В комнату вошел один из работников по парку. Он принес и установил для меня телевизор с дистанционным управлением, так что я могла оперировать им прямо с кровати. Рабочий был плотным коренастым мужчиной с лицом, покрытым как бы старой высохшей материей. Его кожа за многие часы работы под солнцем потрескалась, а лоб и даже подбородок прорезали глубокие морщины. Он сказал, что его зовут Парсонс.
– Вы работаете здесь уже давно, Парсонс?
– О нет, всего немногим больше недели.
– И как вам нравится ваша работа? – Вначале я подумала, что он не слышал моего вопроса, затем поняла: рабочий размышляет над тем, как ему лучше на него ответить. – Я полагаю, что здесь уйма работы для вас, – добавила я, чтобы помочь ему.
Он перестал присоединять провода к телевизору и посмотрел на меня.
– Да, здесь много работы, но каждый раз, когда я начинаю что‑то делать, мистер Таттертон меняет свое решение и дает мне другое задание.
– Меняет свое решение?
– Я не знаю. – Он покачал головой. – Меня наняли починить бассейн, так что я начал замешивать цемент, но только я приступил к работе, подошел мистер Таттертон и спросил, что я там делал. Я ответил, а он, взглянув на бассейн, посмотрел на меня, как на сумасшедшего. Затем сообщил, что его отец говорил ему, чтобы он никогда не чинил ничего, пока оно не сломается. «Угу», – сказал тогда я. «Надо подрезать кусты вдоль всех дорожек в лабиринте», – приказал мистер Таттертон и послал меня делать это. Тем временем весь цемент, который я замешивал, затвердел и пропал даром. Но платит он хорошо, – добавил Парсонс. Он пожал плечами и занялся телевизором.
– А как же бассейн?
– Я не спрашивал. Я делаю то, что мне говорят. Ну вот, теперь он заработает прекрасно. – Рабочий включил телевизор, проверил переключение каналов, регулировку яркости и звука. – Хотите оставить его включенным?
– Нет, сейчас не надо. Спасибо, Парсонс.
– Не стоит благодарности.
– Парсонс, а как там в лабиринте?
– Как? – Он пожал плечами. – Я не знаю. Спокойно, наверное. То есть когда вы зайдете в глубину его. По обе стороны почти ничего не слышно, и затем… я думаю, от того, что кругом так тихо, вам чудятся какие‑то странные вещи. – Он тихо засмеялся.
– Что вы имеете в виду?
– Пару раз мне показалось, будто слышу шаги в одном из соседних коридоров. Я начинал кричать, но там никого не оказалось. Вчера к вечеру я опять их услышал. Я встал, пошел сперва по одной дорожке, потом по другой и опять по другой, и что вы думаете случилось, мэм?
– Что?
– Я заблудился, вот что. – Он громко рассмеялся. – Понадобилось почти полчаса, чтобы добраться до того места, где я работал.
– А что относительно шагов?
– Я их больше не слышал. Ну, мне надо идти.
– Спасибо.
После того как Парсонс ушел, я стала смотреть в окно. Небо было таким же ярко‑голубым, как мамины глаза в минуты радости и счастья. Я подумала, что мои глаза, очевидно, стали теперь бледными, тусклыми, как выгоревшая старая голубая блузка. Но мир снаружи искрился жизнью и светом, трава сочно зеленела и казалась прохладной и пахнущей свежестью, деревья стояли в полном расцвете, а маленькие пушистые облака выглядели чистыми и мягкими, как только что взбитые подушки.
С ветки на ветку перелетали малиновки и воробьи, возбужденные приходом теплого великолепного дня. Я с удовольствием стала бы просто птичкой, но зато существом, которое могло передвигаться куда угодно по собственному желанию и наслаждаться жизнью.
Мама и папа ушли навсегда, Люк, кажется, недостижим, а я замкнута в этом старом доме, где меня ждут только терапия, горячие ванны, лекарства и доктора. И как долго это продлится, я не знала, да и никто другой не мог этого знать.
