Я посмотрела изучающим взглядом на его лицо. Был ли Тони искренен? Сделает ли он то, что обещает, или же говорит все это только для того, чтобы понравиться и получить мое доверие?
– Я пытался найти пути к примирению всеми известными мне способами, – продолжал он. – Ты получала мои подарки, которые, надеюсь, твоя мать разрешала оставлять у себя?
– О да. Я сохранила их все… все эти красивые и удивительные куклы.
– Это хорошо. – Его глаза стали ярче и сам он весь даже помолодел. В лице Тони было что‑то напоминавшее мне лицо мамы… Может быть, эти искорки в глазах, передающие смену мыслей и настроений? – Куда бы мне ни приходилось поехать, – продолжал он, – я старался найти какой‑нибудь особенный для тебя подарок. Мне хотелось, чтобы ты имела настоящие художественные произведения, эти куклы таковыми и являются. Я уже не помню, как много я их тебе послал, но готов спорить: теперь они составляют настоящую коллекцию, не так ли?
– Да. Они занимают целую стену в моей комнате. Папа всегда говорит, что я, очевидно, должна буду открыть специальный магазин. Каждый раз, когда он входит в комнату, он… – Я остановилась, вспомнив, что теперь папа никогда не войдет в мою комнату и никогда больше не произнесет этих слов.
– Бедная Энни, – промолвил Тони сочувственно. – У тебя такая огромная потеря. Я никогда не смогу полностью успокоить твою боль, но, поверь мне, буду стараться сделать для этого все, что только в человеческих силах. Теперь это моя миссия в жизни, – добавил он с той же решимостью во взгляде, которую я часто наблюдала в глазах моей матери.
Я не могла заставить себя быть такой же твердой по отношению к этому человеку, какой была моя мама. Возможно, между ними произошло какое‑то ужасное недопонимание и Судьба предопределила, чтобы я раз и навсегда покончила с ним.
– Я знаю, ты не можешь не испытывать подозрительности ко мне. Но поверь, я человек с большим состоянием, который будет только рад возможности сделать что‑либо благородное и полезное на закате своей жизни. Я уверен, ты не отнимешь у меня такую возможность, – мягко произнес Тони.
– При условии, что вы обещаете мне рассказать все как можно скорее.
– Я даю торжественное обещание Таттертона, имеющего среди своих предков длинную плеяду уважаемых джентльменов, на слова которых полагалось много, много людей. – Он произнес это с сосредоточенно‑серьезным выражением на лице. Затем повернулся к санитарам, стоявшим поблизости в ожидании. – Она готова. Удачи тебе, моя дорогая. – Тони похлопал меня по руке в тот момент, когда санитары взяли носилки.
Меня покатили по коридору. Насколько мне удалось, я подняла голову, чтобы посмотреть на оставшегося позади Тони, и заметила на его лице выражение любви и заботы. Какой удивительный это был человек, за каждым словом которого чувствовались сила и уверенность. Мне не терпелось узнать о нем побольше. От своих родителей я получала лишь отрывочные сведения, дававшие мне скудную информацию, которой, по их мнению, мне должно было хватить на всю мою жизнь.
Конечно, я знала, что Тони создал огромное уникальное производство игрушек. «Империю», как часто называл это мой отец, оцениваемую в миллионы долларов и имеющую как местный, так и зарубежный рынки. «Таттертоны – это короли среди производителей игрушек, предназначенных для коллекционеров, – сказал он мне однажды. – Как и наши игрушки».
«Игрушки Тони – это игрушки для богатых», – поправила его тогда мама. Я знала, что она гордилась тем, что игрушки фабрики в Уиннерроу не были элитарными и их покупали люди разного достатка. «Таттертоновские игрушки исключительно для богачей, которым не нужно становиться взрослыми и забывать, как другим, свое детство, когда у них не было ничего под рождественской елкой и они ни разу не испытывали радости от празднования дня рождения. Вот какие покупатели Тони!» – добавила мама в гневе, и глаза ее сверкали как молнии.
