ХЕВЕН ЛИ ЛЮБИМАЯ ЖЕНА
Я взирала на эту надпись с благоговейным трепетом, отказываясь верить глазам. Реальность смерти моих родителей никогда раньше не представала передо мной так ярко, как в эту минуту. Но тело мое не обмякло и не свернулось, как хрупкий цветок. Я была вся окаменевшая и холодная, словно этот надгробный памятник.
Подошел священник, открыл Библию и начал службу. Когда его слова достигали моих ушей, мозг сразу же направлял их в архив моей памяти. Я видела, как движутся его губы, как он переворачивает страницы, но я не слышала ни одного слова.
Во мне звучали слова моих родителей, которые они произнесли бы, находясь сейчас рядом.
«Энни, – сказала бы моя мама, – ты должна стать снова сильной. Ты можешь стать снова сильной. Не позволяй себе остаться слабым и зависимым существом, увядающим в тенях Фарти. Иначе ты побледнеешь и умрешь, как цветок, которого лишают солнечного света…»
«Моя Энни, – продолжил бы папа, – мы бы хотели находиться рядом с тобой, чтобы дать тебе нашу любовь и оказать нашу помощь, как делали это на протяжении всей твоей жизни, но мы не можем. Я знаю, что в тебе есть силы снова встать на обе ноги и продолжить работу, которую мы с твоей мамой начали в Уиннерроу…»
«Мы с тобой, Энни, мы – часть тебя».
– Мама, – прошептала я.
Но я не могла отрицать реальности. А она заключалась в том, что настал конец моего прежнего, знакомого мира. Я прибыла сюда, чтобы сказать «прощай» маме и папе, но я также прощалась и с той маленькой девочкой, которой недавно я была. Прощайте, звон музыкальных шкатулок и веселый смех в тесном семейном кругу! Прощайте, родительские объятия, поцелуи и слова поддержки! Прощайте, мамины заботливые руки, успокаивающие всякий раз, когда мир казался тяжелым, жестким и холодным! Прощай, смех папы, звеневший по всему дому и прогонявший огорчения и неприятности, которые иногда посещали нас!
Прощайте, воскресные обеды, когда мы все собирались за столом и вели непринужденные беседы! И все праздники, веселые лица дорогих мне людей, собиравшихся вокруг рождественской елки. Изысканный рождественский обед и обед в День Благодарения, когда родственники и гости с удовольствием наполняют свои желудки вкусной пищей. И пение вокруг фортепьяно, и игры в шарады. Ожидания пасхальных яичек и шоколадных зайчиков. Воскресные прогулки и каникулы на побережье моря. Прощайте!
Долгие ожидания наступления Нового года только для того, чтобы поцеловать маму и папу и пожелать друг другу счастья. Праздничное настроение и подарки, красивые подарочные обертки, ленты и всякие сюрпризы. Прощайте! Прощай все, что делало жизнь восхитительной, радостной и теплой!
Неужели ничего этого не будет? Отказываясь верить, я покачала головой. Я ощущала себя собственным призраком, лишенным чувств и бесцельно парящим в пространстве. Даже заключительные слова священника казались пустыми, исчезающими в воздухе.
– Давайте прочитаем вместе псалом. «Бог – мой пастырь, я не должен желать…»
Я закрыла лицо руками и почувствовала руку Дрейка на своем плече. Как только псалом был прочитан и священник закрыл Библию, Дрейк повернул мою коляску к лимузину. Я откинулась назад и снова закрыла глаза.
– Давайте как можно скорее поднимем ее наверх и уложим в кровать, – проворчал Тони.
Коляска покатилась быстрее. Майлс открыл дверь машины, и они с Дрейком подняли меня и усадили на заднее сиденье. Мое тело было безвольным, как куль муки. Я почувствовала, что Тони сел по другую сторону от меня, и автомобиль поехал.
Когда мы выезжали с кладбища, я открыла глаза, собираясь еще раз посмотреть на памятник, но мое внимание отвлекла какая‑то темная фигура, вдруг выскочившая из тени на солнечный свет и быстро скрывшаяся в темноте ближайшего леса.
Это был он, тот самый высокий худощавый мужчина, которого я видела из своего окна!
Подобно человеку, которого все забыли пригласить, он появился на заднем плане, чтобы принять участие в поминальной церемонии тихо, незаметно и потом так же исчезнуть. Кажется, никто, кроме меня, его не увидел.
Я приняла успокоительное и уснула почти до вечера. В огромном доме было настолько тихо, а лекарство погрузило меня в такой глубокий сон, что мне потребовалось несколько минут для того, чтобы прийти в себя и осознать, где я и что случилось. Вначале мне показалось, что все это затянувшийся кошмарный сон. Но присутствие инвалидной коляски, а также вид лекарств, полотенец и всевозможных мазей, выстроившихся на длинном туалетном столике, свидетельствовали о том, что все это, к сожалению, было явью.