Я избавилась от чувства жалости к себе, заметив приближение «роллс‑ройса» Тони. Когда машина остановилась около кладбища, я подкатила на коляске как можно ближе к окну. Тони вышел из машины и направился к памятнику моих родителей. Он встал на колени перед ним и опустил свою голову. В таком положении он оставался довольно долго, а затем неожиданно вновь появился тот таинственный человек. Он приближался от участка, на котором росли деревья.
Тони, казалось, не слышал и не видел его приближения. Человек встал около него, а затем положил руку на плечо Тони. Я смотрела и ждала, мое сердце вдруг заколотилось. Но Тони даже не посмотрел вверх. Через несколько секунд мужчина направился обратно в сумрак леса. Тогда Тони встал и пошел назад к своей машине.
Выходит, я одна только знала, что таинственный человек был рядом с ним. Я не могла дождаться прихода Тони. Подкатив коляску к входу в мою спальню, я повернулась лицом к двери.
Прошло почти два часа, прежде чем Тони пришел в мою комнату. Все это время я умирала от любопытства. Мне даже хотелось послать за ним, но подумала, что причина для поспешного прихода не слишком уважительная. Я ожидала Тони с минуты на минуту, а он все не приходил. Роланд, когда я проявляла нетерпение, обычно говорил мне, что «горшок, за которым наблюдают, никогда не закипает».
Пытаясь переключиться на что‑либо другое, я просмотрела книги, которые Тони послал мне. Это были романы писателей девятнадцатого столетия, о которых я никогда не слышала, таких, например, как Уильям Дин Хоуэлс. Одни книги назывались «произведениями своей эпохи», другие – «новеллами о хороших манерах». Будто Тони хотел, чтобы я жила в прошлом веке.
Наконец он появился. К этому времени я чуть не сошла с ума. И, не медля ни минуты, спросила его о человеке на кладбище.
– Какой человек? – Улыбка застыла на устах Тони.
– Я видела его рядом с вами, у памятника на могиле моих родителей.
Тони продолжал стоять в дверях. Он быстро заморгал глазами, словно ему надо было вернуться откуда‑то к реальной действительности. Затем глубоко вздохнул и двинулся вперед с потеплевшей улыбкой.
– Я все забываю, что ты можешь видеть семейное кладбище из своего окна. – Он пожал плечами. – Это был один из работников по обслуживанию территории. Говоря по правде, я в тот момент был так погружен в свою печаль, что не могу припомнить, кто конкретно это был и что ему было нужно.
– Работник по обслуживанию территории? Но Рай Виски сказал…
– Во всяком случае, – весело заявил Тони, хлопнув в ладоши, – пришло время твоей первой прогулки по Фарти. Миссис Бродфилд говорит, что ты заслужила ее. Ты готова?
Я снова пристально посмотрела в окно в сторону кладбища и леса. Длинные и тонкие, как пальцы ведьмы, облака закрыли солнце, бросив тень на памятник на родительской могиле.
– Я должна пойти на кладбище, Тони.
– Сразу же, как это разрешит доктор. Будем надеяться на завтра. А тем временем я покажу тебе нечто особенное, то, что находится поблизости.
Он обошел мою коляску и взялся за рукоятки.
Почему он не сказал мне правду об этом человеке? Может быть, боялся расстроить меня? Что мне сделать, чтобы услышать от него правду? Возможно, Рай в курсе. Я должна устроить все так, чтобы Тони не узнал, что я расспрашивала Рая.
Я почувствовала его теплое дыхание, коснувшееся моего лба, потом легкое прикосновение его губ к моим волосам. Нежность этой ласки несколько озадачила меня. Тони, очевидно, заметил это по моим глазам.
– Это так хорошо, так замечательно, что ты здесь и что я могу взять тебя с собой назад в прошлое.
