Стремящемся к нашему концу. Чистое настоящее детства и считается обычно
Временем игры. Играет ли по-настоящему и в подлинном смысле слова только
Дитя, а во взрослой жизни присутствуют лишь какие-то реминисценции детства,
неосуществимые попытки "повторения",-- или же игра остается основным
феноменом и для других возрастов? Понятие "основной феномен" не
Подразумевает требования, чтобы явленный образ человеческой жизни непременно
И непрестанно выказывал какой-то определенный признак. Вопрос о том,
Является ли игра основным экзистенциальным феноменом, не зависит от того,
Играем ли мы постоянно или же только иногда. Основным феноменам вовсе не
Обязательно проявляться всегда и во всех случаях в виде какой-то постоянной
документации. Да это и не необходимо -- чтобы они "могли" проявляться
Непрестанно. То, что определяет человека как существо временное в самом его
основании, вовсе не должно происходить в каждый момент "теперь" его жизни.
Смерть все же расположена в конце времени жизни, любовь -- на вершине жизни,
Игра (как детская игра) -- в ее начале. Подобная фиксация и датировка во
Времени упускает то, что основные экзистенциальные феномены захватывают
человека всецело. Смерть -- не просто "событие", но и бытийное постижение
Смертности человеком. Так и игра: не просто калейдоскоп игровых актов, но
Прежде всего основной способ человеческого общения с возможным и
Недействительным.
Мы начинаем с краткого анализа игрового поведения, то есть
занятия игрой. Из-за своей краткости и сжатости этот анализ может показаться
абстрактно-формальным, но выводимые структуры каждый может, учитывая
определенные единичные случаи, проверить на самом себе. При различении
"структуры" и "единичного случая" последний принято обозначать как пример
(Bei-Spiel) структуры. Многоразличное, в котором утверждается структура,
понимается как случайное, привнесенное игрой случая. Отношение постоянного к
изменчивому, необходимого к случайному, достаточно примечательно
характеризуется метафорой игры, причем поначалу должен оставаться открытым
вопрос о том, является ли применение идеи игры к онтологическим отношениям
неосмотрительным "антропоморфизмом" или же оно выводимо из самого предмета
размышления.
Каковы же существенные черты человеческой игры?
Мы начинаем с формы исполнения. Игра -- это импульсивное, спонтанное протекающее вершение, окрыленное действование, подобное движению человеческого бытия в себе самом. Но игровая подвижность не совпадает с обычной формой движения человеческой жизни. Рассматривая обычное действование, во всем сделанном мы обнаруживаем указание на конечную цель человека, на счастье, эвдаймонию. Жизнь принимается в качестве урока, обязательного задания, проекта; у нас нет места для отдыха, мы воспринимаем себя "в пути" и обречены вечно быть
Изгнанными из всякого настоящего, увлекаемыми вперед силой внутреннего
Жизненного проекта, нацеленного на эвдаймонию. Мы все неустанно стремимся к
Счастью, но не едины во мнении, в чем же оно заключается. В напряжении нас
Держит не только беспокойный порыв к счастью, но и неопределенность в
толковании "истинного счастья". Мы пытаемся заработать, завоевать, за-любить
Себе счастье и полноту жизни, но нас постоянно влечет за пределы
достигнутого, всякое доброе настоящее мы жертвуем неведомому "лучшему"
Будущему. Хотя игра как играние есть импульсивно подвижное бытие, она
Находится в стороне от всякого беспокойного стремления, проистекающего из
характера человеческого бытия как "задачи": у нее нет никакой цели, ее цель
И смысл -- в ней самой. Игра -- не ради будущего блаженства, она уже сама по
себе есть "счастье", лишена всеобщего "футуризма", это дарящее блаженство
Настоящее, непредумышленное свершение. Никоим образом это не исключает того,
Чтобы игра содержала в себе моменты значительного напряжения, как, например,
Игра-состязание. Но игра, со своими волнениями, со всей шкалой внутреннего
Напряжения и проектом игрового действия, никогда не выходит за свои пределы
И остается в себе самой. Глубокий парадокс нашего существования состоит в
Том, что в своей продолжающейся всю жизнь охоте за счастьем мы никогда не
Настигаем его, никого нельзя перед смертью назвать счастливым в полном