– Кто вы? – Я удивленно смотрела на него. Мужчина полностью показался из тени и встал передо мной, засунув руки в карманы брюк. При его высоком росте и худобе у него были широкие плечи. Волосы медно‑коричневого цвета с сединой на висках были длинные и непослушные, на концах завивались. Они доходили до белого воротника его тонкой блузы с очень широкими рукавами, какую носят художники.
На мой взгляд, у него были очень тонкие черты лица, не такие, как у смазливого паренька, а те, которые скорее можно увидеть у греческих скульптур. Рассматривая меня, мужчина слегка склонил набок голову и поднял одну из своих темных густых бровей. Его взгляд был настолько пристальным, что мне стало неловко. Он видел во мне нечто такое, что поражало и волновало его. Глаза незнакомца сузились, совсем как у Тони, когда тот с отсутствующим выражением на лице начинал бормотать и путать прошлое с настоящим. Почему он ничего не говорил, не желал даже поздороваться? По телу пробежала дрожь. Я посмотрела, не направляется ли кто‑то за мной из дома, однако никому не было известно, где я.
Когда я снова обернулась к нему, он улыбнулся, и от этой улыбки и взгляда темно‑карих глаз у меня потеплело на душе и я почувствовала себя в безопасности.
– Вы не должны мне представляться, я и так вижу, – сказал он мягким, успокаивающим, почти нежным голосом. – Вы – дочь Хевен. Хотя выглядите с этими волосами скорее как Ли. Скажите, это натуральный цвет или вы их выкрасили, как сделала однажды ваша мать?
– Кто вы? – спросила я снова, на этот раз более требовательным тоном. Я видела по его глазам, что в нем происходит борьба: продолжать ли ему разговор или же просто сбежать. Но какая‑то непреодолимая сила удерживала его около меня.
– Я? Я… Брадерз, Тимоти Брадерз.
– Но кто вы такой? Я имею в виду, откуда вам известны мои мать и бабушка? И как вы узнали, что мама однажды покрасила свои волосы?
– Я работаю у мистера Таттертона.
Я откинулась на спинку коляски. Он совершенно не был похож на рабочего, да и Рай говорил мне, что на территории не работает никто, кто бы подходил под описание того таинственного человека. Я понимала, что и Рай может быть забывчивым, но этот мужчина не был похож на рабочего, занимающегося тяжелым физическим трудом. В нем чувствовалась тонкость, изысканность, склонность к наблюдениям и размышлениям.
– И что вы делаете у мистера Таттертона?
– Я… создаю игрушки.
– Создаете игрушки?
– Не делайте такое удивленное лицо, Энни. Кто‑то ведь должен этим заниматься.
– Откуда вам известно мое имя? – спросила я удивленно.
– Ну, теперь всем известно ваше имя. Мистер Таттертон так много говорит о вас.
Я продолжала пристально смотреть в его глаза. Я чувствовала, что в этом человеке гораздо больше таинственного, чем он хочет раскрыть.
– И что вы делаете в этих кустарниках? Вы что, прямо здесь создаете ваши игрушки?
Он откинул голову назад и рассмеялся.
– Вряд ли. Конечно, нет. Я просто прогуливался и увидел, как вы едете по дорожке.
– Где вы живете? В Фарти?
– Нет. Я живу по другую сторону лабиринта. Именно там я и создаю игрушки.
– По другую сторону лабиринта? Не там ли… не там ли находится коттедж? – быстро спросила я.
– Вам известно про коттедж?
Я кивнула.
– Ваша мать рассказывала о нем?
– Нет. Она не много говорила мне о Фарти, поскольку не любила эту тему.
Мужчина медленно кивнул головой. При этом лицо его опечалилось. Он отвел глаза и пристально посмотрел в сторону семейного кладбища Таттертонов (положение его плеч напоминало мне собственную позу в минуты грусти). Затем вынул из кармана правую руку и откинул назад свои волосы. У него были длинные, чувствительные, сильные пальцы – пальцы художника. И очень похожие на мои. Я подумала, вероятно, некоторые люди от рождения призваны стать художниками.
