хочу, прям за сиськи её помять. Я так хочу этого, Миша. Тебе повезло, я так завидую тебе.
— Да, мне повезло. Знаешь на что похоже?
— Скажи-скажи, на что?
— А не буду. Не хочу, пусть это будет для тебя событием еще ярче.
— Ну ты и ппадла. Как же классно, посмотри на звезды! Они горят. Я так хочу жить, мне нравится Франция. Я хочу уехать туда. Дай вторую бутылку, Миша. Ты такой классный, я ттебя ллюблю. Пиво, оно такое, оно льётся в моём рту. Я думал, что сделаю глоток и умру, мне так говорила бабушка. Но мне так хорошо. Слушай, ппочему они от нас это скрывают?
— Что именно?
— Ну это, ну это, понимаешь. — И он показывает на бутылку. — На это настоящее счастье, на это расслабление, как же хорошо. И всегда будет так хорошо, когда пьёшь?
— Не знаю.
— Ты разве первый раз?
— Ну да.
— Ну ты даёшь.
— Мне кажется, что зависит от случая к случаю, от закуси, от самого пива ну и от атмосферы. Она играет важную роль. Да и какая разница, просто кайфуй.
— Ооо даа, я кайфую. Чувствую такое ттепло и радость на сердце. — И он крикнул всё так же заикаясь: — Слышишь жизнь? Говно ты на лопате, поняла? Жизнь ты ссраная. Я сильнее тебя. Что ты мне еще сделаешь? Я неуязвим, я могу тебя оскорблять как хочу, ппожри гговна, жизнь. Как ты меня ннакажешь? У меня и так нет рабочих ног. Я уже ннаказан. У меня нет нормального здоровья. Но я ничего тебе, сссука, не ссделал. — И он это всё кричал. Прохожие оборачивались, пусть их было мало, но они были и они оборачивались на двух инвалидов-малолеток с пивом. Но никто не решился ничего сказать. Мне кажется, если бы хоть кто-то что-то крикнул нам в след, то он бы спрыгнул с этой коляски и заколол их бутылкой от пива. Даже не разбивая. Вот такой он был, я никогда Валю таким сильным не видел. А он кричал дальше: — Да кто тебя вообще придумал? Да пососи. Что ты ссделаешь? Я жив, поняла? Я всё еще человек, я живу. И я буду жить, как не крути. И он заливался этим пивом. Уже пьяный, уже перестал кричать. Мы остановились и обнялись.
— Миша, я тебя люблю.
Он был совсем пьяный. Я ему говорю:
— Я всегда хотел это сделать. Вкусное пиво. Оно мне показалось сразу говном каким-то.
— И мне.
— Думаешь мы уже пьяные? Ну ты то точно.
— Кто пьяный? Я ппьяный? Слышишь давай выйдем? Выедем, кто пьяный. Кто быстрее до этого здания. Давай? Или зассал? Пьяный.
— Я зассал? — Мы оба смеялись и были счастливыми. И заехали. Кстати, я проиграл. Но мне было всё равно. Оставалось у нас еще по полбутылки и это было классно. Потом, уже спустя время, я брал по четыре бутылки пива, выпивал их быстро. И со сладостью вспоминал тот момент, когда мне хватало всего какие-то две бутылки пива.
Мы рассказывали друг другу анекдоты и допивали пиво. Доели всё, что было. Он умолял меня взять еще, но я был неприступным. Я понимал, что нам еще как-то расходиться по домам. Хоть очень не хотелось. И тут меня схватил ужас. Я не знаю куда нам идти. Где наш дом? В какой стороне? И людей вокруг не было. И всё стемнело. Валя веселился, но я понимал, что сейчас он будет злиться и всё закончится. Это всё из-за меня.
— Я не знаю где мы.
— Ккак это? — Еще с улыбкой он спрашивал у меня.
— Ну мы заехали куда-то.
— Ты бля не знаешь в какой мы стороне? — И тут я уже увидел, как улыбка с его лица потухла, пожухла, как осенняя листва.
— Прости. Мы куда-то заехали.
— Я уже это сслышал! В ккакой сстороне ддом?! Ггде?!
— Кажется в той?
— Кккажется в тттой?! Ттты че, у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-урод?! В какой ттой? Это ты меня сюда заааатттащил. Боже, мы все тут умрём. Они уже нас ищут.
— Успокойся, еще совсем не поздно. Мы в это время гуляем.