Когда я посмотрела в окно, то увидела, что пушистые ватные облака стали плоскими и затянули небо темно‑серым одеялом, придав концу дня унылый, сумрачный вид, так соответствовавший утренней церемонии. Я подтянулась и села. Затем налила себе немного воды из голубого пластикового кувшина, стоявшего на ночном столике около моей кровати. Тишина в доме удивляла меня. Где были миссис Бродфилд, Тони, Дрейк? Может, Дрейк вернулся в Бостон?
Я позвонила в маленький колокольчик, который висел на одной из колонн кровати, и стала ждать. Никто не приходил. Я позвонила еще, более громко и продолжительно. Никого. «Вероятно, они решили, что я еще сплю, – подумала я. – Но я и так проспала дневной завтрак и время приближается к обеду».
– Миссис Бродфилд? – позвала я.
Было странно, что ее не оказалось за дверью. Обычно сестра прибегала по первому зову. Тишина начала беспокоить меня. Быть прикованной к кровати, постоянно зависеть от других… все это злило. Подстрекаемая злостью, я потянулась, чтобы ухватиться за рукоятку моей коляски. Мне удалось это сделать. «Я покажу им всем! Почему, в конце концов, коляску так далеко поставили от кровати?» – возмущалась я. Как будто миссис Бродфилд нарочно оставила меня в ловушке.
Я подтянула коляску ближе к кровати и отсоединила правую рукоятку. И хотя ни разу не делала этого раньше, чувствовала, что смогу. Сдвинувшись к краю, мне нужно было подтащить свои ноги, которые лежали, как две длинные свинцовые чушки.
Я застопорила колеса коляски, чтобы она не сдвинулась с места, сделала глубокий вдох и начала вытаскивать себя из кровати.
Вначале я легла на коляску левой стороной, потом повернулась и оказалась на спине. После этого уперлась руками в подлокотники и начала медленно поднимать непослушную нижнюю часть своего тела до тех пор, пока не оказалась в сидячем положении. Воодушевленная достигнутым успехом, я сообразила, что смогу поднять свои ноги, подхватив их выше коленей. Теперь они по‑глупому болтались внизу. Я переместила их на подставки для ног и наконец смогла сесть как следует и откинуться на спинку коляски. И хотя я полностью истощила все свои силы, мне все же удалось это сделать! Оказывается, я не такая беспомощная, какой все они хотят меня представить. Закрыв глаза, я ждала, пока успокоится бешено колотившееся в груди сердце.
Я снова прислушалась, надеясь уловить какие‑либо звуки извне, но кругом царила мертвая тишина. Глубоко вздохнув, освободила от тормозов колеса коляски и стала двигаться к двери. Доехав до нее, я остановилась и осмотрела гостиную. Там не было никаких признаков присутствия миссис Бродфилд: ни развернутых журналов, ни раскрытых книг – ровным счетом ничего.
Я выкатила из гостиной в коридор. Воздух там оказался прохладнее, лампы едва светили, а тени были темные и длинные. Я решила повернуть налево, чтобы добраться до лестницы и позвать кого‑нибудь снизу. Но меня соблазнило желание осмотреть дом самой, использовать приобретенную мною мобильность для поисков неизвестного. Где была спальня Тони? Может быть, в этом направлении? И не исключено, что он находится там. Вероятно, утренние хлопоты утомили и его? «Использую это в качестве оправдания для себя, – решила я и, чтобы успокоить свое напуганное сердце, покатилась дальше. Несколько раз я останавливалась и прислушивалась, но по‑прежнему не раздавалось ни звука.
Я продолжала свое движение, пока не доехала до открытой двустворчатой двери. Я заметила, что эти двухкомнатные апартаменты очень напоминают мои. Единственная лампа, находившаяся в гостиной, была включена, но когда я въехала в комнату, то увидела, что там никого не было.
– Тони? Есть здесь кто‑нибудь?
Мне было интересно узнать, чьи это комнаты. Не похоже, чтобы они принадлежали Тони, – на всем лежал отпечаток чего‑то женского. Затем я почувствовала сильный запах жасмина. Мое любопытство оказалось сильнее осторожности. Оно тянуло меня, как магнитом, к двери, ведущей в спальню.
Въехав туда, я замерла. На стуле около белого мраморного туалетного столика стояла сделанная из слоновой кости повозка для парадных выездов, покрытая материей с отделкой из кружев персикового цвета. Сам столик был завален всевозможной косметикой: пудрой, кремами, лосьонами и духами. Но то, что сразу привлекло мое внимание, был пустой овал на стене. От зеркала, которое висело когда‑то над туалетным столиком, осталась лишь одна оправа, само же зеркало было изъято. Почему?
