– Я не говорила вам, что им перерезали горло.
– Об этом писали в газетах.
– К кому Салливан обратился бы в первую очередь? Назовите хоть пару имен!
– Вы хотите, чтобы я вам помог?
– Назовите мне имена! К кому бы вы обратились в тюрьме?
– Не знаю, – покачал головой Фергюсон. – Но такие люди там есть. Их сразу узнаешь. Приглядевшись к охранникам, легко понять, кто из них прирожденный убийца. Там почти все убийцы.
– А вы, мистер Фергюсон? Вы тоже убийца?
– Нет, мне с убийцами не по пути.
– А сколько Салливан должен был заплатить?
– Не знаю, – пожал плечами Фергюсон. – Может, очень много, а может, мало. Видите ли, существуют люди, которым совершенно не обязательно платить за то, чтобы они совершили убийство. Они пойдут на это по иным соображениям.
– Что вы имеете в виду?
– Возьмите, к примеру, Салливана. Он легко мог убить вас просто так, без всяких денег. Только ради удовольствия, которое он получил бы при этом. Вы встречали таких людей?.. Впрочем, кого я спрашиваю! Вы производите впечатление новичка… А ведь есть люди, которые так сильно ненавидят вашего брата, что готовы убить полицейского в любой момент и совершенно бесплатно. Вы даже не представляете себе, какое удовольствие они получили бы, медленно убивая полицейского! А если бы к ним в руки попала женщина‑полицейский, даже страшно себе вообразить, что бы они с ней сделали и как бы они ее убивали. – Фергюсон издевательски подмигнул собеседнице.
Андреа внутренне содрогнулась, но промолчала.
– Или возьмите, к примеру, мистера Кауэрта. Мне кажется, он пойдет на что угодно ради сенсации. Вы так не считаете?
– А вы, мистер Фергюсон? – разозлилась Шеффер. – За какое вознаграждение убили бы человека вы?
|
|
– Я никогда никого не убивал и не собираюсь убивать, – помрачнел Фергюсон.
– Я не об этом, я спрашиваю, сколько бы вы запросили, чтобы совершить убийство?
– В зависимости от обстоятельств, – ледяным тоном заявил тот.
– То есть? – опешила Андреа.
– От того, кого именно меня попросили бы убить. Разве это не очевидно? Есть люди, которых не хочется убивать даже за очень большие деньги, а других готов прикончить совершенно бесплатно.
– Кого бы вы убили бесплатно?
– Не знаю, – вновь заулыбался Фергюсон, – никогда об этом не задумывался.
– Неужели? А вот полицейским в округе Эскамбиа вы признались совсем в другом. Да и суд присяжных пришел к другому выводу.
Лицо Фергюсона исказил гнев.
– Вы прекрасно знаете, что меня силой вынудили подписать это признание. Второй суд счел его недействительным. Я и пальцем не трогал эту девочку, ее убил Салливан.
– За какую цену?
– Ради удовольствия.
– А как насчет матери Салливана и его отчима? Сколько Салливан заплатил бы за их убийство?
– Думаю, старина Салли продал свою бессмертную душу, лишь бы захватить их с собой в преисподнюю… Знаете, что он говорил мне, прежде чем я понял, что именно он убил Джоанну Шрайвер, а я оказался в камере смертников именно из‑за него? Он все время рассуждал о раке. Он знал об этой болезни все, как настоящий врач. Он говорил о пораженных клетках, о молекулярных структурах и о разорванных цепочках ДНК. Он рассказывал о том, как это заболевание поражает человеческий организм и разрушает человеческое тело так быстро, что не успеете вы и глазом моргнуть, как у вас начнут гнить легкие, спинной мозг, поджелудочная железа, мозг и все остальное. Потом, закончив лекцию по медицине, он называл себя самого раком. Салливан считал, что он точно так же опасен. Как вам это нравится, детектив? – Фергюсон откинулся на спинку дивана, судорожно сжав кулаки.
|
|
Женщине показалось, что пол вот‑вот уйдет из‑под ног.