— Они ннас б-б-будут и-и-и-и-искать, с мментами, а мы бб-у-у-ухие. Всё. Нам хана. — Он заплакал, у него началась истерика. И тут мне тоже стало немного страшно. Никакой поддержки от этого Валентина. И я не знал совсем этого места, мы выкатились из своего района, а я тут был редко. Кажется по этой дороге мы ехали в больницу. Но куда точно я не знаю.
— Не кричи, хватит. Ты уже протрезвел. И мы как раз скоро найдём дом. Никто ни о чем не узнает, всё будет хорошо. Я знаю эту местность. Уже успокоившись Валик протянул:
— Ттоочно? — С какой-то тихой, детской и наивной надеждой в глазах.
— Ну да. Нам тут выехать, налево завернуть, две тропинки. И мы дома. Сам посуди, разве мы много ехали. Сколько катили? Примерно час, так?
— Ну где-то так, да. Может чуть больше.
— Допустим даже два. Мы ехали по разным сторонам, останавливались и так далее. Нам меньше часа ехать в ту сторону. Не плачь ты. Всё будет в порядке.
— Я ттебя ненавижу, но при этом всё еще люблю. Вытяни нас, Миша. Ты же Миша. Ты всё сможешь. — И мы покатились. Как я хочу домой, хочу к Наде. Хочу в свою кровать, пиво начало отпускать и стало холодно и зубы сводило. Валентин очень расстроился и раскис. Зря я так сделал. Надо было сесть где-то недалеко, спокойно выпить и разъехаться по домам.
— Вспомни Венечку Ерофеева. Как он блуждал по Москве, пьяный по вагонам. Как он тонул в пучине и выкарабкивался. Помнишь?
— Ну да. И что?
— Ничего. Вот и помни. Он смог и мы сможем. Нам его ангелы помогут.
— Почему ты так думаешь? Где вообще связь?
— А я её нет, не будет и не должно быть. Связь ищи в других местах, просто мы сможем и он смог. Ты же битников читал?
— Да, но кого конкретно ты имеешь ввввиду?
— Да не знаю, да даже Керуака в «Дороге». Он же проехал весь этот путь, как он боролся с этим миром. И они были в движении, вдали от дома, от всего. И без ничего. И всё у них произошло. А мы чем хуже?
— Ты сейчас серьёзно это спрашиваешь, Миша? Чем мы ххуже? На ноги свои посмотри.
— Фигня это всё. Как ты кричал жизни, забыл? Как ты там орал? Мне всё похуй я сделан из мяса? Ну так давай.
— Да, но не потеряться же с тобой, вокруг этого леса.
— Я самая лучшая компания, с которой ты можешь потеряться. Какой лес? Это посадки, дурачок. Едь быстрее, мы почти дома.
— Да с чего ты взял?
— Да сам посмотри.
— Точно! Блин, точно. Я уже знаю эту дорогу. Мы спасены! Боже, мы спасены. Прости жизнь, что я наговаривал на тебя. Боже, я не умру тут с тобой в лесу. Я жив! Ура-а-а-а-а. — Так мы докатились до дома и рухнули оба спать. Не говоря ничего родителям. И оба сладко проспали до самого обеда. А потом встретились и смеялись с того, какие мы дурочки. Но никто не пожалел ни о чем. Особенно о выпивке. Мы это сделали и нам понравилось.
№14 «Последняя ночь накануне столетней войны»
В дверной лутке очень аккуратно выглядывает голова и смотрит на меня. Я где-то видел это лицо. Молча смотрит на меня, а на нём играют скулы. Рядом становится еще одно лицо, такое же отдалённо знакомое. Может где-то видел на улице и в памяти отложилось? Говорят, что во снах только те лица, которые мы где-то видели. Под коркой мозга они лежат, я чувствую, как она шевелится иногда, корка моя. Еще одно лицо появляется и еще одно. С маленьким и одинаковым промежутком появляются лица людей и с каждым узнаю их все сильнее и сильнее. Вот сейчас я точно вспомню прошлое лицо и появляется новое, но старые не уходят. Уже нет места для новых, а они как-то влезают в эту широкую лутку. Смотрят на меня, просверливают дырку насквозь и молчат, что ж вы молчите, поганцы? В центре появляется голова Нади вся в крови. Я кричу.