Теперь я спрашивала себя: неужели этот человек так сильно отличается от моих родителей, от меня? Хотя я и чувствовала его силу и власть, но также видела его мягкость и уязвимость. Он плакал искренними слезами о моих родителях и обо мне.
Остальную часть этого дня все мое внимание было сосредоточено на том, чтобы помочь, в силу моих возможностей, докторам, которые, казалось, провели все исследования, когда‑либо известные медицинской науке. Меня кололи и зондировали, направляли на меня всевозможные лучи, делали рентгеновские снимки в различных ракурсах. Собрав всю информацию, доктора обсуждали ее и советовались друг с другом.
Как и предвидел доктор Малисоф, я не почувствовала никакой боли в ногах при проведении исследований. Я могла двигать и управлять верхней частью своего тела, но, когда меня поднимали на стол или осторожно клали на кровать, мои ноги безжизненно болтались, как у тряпичной куклы. Временами я чувствовала, будто нахожусь по пояс в ледяной воде и у меня все онемело, начиная с пальцев ног и кончая бедрами. У меня отсутствовали рефлексы, и я с удивлением смотрела, как ассистент доктора Малисофа и невролог доктор Фридман практически прокалывали меня иглой. Я ничего не чувствовала, но само это зрелище заставляло поморщиться.
В ходе исследования доктор Малисоф как‑то сказал мне:
– Энни, это почти как если бы мы ввели вам в позвоночник анестезирующее средство, применяемое при операции. Мы полагаем, что воспаление вокруг вашего позвоночника, вызванное травмой, и является в настоящее время причиной паралича. Существует еще несколько исследований, которые мы хотели бы провести, чтобы подтвердить наши предположения.
Я старалась быть послушным пациентом, поскольку была зависима буквально от всех. Меня поднимали, чтобы переместить с одного места на другое или водрузить на передвижную кровать. Мне было очень трудно находиться в сидячем положении или пытаться сесть самой (каждая такая попытка отнимала все силы). Доктора продолжали заверять меня, что со временем я смогу это делать, но я чувствовала себя так, словно половина моего тела была убита во время аварии вместе с моими родителями. Мое беспомощное состояние не только расстраивало, но и раздражало меня.
Многое мы все принимаем как должное – способность ходить, сидеть, вставать и идти, куда мы хотим и когда мы хотим. Полученные мной повреждения были как кровоточащие раны, посыпанные солью. Потому что в дополнение к опустошающему душу горю – потере родителей – я была вынуждена мириться со своей физической немощью. Сколько может вынести один человек? Все во мне кричало от несправедливости. Почему я должна пройти через такие ужасные мучения? Почему самое дорогое было теперь отнято у меня?
И все же, несмотря на свое состояние, я не могла не восхищаться окружающей меня обстановкой и обслуживающим персоналом. Это была впечатляющая клиника с коридорами в два раза более широкими, чем в больнице в Уиннерроу. Везде сновали люди, и каждый выглядел собранным, деловитым, важным. Я видела вереницы каталок с пациентами. Почти каждую минуту звучали сообщения или вызов для того или иного доктора направиться в какое‑либо место. Я узнала, что в здании было более двадцати этажей и, как мне показалось, целая армия сестер и технических работников. Я подумала, что тетя Фанни и Люк могут заблудиться здесь, пытаясь найти меня.
И даже среди всех этих людей, работавших с таким громадным количеством различных пациентов, я чувствовала свою значимость. Я понимала: за всем этим стояли Тони Таттертон и его деньги. С первой же минуты меня окружила команда докторов и технических специалистов, которые оставались со мной до тех пор, пока наконец меня не прикатили в мою персональную больничную палату.