– Значит, Салливан рассуждал с вами о смерти? – спросила она.
– В камерах смертников о ней говорят часто.
– И что вы о ней узнали?
– То, что смерть поджидает вас на каждом шагу, на каждом углу. Многие думают, что смерть – это что‑то особенное, но это совсем не так.
– Иногда смерть действительно бывает особенной.
– Наверное, вы занимаетесь именно такими случаями.
– Это верно. Вы носите кроссовки? – внезапно спросила она, понимая, что после рассуждений о смерти вопрос об обуви звучит по меньшей мере странно.
– Да, конечно, – слегка удивленно ответил Фергюсон, – практически всегда. Тут все ходят в кроссовках.
– А какой марки на вас кроссовки?
– «Найки».
– Новые?
– Почти.
– А другие кроссовки у вас есть?
– Есть, в шкафу.
Женщина подошла к шкафу, ощущая спиной пристальный взгляд Фергюсона. Там действительно обнаружилась пара кроссовок фирмы «Конверс» – старых и продранных. Андреа осмотрела подошвы. Они были такие изношенные, что стали почти гладкими. Да и остатки рисунка на них все равно сильно отличались от следов кроссовок «Рибок», оставленных убийцей в крови на кухне дома номер тринадцать по Тарпон‑драйв. Поставив кроссовки на место, детектив повернулась к Фергюсону.
|
|
– Выходит, убийца наследил, – пробормотал тот, – и у вас возник внезапный интерес к моей обуви. А какие у вас еще есть улики? – спросил Фергюсон и сам ответил: – Судя по всему, никаких. Почему же вы явились сюда?
– Я вам уже говорила – из‑за Мэтью Кауэрта, Блэра Салливана и, конечно, из‑за вас самого.
Фергюсон уже не скрывал раздражения:
– Вот, значит, как получается. Теперь каждый полицейский, расследующий убийство во Флориде, будет пытаться сделать меня козлом отпущения. Еще бы! Ведь я уже сидел. Неужели теперь меня будут подозревать во всех преступлениях на свете?!
– Я не говорила, что в чем‑нибудь вас подозреваю.
– Но вы же проверили мои кроссовки!
– Я у всех проверяю кроссовки, даже у Мэтью Кауэрта.
– Вот как?! – фыркнул Фергюсон. – И какие же кроссовки он носит?
– «Рибок», – не моргнув глазом соврала Шеффер.
– Значит, купил себе новые. В последний раз на нем были кроссовки «Конверс», такие же как у меня.
Андреа промолчала.
– Вы проверяете кроссовки у всех, но обвинить в убийстве проще всего меня. Валяйте, детектив, сделайте из меня убийцу еще раз. Тогда про вас наверняка напишут в газетах, а начальство даст вам медаль. И никто даже не спросит, почему вы выбрали именно меня.
– А почему обвинить в убийстве проще всего именно вас?
– Потому что я – молодой чернокожий. Таких, как я, обвиняют во всех смертных грехах.
Шеффер покачала головой, и Фергюсон тут же вскипел:
– Вижу, вы со мной не согласны! А почему же тогда в Пачуле сразу схватили именно меня?! А почему вы явились сюда?! Из‑за того, что я знал Блэра Салливана?! Да, я его знал. Ну и что? Из‑за него меня чуть не казнили. Из‑за него я просидел три года в камере смертников. И не только из‑за него, но и из‑за полицейских вроде вас. Я уже думал, что мне крышка, потому что таким, как вы, было удобно сделать из меня козла отпущения. Во второй раз у вас это не выйдет. Да, я чернокожий, но я не убийца!.. И еще, вы интересовались тем, почему я поселился здесь. Так вот, мне здесь нравится, потому что живущие тут люди знают, как легко мы, чернокожие, становимся подозреваемыми или жертвами. Здесь все подозреваемые или жертвы. А я был и тем и другим. Поэтому‑то мне здесь и нравится, хотя я мог бы жить и в другом месте. Понимаете, детектив? Очень сильно в этом сомневаюсь! Ведь вы же белая!.. Как вам понять, что человек может чувствовать себя как дома в таком месте! – Поднявшись на ноги, Фергюсон подошел к окну. – У вас еще есть ко мне вопросы?