Когда я повернулась влево, то увидела, что то же самое произошло с зеркалом на другой стене и с зеркалом в стенном шкафу. Везде остались одни только рамки. Сгорая от любопытства, я поехала дальше. Около громадной с балдахином кровати, почти такой же, как моя, стояли красные атласные туфли. На спинку кровати было накинуто вишнево‑красное вечернее платье с кринолином, пышными рукавами и гофрированным воротником. Откинутое стеганое одеяло создавало впечатление, будто кто‑то встал только что с постели.
В комоде, который находился дальше по правой стороне, были выдвинуты все ящики. Через их края свешивались различные предметы женского белья и чулки. Словно кто‑то бешено рылся во всех этих ящиках в поисках спрятанных драгоценностей.
На комоде и на столах лежали открытые коробки с украшениями. Я видела сверкающие ожерелья, сережки с драгоценными камнями, браслеты с брильянтами и изумрудами, которые были разбросаны как попало. Поняв, что вторгаюсь в чью‑то жизнь, я начала откатываться назад и внезапно уперлась в стену. Когда я обернулась, то наткнулась на горящие глаза миссис Бродфилд.
Она выглядела как после скоростного бега. Ее лицо было ярко‑красного цвета. Вместо обычно аккуратно причесанных назад волос на ее голове, как оборвавшиеся струны рояля, торчали вверх взбунтовавшиеся пряди. Поскольку я сидела в коляске довольно низко и смотрела на нее вверх, ноздри сестры казались больше обычных и напоминали ноздри быка. Она тяжело дышала, ее полная грудь поднималась и опускалась, выпирая из тесной, стерильно белой сестринской формы. Казалось, что пуговицы сейчас вот‑вот отскочат, а сама она взорвется прямо на моих глазах. Я начала двигаться к выходу, но она быстро протянула руку и схватилась за рукоятку коляски, не дав мне возможности увезти себя.
– Что вы здесь делаете? – потребовала она резким, угрожающим тоном.
– Делаю?
– Я пришла в вашу комнату и обнаружила, что вас нет в кровати и что коляска исчезла. – Она сделала глубокий вдох и схватилась за горло. – Я звала вас, зная, что вас нет внизу, и затем начала искать по коридору, даже не предполагая, что вы отправились в этом направлении. Я не могла представить… Я была почти уверена, что с вами что‑то случилось в одной из этих комнат.
– Со мной все в порядке.
– Вы не должны быть здесь, – заявила она, подойдя сзади к коляске и поспешно вывозя меня в коридор. – Мистер Таттертон специально просил, чтобы никто сюда не приходил. Он обвинит меня, подумав, что это я привезла вас, – сказала она, выталкивая коляску из двери и внимательно посмотрев в обе стороны коридора, прежде чем следовать дальше.
Я думала, что она ведет себя нелепо, так поспешно и боязливо увозя меня отсюда.
– Тони, конечно, не будет иметь ничего против того, чтобы я приезжала на эту сторону коридора, – заверила ее я.
Но миссис Бродфилд не сбавила скорости. Было очевидно, что она напугана возможностью потерять свое место.
– Если он узнает, я скажу ему, что это была моя инициатива, миссис Бродфилд.
– Это ничего не изменит. Я отвечаю за вас. Я вышла всего на несколько минут, чтобы немного пройтись и подышать свежим воздухом, и посмотрите, что произошло. Вы проснулись, перетащили себя в коляску и отправились бродить по дому.
– Но почему Тони должен возражать против этого?
– Может быть, в этом доме есть места, которые стали небезопасными… прогнившие полы или еще что‑нибудь. Откуда мне знать? Он говорит мне только то, что он хочет. Это достаточно просто. Кто бы мог подумать, что вы поступите так? О Боже! – Она быстро свернула в мои комнаты.
– Я спрошу его, когда он придет.
– Даже не вздумайте упоминать об этом. Может быть, он не узнает и все обойдется.
Она остановилась около моей кровати и отступила назад, продолжая смотреть на меня и качая головой.
– Кто‑нибудь еще живет здесь, не правда ли? Кто это?
– Кто‑нибудь еще?
– Ну, кроме Тони и прислуги и нас с вами. Той комнатой, похоже, пользуются.
– Я больше никого не видела. Вы начинаете воображать какие‑то вещи, выдумывать какие‑то истории. Мистер Таттертон придет в бешенство. Не говорите об этом больше ни слова, – предупредила она. Ее глаза стали узкими и холодными. – Если у меня будут неприятности из‑за этого… пострадаем мы обе, – добавила она тоном, в котором явно слышалась угроза. – Я не собираюсь терять эту работу из‑за того, что какая‑то искалеченная девчонка нарушает правила.
Искалеченная девчонка! Никто никогда не вешал на меня такого ярлыка. Гнев переполнил меня и вылился слезами, хлынувшими из моих глаз. То, как она произнесла слово «искалеченная», прозвучало как унижение человеческого достоинства.