Там уже дожидалась миссис Бродфилд. Для того чтобы водрузить меня на кровать, ей пришлось нелегко. Она подвезла каталку вплотную к кровати и начала осторожно перекладывать меня туда. Вначале – ноги, а потом верхнюю часть туловища. Когда она работала, то почти не произнесла ни слова, даже не ворчала.
Покончив с этой процедурой и уложив меня поудобнее, сестра дала мне соку. Затем она задернула занавес вокруг кровати, чтобы я поспала, и сказала, что будет сидеть около двери на случай, если мне что‑либо понадобится. Устав после всех исследований, я быстро заснула и проснулась, услышав голоса. Около моей кровати стояли доктор Малисоф и Тони Таттертон.
– Еще раз добрый день. Как вы себя чувствуете? – спросил доктор.
– Я чувствую усталость.
– Безусловно. Вы имеете на это право. Ну, мы пришли к окончательному заключению в отношении вас, молодая леди. Моя первоначальная гипотеза оказалась верной. Удар по позвоночнику сзади в основании вашей головы вызвал воспалительный процесс в этой области и послужил причиной вашего паралича. Уже произошло небольшое улучшение, так что необходимость в операции отпала. Чтобы уменьшить возникшее давление, мы прибегнем к лекарственной терапии, а через некоторое время и к физиотерапии. И вы не должны будете оставаться в больнице все это время, – добавил он, улыбаясь в ответ на мой озабоченный взгляд. – К счастью, миссис Бродфилд является сестрой, которая обучена физиотерапии, и она сможет справиться с программой вашей реабилитации в Фартинггейл‑Мэноре. У вас есть какие‑нибудь вопросы, на которые я мог бы ответить?
– Я буду снова ходить? – спросила я с надеждой.
– Почему нет? Я не вижу причин. Этого не случится, конечно, за одну ночь, но в свое время произойдет. Я периодически буду приходить, чтобы осмотреть вас.
– Когда у меня прекратятся головокружения?
– Они связаны с сотрясением. На это также потребуется некоторое время, но каждый день вы будете чувствовать улучшение.
– И это все, что случилось со мной? – спросила я с некоторым подозрением.
– Все? – Доктор засмеялся, и Тони, подойдя поближе, широко улыбнулся. – Иногда я забываю, какая это удивительная вещь – быть молодым, – сказал доктор, обращаясь к Тони. Тот в ответ кивнул головой. – Да, удивительно, – продолжал доктор Малисоф. – И если вы сами не можете быть молодым, прекрасно быть рядом с кем‑либо, таким же юным и красивым, как Энни. – Улыбка на его губах была легкой и скупой.
– Но я буду обременительным грузом, – запротестовала я.
Одно дело быть в тягость людям, которых ты любишь и которые любят тебя, но совершенно другое дело – отправляться в моем состоянии с неизвестным тебе человеком. Я чувствовала себя очень неловко. Как мне были нужны забота и внимание мамы и папы! Но Судьба распорядилась иначе.
– Не для меня, – ответил Тони. – Кроме того, я имею слуг, которые скучают, потому что им почти нечего делать теперь. А у тебя есть миссис Бродфилд.
– Я еще увижу вас, – сказал ему доктор Малисоф полушепотом, каким доктора обычно говорят на своих совещаниях, и вышел из комнаты.
Тони остался и посмотрел на меня сверху вниз.
– Я буду приходить дважды в день, – обещал он. – И каждый раз стану что‑нибудь тебе приносить. – Он произнес это легким, веселым тоном, как будто я была все еще ребенком, который мог радоваться игрушкам и куклам. – Есть что‑либо особое, чего бы ты хотела?
Я не могла ни о чем думать, мой разум был все еще погружен в те трагические события и в будущую неизвестность.