– Но я инвалид, Тони, больной и искалеченный человек.
Я не думаю, что он слышал меня.
– Вновь возродить эти прекрасные воспоминания, еще раз обрести счастье. Немногим людям выпадает такая возможность – вернуть счастье, которое они потеряли.
Он начал вывозить меня из комнаты.
– Куда мы направляемся?
– Первое, что я хочу тебе показать, это комнаты, которые я приготовил для твоих родителей, когда они прибыли в Фарти на торжество по случаю их бракосочетания. Они были такими любящими голубками, как истинные новобрачные.
Я часто пыталась представить себе папу и маму молодыми, заново открывающими для себя друг друга. Я знала, что впервые они встретились, когда папа переехал в Уиннерроу. Мама говорила мне, что они сразу же влюбились друг в друга, как только встретились их взгляды.
Но она никогда не делилась со мной своими хорошими воспоминаниями о Фарти. Я уверена, что такие были у нее. Поэтому жадно прислушивалась к рассказу Тони о том, как родители смеялись и льнули друг к другу, в какое сильное возбуждение пришел мой отец, увидя Фартинггейл, и какое удовольствие получил сам Тони, знакомя Логана с поместьем.
– Когда я в первый раз увидел Хевен, я не мог отделаться от чувства, насколько сильно она напоминала свою мать, – продолжал Тони, когда мы выехали из моих апартаментов и двинулись по длинному коридору. – У тебя тоже очень сильное сходство с мамой. Иногда, закрыв глаза и слушая, как ты говоришь, мне кажется; что я переместился во времени назад и рядом со мной Хевен. А когда открываю глаза, наступает такой момент, что я не понимаю, в каком времени нахожусь. Разве все эти прошедшие годы с того момента, как она покинула меня, не были сплошным кошмаром? Могу я вернуться к более счастливым временам? Если ты очень хочешь, если ты горячо молишься об этом, разве такое не может случиться? Иногда в моем сознании вы все существуете одновременно… как одна женщина: Ли, Хевен и теперь ты, все так похожие друг на друга по голосу, манерам, внешности. Вы скорее сестры, тройня, а не матери и дочери, – сказал он с нежностью и надеждой.
Мне не понравилось, как он слепил нас вместе. Получалось, что я не обладаю индивидуальностью, не являюсь самостоятельной личностью со своими мыслями и чувствами. Конечно, я хотела быть похожей на маму, даже выглядеть, как она, но прежде всего я стремилась быть сама собой, быть Энни, а не каким‑нибудь саженцем. Почему Тони так упорно игнорирует это? Разве он не знал, как важно для любого человека чувствовать себя личностью? Понравилось ли ему, если бы люди называли его «просто одним из Таттертонов, таким же, как и другие»? Я решила про себя, что как‑нибудь подниму перед ним этот вопрос. Я не исключение, можно и других научить чему‑либо новому.
И вновь переключила свое внимание на осмотр дома. Когда меня вносили сюда и поднимали наверх, я практически почти ничего не видела на этом этаже здания. Теперь воочию убедилась в том, насколько изношенным и местами протертым до дыр был ковер в коридоре. На многих люстрах, спускавшихся с потолка, перегорели лампочки, и везде висела паутина. Немногочисленные шторы на окнах задернуты, так что в коридоре было темно, особенно в той его части, куда вез меня Тони.
– Годами к этой секции дома никто не прикасался. Вначале комнаты здесь принадлежали моим прабабушке и прадедушке, но из уважения к твоим родителям я заново все обновил и привел в порядок. Я знал, что может доставить удовольствие твоей матери, и все было готово к ее приезду. Ты бы видела, как она удивилась, когда я открыл перед ней эти двустворчатые двери.
Он засмеялся, но это был странный, жиденький смешок человека, смеющегося над вещами, которые у других не вызывают подобной реакции, смех человека, полностью погруженного в свой, очень личный мир. Когда я откинулась назад и, повернув голову, посмотрела на Тони, я увидела, что его взгляд устремлен далеко в свое прошлое.