– Я очень сожалею по поводу того, что случилось с вашими родителями, – произнес он тихим голосом, не глядя на меня.
– Спасибо.
– Итак. – Мужчина быстро взглянул вверх. – Я полагаю, что вы тоже в курсе дела относительно этого лабиринта. Я не мог не заметить, как вы смотрели на него.
– Он выглядит таким таинственным.
– Как, впрочем, и все другое. Но это для тех, кто не знает его. Вы не хотите пройти через лабиринт?
– Через лабиринт? Вы хотите сказать… на другую сторону?
– Почему бы нет? – Он посмотрел на Голубое небо, которое то здесь, то там прочерчивали длинные тонкие облака. – Это приятный день для прогулки. Я буду рад прокатить вас.
Я колебалась. И хотя мне очень хотелось познакомиться с лабиринтом и увидеть коттедж, мистер Брадерз, при всем его любезном и дружеском обращении, оставался для меня совершенно незнакомым человеком. Что будут говорить, если я вдруг пойду с ним туда? С другой стороны, он работал у Тони, а тот все равно будет недоволен, что я покинула дом. Поэтому ничего не изменится, если я совершу еще небольшую прогулку, особенно такую.
– Хорошо, – согласилась я.
Он заметил, что я украдкой посмотрела вокруг.
– Мистер Таттертон не знает, что вы здесь?
– Нет, но мне это безразлично, – заявила я вызывающе.
– Я вижу, вы унаследовали характер вашей матери. – Он обошел коляску и взялся за рукоятки.
– Вы хорошо знали ее?
– Да. Я знал ее хорошо. Она была примерно вашего возраста, когда мы встретились.
– Вы хотите сказать, что все это время вы работали у Тони и делали игрушки?
– Да. – Теперь он был позади меня, толкая коляску, так что я не могла видеть его лица, но голос сделался еще мягче.
– А я считала, что тогда все игрушки создавал его родной брат Трой.
– О да, это так. Я лишь делал с них копии. Это брат Тони научил меня всему, что я умею.
– Понимаю. – У меня было ощущение, что он не до конца откровенен. – Вы также работали в коттедже? Или же вы работали на фабрике?
– И здесь и там.
– Где вы повстречали мою мать? – Мы подъезжали все ближе и ближе к входу в лабиринт, и я полагала, что за разговором сумею скрыть свой страх.
– Здесь и там. – Он перестал толкать коляску, по‑видимому, заметив охватившее меня волнение. – Вы уверены, что хотите ехать дальше?
Я ответила не сразу. Живая изгородь была такой густой и высокой по сторонам, а дорожки в лабиринте темными и так далеко уходили вглубь! Что, если этот человек не знает по‑настоящему дорогу и мы заблудимся?
– Вы уверены, что сможете потом найти выход оттуда?
Он рассмеялся:
– С завязанными глазами. Может, как‑нибудь я сделаю это, чтобы убедить вас, что я не шучу. Но если вы боитесь…
– Нет‑нет. Я хочу продолжить путь, – заявила я, заставив себя набраться храбрости.
– Тогда очень хорошо. Поехали. – И он покатил меня в этот громадный английский лабиринт. Я на самом деле въезжаю в него! То, о чем я мечтала почти всю мою жизнь, должно сейчас произойти! И опять я пожалела, что рядом не было Люка. Я откинулась на спинку и задержала дыхание. Вскоре мы, отгороженные высокими зелеными стенами, оказались в царстве блестящих лиан.
Пребывание в лабиринте доставляло огромное удовольствие. Кусты по бокам поднимались до десяти футов и делали повороты точно под прямым углом. Конечно, они, как и вся остальная растительность в Фарти, нуждались в уходе. Но кругом были тень и успокаивающая нервы зелень, и я чувствовала, как напряжение дня и гнетущее чувство страха постепенно покидают меня.
– Что вы ощущаете? – поинтересовался мистер Брадерз, когда мы сделали первый поворот и углубились дальше.