Я не была искалеченной девчонкой!
– Я звала вас, – твердо заявила я. – Я хотела есть, но никто ко мне не подошел. Даже уже сев в коляску, я снова звала вас.
– Я отлучилась, повторяю, всего на несколько минут. И уже возвращалась назад. Вам надо быть более терпеливой.
– Терпеливой! – воскликнула я.
На этот раз, когда наши взгляды встретились, я не отвела своих глаз. Бунт разгорался во мне, как большой пожар, и я гневно уставилась на сестру. Она попятилась, словно получив пощечину. Ее лицо стало ужасным, рот открывался и закрывался, как бы подыскивая слова, глаза то расширялись, то суживались. На висках через ее тонкую чешуйчатую кожу проступили похожие на паутину вены. Она придвинулась ко мне на несколько шагов.
– Да, терпеливой, – повторила миссис Бродфилд презрительно. – Вы испорчены вашим воспитанием. У меня были и раньше пациенты вроде вас – богатые молодые девчонки, которые были избалованы и получали все, что хотели, и всегда, когда бы ни пожелали. Они не знают, что это такое – жертвовать и бороться, испытывать нужду, переносить боль и страдания. Вот что я вам скажу, – продолжала она с лицом, искаженным злобной улыбкой. – Богатые, избалованные, испорченные люди – слабые люди, у них нет сил бороться с бедой, когда она сваливается на них, и они становятся искалеченными… Они – инвалиды, попавшие в ловушку из‑за своего богатства и роскоши, настоящие глупые пустышки. – Сестра соединила руки и стала отчаянно их растирать, как обычно делают озябшие на холодном воздухе люди. – Это глина, из которой можно что‑то слепить, а сами они уже не могут сделать из себя ничего. Да, они еще нежные и хорошенькие, но в то же время похожи… – Она посмотрела на комод. – Похожи на шелковое белье, которое приятно потрогать и поносить, а потом отбросить в сторону.
– Я не такая. Не такая! – закричала я.
На этот раз она улыбнулась так, словно говорила с круглым идиотом.
– Вы не такая?! Почему же тогда вы не выполняете моих указаний и не делаете того, о чем я говорю, и тогда, когда я считаю нужным, вместо того чтобы перечить мне на каждом шагу?
– Я делаю это. Я только… – Слова застряли у меня в горле. Мне показалось, что я сейчас задохнусь.
– Да?
– Мне так одиноко. Я потеряла своих родителей, я потеряла своих друзей, я… я…
Она кивнула головой, поощряя меня сказать это. Но я не хотела этого говорить и не могла.
– Изувечена?
– НЕТ!
– Да, вы изувечены! И если не будете слушать то, что я вам говорю, останетесь изувеченной. Этого вы хотите?
– Вы не Бог! – огрызнулась я, не в силах побороть охватившее меня отчаяние.
– Нет. Я никогда и не говорила, что я Бог. – Ее спокойный, деловой тон еще больше разъярил меня. – Но я опытная сестра, специально обученная, чтобы лечить людей вроде вас. Однако что толку в этом обучении, если пациент упрям и избалован и отказывается выполнять указания? Вы думаете, что я жестока? Может быть, это так и выглядит, но на самом деле это не так. Я жестока только для того, чтобы сделать добро. Вы не прислушивались к тому, что я говорила вам… богатые избалованные девочки, такие, как вы, слабые, у них не хватает твердости, когда им приходится сталкиваться с трудностями. Вы должны проявить упорство, примириться со своим одиночеством, образовать вокруг себя что‑то вроде коры… затянуть свои раны, с тем чтобы вы могли бороться, иначе останетесь слабой и та уродливая сила, которая сделала вас инвалидом, не выпустит вас из своих рук. Вы что, хотите этого?
Мое сердце колотилось, как безумное, потому что ее слова звучали так правдиво. Я была загнана в ловушку не моими телесными проблемами, а ее словами.
– Я же объяснила вам, – ответила я, опустив голову и признав свое поражение, – я хотела есть и чувствовала себя брошенной. Я никого не слышала, и никто не откликался на мой зов… ни Тони, ни Дрейк, ни вы.
– Хорошо, я спущусь вниз и посмотрю, готова ли ваша еда.
– Если Дрейк все еще здесь, пришлите его ко мне.
– Его нет. Он вернулся в Бостон.
– Где тогда Тони?
– Я не знаю. У меня и без того хватает неприятностей смотреть за вами одной, – проворчала сестра и вышла.
Какое‑то время я сидела, устремив свой взор в пустое пространство, минуту назад заполненное ее холодным присутствием. Миссис Бродфилд могла быть хорошей, даже отличной сестрой, но она мне не нравилась. Несмотря на все то, что Тони сделал для меня, – доктора, механика, персональный уход, – я хотела иметь возможность уехать отсюда. Может быть, права была моя тетя Фанни, может, было бы лучше выздоравливать среди людей, которых я любила и которые любили меня.