Пораженная его гневной тирадой, Андреа покачала головой.
– Ну вот и отлично. Уходите! – И указал детективу на дверь.
– Но вопросы к вам у меня еще могут возникнуть, – направляясь к двери, пробормотала Шеффер.
– Это уже не имеет значения, – заявил Фергюсон. – Я все равно не стану на них отвечать. В прошлый раз, когда я оказал полицейским любезность и начал отвечать на их вопросы, это едва не стоило мне жизни. С меня хватит! Вам просто повезло, что сегодня я такой добрый. Больше этого не повторится.
В дверях детектив остановилась. Она чувствовала, что ее разговор с Фергюсоном не принес желаемых результатов, но в то же время ей очень хотелось поскорее убраться прочь из его тесной квартирки. Женщина обернулась, но дверь уже захлопнулась.
Глава 19
Удобства на дворе
Почти всю дорогу трое мужчин молчали. И только когда машина свернула с асфальта и запрыгала по грунтовой дороге, Брюс Уилкокс пробормотал:
– Она ничего нам не скажет. Она только схватит свое старое ружье и выпроводит нас. Мы попусту теряем время.
Уилкокс вел машину, Тэнни Браун молча сидел рядом. От слов напарника лейтенант только отмахнулся и вновь погрузился в свои мысли.
– Послушай меня! – настаивал Брюс. – Мы попусту теряем время!
– Нет! – рявкнул Тэнни, подскакивая на сиденье: машина провалилась в очередную рытвину.
– А по‑моему, да, – не унимался второй детектив. – И может, все‑таки расскажете, что вы задумали?! – С этими словами Уилкокс покосился на Кауэрта, сидевшего на заднем сиденье.
– Перед казнью Салливан намекнул Кауэрту на то, что дома у бабки Фергюсона спрятаны какие‑то улики, – стал неторопливо объяснять Браун. – Мы едем их искать.
– Ты чего‑то недоговариваешь, – покачал головой его подчиненный. – Наверное, Салливан просто посмеялся над этим журналистом. – И он презрительно кивнул в сторону Кауэрта. – Я сам руководил обыском у бабки Фергюсона. Мы перевернули там все вверх дном, простучали все стены, подняли половицы. Мы даже просеяли золу в печи, чтобы посмотреть, не сожгли ли чего‑нибудь в ней. Мы ползали под домом с металлоискателем. У нас даже была ищейка, но и она ничего не нашла. Выходит, там ничего нет.
– А Салливан сказал, что есть, – заявил журналист.
– Салливан навешал этому бумагомараке лапшу на уши. – Уилкокс обращался исключительно к своему начальнику. – Неужели мы станем этому верить!
– Полегче, Уилкокс! – обиделся Кауэрт.
– А где Салливан велел вам искать?
– Он точно не сказал, заявил, что найти спрятанное может тот, у кого есть глаза на заднице.
– Даже если мы вдруг что‑нибудь найдем, мы все равно ничего не сможем сделать с Фергюсоном, – продолжал Брюс. – Нам не дадут тронуть его даже пальцем. Неужели ты не понимаешь этого, Тэнни?!
– Не важно, – ответил Браун.
– Ну найдем мы что‑нибудь, ну и что?! Мы не сможем предъявить в суде улики, обнаруженные в результате незаконного обыска. Кроме того, признание Фергюсона больше не принимают во внимание в суде. Как же доказать его вину?!
– Если мы обнаружим новые улики, надо поговорить об этом с адвокатами, – объяснил лейтенант. – Может, они что‑нибудь придумают… Но, вообще‑то, я не собираюсь доводить дело до суда, – загадочно добавил он.
– Бабка Фергюсона не позволит нам шарить у нее дома без ордера на обыск. Она даже не подпустит нас к дому. Мы попусту теряем время.
