Тут зазвонил телефон. Мартин не стал снимать трубку, пытаясь сосредоточиться на римских цифрах. Прожужжало еще три гудка, после чего включился автоответчик. «Здравствуйте, вы позвонили Мартину и Марике Уэллс. Сейчас нас нет дома. Вы можете оставить сообщение». Сигнал. Пауза.
– Мартин? Слушай, возьми трубку, я знаю, что ты там. Ты же не выходишь из дому. – Голос Роберта. – Мартин.
Щелчок. Мартин понял, что сбился со счета – уже в который раз. Он швырнул телефон в угол спальни. Ударившись о стену, аппарат загудел. Мартина охватил ужас. Теперь придется менять телефон. Ведь корпус, упав на пол, сделался заразным. В спальню проникали косые лучи послеполуденного света. Выбраться из кровати не было никакой возможности. На него опять накатило безумие.
Зато его осенила другая мысль. В самом деле: кровать можно подвинуть. Даром что она широкая, дубовая, антикварная. Перебравшись к изножью, Мартин стал раскачивать свое лежбище, чтобы подъехать к ванной и туалету. Деревянные ролики скребли по паркету, кровать двигалась с черепашьей скоростью. Но все же двигалась. Мартин взмок: он полностью мобилизовался и почти ликовал. Дюйм за дюймом он проехал через всю спальню и, ступив на туалетный коврик, обрел свободу.
Через пару минут, благополучно облегчившись и приступив к мытью рук, он услышал голос Роберта, который звал его по имени. Пришлось дождаться, пока Роберт дойдет до спальни, а потом сказать: «Я здесь». Из‑за двери до Мартина донесся какой‑то грохот: не иначе как Роберт возвращал кровать на постоянное место.
Потом Роберт остановился под дверью.
– Эй, ты там не умер?
– У меня все нормально. Только телефон, вроде, разбился. Сделай одолжение, выдерни его из розетки.
Роберт отошел от двери и тут же вернулся, держа в руках телефонный аппарат.
– Нет, Мартин, телефон цел.
– Все равно, он… он побывал на полу.
– И подцепил заразу?
– Вот именно. Можешь его вынести? Я новый закажу.
– Мартин, я тебе его в два счета продезинфицирую, не возражаешь? Это уже который по счету? Третий за месяц. Я тут слушал передачу по «Радио‑четыре»: в Британии свалки задыхаются от выброшенных компьютеров и мобильников. Зачем же выбрасывать вполне исправный телефон?
Ответа не было. Мартин мыл руки. Горячая всегда шла не сразу. Для мытья он использовал карболовое мыло. От него щипало кожу.
– Ты выходить собираешься? – спросил Роберт.
– Всему свое время.
– Помощь не нужна?
– Телефон вынеси.
– Ладно.
Мартин затих. Роберт постоял еще с минуту и ушел. Хлопнула входная дверь. «Сочувствую». Это слово так и кружилось в голове, пока Мартин не заменил его другим, более секретным рефреном. Вода наконец‑то прогрелась почти до кипятка. День предстоял долгий.
Спустившись к себе, Роберт набрал служебный телефон Марики. Она просила не делать этого без крайней нужды, но на звонки по мобильному не отвечала и сама никогда не перезванивала. Марика подвизалась на одной из самых элитных голландских радиостанций – VPRO. Роберту так и не довелось посетить Нидерланды. В его представлении Голландия связывалась с полотнами Вермеера и сектой квакеров.
Непривычные голландские гудки; незнакомый женский голос. Роберт попросил к телефону Марику, и голос отправился на поиски. Стоя у себя в гостиной, Роберт прижимал трубку к уху и слушал студийный гомон. До него долетали обрывки разговора: «Nee, ik denk van nie…» – «Vertel hem dat het onmogelijk is, hij wil altijd het onderste uit de kan hebben…» Ему представилось, что трубка лежит у Марики на письменном столе, словно полудохлая личинка. Он вообразил, как решительно направляется в ее сторону Марика: простое лицо под сеткой морщинок, усталые зеленые глаза, вызывающе красная помада, в уголках рта – напряжение, мешающее улыбке. Роберт вообразил ее в оранжевом свитере, из которого она не вылезала уже много зим. У Марики безостановочно двигались пальцы: крутили сигарету или карандаш, смахивали воображаемые пылинки с лацкана собеседника, поправляли бесформенную прическу. От этого мельтешения Роберт выходил из себя.