Я должна признать, что сильно обрадовалась шансу приехать в Фарти не только потому, что я всегда тайно желала побывать здесь. Была и другая причина, по которой Дрейк не горел желанием, как он сказал, возвращаться в Хасбрук‑хаус и в Уиннерроу. У меня тоже не хватало мужества возвратиться туда и увидеть комнату моих родителей, их одежду и вещи, просыпаться там каждое утро, ожидая услышать шаги папы и его ласковое: «Доброе утро, принцесса». Я знала, что постоянно поглядывала бы наверх в надежде, что мама спустится вниз поговорить со мной о том о сем.
Да, приезд в Фарти отложил мою встречу с этой неизбежной реальностью. Но теперь я не была уверена, что приняла правильное решение. Вероятно, в компании с тетей Фанни, которая забавляла бы меня, сплетничая в своей неподражаемой манере о богатых людях Уиннерроу, смеясь над тем, как они относились к ней, я могла бы быстрее вылечиться, даже без всего этого специального оборудования и персонального обслуживания.
Мне хотелось, чтобы Люк пришел ко мне и мы бы вместе обсудили все это. Говорить об этом с Дрейком не имело никакого смысла. Он был настолько околдован Тони и своей нынешней работой, что не замечал никаких недостатков или проблем в Фарти. В настоящее время Дрейк был почти так же слеп, как и Тони, даже когда дело касалось разрушающихся частей Фартинггейла.
«Мне необходимо связаться с Люком, – подумала я. – Я должна его видеть. Я должна!»
Я подъехала к письменному столу и отыскала письменные принадлежности. Затем я написала Люку еще одно письмо. На этот раз позволив себе высказать свое отчаяние.
«Дорогой Люк,
Кажется, одна путаница следует за другой, что не позволяет тебе посетить меня в Фарти. Послания к тебе не доставляются или, возможно, где‑то теряются.
Мне необходимо увидеть тебя немедленно. После моего приезда в Фарти много чего случилось. Я думаю, что несколько окрепла, но с моими ногами пока нет большого улучшения, несмотря на терапию.
По правде говоря, я не совсем уверена, что мне следует оставаться здесь надолго, и я хочу поговорить с тобой об этом. Пожалуйста, приезжай сейчас. Тебе не требуется получать специального разрешения. Приезжай в тот же день, как получишь это письмо.
Целую,
Энни».
Я вложила письмо в конверт и заклеила его. Затем написала тот же адрес, что и на первом письме, которое Милли Томас не передала Тони.
– Вы останетесь и будете есть в коляске или же хотите вернуться в кровать? – спросила миссис Бродфилд, как только вошла в комнату с моей едой на подносе.
– Я останусь в коляске.
Она достала маленький столик, закрепила его на коляске и поставила на него поднос. Я подняла серебряную крышку и увидела грудку отварной курицы, порцию зеленого горошка и моркови и кусочек белого хлеба с маслом. Все это выглядело как обычная больничная еда.
– Это приготовил Рай Виски?
– Это приготовил его помощник в соответствии с моими указаниями.
– Это выглядит… фу, гадость.
– Я думала, что вы голодны.
– Да, совершенно верно. Но я ожидала что‑то другое… приготовленное Раем. Все его блюда имеют особый вкус.
– Он использует слишком много специй и делает свою пищу слишком экзотической.
– Но она мне нравится, и я теперь ем все, чего, собственно, и хотел доктор Малисоф, не правда ли? – возразила я.
– Он также хочет, чтобы вы ели то, что легко усваивается. Учитывая ваше состояние…
Я хлопнула крышкой над тарелкой. Во мне заговорила гордость. Откинувшись назад и скрестив руки на груди, я решила тоже вложить лед в свои слова.
– Дайте мне то, что приготовил Рай. Я не буду есть это.
Сестра уставилась на меня. Я знала, что она кипела от злости, но взгляд ее оставался ясным, спокойным и непроницаемым. На ее губах была даже легкая натянутая улыбка.
– Очень хорошо. – Она забрала поднос. – Может быть, вы не такая уж и голодная, как заявляете.
– Я голодна. Скажите Раю, чтобы он приготовил что‑нибудь для меня.
– Что‑нибудь было приготовлено для вас, но вы этого не хотите, – заявила она тоном, каким сообщают очевидный факт.
– Я могу быть увечной, но я еще могу получать удовольствие от еды. Попросите Тони прийти сюда, пожалуйста, – приказала я.
– Вы не отдаете отчета своим поступкам, Энни. Я только пытаюсь делать то, что считаю наиболее полезным для вас.
– До сих пор у меня не возникало никаких трудностей, чтобы переварить все, что готовил Рай.