– Здесь так тихо. Я с трудом различаю щебет птиц в саду.
– Да. Больше всего я люблю в лабиринте эту мирную безмятежность.
Я посмотрела наверх. Даже жалобные крики морских чаек, летавших над нами, казались приглушенными, далекими. Когда мы сделали еще один поворот, он остановился.
– Вы сидите слишком низко, поэтому, наверное, не видите крышу Фарти.
– Да, только чуть‑чуть над кустами. Крыша кажется уже такой далекой.
– В лабиринте можно воображать, что находишься в другом мире. Я часто это делаю, – признался он. – Вам нравится иногда представлять себе что‑то, жить в фантазиях?
– Да, очень. Мы с Люком часто делали это и, если бы оба были сейчас дома, вероятно, продолжали бы играть в фантазии. Хотя, наверное, мы стали уже слишком старыми для этого.
– Люк?
– Мой… двоюродный брат… сын тети Фанни, Люк‑младший.
– О да… вашей тети Фанни. Я забыл про нее.
– Вы и ее знали!
– Я слышал о ней.
Он знал больше, чем говорил, я не сомневалась. Кто же этот человек? Не поступила ли я слишком опрометчиво, приняв так быстро его приглашение? Я обхватила себя руками, как бы защищаясь. Часть меня рвалась вернуться обратно в дом, но другая, более сильная часть хотела увидеть коттедж и побольше узнать об этом таинственном обворожительном человеке.
– Вам холодно? Здесь бывает довольно прохладно.
– Все хорошо. Еще долго нам добираться?
– Всего несколько минут. Мы сделаем этот поворот, потом другой, затем прямо до нового поворота и еще один поворот и окажемся на другой стороне.
– Я теперь могу понять, как легко здесь заблудиться.
– Да, это случается. Однажды ваша мать заблудилась.
– Правда? Она никогда не говорила мне об этом.
Он засмеялся:
– Так я впервые увидел ее. Она не могла найти дорогу назад.
– Пожалуйста, расскажите мне об этом, – попросила я. – Она так неохотно говорила о днях, проведенных ею в Фарти.
– Это случилось, когда она зашла в лабиринт в первый раз. Я работал в коттедже – кажется, делал маленькие латы для крошечных рыцарей, – и вдруг она появилась в дверях. Она выглядела невинной и потерянной, почти как ангел, вышедший из тумана… прекрасной и решительной. В тот день стоял густой туман и стемнело очень быстро. Она боялась, что не найдет дороги назад.
– Трой там тоже был?
– Да, он был.
– А что случилось потом? – поторопила я, недовольная его драматическими паузами.
– О, мы успокоили ее. Насколько я помню, мы дали ей поесть, а потом отвели назад через лабиринт.
– Странно думать о своей матери, как о молодой девушке.
– Она была очень красивой молодой леди и так похожа на вас.
– Однако я не чувствую себя особенно красивой в эти дни.
– Вы будете такой. Уверен в этом. Ну вот, остался только один поворот.
Мы повернули за угол и вышли из лабиринта. Перед нами была дорожка, выложенная светлыми плитами и обсаженная высокими соснами. Прямо впереди стоял маленький каменный коттедж с шиферной крышей красного цвета, который казался низеньким среди высоких сосен. Игрушечная модель Таттертонов полностью соответствовала оригиналу. Я не смогла удержаться и не вскрикнуть. Это был игрушечный коттедж мамы, который она подарила мне в день моего восемнадцатилетия. Все это было так странно. Я как бы перенеслась в фантастический мир, в мир игрушек, где люди живут своими мечтами.
Если бы был со мной здесь Люк! Он бы увидел, что все наши фантазии могут воплощаться в реальности. Те две крохотные фигурки в игрушечном коттедже были бы нами.
Вокруг домика извивался забор из колышков высотой до колен. Он не предназначался для того, чтобы от кого‑то отгораживаться, просто служил подпоркой для вьющихся роз и выглядел совершенно таким же, как и на игрушечной модели.