Наконец она взяла трубку.
– Hallo?
У Марики был знойный голос. Роберт не раз говорил Мартину, что она сможет грести деньги лопатой, если устроится в «Секс по телефону». На Би‑би‑си, где Марика работала до отъезда, она читала дневные сводки дорожных происшествий; нередко у проходной появлялись какие‑то мужчины, искавшие с ней знакомства. Теперь, перейдя на VPRO, она стала популярнейшей радиоведущей, которой доверяли программы о гуманитарных катастрофах, глобальном потеплении и печальных случаях из жизни животных.
– Марика, это Роберт.
По волнам телефонного эфира до него донеслось ее недовольство. После некоторой паузы она отозвалась:
– Здравствуй, Роберт. Как поживаешь?
– Я‑то нормально. А твой муж – ненормально.
– И чего ты от меня хочешь? Я здесь, он там.
– Хочу, чтобы ты приехала домой и его приструнила.
– Нет, Роберт, это исключено. – Прикрыв трубку рукой, Марика сказала что‑то в сторону и вернулась к разговору с Робертом. – Ноги моей там не будет. А он даже за почтой не желает спуститься, так что в обозримом будущем вряд ли мы с ним увидимся.
– Хотя бы позвони ему.
– Зачем?
– Уговори попринимать лекарство. Поддержи морально. Черт, ну не знаю, что еще. В твоих же интересах прочистить ему мозги.
– Нет. Это пройденный этап. И не надо ерничать, Роберт. Он безнадежен.
Роберт уставился в окно «Вотреверса» на запущенный парадный сад, который уходил от дома в горку, как пустая эстрадная сцена. В тот момент, когда Марика заявила о своем полном равнодушии к Мартину, из дверей «Вотреверса» вышли близнецы, которые направились по аллее в сторону калитки. Они были одеты в однотонные нежно‑голубые пальто и шапочки; каждая держала сиреневую муфту. Одна из девушек принялась на ходу крутить муфту на ленте, другая указала куда‑то на крону дерева, и обе расхохотались.
– Алло, Роберт, ты меня слышишь?
Одна близняшка шла чуть впереди; Роберту они мерещились двуглавым, четвероногим, двуруким существом. Калитка затворилась. Роберт прикрыл глаза, и на внутренней стороне его век появился остаточный образ: мерцающий во тьме девичий силуэт. Видение его околдовало. Можно было подумать, каждая из них – это Элспет в молодости, ее первоначальная версия, прежде ему неведомая. «Какие молоденькие. И какие странные. Господи, на вид лет двенадцати, не более».
– Роберт?
Он открыл глаза; близнецы исчезли.
– Прости, Марика. Что ты сказала?
– Пора заканчивать. Время поджимает.
– А… ну что ж. Извини за беспокойство.
– Роберт, у вас там что‑то стряслось?
Немного подумав, он ответил:
– Мне только что явилось чудо.
– Ох, – выдохнула Марика. – Что же это было? Ты где сейчас? – Впервые за все время разговора она проявила хоть какой‑то интерес.
– Приехали двойняшки Элспет. Сейчас прошли через сад. Что‑то в них есть… необычное.
– Впервые слышу, что у Элспет были дети.
– Не у Элспет, а у Эди с Джеком.
– Пресловутая Эди. – Марика вздохнула. – Мне никогда не верилось в ее существование; я подозревала, что Элспет ее выдумала.
Роберт улыбнулся.
– А у меня были сомнения насчет Джека. Легендарный жених, сбежавший с роковой близняшкой в Америку. Выходит, эта парочка и в самом деле существует.
Марика прикрыла трубку ладонью. Вернувшись к разговору, она сказала:
– Мне правда нужно идти, Роберт. – Она помолчала, – Девочки похожи на Элспет?
– Приезжай – увидишь.
Она засмеялась.
– Так и быть, позвоню ему, но в Лондоне ноги моей не будет. Пойми, Роберт, мне там всегда было неуютно.