– Это неважно. Пусть каждый раз это будет для тебя сюрпризом. – Тони подвинулся ближе, так что смог нагнуться и поцеловать меня в лоб. Какое‑то время его рука лежала на моем плече. – Благодарение Богу, что с тобой будет все хорошо, Энни, что ты будешь со мной и я смогу помочь тебе. Его лицо было так близко от моего, что я чувствовала легкое прикосновение его щеки. Поцеловав меня еще раз, он покинул комнату.
Миссис Бродфилд измерила мне кровяное давление и обмыла меня теплой влажной губкой. Потом я лежала с открытыми глазами в каком‑то забытьи и изо всех сил сдерживала готовые пролиться слезы. Наконец я задремала.
На следующий день меня навестил Дрейк. Я очень обрадовалась ему. Находясь в чужом месте, далеко от дома, приятно видеть рядом родственников, членов моей семьи, ведь семья всегда была для меня чем‑то очень дорогим.
Он подошел и поцеловал меня, обняв за плечи с такой осторожностью, словно я была сделана из яичной скорлупы, которая может треснуть.
– Сегодня, Энни, у тебя немного порозовели щеки. Как ты себя чувствуешь?
– Очень уставшей. Я все время то засыпаю, то просыпаюсь, то забываюсь в мыслях, то они вдруг уходят. Но каждое свое пробуждение я осознаю заново, где нахожусь и что произошло. Мой разум отказывается примириться с правдой. Он продолжает выбрасывать ее, как выбрасывают старую, недельной давности котлету.
Он улыбнулся, кивнул и погладил мои волосы.
– Где ты был? Что ты делал это время? – закидала я его быстрыми вопросами, горя желанием узнать, как Дрейк переживает трагедию и свое собственное горе.
– Я решил остаться в колледже и закончить семестр.
– Да? – Почему‑то я решила, что весь мир остановился, солнце не показывается, ночь окутала всю землю. Как же мог кто‑то продолжать жить, работать или быть счастливым снова?!
– Мои учителя хотели освободить меня, но я подумал, что если я не сосредоточу на чем‑то свой разум, то просто сойду с ума от горя, – поведал мне Дрейк, придвинув стул к моей кровати. – Я надеюсь, ты не считаешь меня из‑за этого слишком холодным и безразличным. Я не мог просто сидеть и ничего не делать. Это было так болезненно.
– Ты поступил правильно, Дрейк. Я уверена, что мама и папа захотели бы, чтобы ты поступил именно так.
Он улыбнулся, благодарный за мое понимание, но я действительно верила в справедливость своих слов. Никто не переносил трудности так хорошо, как умела это делать мама. Папа всегда говорил, что у нее стальной хребет. «Ка‑стил», – шутил он. Я бы все отдала, лишь бы услышать его шутки снова.
– Как замечательно, Дрейк, что у тебя пока нет больше никаких занятий.
– Но я не вернусь в Уиннерроу. Мне было бы слишком больно находиться сейчас в этом большом пустом доме. Кроме того, Тони Таттертон сделал мне превосходное предложение на летние месяцы.
– Какого сорта? – спросила я, удивляясь тому, как быстро Тони забрал в свои руки устройство наших жизней.
– Он собирается позволить мне работать в качестве младшего администратора в своих конторах, можешь себе представить? Я еще даже не закончил колледж, а он готов дать мне ответственную должность! Он устроил мне даже квартиру здесь, в Бостоне. Разве это не звучит заманчиво и великолепно?!
– Да, Дрейк, я рада за тебя.
Я отвернулась в сторону. Я знала, что это было нечестно по отношению к Дрейку, но проявление радости было совсем неуместным в данный момент. Весь мир должен скорбеть по мне и моим родителям. Так думала я. Темная вуаль, которая окутала все вокруг, не покидала меня. Небо, каким бы голубым оно ни было, останется для меня серым.
– Твой голос не такой уж радостный. Это из‑за лекарств, которые ты принимаешь?
– Нет.
Какое‑то мгновение мы молча смотрели друг на друга, и я заметила, как печаль снова наплывает на его лицо, набрасывая тени вокруг глаз и заставляя дрожать губы.