В отличие от остальной территории Фарти местность вокруг коттеджа была хорошо ухожена, во всем чувствовалась заботливая рука. Густая и ровно подстриженная трава, забор выкрашен белой краской, дорожки чистые и ровные, стекла в окнах блестели.
– Ну… вот и коттедж.
– Он как бы пришел сюда из книжки. Как бы я хотела нарисовать его.
– Вы рисуете?
– О да. Рисование – это моя страсть. Я это делаю даже теперь, во время лечения. Я хочу изучать искусство и постоянно работать над собой, – заявила я с надеждой.
– Конечно. Конечно, – дважды повторил мистер Брадерз, перенесясь опять в воспоминания. – Да, тогда вы, может быть, когда‑нибудь нарисуете его. Почему бы и нет?
– Мы можем зайти внутрь? – спросила я.
– Обязательно. А вас не будут искать там, в Фарти?
– Мне это безразлично. Я чувствую себя там пленницей. Пожалуйста, ввезите меня в коттедж.
Он провез меня по плиточной дорожке до входной двери, открыл ее и вкатил внутрь. Игрушки Таттертона стояли повсюду: на полках и на доске над камином. Здесь также было по крайней мере полдюжины старинных часов, которые все ходили. И как бы в подтверждение пробили напольные часы в углу комнаты, а музыкальная шкатулка голубого цвета, выполненная в форме коттеджа, открыла входную дверцу. Из нее вышло, быстро вернувшись обратно, крошечное семейство, сопровождаемое приятной, легко запоминающейся и очень знакомой мелодией.
Это была та самая мелодия, которая звучала, когда поднимали крышу у игрушечного коттеджа в Уиннерроу, – ноктюрн Шопена. Когда музыка прекратилась, мы посмотрели друг на друга.
– У моей матери был игрушечный коттедж – точная копия этого, со всеми кустами и соснами, и он исполнял эту же самую мелодию. Она подарила мне его в день восемнадцатилетия. Ему столько лет, сколько и мне, а он все еще играет. Кто‑то прислал коттедж маме сразу после моего рождения.
– Да. – Он с трудом выговорил это слово. Он казался испуганным, его глаза несколько расширились. Затем выражение лица мистера Брадерза изменилось и стало печальным. Голова склонилась на сторону, и на мгновение он глубоко задумался. Внезапно, осознав, что я смотрю на него, он улыбнулся.
Я быстро отвернулась и стала продолжать изучать помещение. Оно было необычно уютным и теплым, таким, каким, по моему мнению, должен быть домик садовника. Хотя мебель была старой, ничего не выглядело изношенным. Полки, полы, занавеси – все выглядело опрятным и чистым, как в доме чрезвычайно аккуратного человека. Дом состоял всего из двух комнат. В жилой прямо перед камином находился длинный стол, на котором лежали крохотные кусочки металла, инструменты и незаконченная игрушечная средневековая деревня. Церковь с винтообразной крышей и цветными окнами была уже доделана. В ее дверях стоял священник, который приветствовал прихожан. Там были также магазины, прекрасные каменные дома и хижины более бедных людей. Несколько маленьких повозок с запряженными в них лошадками, а также некоторые детали не были еще закончены.
– Если вы хотите, у меня есть в холодильнике чай.
– Да, пожалуйста.
Я подкатила коляску ближе к столу, чтобы посмотреть повнимательнее на эту таттертоновскую игрушечную деревню.
– Эта модель отнимает у меня массу времени, так как я постоянно хочу что‑то добавить то здесь, то там, – пояснил он.
– Она такая красивая и так похожа на настоящую! Мне она очень нравится. Посмотрите только, как удачно вам удалось передать выражение их лиц! Нет даже двух похожих.
Я взглянула наверх и заметила, что хозяин коттеджа смотрит на меня пристально, с нежной, прекрасной улыбкой на лице. Он спохватился и быстро сказал:
– О… чай. Одну минутку.
Он пошел на кухню, а я откинулась на спинку и продолжала изучать окружающую обстановку.