Я проснулся с мыслью: «Кто сдохнет первым?» Чувствую себя брошенным и растоптанным. Растоптанным самим же собой. Как смешно, мальчик без ног растоптал себя. Да, дорогие мои, и такое бывает. За окном прекраснейшая погода, у меня на сердце вдруг резко стало так тепло и уютно. Птички мне щебетали. Я поцеловал маму после завтрака и поехал на улицу. Сегодня выходной, а значит Надя дома. Я наверху у двери Нади, стучу в дверь. Открывает красивая моя, я очень люблю её. Мне так страшно, что я её люблю или я радуюсь, что хоть кого-то люблю? Вы понимаете меня? Я иногда её люблю так, что до слёз на глазах. Такие девочки, как она – это матеря, это прекрасные жены, это достойные женщины. Казалось бы, встречайся, живи и радуйся, но нет. Я разбил сам себе сердце от своего же ума, который такой живой и настоящий. Мой ум сказал правду про Надю. Она – это красивая и добрая душа, нельзя эту редкую птицу держать в клетке. А я, в своём кресле и это общая клетка. И Миша не сможет ей дать всего, что она заслуживает. Здороваюсь с ней и её милой мамой, проходим в её комнату, сидим. Её маму звать Марией. Приятная женщина, весёлая, симпатичная. Знаю, что она пережила очень жесткую и бурную молодость. Но я благодарен ей за дочь – если так можно сказать. Хотя, это наверное глупо.
— Что-то ты сегодня прям светишься. Что случилось?
— А что, должно что-то случиться, чтобы я светилась?
— Ну нет, но я подумал может что-то…
— Ну да-а-а, случилось. Мишка, весна же, я экзамены сдала свои наконец-то. А еще есть кое-что-о-о-о-о. Ну спроси что, спроси-спроси-спроси.
— Что?
— А нискажу. Бе-бе-бе.
— Ну хватит, говори, что там у тебя?
— Угадай, в какой руке?
— В правой?
— Не угадал. В левой.
— Ты переложила.
— Лови.
— Ключи? Что за ключи?
— Сестра мамы уезжает на несколько дней, она попросила мою маму посмотреть за домом, но она не может. Так что вызвалась я.
— Ну и что дальше?
— Да что ты бука такая. — Она дружески бьёт меня по плечу.
— Мы же можем наконец-то устроить вечеринку.
— Вечеринку? С кем?
— А у нас много друзей? С тобой и Валечкой конечно.
— Ну… даже не знаю.
— А тебя никто и не спрашивает, глупыш. Собирайся и зови своего друга. Встретимся, где обычно.
Где обычно, это у моста. Там станция троллейбусная, обычно мы там собираемся, когда куда-то едем. В действительности я рад, что мы куда-то едем и вообще, мне всё равно, куда. Во-первых, мне нечего терять, а во-вторых, я ведь еду с Надей, а мне с ней хочется всюду.
Я кричу Валику – в окне выглядывает бабушка, потом Валик. Они так делают всегда, и я не знаю, что это у них за игра. Они слышат мой голос, кричу им только я, но постоянно вылазит она, а потом он. У него дурная привычка высовывать ухо, якобы он не слышит, хотя со слухом у него всё в порядке. В отличие от всего другого. Он полностью несуразный, начиная с движений и заканчивая одеждой. Он ребёнок своих родителей. Ну такой, знаете, маменькин сынок. Но это ладно, одевают они его, как пугало. У него желтый комбинезон, представьте, такого яркого цвета, аж глаза выедает. Шапка с оленями и с розовым бубенчиком.
В конце концов Валик выполз из своего убежища, я рассказал ему про Надин замысел и мы поплелись туда. Вообще мне нужно рассказать вам за алкоголь. Вы знаете, как бы так сказать, после того случая, теперь я люблю пить. Всегда был настроен категорически, но сейчас понимаю, что очень зря. Алкоголь делает меня человеком, делает меня живым. Я чувствую мир, не напиваюсь и знаю меру. На короткое время забываю о своей болезни, что-то выключаю в голове и раскрываю душу. Один только раз ухрюкался, но история такая глупая, что без раздумий пропущу её. Как раз после тех событий с Валиком. Решил сам, куда-то поехал. Такая глупость была, стыдно писать. Читал в газете про одного писателя, вот он постоянно пьёт, причем каждый свой алкогольный день записывает в тетрадку, людям рассказывает. Но книги у него очень хорошие. Вообще все ведь пьют, не стыдно, когда такие люди как бы с тобой заодно. Выпиваем мы иногда и в меру, так что свои осуждения, по поводу пьющих инвалидов можете затолкать себе в свою чистую попочку. Смешное с Валиком происходит, от него разит алкоголем, но он говорит родителям, что это побочка от таблеток, которые прописывает врач. А пьёт он очень много таблеток, что они даже не могут предположить, из-за чего такой запах. И они ему, черт возьми, верят. Абсурдно, скажете вы? Ага, вы не видели их семью. Мама с бабушкой такие замухрышки и Валик такой же. Если бы не мы с Надей, он бы с ними чекнулся напрочь, а мы – его подушка безопасности. Мы встречаемся с Надей, грузимся в троллейбус и укатываем за город. Я обнимаю Надю, а Валик пялится в окно и так проходит весь путь. Мы приехали и увидели шикарнейший дом. Вал издал мерзкий писк. Я не удивился, уже давно понял, что это он так радуется и восхищается домом. Я и не мог подумать, что её тётя такая богатая. Неловко ведь спрашивать откуда такой дом. Валик, а по нему видно, пытался что-то спросить, но кишка тонка. А мне по боку – или наворовала или муж богатый. Мы располагались в доме, а Надя убежала в магазин.