– Может, она пустит к себе Кауэрта?
– Если увидит, что он приехал с нами, не пустит.
– А вдруг пустит?
– Вряд ли. По‑моему, она ненавидит журналистов еще больше меня. Ведь это они спровадили ее драгоценного внука в камеру смертников…
– …А потом вытащили его оттуда.
– Едва ли она сама так думает. Она же не вылезает из баптистской церкви. Наверное, считает, что благодаря ее неустанным молитвам Иисус Христос лично распахнул перед ее внуком двери темницы. Но даже если она пустит к себе Кауэрта и разрешит ему у себя шарить, в чем я сильно сомневаюсь, он даже не знает, где и что искать!
– Нет, знает.
– Ладно, допустим, случится чудо и он что‑нибудь найдет. Нам‑то какой от этого прок?
– Ну, тогда мы узнаем, что Салливан сказал правду.
– Ну и что? – не сдавался Уилкокс. – Нам‑то что от этого?
– Мы наконец поймем, с кем в действительности имеем дело, – встрял Кауэрт.
Но Уилкокс только фыркнул и продолжал вести машину, явно раздраженный тем, что его друг и начальник вместе с этим журналюгой что‑то знают, но ему упорно не говорят. Это страшно злило Уилкокса, и он ехал все быстрее и быстрее. Машину заносило на поворотах. За ней клубились облака пыли.
Кауэрт указал на ряд деревьев на опушке далекого леса:
– А там что такое?
– Недалеко оттуда был найден труп Джоанны, – буркнул Уилкокс. – Край болота. Болото почти непроходимое. Ступишь в него, и ногу уже не вытащить. Там на много миль сгнившие деревья и камыши. Темно и страшно. Если там заблудишься – не выберешься и через месяц, а может, вообще никогда. Там живут только пауки, змеи, аллигаторы и другие скользкие гады. Но там можно ловить рыбу. Под упавшими в воду деревьями водятся здоровенные экземпляры!.. Впрочем, какой из вас рыболов!
Пока машина прыгала и дребезжала на неровной дороге, журналист думал о заметках, которые он обнаружил в библиотеке редакции. У него чесался язык, но он старался помалкивать о том, что Фергюсон был в Перрине, когда там исчезла Дона Перри.
Кауэрт не переставая твердил себе, что это случайное совпадение. Что Фергюсон ездил в Перрин, чтобы просто выступить в церкви. Дона Перри пропала через четыре дня после этого. Ну и что?! А вдруг Фергюсон уехал сразу после выступления в церкви и через четыре дня в Перрине и след его простыл?! За четыре дня он мог не только вернуться в Пачулу, но и добраться до Ньюарка и вообще докуда угодно!
Журналист вдруг вспомнил фотографию Джоанны Шрайвер на стене школы и фотографию Доны Перри на объявлении о ее пропаже. Обе девочки, белая и черная, беззаботно улыбались. При мысли об этом у Мэтью комок подступил к горлу.
– Подъезжаем, – объявил Уилкокс.
Голос напарника прервал размышления Брауна. Вернувшись в Пачулу, он тут же погрузился в повседневные заботы. Одна из его дочерей расстраивалась из‑за того, что ей не дали главную роль в школьном драмкружке, другая – из‑за того, что отец, видите ли, настаивал на том, чтобы она пораньше возвращалась домой. Оказывается, всем ее подружкам родители разрешали приходить домой на час позже. Эти серьезнейшие проблемы требовали немедленного рассмотрения, потому что на отца Тэнни в этом не мог положиться. Старик решительно отказывался запрещать что‑либо внучкам и вообще заявил, что живет у сына в гостях, а в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Однако и от Брауна‑старшего была некоторая польза: он был настолько туг на ухо, что терпеливо выслушивал бесконечные жалобы внучек.