– Хорошо, – сказала миссис Бродфилд, смягчаясь. – Если вы так хотите, я закажу Раю Виски цыпленка.
– И я хочу, чтобы он приготовил также овощи и картофель. Да, я хочу еще хлеба домашней выпечки.
– Не жалуйтесь потом, когда у вас возникнут проблемы с желудком, – заявила она, прежде чем выйти. Сестра всегда должна была оставить за собой последнее слово. Но теперь я знала, как заставить ее слушаться меня, – просто попросить позвать Тони.
До возвращения миссис Бродфилд с новой едой пришел Тони.
– Как ты теперь себя чувствуешь?
– Уставшей, но голодной. Я дожидаюсь, когда вернется миссис Бродфилд с блюдом, приготовленным Раем Виски. Я не хотела бы создавать какие‑либо неудобства, но мне не понравилась еда, которую она до этого принесла. – Я сообщила ему это, зная, что сестра обязательно пожалуется на меня позднее и даст одностороннее освещение этого инцидента.
– Не беспокойся об этом, – успокоил Тони. – Ты не причиняешь никаких неудобств. Я уверен, что Рай не будет возражать против того, чтобы готовить для тебя все двадцать четыре часа.
– Да, я это знаю.
– Ты раздражена чем‑то?
Несколько секунд я молчала, затем резко повернулась к нему.
– Тони, я знаю, что миссис Бродфилд профессиональная сестра и мне повезло, что у нее есть опыт по обслуживанию тяжелых больных, что она обучена также и терапии, но она может быть очень трудновыносимой.
– Я поговорю с ней, – сказал он. Взгляд его глаз был мягким и полным сочувствия, и я надеялась, что он понял, о чем я говорила. – Моя главная забота – сделать тебя счастливой, Энни. Все остальное отступает на второй план. Ты ведь знаешь это, не так ли?
– Да, Тони. Я действительно высоко ценю то, что вы делаете, – ответила я, чувствуя, что начинаю успокаиваться. Затем вспомнила про письмо. – Тони, я написала еще одно письмо Люку. Пожалуйста, проследите за тем, чтобы оно было доставлено ему… с нарочным, чтобы он сразу его получил.
– Конечно.
Он взял его у меня и быстро положил в карман пиджака.
– Позволь мне спуститься вниз и взглянуть на твою еду. Не могу позволить, чтобы ты так долго оставалась голодной в моем доме.
– Теперь все в порядке. Я могу подождать.
– Во всяком случае, я прослежу. И, кроме того, поговорю с миссис Бродфилд.
– Я не хотела создавать дополнительные трудности.
– Ерунда. Ты – прежде всего. И я хочу, чтобы так и было, – заверил он меня, повернулся и пошел к выходу.
– О Тони…
– Да? – Он обернулся у двери.
– Есть здесь кто‑либо еще? Женщина?
– Женщина? Ты хочешь сказать, помимо миссис Бродфилд? – Его голубые глаза сузились.
– Да. Некоторое время тому назад я выкатилась на коляске в коридор и забрела в двухкомнатные апартаменты, которые выглядели почти как эти, и…
– О! – Он отступил назад на несколько шагов. – Ты хочешь сказать, что была в апартаментах Джиллиан?
– Джиллиан? – «Но ведь Джиллиан уже давно умерла, – подумала я, – а эти комнаты выглядели так, как если бы ими пользовались сегодня».
– Я, должно быть, оставил открытой дверь. Обычно не люблю, чтобы кто‑то заходил туда. – Он сказал это таким суровым и жестким тоном, какого я у него еще не слышала.
– Извините, я…
– Все в порядке, – быстро промолвил Тони, – ничего не случилось. Я сохранил все в этой комнате таким, каким это было в день ее смерти. Всегда было тяжело признать тот факт, что она умерла.
– Почему исчезли все зеркала?
– Это было одним из проявлений ее сумасшествия перед самым концом. Во всяком случае, здесь нет никого, кроме нас, – быстро добавил он. Затем улыбнулся через силу. – Не говори мне, что ты тоже видишь привидения, как и Рай. – Он покачал головой и, выпрямившись, вышел из комнаты.
Значит, другая такая комната сохранялась, как музей? Означает ли это, что Тони перемещался в прошлой жизни от одного момента к другому, сохраняя живыми свои воспоминания и создавая для себя иллюзию, что Джиллиан все еще находится здесь? Я могла понять, когда одинокий человек держится за свои воспоминания, фотографии, письма, какие‑то вещи, которые имеют для него особое, дорогое значение, но сохранять комнату жены в том виде, в каком она была в самый день ее смерти… это было жутко. Холодок пробежал по моей спине, и впервые я подумала, не пора ли мне потребовать, чтобы меня вернули в Уиннерроу.