Марика прожила в Лондоне двадцать шесть лет. Из них двадцать пять – с Мартином. Роберт даже представить не мог, чего ей это стоило. Зато он легко представил ее среди голландцев – рослых, крепко сбитых людей, владеющих пятью языками, любителей селедки, которая продается у них с маленьких тележек прямо на улицах. В Лондоне у Марики всегда был какой‑то тревожный, ущербный вид. Роберт подумал, что с возвращением в родной город она, возможно, вновь обрела то, чего была лишена долгие годы.
– Он тебя ждет, Марика. – Молчание; легкое потрескивание в трубке. Роберт смягчился. – Они невероятно похожи на Элспет. Разве что волосы еще светлее. И сами, на первый взгляд, помягче. Этакие котятки.
– Котятки? Она тут определенно ни при чем. Ну ничего, в вашем доме котятки будут очень кстати. Считай, что вы, два бирюка, завели себе котяток. Все, Роберт, меня торопят. Спасибо за звонок.
– Ну счастливо, Марика.
– Давай.
Марика немного постояла у себя в кабинете, сжимая в руке телефонную трубку. Времени было всего три часа с минутами; она покривила душой – ее никто не торопил. Самое время сделать один звонок. У Мартина был определитель номера, так что звонить она могла только на мобильный. Ей стало совестно. Год назад, после своего бегства, она звонила ему раз в две‑три недели. А теперь – за два месяца даже не вспомнила. Приложив трубку к уху, она считала гудки. Мартин всегда отвечал после седьмого; да, так и вышло.
– Алло?
Можно было подумать, его оторвали от важных дел; она не знала, чем он занимается, но сочла за лучшее не спрашивать.
– Hallo, Мартин.
– Марика…
Она только крепче прижала трубку. Ей всегда было приятно слышать, как он произносит ее имя. Но сейчас она погрустнела. Не выпуская трубки, Марика присела на корточки возле письменного стола, чтобы видеть только стены своей крошечной выгородки и звукоизоляцию потолка.
– Как дела, Марика? – Можно было подумать, они разговаривали не далее как вчера.
– Все отлично. Повышение получила. У меня теперь есть помощник.
– Неплохо, звездный статус. – Он помолчал. – Мужчина, женщина?
Она посмеялась.
– Женщина. Зовут Анс.
– Так‑так, это хорошо. Не хочу, чтобы тебя обхаживал какой‑нибудь Адонис, – тут Мартин понизил голос, – с за‑вид‑ной тех‑ни‑кой… ре‑чи.
– Не волнуйся, на радио со стороны не берут, здесь все свои. Молодняк только и знает, что трепаться с ровесницами – на меня ноль внимания.
Марике, как ни странно, льстило, что Мартин представляет ее в окружении поклонников. Она слышала, как он закурил сигарету и выдохнул дым.
– Я, между прочим, курить бросила, – сообщила она.
– Не верю. Куда же ты будешь руки девать? У тебя пальцы с ума сойдут без сигаретки. – В голосе Мартина звучала нежность, но от Марики не укрылось, что он старается замаскировать ее небрежностью. – Давно бросила?
– Шесть дней, двенадцать часов и… – она сверилась со временем, – тринадцать минут тому назад.
– Что ж, прекрасно. Буду ревниво за тобой следить. – На этом месте оба замолчали.
Марика лихорадочно подыскивала какую‑нибудь другую тему.
– Что сейчас переводишь? Все тех же, как их, ассирийцев?
Время от времени Мартин делал переводы для Британского музея и в последнем разговоре упомянул арамейские надписи, которые были у него в работе.
– Нет, их я уже сдал. Сейчас перевожу настоящее сокровище: подборку стихов, приписываемых современнице Августа, некой даме по имени Марцелла. Если это подлинные вещи, жди сенсации: женское творчество той эпохи до нас не дошло. Но есть в них какой‑то изъян. Увы, подозреваю, что Чарльза ввели в заблуждение.
– Какой еще изъян? Уж наверное Чарльз отдавал их на экспертизу.