Лейтенант не стал говорить ни дочерям, ни отцу о том, куда он ездил, и что‑то соврал, когда его спросили, чем он сейчас занят. Он не моргнув глазом соврал бы сейчас любому, кто поинтересовался бы, чем он так озабочен. К счастью, его дочери, эгоистичные, как все дети, были полностью погружены в свои дела. Слушая краем уха их сетования, Тэнни думал о фотографии Доны Перри, лежавшей у него в кармане. Его дочери легко могли оказаться на месте несчастной девочки из Перрина! Лейтенант Браун постоянно ругал себя за то, что не может, как настоящий детектив, относиться к событиям беспристрастно и спокойно, как того и заслуживают подшитые и пронумерованные материалы любого уголовного дела. Он заставлял себя думать только об известных ему фактах, отгоняя любые предположения, но был не в силах избавиться от мысли, что столкнулся с чем‑то ужасным.
– Почти приехали! – повторил Уилкокс.
У хибары бабушки Фергюсона детектив затормозил, поглядывая в сторону убогого покосившегося строения, а потом сказал:
– Идите, Кауэрт. Хочу увидеть, как старуха выпроводит вас пинками под зад.
Журналист молча вылез из машины и пересек пыльный двор. Оба полицейских стояли, прислонившись к машине, и пристально за ним наблюдали. Отвернувшись, Мэтью взбежал по ступеням деревянного крыльца и позвал:
– Миссис Фергюсон, вы дома?
Он прислушался, но в доме было тихо.
– Миссис Фергюсон! – снова позвал он. – Это я, Мэтью Кауэрт из «Майами джорнел»!
Ответа не последовало.
Журналист забарабанил по облезлой деревянной притолоке:
– Миссис Фергюсон, откройте, пожалуйста!
Наконец в доме что‑то стукнуло. Потом из темноты до Кауэрта донесся недовольный скрипучий голос:
– Я знаю, кто вы такой. Чего вам опять нужно?
– Мне надо поговорить с вами о вашем внуке.
– Мы уже довольно говорили о нем с вами, мистер репортер. Мне нечего больше сказать.
– Миссис Фергюсон, можно мне войти?
– Можете задавать ваши вопросы и с крыльца.
– Разрешите мне войти, миссис Фергюсон! У меня к вам важное дело!
– Для кого же оно такое важное?
– Для меня. И для вашего внука.
– Не верю.
Воцарилось молчание. Глаза Кауэрта постепенно привыкли к полумраку. За москитной сеткой, натянутой на раму, журналист разглядел обшарпанный стол с кувшином для воды. В углу рядом со столом стояли ружье и палка. Через несколько мгновений послышались шаги и появилась тощая старая негритянка, едва различимая в царившей в доме темноте. Хорошо были видны только ее поблескивавшие седые волосы. Она двигалась медленно и морщилась с таким видом, словно каждый шаг причинял ей почти невыносимые страдания.
– Я уже довольно с вами разговаривала, – заявила бабушка Фергюсона. – Чего еще вы хотите знать?
– Правду! – выпалил Кауэрт.
– Рассчитываете найти здесь правду? – скривилась в кислой усмешке старуха. – По‑вашему, правда у меня в кастрюле и я могу наложить ее вам в тарелку?
– Не исключено, – ответил журналист.
– Вижу, на этот раз вы явились не один, – пробормотала негритянка, разглядывая переминавшихся с ноги на ногу у машины детективов. – Значит, вы перекинулись на их сторону, мистер белый репортер?
– Нет! – не задумываясь, соврал Кауэрт.
– За кого же вы?
– Ни за кого.
– В прошлый раз вы были за моего внука. Что с тех пор изменилось?
– Видите ли, миссис Фергюсон, – отчаянно подыскивая подходящие слова, начал Кауэрт, – когда я говорил в тюрьме с человеком, которого все считают убийцей Джоанны, он рассказал мне длинную историю об убийствах – историю, полную лжи и полуправды. А еще он сказал мне, что у вас я найду улики.
– Какие улики?
– Доказывающие, что ваш внук совершил преступление.
– Откуда же ему было это знать?
– По его словам, об этом рассказал ему ваш внук.