Разве он не видел, насколько изношен и протерт был ковер в коридоре? Разве он не чувствовал запах плесени? Почему он не послал сюда горничных, чтобы все вычистить и отполировать?
– Никто больше не ходит по этим коридорам. И я не разрешаю никому входить в эти комнаты, – сказал он, как бы читая мои мысли.
Когда мы добрались до места, которое, как он сказал, было запретным, то оказались в еще более мрачном окружении. Громадные лоскуты паутины, спекшейся с пылью, висели между потолком и стенами коридора. Мне подумалось, что даже он сам вряд ли сюда приходил. Тони остановился перед большими двустворчатыми дверьми из орехового дерева. На наружной поверхности дверей были заметны длинные узкие подтеки, некоторые из них выглядели совсем свежими.
Тони достал из кармана пиджака связку ключей. Открывая дверь, он повернулся ко мне, и я заметила, как странно сияло его лицо, а глаза светились от возбуждения. Таким он, очевидно, выглядел, когда предоставлял эти комнаты моим родителям. Неужели его воспоминания так живы, что он, несмотря на прошедшие годы, сумел перенестись в прошлое, принять тот же образ и вести себя так, словно все это происходило много лет назад, а не сегодня?
– Апартаменты мистера и миссис Стоунуолл, – объявил он торжественно, словно мои родители были живы и стояли рядом со мной.
Он распахнул двери, которые заскрипели петлями, своим стоном предупреждая о чем‑то. Не в силах дождаться, когда он подойдет, чтобы везти меня дальше, я взялась за колеса и покатила коляску вперед. К своему глубокому удивлению, я увидела перед собой комнаты в безукоризненном состоянии: каждый предмет здесь был вычищен и отполирован, нигде не единой пылинки, все просто блестело за этими обманчивыми старыми дверьми в казавшейся заброшенной части громадного дома. Получалось, что мы как бы действительно перешагнули какую‑то невидимую границу времени и вернулись в прошлое.
Тони засмеялся снова, на этот раз над выражением моего лица.
– Прекрасно, не правда ли?
Везде преобладал любимый цвет моей матери – цвет красного вина. Мебель в провансальском стиле была сбита материалом этого цвета, повторявшим в своем рисунке оттенки большого персидского ковра. Стены оклеены матерчатыми обоями с цветочным красно‑белым орнаментом. На двух больших окнах висели старинные шелковые занавеси, а за ними тонкий тюль. И все выглядело совершенно новым!
Тони подтвердил мои мысли.
– Все здесь заменили и восстановили, как было раньше. Так выглядела гостиная в тот день, когда твои отец и мать вступили в нее первый раз.
– Значит, все совершенно новое? – спросила я с удивлением. Он кивнул. – Но зачем?
– Зачем? Зачем?.. – Он осмотрелся кругом, как бы давая понять, что ответ очевиден. – Затем, что, может быть, наступит день, когда ты и твой муж приедете жить сюда. Во всяком случае, – быстро добавил он, – мне доставляет удовольствие возвращать вещам тот вид, какой они имели раньше, в наше более счастливое время. И я могу позволить себе делать это. Так почему бы и нет? Я говорил тебе, что собираюсь вернуть Фартинггейл‑Мэнору тот вид, какой это поместье имело в свои самые лучшие дни.
Я покачала головой. Кто‑то мог бы сказать, что таким образом богатый старый человек тешит себя. Но зачем возрождать болезненные воспоминания? Все эти годы мама отказывалась иметь с ним какие‑либо отношения, и все эти годы он продолжал цепляться за свои воспоминания о ней и папе, не позволяя времени стереть их. Почему?
– Боюсь, что я все еще не понимаю, Тони. Почему это так важно возрождать Фарти и эти комнаты такими, какими они были когда‑то? – настаивала я.