– На перевод они, по‑моему, ложатся хорошо. Однако стиль грешит мелкими неточностями. Вот ты, например, прелестно, очаровательно говоришь на современном английском, но задумай ты написать сонеты и выдать их за шекспировские, тебя поймают на мелочах: на неуместном употреблении архаичных идиом, на отсутствии тонкостей, присущих литераторам той эпохи. Сдается мне, эти стихи вышли в двадцатом веке из‑под пера какого‑нибудь французика, досконально изучившего латынь девятнадцатого века.
– Разве это не списки со списков? Может быть, огрехи вкрались по вине переписчиков…
– Понимаешь, эти стихи обнаружили в библиотеке Геркуланума, поэтому их объявили подлинными. Сегодня же позвоню Чарльзу. Пусть подергается…
На пороге кабинета возник начальник Марики, который в недоумении огляделся и застукал ее сидящей на корточках. Задрав голову, Марика одними губами произнесла: «Мартин». Бернард вытаращил глаза и даже не подумал выйти; его редкие седые волосы топорщились, как у карикатурного злодея, посаженного на электрический стул. Бернард указал на часы. Марика поднялась на ноги и сказала:
– Давай заканчивать, Мартин. У меня эфир.
Мартина словно толкнули: беседовать с Марикой было так спокойно, так естественно и привычно, что он почти забыл… ведь раньше такие разговоры у них велись изо дня в день – он забыл, что скоро придется заканчивать. Когда еще дождешься ее звонка? Мартин пришел в смятение.
– Марика…
Она выжидала. Под взглядом Бернарда ей было неловко. Она сделала круговое движение рукой. Знаю, знаю. Сейчас иду. Бернард укоризненно поднял густые брови и ушел к себе в кабинет.
– Когда ты в следующий раз позвонишь, Марика, скоро?
– Скоро. – Она и сама была не против. Но знала, что этого не будет. – Groetjes, любовь моя.
– Doeg! Ik hou van je…
Оба замолчали. Марика дала отбой.
Мартин остался стоять у себя в кабинете с мобильником в руке. Его захлестнул ураган эмоций. «Она сама позвонила. Сказала „любовь моя“. Надо было устроить ей допрос с пристрастием, а я все о своих делах. Обещала скоро позвонить. Скоро – это когда? Но ведь она пообещала лишь потому, что я нажал. Ладно, позвонила сегодня – позвонит еще. Вот только когда? Составлю список вопросов: позвонит – задам. Курить бросила, надо же. Может, и мне попробовать? Вместе легче; вот позвонит – прямо так ей и скажу. А когда она позвонит? – Достав из пачки очередную сигарету, Мартин закурил. – Она мне позвонила. Минуту назад мы еще разговаривали». Он прижал мобильник к щеке. От трубки исходило тепло. У Мартина всколыхнулась нежность к этому телефону, который принес в дом голос Марики. С мобильником в одной руке и сигаретой в другой он зашагал в кухню. Оттуда сразу же вернулся в кабинет. «Она позвонила. Сказала, что снова позвонит. Позвонила. Когда будет следующий раз? Может, и мне бросить курить…»
Марика захлопнула телефон и убрала его в карман. Закончив материал, которого ждал Бернард, она отправила файл по электронной почте. Компьютер звякнул: «Динь», подтвердив, что сообщение преодолело расстояние в четыре метра между их столами. Кто‑то напомнил:
– Эфир через пятнадцать минут.
Она кивнула и направилась в студию, но по пути завернула в туалет, где прислонилась к стене и дала волю слезам. Он нисколько не меняется. Лучше бы она ему не звонила. В телефонном разговоре слишком узнаваем был прежний Мартин. Ополоснув лицо, Марика побежала в студию, где получила немой упрек от звукооператора. В ближайшие месяцы она больше не собиралась звонить Мартину.