Покачав головой, старуха визгливо расхохоталась:
– С какой же стати я разрешу вам искать здесь то, от чего моему внуку будет плохо? И почему вы не желаете оставить его в покое? Дайте ему спокойно жить и учиться. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов!
– Так не бывает, – возразил Кауэрт. – И вы сами это прекрасно знаете.
– Я знаю только то, что вы явились сюда, чтобы навредить моему внуку. Нам это не нужно.
– Видите ли, миссис Фергюсон, если вы разрешите мне поискать у вас улики, которые якобы находятся здесь, а я ничего не найду, это будет вам только на пользу. Я пойму, что тот человек в очередной раз солгал, и все! Вы будете жить дальше своей жизнью, и вашему внуку не о чем будет беспокоиться. Двое детективов, которые ждут меня у машины, уедут навсегда. Вы их больше никогда не увидите. Но если вы не разрешите мне поискать, они не оставят вас в покое и будут постоянно вас тревожить. Понятно?
– Понятно, – ответила негритянка, взявшись за дверную ручку. – А если вы найдете улики, о которых вам сказал тот человек?
– Тогда у вашего внука будут проблемы.
– Не вижу, какая будет польза моему внуку, если я пущу вас в дом, – немного подумав, сказала бабушка Фергюсона.
Кауэрт выложил последний козырь:
– Если вы меня не пустите, я решу, что вы что‑то прячете. Мне придется сказать об этом детективам. Тогда они приедут с ордером на обыск и перевернут ваш дом вверх тормашками. Они не успокоятся, пока снова не посадят вашего внука в тюрьму. Будьте в этом уверены. Поэтому сегодня у вас нет выбора. Понятно?
– Мне понятно только одно, – смерив журналиста негодующим взглядом, заявила старуха. – Мне понятно, что белый человек всегда будет делать все, что ему заблагорассудится. Вы решили вторгнуться в мой дом, и вы туда попадете, что бы я вам ни говорила… А эти ваши детективы уже побывали тут с ордером на обыск, но ничегошеньки не нашли. И сегодня вы тоже ничего не найдете! – фыркнула старая негритянка, отперла дверь и чуть‑чуть ее приоткрыла. – Этот человек в тюрьме сказал вам, где надо искать? – спросила она у журналиста.
– Нет, практически нет.
– Тогда ищите. Желаю удачи! – ухмыльнулась бабушка Фергюсона.
Кауэрт шагнул внутрь дома с таким чувством, словно попал в другой мир. Ему было не привыкать к городским трущобам. Он не раз следовал за своим другом Верноном Хокинсом туда, где в гетто совершались преступления. Поэтому журналиста больше не пугали и не удивляли нищета, крысы и облупленные стены. Однако дом бабушки Фергюсона производил поистине тягостное впечатление. Во всем здесь сквозила безнадежная бедность, не оставлявшая места никаким удобствам и никаким надеждам. Люди могли существовать в такой ужасающей нищете только за счет силы, которую придавали им злость и отчаяние.
На стене над протертым диваном висело распятие. В углу стояло деревянное кресло‑качалка, на нем лежал пожелтевший кружевной коврик. Стулья были грубо сколочены из досок. На каминной полке стояли портрет Мартина Лютера Кинга и фотография худого чернокожего мужчины в строгом черном костюме. На стенах из почерневшего дерева, из‑за чего дом изнутри казался пещерой, висело еще несколько семейных снимков, в том числе и фотокарточка Роберта Эрла Фергюсона. Редкие лучи солнца, проникавшие внутрь, тут же гасли, не в силах одолеть царивший в доме мрак. В конце коридора Кауэрт рассмотрел кухню, в центре которой стояла древняя дровяная печь. При этом нигде не было ни пылинки. Судя по всему, миссис Фергюсон относилась к пыли в своем убогом жилище не более благосклонно, чем к незваным гостям.