Лицо Тони стало жестким.
– Я сказал тебе, что у меня есть средства заниматься этим.
– Но у вас есть средства делать многие новые вещи. К чему жить в прошлом?
– Прошлое более важно для меня, чем будущее, – почти огрызнулся он. – Когда ты достигнешь моего возраста, ты поймешь, как дороги хорошие воспоминания.
– Но, учитывая ваш с мамой разрыв, я думала, что это причиняет вам боль. Она ушла из вашей жизни, она была…
– Нет! – Он выглядел взбешенным. – Нет, – повторил он более спокойно. Затем улыбнулся. – Видишь ли, делая все это, – он развел свои руки, – я удерживал Хевен такой, какой она была для меня… всегда. Я обманывал Судьбу. – Он засмеялся слабым, ничего не выражающим смехом. – Такова, моя дорогая, настоящая сила большого богатства.
Я уставилась на Тони.
Он взглянул на меня и согнал дикое выражение со своего лица.
– Теперь пойдем в спальню. Посмотри, что я сделал там.
Тони направился вперед и открыл двери в спальню. Более уверенно, но как‑то неохотно я подвезла себя к входу и заглянула внутрь.
Даже очень широкая кровать, казалось, теряется в этой огромной комнате, пол которой покрывал бежевый ковер, такой мягкий и толстый, что я с трудом сумела въехать на него. Создавалось впечатление, будто ты пробираешься через болотную траву. Не оставалось никакого сомнения в новизне этого ковра.
Все белье было тоже новым. Тон покрывала на кровати гармонировал с абрикосовым цветом балдахина. На кровати лежали также подушки цвета ржавчины. Я посмотрела вправо и увидела растянувшуюся почти во всю длину комнаты мраморную доску, в середине которой был белый туалетный стол из этого же камня. Под доской находились выдвижные ящики, наружные стенки которых были окантованы деревянными рамками под цвет мраморной доски. Выше размещалось огромное зеркало, отделанное по краям золотом.
Что‑то на туалетном столике привлекло мое внимание. И, подкатившись поближе, увидела щетку для волос, в которой еще оставались серебристо‑светлые волосы. Я взяла щетку в руку и стала ее рассматривать.
– Это волосы Хевен, – прошептал Тони, встав рядом со мной. – Когда у нее были волосы, как у Ли. Как будто бы Ли вернулась через нее, разве ты не видишь?.. – Его широко раскрытые глаза блестели, и в них было что‑то дикое. У меня заколотилось сердце. – Волосы… это волосы Ли. Это не были просто покрашенные волосы Хевен… Ли приходила обратно. Я…
Он заметил изумление на моем лице и передернул плечами, затем взял щетку из моих рук и осторожно провел кончиком пальца по застрявшим в щетке волосам.
– Она выглядела такой красивой с этими волосами, этот цвет так шел ей.
– Мне мама больше нравилась с темными волосами, – заметила я.
Но Тони, казалось, не слышал. Он продолжал смотреть на щетку еще какое‑то время, а потом осторожно положил ее обратно на стол, словно она была частью ценной музейной коллекции.
Когда я окинула взглядом мраморную доску, я заметила другие предметы маминого туалета: шпильки, заколки, гребни, даже смятые бумажные салфетки, пожелтевшие от времени. Некоторые из предметов носили сугубо личный характер.
– Почему моя мать оставила эти вещи здесь? – Мне пришлось повернуться к Тони, поскольку он не отвечал. Он стоял и смотрел на меня, его рот скривила полуулыбка.
– Тони? – Он продолжал молча взирать на меня. – Тони, что случилось? – Я развернулась теперь вместе с коляской, так что он увидел мое лицо целиком. Это вывело его из оцепенения.
– О, извини меня. Наблюдая за тобой… я видел Хевен, сидящую за своим туалетным столиком в ночной сорочке и расчесывающую волосы перед сном.