Вскоре возвратилась миссис Бродфилд. На этот раз она принесла мне кусок знаменитого, жареного Раем цыпленка, его по‑особому сбитый картофель и сваренные на пару овощи, которые издавали свежий восхитительный аромат. Я настолько проголодалась, к тому же все выглядело так аппетитно, что быстро заглотила всю еду.
Миссис Бродфилд стояла сзади, ее лицо не выражало никаких чувств, но глаза были холодными. Создавалось впечатление, что на ней была маска и лишь глаза проглядывали через это гранитное лицо. Она ушла в гостиную комнату и вернулась вскоре после того, как я расправилась с едой.
– Это было замечательно, – заявила я.
– Не хотели бы вы перебраться в кровать?
– Нет, спасибо. Я думаю посидеть еще в коляске и посмотреть телевизор.
Забрав у меня поднос, сестра вышла. Я взяла пульт дистанционного управления и включила телевизор. Выбрала фильм, который не видела раньше, и устроилась поудобнее, но, как мне показалось, всего через несколько минут острая боль прострелила мой живот. Я застонала и зажала живот руками. Боль утихла, и я откинулась назад на спинку коляски, жадно глотая воздух. Потом боль появилась вновь, на этот раз она была гораздо сильнее. Она разрывала мой желудок, толчками отдаваясь даже в груди.
Я слышала, как урчит мой живот, и понимала, что в любой момент меня может вырвать.
– Миссис Бродфилд! – позвала я. – Миссис Бродфилд! – завопила я. Но она не откликалась. Я стала подкатываться к двери. – Миссис Бродфилд!
Это произошло. Мое тело устраивало бунт. И меня стошнило.
– О нет!.. Миссис Бродфилд!
Когда она пришла, я сидела, скрючившись в коляске и во всей этой мешанине.
Она стояла в дверях, уперев руки в бока, с самодовольной холодной улыбкой на каменном лице.
– Только не говорите, что я не предупреждала вас, – произнесла она, качая головой.
Согнувшись, я могла лишь стонать и взывать о помощи.
Глава 17
МЕСТЬ МИССИС БРОДФИЛД
Миссис Бродфилд быстро вкатила коляску в ванную комнату. Она включила воду и начала раздевать меня, грубо срывая одежду. Я чувствовала себя так, как, наверное, чувствует себя спелый банан в руках голодной обезьяны. Если бы она могла, то сорвала бы с меня и кожу. За все это время сестра не произнесла ни слова, но ее гневные глаза ясно говорили: «Я предупреждала тебя». Я все еще стонала, держась за свой живот.
– У меня такое ощущение, как будто кто‑то жег там спички, – плакала я, но мои жалобы проходили мимо ее ушей. Она обтерла меня полотенцами, вытянула из коляски и погрузила в горячую воду. Для женщины ее роста миссис Бродфилд обладала очень большой силой.
Как только я оказалась в воде, она закрыла кран, а я стала опускаться все ниже и ниже, пока вода не достигла моего подбородка. Хотя она была такой же горячей, как всегда, мне показалось, что я чувствую некоторое облегчение. Я закрыла глаза и откинулась назад, продолжая потихоньку всхлипывать.
Как только я услышала приближение Тони, то сразу открыла глаза. Он, услышав мои вопли и стоны, прибежал на помощь.
– Что случилось? – крикнул он из гостиной.
– Закройте дверь в ванную! – взмолилась я.
Миссис Бродфилд ухмыльнулась.
– Сидите там и отмокайте, – распорядилась она и вышла из ванной, плотно закрыв за собой дверь. Но все равно я слышала их разговор.
– Что‑нибудь случилось с Энни, миссис Бродфилд?
– Я просила ее не есть эту острую экзотическую пищу, которую часто готовит ваш шеф‑повар. Я даже заставила другого повара приготовить более подходящее и питательное, но мисс Энни заупрямилась и настояла на том, чтобы ей дали еду вашего шеф‑повара. Так что мне пришлось вернуться и сказать ему, чтобы он приготовил для нее другое блюдо.
– Я знаю, но…
– Ее желудок чувствителен, как и большая часть ее тела. Я пыталась объяснить ей это, но она слишком торопится выздороветь и, подобно большинству подростков, не желает прислушиваться к советам пожилых опытных людей.
– Следует мне послать за доктором? – спросил Тони обеспокоенно.
– Нет, я сама могу справиться с этим. Некоторое время она будет чувствовать себя неважно, но посылать за доктором нет никакой необходимости.
– Могу я помочь чем‑нибудь?
«Да благословит Бог Тони», – подумала я. Его голос был такой озабоченный, полный сострадания в противоположность суровому, холодному тону миссис Бродфилд.