– У меня почти ничего нет, – пробормотала старая негритянка. – Но то, что есть, все мое. Ни одному банку не удалось прибрать к рукам мой дом. Мой муж умер, оплачивая его, и я умру точно так же. Но я была счастлива в этом доме, хотя многие и не понимают, как в нем можно жить… – Она доковыляла до окна и выглянула наружу. – Я хорошо знаю этого Тэнни Брауна. Я знаю его отца и знала его покойную мать. Они всю жизнь гнули спину на белого человека и считают себя лучше нас. Какая глупость! Я помню, как маленький Тэнни воровал апельсины в садах у белых. А теперь он стал полицейским и считает, что все ему по плечу. Но он ничуть не лучше моего внука, ясно? Действуйте, мистер белый репортер, – сказала старуха, отвернувшись от окна. – Что вы будете искать? Здесь для вас ничего нет. Неужели не видно?! Здесь вообще ничего нет!
Скрепя сердце Кауэрт мысленно согласился со старой негритянкой, огляделся по сторонам и подумал, что Уилкокс прав: он не имел ни малейшего представления ни о том, где искать, ни о том, что он, собственно говоря, ищет. А Блэр Салливан наверняка помирает со смеху, глядя на него сейчас с того света.
– Где комната вашего внука? – спросил Кауэрт.
– Вон там, справа, – ответила негритянка, ткнув пальцем в сторону коридора.
Журналист медленно двинулся вдоль по коридору. По пути он заглянул в спальню бабушки Фергюсона и увидел там открытую Библию на двуспальной кровати, покрытой белым покрывалом. Спальня выглядела нежилым помещением. Вероятно, единственным слабым утешением для миссис Фергюсон служили слова Священного Писания. Потом Кауэрт миновал маленькую, как чулан, ванную комнату с раковиной и унитазом. Кран над раковиной блестел, как только что из магазина.
Комната Роберта Эрла Фергюсона тоже напоминала монашескую келью. Из окошка под потолком сочился слабый свет. В комнате стояли железная кровать, грубый деревянный стол, маленький комодик и стул. К стене была прибита самодельная полка, на которой валялись книжки в бумажных обложках – научная фантастика, «Человек‑невидимка» и «Дитя человеческое в Земле обетованной».[13]В углу стояли две удочки и поцарапанный дешевый пластмассовый ящичек для рыболовных принадлежностей.
Кауэрт присел на край кровати, и мягкие пружины тут же прогнулись под его весом. Журналист стал осматривать скудную обстановку комнаты, надеясь на внезапное озарение.
Кауэрт растерялся. Он вспомнил о том, как Фергюсон рассказывал ему, с какой радостью он оказался в Пачуле после Ньюарка. О том, как все ему здесь понравилось. О том, как жизнь представлялась ему полной приключений, как у Гекльберри Финна. Однако, как журналист ни старался, он не мог разделить восторгов Фергюсона, глядя на унылые стены и убогую обстановку комнаты.
С чего же начать обыск? Кауэрт понимал, что нечто, способное уличить человека в убийстве, не будет валяться на самом видном месте, и стал выдвигать ящики комода. Он чувствовал себя довольно глупо, так как знал, что полиция здесь уже все обыскала. В ящиках лежала только одежда. Потом, сгорая от стыда, Кауэрт ощупал ящики комода снизу, залез под кровать и прощупал матрас. Не забыл он и простучать стены в поисках тайника.
«Что же я ищу?!» – крутилось у него в голове.
Журналист простукивал пол, стоя на четвереньках, когда в дверях комнаты возникла бабушка Фергюсона.
– Здесь уже все простукивали, – заявила она. – Ну как, что‑нибудь нашли?
– Нет, – поднявшись на ноги, ответил Кауэрт.
– Будете еще искать? – фыркнула старуха.
– Сначала я поговорю с полицейскими.
Негритянка хрипло засмеялась, вышла вслед за ним на крыльцо и стала смотреть, как Кауэрт плетется через пыльный двор к машине.
– Ну что? – спросил у Кауэрта Тэнни Браун, взглянувший на журналиста только после того, как смерил взглядом выползшую на крыльцо старуху.