– Вот, пожалуйста, – сказал мистер Брадерз, быстро подойдя ко мне и передавая стакан с чаем и плавающими в нем кусочками льда. Я взяла чай, но пить не торопилась. Мужчина почему‑то избегал моего взгляда и, повернувшись, стал укладывать инструменты в ячейки на стене.
– Вы тот человек, которого я видела из окна своей комнаты, – заявила я.
– Да?
– Я видела вас у памятника моим родителям, не правда ли?
– Да, я останавливался там однажды.
– Более чем однажды, – настаивала я.
– Может быть, и чаще.
Улыбнувшись, он сел в деревянную качалку около камина, закинул руки за голову, вытянул свои длинные худые ноги и посмотрел на потолок. Теперь, когда я разглядела его профиль, я подумала, что он по‑своему довольно интересный человек. Он излучал какую‑то притягательную силу, которую я наблюдала у Люка, когда он бывал в самом нежном, вдохновленном и поэтическом настроении.
– Прогулки – теперь мои единственные физические упражнения. Я брожу по всей территории.
– Вы были также на поминальной службе. Я видела вас, – подчеркнуто заявила я. – Почему вы не могли выйти из леса и встать рядом с другими молящимися?
– О… я просто постеснялся. Итак, – сказал он, пытаясь изменить направление разговора, – как идет ваше выздоровление?
– Но почему вы не хотели, чтобы вас увидели там? Вы боитесь Тони?
– Нет. – Он улыбнулся.
– Я не понимаю тогда, почему вы так… так прячетесь?
– У меня просто такая привычка. Если посмотреть на человека более пристально, то, думаю, у каждого из нас найдется что‑либо странное. Я такой тип, который любит оставаться в одиночестве.
– Но почему? – настаивала я.
– Почему? – Он засмеялся. – Вы ведь не отступаете от того, что вас беспокоит, не правда ли? Совершенно так же, как ваша мать.
– Я не понимаю, как вы можете так много знать о ней, если вы любите проводить все время наедине с самим собой.
Он засмеялся снова.
– Я не знаю, куда мне спрятаться, чтобы сохранить секреты своей жизни, когда вы находитесь поблизости. Я люблю одиночество, – спокойно сказал он. – Но мне нравилось быть с вашей матерью, и я разговариваю с людьми, как я делаю сейчас с вами. А теперь расскажите мне о своем выздоровлении.
– Вчера я встала самостоятельно на ноги, впервые после аварии.
– Это замечательно!
– Но доктор и Тони считают, что мне не надо торопиться. Никто не просил меня, чтобы я снова попробовала встать, и еще я ни разу не воспользовалась приспособлением для ходьбы. Они продолжают настаивать на том, чтобы я днем спала, принимала таблетки снотворного и оставалась изолированной от людей. Это первый случай, когда я вышла из дома, хотя нахожусь здесь уже почти неделю! Я даже не могу позвонить по телефону и поговорить. У меня нет телефона! – Я разревелась.
– Да?
– Я не видела своего двоюродного брата Люка с тех пор, как покинула больницу, то есть уже шесть дней, считая сегодняшний. Я посылала ему послания через Тони и Дрейка.
– Дрейка?
– Сводный брат моей матери.
– О да. Сын Люка‑старшего.
– Кажется, вы знаете слишком много о моем семействе для работника… для помощника, – заявила я подозрительно.
– Просто я умею хорошо слушать, когда говорят другие люди.
– Какая у вас удивительная память на подробности, – отметила я, прищурив глаза и всем своим видом демонстрируя понимание того, что многое он просто недосказывает мне.
Мистер Брадерз улыбнулся как‑то по‑мальчишески.
– И что же случилось с Люком?
– Он не позвонил и не приехал. Я въехала на коляске в кабинет Тони и сама позвонила ему в общежитие в Гарварде. Его не оказалось на месте, и я попросила его соседа по комнате передать Люку, чтобы он немедленно приехал ко мне.
– Понятно. Ну, тогда я уверен, что скоро он навестит вас.