– Нет, я сама справлюсь. Я помою ее, дам лекарства, успокою. К утру ей станет лучше, но ее желудок будет еще чувствительным. Что вы можете сделать, так это поговорить с вашим поваром и сказать ему, чтобы впредь он готовил для нее пищу в точном соответствии с моими указаниями.
– Я поговорю.
Я слышала, как ушел Тони. Через несколько секунд в ванную вернулась миссис Бродфилд. Она нависла надо мной. По моим покрасневшим щекам текли слезы, смешиваясь с капельками воды, образующимися из пара. Неожиданно лицо сестры смягчилось, как у воскового бюста, поднесенного слишком близко к огню: ее губы опустились, рот растянулся, рыхлые щеки обвисли и глаза повлажнели, выражая сочувствие.
– Бедное дитя. Если бы вы только послушались… испытывать такую ненужную вам боль в дополнение к тем страданиям, которые терзают ваше измученное тело.
Она встала на колени около меня и вытерла махровой салфеткой слезы с моего лица.
– Закройте глаза, расслабьтесь и полежите еще немного. Я подниму вас отсюда через несколько минут. Мы вытрем вас, оденем в чистую, хрустящую ночную сорочку и дадим что‑нибудь, успокаивающее спазмы в животе. После этого вы будете спать, как младенец.
– Я не понимаю… ничего из той пищи, которую я ела раньше, не приводило меня в такое состояние.
Она положила мне на шею и плечи махровую салфетку и мягкими круговыми движениями стала вытирать кожу. Делала она это нежно, словно полировала тонкий фарфор.
– Сейчас вы находитесь в моих руках. Позвольте мне делать мою работу, и вы поправитесь, как вам положено и когда вам положено, Энни. Дадите вы мне возможность делать то, за что мне платят деньги?
Я кивнула, не открывая глаз. Боль несколько утихла, но в животе продолжалось урчание и меня все еще подташнивало. Миссис Бродфилд прошлась пальцами между моих грудей и нажала ладонью на мой живот. Открыв глаза, я увидела ее лицо так близко, что могла бы сосчитать количество пор на ее коже, рассмотреть волосинки в ее ноздрях и трещинки на ее губах.
– Все еще бунтует, – прошептала она. Она посмотрела на меня, но взгляд ее был отсутствующим.
– Могу я теперь выбраться из ванны?
– Что? О да, да.
Она быстро выпрямилась и потянулась за полотенцами. Затем помогла покинуть ванну и насухо вытерла меня. После того как я надела новую ночную сорочку и вернулась в кровать, сестра дала мне две ложки серой мелообразной жидкости. Вскоре урчание в животе прекратилось, и тогда я выпила еще таблетку снотворного.
Я поступила так, как мне сказали… закрыла глаза и заснула, надеясь, что сон принесет облегчение. Но, прежде чем окончательно уснуть, я еще раз открыла глаза и увидела, что миссис Бродфилд стоит рядом и смотрит на меня, как кот, который загнал мышку в угол и самодовольно навис над своей добычей, предвкушая истязания, которым он может подвергнуть свою более слабую и жалкую жертву.
В моем сознании проносились мысли о том, что завтра мне будет лучше, что завтра Люк получит письмо и приедет ко мне. И я увидела его во сне. Он был рыцарем на белом коне. Он проскакал галопом через высокие ворота Фарти, вбежал в особняк, торопливо поднялся по лестнице и ворвался в комнату. Распахнув настежь двери, подошел к кровати и сразу обнял меня. Я была так рада видеть его, что отбросила все ограничения и крепко поцеловала его прямо в губы. Ночная сорочка соскочила с моих плеч, и он прижался губами к моей обнаженной груди, закрыв глаза и вдыхая в себя воздух, словно я была роза.
«О Люк, – простонала я, – как я ждала тебя! Как мне не хватало тебя!»
«Моя Энни! Он нежно ласкал меня, каждый его поцелуй вызывал ликование в моем теле, потом радостный трепет достиг моих ног, наполнил их новой силой и жизнью. – Я должен забрать тебя отсюда и мы будем свободны любить друг друга всегда».
Люк схватил меня на руки и понес прочь из этой комнаты, вниз по лестнице. Я оставалась полуголой, но не чувствовала смущения. Он посадил меня на лошадь, и мы поскакали подальше от Фарти. Я обернулась – это был единственный раз за весь сон – и увидела Тони, смотревшего из окна. У него было осунувшееся от печали лицо. Прямо за ним стояла темная туманная фигура. Я не видела лица этого таинственного человека, но мне почему‑то стало жалко оставлять его. Я потянулась назад, как бы взывая к нему, и проснулась.
Все следующее утро и часть дня я оставалась в кровати. На этот раз миссис Бродфилд решила пропустить терапию. Она велела Раю Виски приготовить мне горячую овсяную кашу и ограничила всю мою еду очень сладким чаем, поджаренным хлебом и джемом. К середине дня я почувствовала себя достаточно окрепш<