СЛЕЖКА
Целый год Роберт с нетерпением ждал прибытия близнецов. В уме он вел с ними долгие беседы: рассказывал о Лондоне, о Хайгейтском кладбище, об Элспет, советовал хорошие рестораны, приплетал, когда было к слову, свою диссертацию и всякую всячину. Весь долгий год в ожидании их приезда он намечал интересные пункты: «Прежде всего, кошка Дика Уиттингтона.[32]Им будет любопытно… Свожу их в Почтовый парк, в медицинский музей Уильяма Хантера при университете Глазго, в архитектурный музей Джона Соуна.[33]Перед заходом солнца покатаемся на колесе обозрения „Лондонское око“». Все это он проделывал вместе с Элспет. На Рождество посетим с ними «Дом Денниса Северса».[34]И Музей найденышей.[35]Роберт уже видел себя экскурсоводом близнецов по лондонской жизни, их незаменимым проводником, учителем британского английского. Естественно было предположить, что они станут обращаться к нему с бытовыми затруднениями и вопросами, а он, как и положено дядюшке, будет давать им советы и поможет освоиться в Лондоне. Роберт сгорал от нетерпения. Подготовил столько остроумных изречений, взлелеял столько надежд и ожиданий, что теперь, когда Джулия с Валентиной появились в доме, он как‑то оробел.
Раньше он думал, что сразу поднимется к ним наверх, постучит в дверь и представится. Но от их смеха и топота шагов он впадал в ступор. Ему оставалось только следить, как они приходят и уходят, вышагивают через сад в одинаковых нарядах, тащат домой пакеты с продуктами, цветы, какую‑то нелепую лампу. «На что им сдалась эта лампа? У Элспет полно всяких ламп».
Они сами раз‑другой в день стучались к нему в квартиру. Роберт обмирал: прекращал работу, застывал с ложкой у рта; из холла доносились их приглушенные разговоры. «Открой им дверь, – приказывал он себе. – Не будь таким идиотом».
Его смущала их спаянность; вдвоем они казались возвышенными и неприкосновенными. Каждое утро он следил, как они движутся по скользкой дорожке в сторону калитки. В них угадывалась такая самодостаточность и в то же время такая зависимость друг от дружки, что он, еще не перемолвившись ни с одной ни единым словом, уже чувствовал себя лишним.
Тогда он решил за ними проследить.
Они привели его на Понд‑сквер, а оттуда, через Хайгейт‑Вилледж и по Джексонз‑лейн, к станции метро «Хайгейт». Он держался позади, давая им скрыться из виду, а потом начал нервничать, что вот‑вот придет поезд метро и похитит их у него из‑под носа. По эскалатору он несся через ступеньку. В половине одиннадцатого на станции было немноголюдно. Они остановились у той платформы, откуда поезда шли в южном направлении; Роберт затаился поодаль, но с таким расчетом, чтобы войти в тот же вагон. Они сели у средних дверей, а он – по диагонали, футах в пятнадцати. Одна из близняшек изучала карманную схему линий метро. Другая, откинувшись на спинку сиденья, читала рекламные объявления.
– Смотри‑ка, – обратилась она к сестре, – отсюда можно слетать в Трансильванию за один фунт с носа.
Роберт вздрогнул, услышав их мягкий американский акцент, так не похожий на уверенный оксбриджский выговор Элспет.
Смотреть в их сторону он избегал. Ему вспомнилось, что у его матери была кошка Плакса: когда ее возили к ветеринару, она всякий раз утыкалась Роберту головой под мышку и так «пряталась». Вот и Роберт не смотрел в сторону близнецов, чтобы оставаться незамеченным.
Они вышли из вагона на «Набережной» и сделали пересадку на Районную линию. Доехали до станции «Слоун‑сквер», вышли на поверхность и стали неторопливо углубляться в Белгрейвию, то и дело останавливаясь, чтобы свериться с путеводителем. Роберт никогда не бывал в этой части Лондона, и вскоре ему стало не по себе. Он не спускал с них глаз и ощущал себя упертым маньяком, который, ко всему прочему, выделяется из толпы. По тротуарам спешили стильные молодые транжиры обоего пола; они помахивали плотными пакетами из дорогих магазинов и на ходу болтали по беспроводной гарнитуре, выпуская изо рта белые облачка тумана. Можно было подумать, это сплошь актеры, репетирующие роль. По сравнению с ними близнецы выглядели наивными малолетками.
Свернув в боковую улочку, двойняшки вдруг оживились, прибавили шагу и стали крутить головами, чтобы отыскать нужный номер дома.
– Это здесь, – сказала одна из сестер.