– Ничего. Я только понял, что они бедны как церковные мыши.
– Я так и знал! – вмешался Уилкокс. – Вы были в комнате Фергюсона?
– Был.
– Там тоже ничего нет, да?
– Несколько книг, две удочки, ящик с крючками и поплавками, а в комоде – только одежда.
– Правильно, – кивнул Брюс. – Я помню комнату Фергюсона. Она мне сразу не понравилась. Обычно любая комната, и бедная и богатая, что‑то говорит о своих обитателях. Но не в этом доме!
– Что же делать?! – почесал в затылке Браун. – Я чувствую себя набитым дураком!
– Вся проблема в том, – сказал Кауэрт, – что меня не было с вами во время обыска. Я не знаю, как все это выглядело тогда и что с тех пор изменилось. Вы могли бы это заметить, а я не могу.
– Я знал, что все будет именно так! – воскликнул Уилкокс. – Идите сюда! – Тон его стал дружелюбным. – Может, это вам поможет.
Полицейский обошел машину, порылся в багажнике среди пуленепробиваемых жилетов и достал несколько бумажных папок, лежавших под помповым ружьем и большим гвоздодером. Полистав папки, он извлек несколько скрепленных между собой листов бумаги.
– Это опись обнаруженного при прошлом обыске, – объяснил Уилкокс, протягивая бумаги Кауэрту. – Посмотрите, подумайте.
В начале описи содержался перечень вещей, изъятых в доме. Здесь перечислялось несколько предметов одежды в сопровождении пометок: «Ничего не обнаружено. Возвращено владельцу», а также кухонные ножи в сопровождении надписей: «Возвращены».
В описи также значилось, где именно в доме находились изъятые предметы. Кроме того, ниже перечислялись методы, использованные при обыске каждого помещения. Очень быстро Кауэрт убедился в том, что комната Фергюсона была обыскана очень тщательно, но в ней так ничего и не нашли.
– Ну как? Из его комнаты что‑нибудь исчезло? – спросил Уилкокс.
Журналист покачал головой.
– Мы тратим тут время попусту, Тэнни! – заявил детектив.
Лейтенант отошел чуть в сторону и стоял там, не сводя глаз со старухи, которая застыла на крыльце и в свою очередь не сводила глаз с полицейского.
– Тэнни! – позвал начальника Уилкокс, но тот не отреагировал.
Вспотев от волнения, Кауэрт наблюдал за безмолвной дуэлью Тэнни Брауна и бабки Фергюсона.
Затем, не спуская взгляда со старухи, лейтенант Браун пробормотал:
– Надо искать. Здесь что‑то есть!
– Тэнни, ты спятил! – взорвался Уилкокс, но начальник перебил его:
– Ты только взгляни на нее! Она что‑то прячет и понимает, что мы не знаем, где искать. Но это здесь! Надо искать дальше!
Уилкокс неразборчиво выругался. Кауэрт снова уставился в бумаги. Журналист изучал один лист за другим, читая вслух то, что было на них написано:
– «Гостиная. Искали отпечатки пальцев. Проверены все предметы. Ничего не изъято. Подняты половицы. Стены простуканы. Использовался металлоискатель. Комната миссис Фергюсон. Проведен обыск. Спрятанных предметов не обнаружено. Кладовка. Изъят секатор. Изъяты половые тряпки. Изъято полотенце. Подняты половицы. Комната Фергюсона. Изъята одежда. Изучены стены и пол. С полу собраны волосы пылесосом. Кухня. Осмотрены и изъяты ножи. Зола из печи направлена в лабораторию…» Все обыскано, – вздохнул Кауэрт.
– Мы ползали по этому проклятому дому целый день! – простонал Уилкокс. – Мы обнюхали в нем все гвозди!
– Там все как было тогда, – пробормотал журналист. – Только вот из кладовки между комнатой бабки и комнатой Фергюсона, кажется, сделали туалет.
– Ну да, – подтвердил полицейский. – Эта кладовка больше походила на чулан.