— Проооостоо шииикааарнейший дддом.
— Ага, классный.
— Он ттааакккой бооольшоой, что мнеее ссстрраааашно.
— Тебе постоянно страшно, Валя.
— Дддааа ннеет, нннее в эттом ддееелло. Ппрроосссто боюсь чтоооооооооо-то разбить.
— Валя, ты скорее себя разобьёшь, чем тут что-то.
— Ннеее наааддо меенняя оообиижать.
— Валя, ну что ты, как маленький то? Вон смотри какие там вазы здоровенные и статуи какие-то. Офигеть, глянь на тот стол стеклянный. У меня сервант такой ширины стоит в комнате.
— Ттты чттооо ххооччееешь мне сказать? Чттоо я слаббый?
— Всё, не начинай свою шарманку, никто тебя не обижает. Ты лучше посмотри, какие тут потолки. Если бы десять колясок поставили одну на одну, то еще бы место осталось.
Пришла Надя, её руки рвались от множества пакетов. Она купила закуску, запивку и, конечно же, коньяк. Мы расставили всё и расставились сами, накрыли и пошла душа на рысях. Мы уже подвыпили немного, я чувствую, как душа моя раскрывается и в ней появляется что-то чистое, светлое и родное. Я улыбаюсь, улыбается и Надя … лыбится Валик.
— Мне так нрааавится, мне нраавитсяя всё, я вас лллюблю.
— Валя, ты каждый раз, как выпьешь, начинаешь рассказывать, как нас любишь.
— А ттты криичаать. Праааввдаа, ребяяята, без ваас я бы ууумер. Я вас любббл...
— Мы тоже тебя. Давайте выпьем за Надю. Надюш, ты самый чуткий и светлый человек в моей жизни. Она и так трагична, но с тобой у меня есть шанс.
— Какой шанс?
— Шааанс не ббыть ттакким ччерствым дурраком. — Я кинул презрительный взгляд в сторону Валика. Он, когда выпьет, храбреет и бычит.
— Я не знаю, к чему сказал это слово. Это не шанс, это может какая-то возможность, спасательный круг что ли.
— Да, я тебя понимаю.
— В общем, давайте выпьем и забудем все наши проблемы и прочие ужасные вещи.
— А тттепперь я скаажжу. Дддавайте выппьем за здоровье.
— Валя, ты здоровый как бык, какое тебе здоровье? Глянь на себя. Ты же машина! Титан! — И мы выпили одну, потом еще одну. Мы пили так несколько раз. О чем-то шутили, разговаривали и веселились. Как вдруг голова закружилась, в глазах начало двоиться, и я ощутил себя очень пьяным. Я положил голову на быльце кровати и закрыл глаза.
Это мне так показалось, в реальности всё иначе. Далее со слов Валика.
Я говорил всякие пошлости (какие именно, он стесняется говорить) в адрес Нади. Унижал Валика из-за его никчемности (что именно говорил, он тоже стесняется говорить), хотя я сам то по здоровью не намного лучше. Приставал к Наде, а когда она пыталась что-то мне возразить, то я хватал её за руки, за волосы, что-то кричал. Разбил стеклянный стол, когда кинул на него стакан. Порезал себе руки, всё залил кровью. Разбилась бутылка и в доме воняло кровью и коньяком. Валик пытался мне помочь, но я толкнул его и тот свалился со своего кресла. Надя пыталась меня успокоить, но ничего не получалось. Внезапно я осознал свою вину, плакал и просил у всех прощения, а кровь всё лилась. Надя пыталась перевязать, но я рыдал и не давался. Позже сказал, что я всех спасу, упал на пол и полз до второго этажа по ступенькам, а там я благополучно уснул, где и проснулся днём. Тишина, только птички поют. У меня щиплют пальцы, очень болит голова и почему-то колени. Повсюду осколки стекла, разбитые стаканы, бутылки. Всё в кро<