Они вошли в небольшой шляпный бутик «Филип Триси»,[36]где битый час примеряли шляпки. Роберт наблюдал за ними с противоположной стороны улицы. Близнецы по очереди надевали шляпку за шляпкой, вертясь перед невидимым Роберту зеркалом. Продавщица с улыбкой предложила им огромную ярко‑зеленую спираль. Одна из девушек водрузила ее на голову, и все трое пришли в восторг.
Роберт пожалел, что не курит: по крайней мере, у него был бы предлог топтаться на тротуаре без определенной цели. «Пива, что ли, выпить? У них, похоже, надолго». Близнецы разглядывали оранжевый пластиковый диск, который напомнил Роберту нимбы‑тарелки на средневековых картинах. «Надо бы какую‑нибудь маскировку придумать. Хоть бороду накладную. Хоть рабочий комбинезон». Близнецы вышли из бутика без покупок.
Под его взглядом они прошлись по всему Найтсбриджу: изучали витрины, лакомились блинчиками, глазели на покупателей. Во второй половине дня они спустились в метро. Предоставив их самим себе, Роберт отправился в Британскую библиотеку.[37]
Оставив вещи в ячейке камеры хранения, он поднялся в читальный зал гуманитарных наук. Там было многолюдно; Роберт отыскал свободный стул между остроносой дамой, обложившейся материалами по Кристоферу Рену,[38]и лохматым пареньком, который, похоже, изучал особенности домашнего хозяйства в эпоху короля Иакова.[39]Заказывать книги Роберт не стал; он даже не подошел проверить, выполнен ли предыдущий заказ. Положив ладони на стол, он закрыл глаза. «Что‑то мне не по себе». Уж не грипп ли начинается, подумал он. У Роберта внутри назревал какой‑то раскол: его раздирали противоречивые чувства – стыд, веселость, удовлетворение, замешательство, отвращение к себе самому и неодолимое желание проследить за близнецами на следующий день. Открыв глаза, он постарался взять себя в руки. «Шпионить не годится. Рано или поздно они заметят». Роберт представил увещевания Элспет: «Что за малодушие, дорогой. Когда они в следующий раз к тебе постучатся, возьми да открой дверь». Потом ему подумалось, что Элспет подняла бы его на смех. Застенчивость была ей неведома. «Не смейся надо мной, Элспет, – мысленно взмолился Роберт. – Прекрати».
У него на столе зажглась предупредительная лампочка. Роберт понял, что пора освобождать место. Оглядевшись, он встал и вышел из читального зала. Домой поехал на метро. Шагая по садовой аллее к «Вотреверсу», он увидел, что в окнах второго этажа горит свет, и сердце у него запрыгало от радости. Но потом он спохватился: это всего‑навсего близнецы. «Сегодня не в счет. Завтра постучусь к ним в квартиру и представлюсь по всей форме».
На следующее утро он шел за ними по Бейкер‑стрит, а потом не пожалел двадцати фунтов, чтобы побродить на приличном расстоянии от них по Музею мадам Тюссо, где близнецы всласть поиздевались над восковыми фигурами Джастина Тимберлейка и членов королевской семьи. На другой день они прошлись по Тауэру, а потом смотрели кукольное представление на набережной Темзы. Роберт стал отчаиваться. «Неужели вам не придумать ничего более увлекательного?» Дни сливались в бесконечную череду: Нилз‑ярд,[40]«Хэрродз»,[41]Букингемский дворец, Портобелло‑роуд, Вестминстерское аббатство, Лестер‑сквер. Намерение близнецов стало ему понятным: кружить по самым людным местам, выискивая кроличью нору, сквозь которую можно попасть в настоящий город, скрытый от глаз. Они пытались создать свой собственный Лондон, полагаясь на «Rough Guide» и «Time Out».
Роберт появился на свет в Ислингтоне. И безвыездно жил в Лондоне. Его личная лондонская топография сплелась в клубок эмоциональных ассоциаций. Названия улиц вызывали в памяти подружек, одноклассников, скучные и бесцельные прогулы уроков, редкие встречи с отцом, который водил его куда‑нибудь пообедать, а потом в зоопарк; полулегальные дискотеки в пакгаузах Восточного Лондона. Он стал воображать себя соучеником близнецов – как будто они втроем ходили в специализированную частную школу, где полагалось носить необычную форму и ездить на экскурсии. Роберт уже не задумывался над своими действиями и не опасался разоблачения. Невнимательность близнецов его даже пугала. У них не было столь необходимого молодым женщинам умения сливаться с городской толпой. Прохожие глазели на них во все глаза, и близнецы, судя по всему, это замечали, но принимали как должное, будто постоянное внимание окружающих было для них естественным.