«Как странно, – думала я. – Зачем ему быть в комнате мамы и смотреть, как она готовится лечь спать? Это ситуация больше подошла бы для мужа, чем для неродного дедушки. Он говорил о маме, как если бы та была его женой Джиллиан, которую он потерял. Здесь было что‑то неестественное. Может быть, он сходит с ума и я, к несчастью, нахожусь здесь как раз в начале его болезни?»
– Вы наблюдали, как она готовится ко сну? – не удержалась я.
– О нет. Просто иногда, проходя мимо, я стучал к ней, и, пока стоял в дверях, она отвечала на мои вопросы или разговаривала со мной, продолжая расчесывать волосы. – Он сказал это быстро, слишком быстро, по моему мнению. И говорил он это тоном человека, в чем‑то виновного.
– Но скажите, Тони, почему моя мать оставила здесь так много после себя, уезжая из Фарти?
На мраморной доске все еще стояли коробки с ее пудрой, бутылочки с ее духами и одеколоном, баллончики с лаком для волос.
– У нее все было в двух экземплярах, так что ей не приходилось укладывать много вещей всякий раз, когда она уезжала в Уиннерроу. – Он опять ответил чересчур поспешно, что заставило меня усомниться, а правда ли это.
– Скорее, это похоже на бегство, Тони, – заявила я. Мне хотелось, чтобы он знал, что я не приняла его объяснений. Я подъехала ближе. – Почему она уехала так внезапно? Можете вы сказать мне сейчас?
– Но, Энни, пожалуйста…
– Нет, Тони, я должна сказать вам следующее. При всем том, что я высоко ценю сделанное вами для меня и Дрейка, я беспокоюсь, зная, как обстояли дела между вами и моей матерью. Иногда я чувствую, что существуют некоторые вещи, которые вы скрываете от меня. Это плохие вещи, и они могут напугать меня и заставят уехать отсюда.
– Но ты не должна думать…
– Я не знаю, как долго я смогу оставаться здесь, не узнав правды, независимо от того, насколько уродливой или болезненной может оказаться эта правда.
Его острый, пронизывающий взгляд остановился на мне в глубоком раздумье. Глаза заморгали, когда он принял свое быстрое решение, кивнув при этом головой.
– Хорошо. Может, ты и права, может быть, уже наступило время. Ты выглядишь сегодня значительно сильнее, а я переживаю по поводу тех тяжелых чувств, которые возникли между твоей матерью и мной. Кроме того, не хочу, чтобы нас с тобой разделила стена секретов, Энни. Я сделаю все, чтобы не допустить этого.
– Расскажите тогда мне все.
– Хорошо. – Он вытащил из‑под туалетного столика стул и сел на него передо мной. Он сидел, казалось бы, целую вечность, не проронив ни слова, подперев подбородок своими элегантными, с маникюром руками. Затем выпрямился и оглядел всю комнату. – Это как раз место для исповеди… ее комната. – Тони посмотрел вниз, потом на меня. Его глаза были печальными, как у брошенного пса, которому не хватает ласки и любви. Я глубоко вздохнула и стала ждать, когда он начнет свой рассказ.
Глава 14
ИСПОВЕДЬ ТОНИ
– Энни, – начал он. Его глаза были подобны шарикам из голубого льда. – Я не прошу, чтобы ты извинила меня за то, что я сделал. Мне нужно лишь одно – попытайся понять, почему я сделал это и как плохо мне было, особенно после того, как Хевен обнаружила это и стала презирать меня.
Тони помолчал, ожидая моего ответа, возможно, надеясь на поддержку с моей стороны до начала своей исповеди. Но я могла думать только о том, что услышу сейчас нечто настолько ужасное, что немедленно попрошу… нет, потребую… чтобы меня забрали из Фартинггейл‑Мэнора.