– Я не знаю. Люди становятся другими… Дрейк увлечен своей новой ролью бизнесмена, работая у Тони, а Люк никогда раньше не покидал меня. Мы выросли вместе и всегда были очень близки. Мы делились такими вещами, о которых другие девушки и юноши никогда не осмеливаются говорить. У нас были особые отношения, – подчеркнула я. В ответ мужчина задумчиво кивнул головой. – Мы больше чем просто… двоюродные брат и сестра. – Я помолчала. Не знаю почему, но я чувствовала, что могу поделиться с ним семейными секретами. Я ощущала его искренность, и мне было легко рядом с ним. У меня было такое ощущение, будто я знала его всю мою жизнь. Совершенно посторонние люди в Уиннерроу знали о Люке. Почему бы не знать этого и мистеру Брадерзу? – У Люка и у меня один и тот же отец, – наконец выпалила я.
– Понимаю, – сказал он, но при этом не проявил никакого удивления.
– Нет, вы не понимаете. Никто не может понять, как это тяжело, как это было тяжело! Особенно для Люка. Ему пришлось преодолевать так много трудностей, подниматься на такие высокие горы. Люди иногда могут быть очень жестокими, особенно в маленьких городках, таких как Уиннерроу. Они не дадут вам возможности забыть грехи ваших…
– Грехи ваших отцов?
– Да.
– Люк, должно быть, стал необыкновенным молодым человеком, если вы проявляете о нем такую заботу.
– О да. Он такой умный. Он был лучшим учеником в своем классе! И он очень внимательный и вежливый. Все беспристрастные люди любят и уважают Люка. И мама любила его. Это было для нее нелегко, но она заботилась о нем, как о собственном сыне, – проговорила я твердо.
– Расскажите мне про ваши волосы. Ведь вы их покрасили?
– Да.
– Когда?
– Несколько дней тому назад. Тони привез в Фарти дамского парикмахера и уговорил меня сделать это. Он полагал, что если я буду выглядеть ярче, то и чувствовать себя стану лучше.
– Тони заставил вас сделать это?
Я заметила беспокойство на его лице.
– Да. А почему вы спрашиваете?
– Как Тони… мистер Таттертон чувствовал себя последнее время? Я не видел его несколько дней.
– Довольно странно. Он забывчив и путает вещи.
– Путает? Что, например?
– Он часто путает меня с моей матерью, моей бабушкой… даже с моей прабабушкой Джиллиан.
– Как это происходит? – Он наклонился вперед в своей качалке, его руки покоились на коленях, а изящные пальцы были сцеплены вместе.
– Он говорит со мной так, как если бы это была не я, упоминает вещи, которые я не могла ни знать, ни вспомнить.
Он пристально посмотрел на меня. Выражение беспокойства прочно утвердилось на его лице.
– Как долго вы будете оставаться здесь, в Фарти?
– Было намерение, чтобы я оставалась здесь до того времени, пока не поправлюсь окончательно, но сегодня я сказала Дрейку, что хочу ехать домой.
Меня вновь захлестнули накопившиеся во мне чувства, что я нахожусь как в заключении, что меня мучила жестокая сестра и что сейчас мне приходится жить в одном доме вместе с Тони, который перемещается из одного мира в другой.
– Да, я хочу уехать!
– Тогда следует уезжать. Если вам здесь нехорошо, если вы не чувствуете себя удобно, вам лучше уехать. – Он сказал это с такой силой, с такой уверенностью во взгляде, что внезапно я почувствовала страх.
– Кто вы… на самом деле? Вы знаете слишком много об этом семействе, чтобы быть простым работником фирмы.
Мужчина вновь откинулся назад и посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом. Мое сердце снова сильно забилось. Я знала, что была права.
– Если я скажу вам, сумеете ли вы это прочно запереть в себе? Для меня очень важно, чтобы это знали лишь немногие, а лучше вообще никого не посвящать. Я счастлив здесь, ведя жизнь затворника, защищенную от всего и вся лабиринтом. Мое одинокое существование дорого и важно для меня. Я счастлив жить своими воспоминаниями и своей работой, которая, как вы можете убедиться, занимает большую часть моего времени. – Он помолчал, затем сказал с грустью: – Это жизнь, которую я сам выбрал для себя. Во всяком случае, не думал, что проживу так долго.