Они указывали путь, а он шел следом. На кладбище Роберт стал бывать реже. Когда Джессика поинтересовалась причиной, он ответил, что сидит дома и работает над диссертацией. Она бросила на него недоуменный взгляд; впоследствии, обнаружив у себя на автоответчике множество сообщений, он понял: Джессика решила, что он ее избегает.
Потом настало такое время, когда двойняшки перестали выходить в город. Одна из них ненадолго выбегала за продуктами. Роберт встревожился: «Надо подняться к ним и узнать, в чем дело». У него уже сложилось такое ощущение, будто он сошелся с ними накоротке, хотя за все время они не перебросились ни словом. Он скучал. Ругал себя, что прикипел к ним. Но сделать первый шаг не отваживался. Целыми днями он безвылазно просиживал у себя в квартире: прислушивался, ждал, беспокоился.
НЕДОМОГАНИЕ
В то утро Валентина почувствовала недомогание, и Джулия сбегала в «Теско экспресс» за куриным супом, солеными крекерами и кока‑колой – по их общему мнению, именно так надлежало питаться больным. Как только за Джулией закрылась дверь, Валентина выбралась из кровати, доплелась до туалета, где ее стошнило, вернулась в спальню и легла на бок, подтянув колени к подбородку и дрожа от озноба. Она принялась изучать синие с золотом узоры ковра. И вскоре задремала.
Кто‑то, склонившись над ней, внимательно разглядывал ее лицо. Прикосновений она не чувствовала – только постороннее присутствие и участие. Валентина открыла глаза. Ей померещилось что‑то темное, неясное, маячившее у нее в ногах. Тут вернулась Джулия, и Валентина окончательно проснулась. В изножье кровати было пусто.
Очень скоро Джулия вошла в спальню с подносом в руках. Валентина села. Опустив поднос на столик, Джулия протянула ей стакан кока‑колы. Валентина позвякала кубиками льда и прижала стакан к щеке. Сделала крошечный глоточек, потом другой, побольше.
– В комнате творилось что‑то странное, – сказала она.
– Ты о чем? – не поняла Джулия.
Валентина попробовала объяснить.
– В воздухе повисла какая‑то расплывчатая тень. Она обо мне беспокоилась.
– Надо же, какая милая, – сказала Джулия. – Я тоже о тебе беспокоюсь. Супа хочешь?
– Попробую. Налей мне пустого бульона, без лапши, безо всего.
– Как скажешь.
Джулия пошла на кухню. Валентина огляделась. Спальня как спальня, ничего особенного. Утро было солнечное, и вся мебель казалась теплой и невинно‑чистой. «Приснилось, наверное. Хотя странно как‑то».
Вернувшись из кухни, Джулия протянула ей бульон в кружке. А вслед за тем пощупала Валентине лоб – в точности как это делала Эди.
– Да у тебя жар, Мышка. – Валентина отхлебнула бульона. Джулия присела у нее в ногах. – Врача нужно.
– Ерунда, это грипп.
– Мышка, ты же понимаешь, без доктора не обойтись. Маме бы дурно сделалось. А вдруг у тебя случится астматический приступ?
– Да, в самом деле… Может, маме позвонить? – Они звонили домой только вчера, но нигде не было сказано, что нельзя звонить дважды в неделю.
– У них сейчас четыре часа утра, – заметила Джулия. – Позвоним, только позже.
– Ладно. – Валентина протянула Джулии кружку. Та вернула ее на поднос. – Спать хочу.
– О'кей. – Джулия задернула шторы и вышла, унося с собой поднос.
Успокоившись, Валентина опять свернулась калачиком. Она закрыла глаза. Кто‑то сидел рядом и гладил ее по волосам. Заснула она с улыбкой.