Я понимала, Тони был прав в одном – эта комната являлась самым подходящим местом для меня, чтобы выслушать данную историю. Некоторые из вещей моей матери все еще висели в шкафах, и их внешний вид не оставлял сомнений, что Тони позаботился, чтобы их почистили и погладили. Очередное свидетельство его одержимости не дать умереть прошлому, сохранить свои счастливые воспоминания. Я была уверена, что чувствовала знакомый запах жасмина и даже слышала звуки музыкальной шкатулки, исполнявшей одну из мелодий Шопена, хотя понимала, что мне это только кажется…
– Энни, ты не можешь себе представить, каково мне было после смерти моего брата. Я всегда надеялся на то, что он преодолеет свой фатализм и депрессию и найдет человека, которого полюбит. Мне хотелось, чтобы он женился и завел детей. Маленькие Таттертоны бегали бы снова по этим огромным залам и смеялись. Появились бы наследники и родовая нить нашего семейства продолжалась бы все дальше и дальше.
– Почему у вас с Джиллиан не было своих собственных детей?
Такой вопрос казался вполне естественным и безобидным, но по тому, как изменилось выражение его глаз и как сжались его губы, я поняла, что причинила Тони душевные страдания. Он медленно покачал головой.
– Джиллиан была немолодой женщиной, когда я женился на ней. Кроме того, страдала излишним тщеславием и считала, что после рождения Ли она потеряла часть своей красоты, уверяя, какую ей пришлось выдержать битву, чтобы вернуть свою фигуру. Короче говоря, Джиллиан не хотела иметь другого ребенка. Конечно, я умолял ее. Я просил ее подумать о наследии Таттертонов, говорил, что хочу иметь наследника.
– И что она отвечала?
– Джиллиан была как ребенок, Энни. Она не могла даже допустить, что когда‑нибудь умрет, отрицала саму мысль старения. Эта проблема просто для нее не существовала. Первое время она прогоняла меня, заявляя, что Трой должен позаботиться о наследниках. А после того как он умер… для Джиллиан это было уже слишком поздно.
– Но какое все это имеет отношение к тому, что моя мать отказалась иметь с вами какие‑либо контакты?
– Это было вроде предисловия, Энни, чтобы ты поняла мотивы моего поступка. К тому времени, когда не стало Троя, Джиллиан… так ушла в себя, что практически уже была на пути в мир безумия, где, собственно, и оставалась до самой своей смерти. Можешь себе представить, как возрадовалось мое сердце, когда сюда в первый раз приехала Хевен и мои глаза увидели ее, внучку Джиллиан. В то время Трой уже находился в глубоко депрессии. Он жил один с твердой уверенностью, что скоро умрет. Джиллиан была окутана лишь думами о себе, о том, как оставаться красивой.
Хевен была умной и живой девочкой, горевшей желанием учиться и завоевать положение в обществе. Как ты знаешь, я направил ее в дорогую частную школу, завалил изысканной одеждой, сделал так, чтобы у нее ни в чем не было отказа. Когда она пожелала вернуться в Уиннерроу и попытаться снова собрать свое семейство Кастил вместе, я снабдил ее деньгами. – Тони наклонился ко мне и понизил голос, словно не хотел, чтобы его услышал кто‑либо из его предков. – Я разрешил бы ей привезти сюда весь их клан, если бы Хевен жила здесь и стала моей наследницей. Ты не можешь себе представить, как разрывалось мое сердце, когда она решила уехать в Уиннерроу и стать учительницей в школе. Я не мог поверить, что она бросает все это ради должности учительницы в маленьком городке, где люди даже не ценили ее, смотрели на нее сверху вниз и называли ее «одной из этих людей с гор, Кастилов».
– Это была мечта всей ее жизни – работать в Уиннерроу учительницей и стать для детей тем, кем была для нее в свое время ее бывшая учительница, – заметила я. – Я помню, как она гордилась тем, что удалось ей сделать как учительнице.