– Нет, – продолжила я. – Я много думала о Тони. Я не могу отвязаться от вопроса, почему он с такой быстротой ворвался в наши жизни и по какой причине так замечательно относится к нам. Большую часть времени для нашей семьи он как бы не существовал вовсе. Естественно было думать, что Тони станет презирать нас. А произошло совсем обратное. Ты не удивляешься этому?
– Что тут особенно удивительного? Произошла страшная трагедия, а он… он фактически член семьи. Я имею в виду, что он женился на твоей прабабушке и бабушке моей сводной сестры и что у него никого нет. Тебе известно, что младший брат Тони покончил жизнь самоубийством?
Последние фразы Дрейк произнес глубоким шепотом, так как в это время миссис Бродфилд то входила, то выходила.
– Младший брат? Я не помню, чтобы кто‑нибудь упоминал о нем.
– Видишь ли, однажды Логан рассказал мне кое‑что о нем. Кажется, он всегда был очень замкнутым человеком, полностью поглощенным самим собой. Он жил в коттедже на другой стороне лабиринта, а не в этом большом удивительном доме.
– Коттедж? Ты сказал, коттедж?
– Да.
– Похожий на тот, который моя мать держала у себя в комнате, на ту игрушечную модель с музыкальным сопровождением, которую она подарила мне на день рождения?
– Ну, я никогда не думал об этом, но… да, я полагаю, что похожий. Но почему ты спрашиваешь об этом?
– Я продолжаю вспоминать этот коттедж и его музыку. Когда я была еще маленькой девочкой, мама открывала крышку и позволяла мне заглянуть внутрь. Проснувшись внезапно, мне представляется, что я снова дома и ищу глазами свои вещи, слышу голоса мамы и папы, собираюсь позвать миссис Эвери, и потом… это возвращается ко мне, обрушивается на меня, как темная холодная волна, и я начинаю тонуть в этой ужасной, отвратительной правде. Я схожу с ума, Дрейк? То, что происходит со мной, это частица меня? Пожалуйста, скажи мне! Я должна знать!
– У тебя все смешалось в голове в результате того, что случилось. Вот и все, – сказал он тоном, который должен был вселить в меня уверенность. – Воспоминаниям свойственно путаться и переплетаться. В твоем случае это неудивительно, учитывая, через что тебе пришлось пройти. Ты помнишь ту белиберду, которую ты говорила, когда я посетил тебя в Уиннерроу? – При этом он улыбнулся и покачал головой.
– Какую белиберду? – Долю секунды я была напугана. «Неужели Дрейк подслушал мои самые сокровенные мысли? Мысли о Люке?»
– Всевозможную глупую чепуху. Не беспокойся об этом. – И он перевел разговор на другую тему. – Не беспокойся также о том, как к тебе будут относиться, или о том, что ты будешь в одиночестве. Все лето я буду недалеко и смогу в конце каждой недели навещать тебя в Фартинггейл‑Мэноре. Забота о тебе, Энни, это моя главная обязанность в настоящее время, и я намерен ее усердно выполнять. Но я должен также думать о своей служебной карьере и добиваться самостоятельности. Независимость у меня в крови. Я вовсе не дожидаюсь каких‑нибудь подачек от Тони Таттертона. Я своим трудом добьюсь всего и поднимусь на высшую ступень, – провозгласил Дрейк с гордостью.
Он говорил и говорил о предстоящей работе у Тони и о том, что это может ему дать. Слова Дрейка сливались вместе, и я потеряла возможность улавливать их смысл. Через некоторое время он заметил, что у меня слипаются глаза и я его не слушаю.
– Ну, вот. Я усыпил тебя своими разговорами, – сказал он и рассмеялся. – Может быть, меня следует оформить здесь на работу для оказания помощи тем, кто страдает бессонницей.