– Да‑да, я знаю. И я был не прав, умоляя ее остаться. Я понял это слишком поздно. Во всяком случае, когда я узнал, что она собирается выйти замуж за твоего отца, я запаниковал. Я думал, она никогда больше не вернется в Фартинггейл, что, выйдя замуж, заведет скромный небольшой дом в Уиннерроу и… – Тони вздохнул. – И помирится со своим отцом Люком Кастилом, а затем прочно укоренится в том мире опять. Можешь ты понять, что я чувствовал? – взмолился он. – Вместе со мной должно было кончиться все… «Таттертон той», Фарти, все, все. Для чего тогда все это было создано? По ночам я ходил по темным залам, чувствуя на себе злые глаза предков, смотрящих на меня с портретов. Я начал ненавидеть эхо своих собственных шагов, презирать лицо, которое глазело на меня из зеркал, желать, чтобы я вообще родился Таттертоном. И затем в один прекрасный день я подумал, что должен быть какой‑то путь вернуть Хевен и ее мир в Фарти. Когда мне стало известно, что Хевен помолвлена с Логаном, я связался с ним, и мы обсудили вопрос о его будущем. Я понял, что имею дело с покладистым умным человеком со здоровыми амбициями и стремлением к лучшей жизни. Я предложил ему важный пост в моей компании и попросил, чтобы он и Хевен позволили мне устроить здесь прием по случаю их бракосочетания.
– Я знаю. Я видела фотографии. Это, должно быть, было восхитительно.
– С тех пор здесь не проводилось больше таких приемов. В тот день я предложил Логану и Хевен присоединиться к моей компании и построить фабрику в Уиннерроу. Твоя мать дала свое согласие, и затем я показал им эти апартаменты, от которых Хевен пришла в восторг. – Тони смолк, углубившись в воспоминания об одержанной им победе. – Я получил ее обратно. Для этого воспользовался всеми своими ресурсами, всем тем, чем я располагал, как личность и как богатый человек.
– Но, Тони, почему все‑таки она так возненавидела вас?
Он посмотрел вниз и повернул свои руки, словно проверяя, нет ли на них шрамов.
– Она стала презирать меня за другой поступок, который я совершил, чтобы обеспечить выполнение задуманного плана. – Он поднял голову.
– Что это был за поступок, Тони? – спросила я тихим голосом, затаив дыхание.
– Я боялся отношений, которые могли сложиться у нее с Люком Кастилом‑старшим. Мне было известно, как сильно она любила его и хотела ответной любви. После всех этих лет, прожитых с ним врозь, Хевен была готова простить его даже за то, что Люк продал ее, а также ее братьев и сестер. Она собиралась пригласить его с новой женой Стейси на свадебную церемонию в Уиннерроу. Я знал, что Люк поедет туда. И был уверен, что, как только она урегулирует свои с ним отношения, я ей перестану быть нужен. Ни мои деньги, ни фабрика, ничто другое не смогут это изменить. Я считал, что должен вмешаться.
– И что вы сделали? – спросила я с нетерпением.
– Из разговоров с Хевен я знал, что Люк всегда мечтал о собственном цирке. Одно время он работал у человека по имени Уинденбаррон. Я купил у него цирк и предложил его Люку за один доллар.
– Один доллар?!
– Один доллар и одно обязательство… что он не поедет на свадьбу и не будет иметь никаких контактов с Хевен. Если же он нарушит это обязательство, то потеряет цирк.
Я уставилась на него, не в силах вымолвить ни слова. Хлынувший поток мыслей невозможно было остановить. Один доллар! Тони был как дьявол, покупающий душу человека и соблазняющий его всем, что тому хотелось бы иметь и о чем он постоянно мечтал. И в то же время он заставлял этого человека отказаться от самого дорогого в его жизни! Мне стало плохо, я почувствовала слабость и омерзение, как если бы узнала, что мой собственный отец продал меня за какой‑то цирк и заплатил в придачу всего один доллар!