– Извини, Дрейк. Это получилось у меня не намеренно. Я слышала почти все, что ты говорил, и…
– Все в порядке. В любом случае я, наверное, слишком долго задержался здесь. – Он поднялся.
– О нет, Дрейк! Я так рада, что ты здесь! – вскрикнула я.
– Тебе нужен отдых, если мы хотим, чтобы ты поправилась. Я скоро приду снова навестить тебя. Даю слово. Пока, Энни, – прошептал он и нагнулся, чтобы поцеловать меня в щеку. – Не надо беспокоиться. Я всегда буду от тебя поблизости.
– Спасибо, Дрейк. – В меня вселяло уверенность сознание того, что он будет недалеко. Но мне хотелось также, чтобы и Люк был рядом, чтобы каким‑то образом он попал в Фарти и помог мне поправиться. Может быть, тогда моя жизнь не стала бы настолько отличаться от той прежней, в Уиннерроу. Мне уже представилось, как мы сидим с ним на большой террасе в Фарти, как Люк возит меня в инвалидной коляске или что‑то читает мне у моей кровати, а я тем временем спокойно отдыхаю.
Как только Дрейк покинул комнату, миссис Бродфилд приблизилась ко мне и нажала кнопку, чтобы я оказалась в сидячем положении.
– Пора что‑нибудь поесть, – провозгласила она.
Я зажмурилась, чтобы не видеть, как закружилась моя комната, но на этот раз ничего не сказав об этом сестре. Больше всего мне хотелось поскорее поправиться и покинуть эту больницу, где, чтобы поесть или попить, справить свои естественные потребности или удовлетворить каждую личную нужду, я должна была просить чьей‑то помощи. И самым большим моим желанием было попасть туда, где находились могилы моих родителей.
Я еще должна сказать им мое «прощайте».
Глава 7
ПЕРИОД ТЬМЫ
Тони сдержал свое обещание: каждый раз, навещая меня, он приносил разные подарки‑сюрпризы. Приходил он дважды в день, поздним утром и в начале вечера. Первое время он приносил коробки конфет и охапки цветов, потом по его заказу мне ежедневно стали доставлять вазы со свежесрезанными розами. В четвертый свой визит он принес мне флакон жасминовых духов.
– Я надеюсь, они нравятся тебе, – сказал он. – Это были любимые духи твоей прабабушки.
– Я помню, что иногда моя мама пользовалась ими. Да, мне нравится их запах. Спасибо, Тони.
Я тут же немного распылила их из флакона. Когда он вздохнул в себя аромат духов, глаза его омрачились и на несколько мгновений стали отчужденными: он предался воспоминаниям. Какой сложный человек и какое сильное сходство с моей матерью! Тони был нежным и заботливым и одновременно сильным и властным. Он походил то на маленького мальчика, то вновь возвращался к убеленному сединами, умудренному житейским опытом Тони. Слово, запах, цвет могли перенести его в прошлое, погрузив в океан тяжелых воспоминаний. Но уже в следующий момент он выходил оттуда бодрым, ярким, остроумным, готовым к бою.
Может, в чем‑то и мы были похожи друг на друга. Как часто моя мать или отец заставали меня впавшей в меланхолию. Иногда самые простейшие вещи вызывали во мне печаль: одинокая птица на ветке ивы, отдаленный звук автомобильного сигнала, даже смех маленьких детей. Внезапно меня охватывали мрачные мысли, и так же внезапно все это исчезало, и я вновь возвращалась из теней к солнечному свету, будучи не в силах объяснить свою печаль. Однажды моя мать обнаружила меня всю в слезах. Я сидела в жилой комнате и смотрела на деревья и голубое небо.
– Почему ты плачешь, Энни? – спросила она.
Вначале я посмотрела на нее, ничего не понимая. Затем потрогала свои щеки и почувствовала на них теплые капли. Я не могла объяснить причину слез. Просто так случилось.
В следующее посещение Тони пришел в сопровождении своего шофера Майлса, который внес несколько коробок. Тони велел ему положить коробки на столик около кровати. Затем он стал открывать их одну за другой. Там были разнообразные ночные рубашки из шелка, а в последней – малиновый шелковый халат.
– Этот цвет удивительно шел твоей матери. – Его глаза заблестели при воспоминании. – Я все еще помню замечательное малиновое платье и жакет, которые я купил для нее, когда она посещала школу для девочек в Уинтерхевене.
– Мама не была там счастлива, – прервала я приятные воспоминания Тони. – Она говорила, что другие девочки обращались с ней безжалостно. И хотя они росли в богатых семьях, не были такими же отзывчивыми и добрыми, как бедные люди в Уиллисе.
– Да‑да, но это выработало в Хевен сильный характер, позволивший ей противостоять им. Уинтерхевенская школа была и все еще продолжает оставаться академической школой. Там заставляют учащихся работать и обеспечивают их умными учителями. Я помню, как говорил твоей матери, что если она займет верхнее место в их академическом списке, то ее будут приглашать на чай в высшее общество и она станет встречаться с людьми, которые имеют реальный вес в Бостоне. Но ты права, ей действительно не нравились люди, которых она встретила в школе. Ну ладно, – добавил он поспешно, меняя направление разговора, – в любом случае ты будешь самой нарядной пациенткой в этой больнице.
Мне хотелось, чтобы Тони еще что‑нибудь рассказал о тех годах, когда моя мать жила в Фартинггейл‑Мэноре, но я решила, что лучше отложить разговор до того времени, пока сама туда не перееду.
На следующий день ко мне пришла с почтой одна из «розовых леди». Их так звали из‑за розового цвета фартучка, который они надевали на себя, выполняя благотворительную миссию в клинике. В основном это были приятные пожилые женщины. «Розовая леди» принесла небольшую пачку открыток с пожеланиями скорейшего выздоровления от некоторых моих друзей в Уиннерроу, учителей, от миссис Эвери и Роланда Стара, а также от Дрейка и Люка. Я попросила миссис Бродфилд прикрепить открытки к стене, заметив, что она не пришла в восторг от моего поручения, хотя все же выполнила его.
На другой день после получения открыток меня посетили Люк и тетя Фанни. Поскольку я лежала в отдельной комнате, они могли приходить в любое время. Дверь была приоткрыта, и я услышала голос тети Фанни, когда та находилась еще в коридоре больницы (но и при закрытой двери это не составило бы труда). Вначале они с Люком остановились у поста сестры.
– Мы здесь, чтобы увидеть мою племянницу, – прогремела тетя. – Энни Стоунуолл.
Я даже не услышала ответа сестры, тетя Фанни не обратила внимания на ее скрытый намек говорить потише.
– Скажите, а почему у вас отдельные палаты находятся так далеко от лифта? За большую плату нужно иметь больше удобств. Сюда, Люк, – продолжала она громогласно.
– Идет моя тетя, – предупредила я миссис Бродфилд, которая сидела у двери как каменная и читала последний номер журнала «Пипл». Этим утром Тони прислал десятки свежих журналов, и миссис Бродфилд разложила их на подоконнике. Так что моя комната выглядела как библиотека. Некоторые из дежуривших сестер, проходя мимо, спрашивали разрешения взять на время их перерыва тот или иной журнал. Миссис Бродфилд разрешала, но обязательно записывала их имена и названия журнала в маленький блокнот.
– Запомните, где вы взяли их, – предупреждала она.
Она заерзала на стуле, когда шаги тети Фанни стали громче. По звуку я могла точно определить, что на ней были туфли на высоком каблуке, и я знала, что она разоделась специально для этого визита. Тетя вошла в комнату в широкополой соломенной шляпе с черной бархатной лентой, в бежевой юбке из джинсовой ткани (естественно, юбка туго облегала ее бедра) и куртке с коротким рукавом, тоже из джинсы, только черной, надетой поверх песочной рубашки мужского покроя в небольшую полоску.
Я должна признать, что, несмотря на ее лексику, манеру поведения, а также образ жизни, моя тетя Фанни была очень привлекательная женщина, особенно когда модно одевалась. И не было ничего удивительного в том, что молодые мужчины вились вокруг нее, как пчелы вокруг улья.
Люк вошел сразу за матерью. На нем были простая голубая рубашка с коротким рукавом и джинсы, но я заметила, что он чрезвычайно тщательно потрудился над прической. Он очень гордился своими черными густыми волосами. Другие ребята из зависти поддразнивали его за то, что он уделяет так много внимания своей шевелюре, не позволяя ни одной пряди выбиться из прически.
Стоило тете Фанни войти в комнату, миссис Бродфилд тут же поднялась. Она попятилась в сторону, как бы не желая, чтобы ее задели, и кинула свой журнал на подоконник.
– Энни, дорогая! – Тетя Фанни бросилась к кровати и обхватила меня руками.
Миссис Бродфилд направилась к выходу.
– Не торопитесь, любезная, – прореагировала моя тетя.
Я чуть было не рассмеялась, когда тетя Фанни повернулась ко мне. Глаза у нее расширились, а рот исказился гримасой, как будто она только что проглотила прокисшего молока.
Люк подошел к кровати с другой стороны. Он выглядел робким и скованным.
– Как дела, Энни?
– Немножко лучше, Люк. Когда я сижу, у меня уже не кружится голова, и еще я начала есть твердую пищу.
– Это замечательно, дорогая. Я знала, что если они поместили тебя в такое чудное место, то должны поднять тебя, не теряя времени, – произнесла тетя Фанни и уставилась на меня. – Это сестра с хмурым лицом обращается с тобой как надо?
– О да, тетя Фанни. Она очень опытная, – заверила я ее.
– Кажется, что так. Думаю, тебе нужно иметь кого‑то вроде нее, чтобы правильно считать капли лекарства. Только с нее станет держать кого‑либо в коме.
– Все в школе шлют приветы тебе, Энни, и выражают свои соболезнования, – вмешался Люк, пытаясь увести разговор от оскорбительных замечаний матери.
– Поблагодари их за меня, Люк. И спасибо им за открытки. Мне очень понравилась твоя открытка с пожеланием скорейшего выздоровления. – Я кивнула в сторону стены.
– Я так и думал. – Он засиял.
– А где открытка, которую послала я? – потребовала тетя Фанни после того, как просмотрела все открытки на стене.
– Ты послала открытку? Когда?
– Несколько дней назад. Я потратила уйму времени, выбирая самую лучшую. И я помню, что наклеила марку на нее, Люк. Так что не обвиняй меня в том, будто я забыла, – быстро добавила она, предвосхищая то, что может утверждать ее сын.
– Может быть, она придет сюда завтра, – предположила я.
– А может, ее выбросила эта ужасная сестра, не вручив тебе, – произнесла она с ухмылкой.
– Но, тетя Фанни, зачем ей это делать?
– Кто знает? Она невзлюбила меня в ту же минуту, когда уставила свои глаза на меня, да и она мне тоже не нравится. Я не доверяю ей так сильно, что могла бы пихнуть ее ногой.
– Тетя Фанни!
– Ma! – предостерег ее Люк.
– Ладно, – проворчала она.
– Все готово к выпуску, Люк? – спросила я, пытаясь произнести эти слова бодрым голосом. Я пропущу свой собственный выпуск из школы!
– Осталось всего три дня, Энни. – Он провел указательным пальцем по горлу, показывая, что это будет для него катастрофа. – Это первый случай, когда я буду делать что‑то действительно важное без тебя. Раньше ты всегда находилась рядом со мной и оказывала поддержку и помощь.