– Почему нет? Вы ведь совсем не старый.
– Нет, я не очень старый, но в молодости я был болезненным и мне казалось, что я умру очень молодым… что я не проживу более тридцати лет. Но я прожил. Смерть отказалась забрать меня. Я не спрашиваю почему. Просто продолжаю существовать, делая то, что я делаю, живя этой спокойной жизнью и довольствуясь тем, что у меня есть. Я как бы примирился с самим собой, со всеми своими страхами и печалями. Мое прошлое подобно старой ране, которая зажила, и я не хочу делать ничего такого, что может открыть ее снова.
Он устремил на меня свои глаза, которые умоляли поверить ему.
– Итак… сможете вы сохранить такой важный секрет, как этот?
– О да, – заверила его я.
– Я думаю, что сможете. Я не знаю почему, но я доверяю вам… как я доверял бы… собственной дочери, если бы я женился и у меня была дочь.
– Моя мать всегда учила меня уважать то, что является дорогим для других людей, даже если эти вещи не представляют для меня никакой ценности.
– Она правильно вам говорила.
– Видите, вы знали ее слишком хорошо, чтобы быть простым сотрудником.
Он улыбнулся:
– Мне следовало оставаться в тени, Энни. Я должен был бы знать, что вы будете искать правду.
– И какова эта правда? – спросила я, затаив дыхание.
– Я не помощник Троя Таттертона, я и есть Трой Таттертон.
Странно, но признание Троя не произвело на меня такого шокирующего воздействия, какого следовало бы ожидать, учитывая, что все вокруг говорили мне о его смерти. У меня же было такое ощущение, как будто я всегда знала о том, что он жив.
– Когда Рай Виски видит вас, он, вероятно, считает, что перед ним один из духов.
– Рай? – Он улыбнулся. – Я не уверен, что он так думает, но допускаю это.
– Ну а теперь, когда вы сказали мне правду о себе, ответьте, зачем вы заставили всех поверить в вашу смерть?
– Вам кто‑нибудь рассказывал об обстоятельствах моей предполагаемой гибели? – Он внимательно посмотрел на меня.
– Я слышала понемножку то там, то здесь, но в основном от Рая Виски. Хотя, что в его словах было правдой, а что плодом его богатого воображения, не знаю. Мне известно, что вы поехали на лошади, принадлежавшей Джиллиан, и ускакали в море и что с тех пор вас никто не видел и ничего о вас не слышал.
– Да, это часть соответствует действительности.
– Как это произошло?
В его глазах снова вспыхнула улыбка.
– Когда вы спрашиваете с таким чувством, то сильно напоминаете мне вашу мать, когда она была в вашем возрасте. Я полагаю, что и сама вы такая же внимательная слушательница. Вы будете слушать? – Он откинулся назад в своем кресле‑качалке.
Я кивнула, несколько напуганная его посерьезневшим голосом.
– То, что я рассказывал вам, является правдой. Я рос болезненным, меланхоличным ребенком и подростком. Всю свою молодую жизнь был подавлен тяжелыми, печальными мыслями. Мой старший брат Тони, который был для меня скорее отцом, делал все возможное, чтобы изменить мое состояние, вселить в меня надежду и оптимизм, но все оказалось напрасно. Надо мной, когда я родился, как бы повесили серое облако, и оно все расширялось и расширялось, пока не наступил момент, когда я, посмотрев вверх, увидел только затянутое облаками небо. Таким для меня оно всегда и оставалось даже в самый яркий солнечный день. Вы можете себе это представить?
Я покачала головой. Я не могла понять, как можно продолжать жить, оставаясь все время под затянутым тучами небом. Солнечный свет так необходим! Он нужен цветам и деревьям, траве и птицам и особенно маленьким детям, которые должны купаться в его ласковом тепле. Без солнца и света ничего не может расти.
Он как бы угадал ход моих мыслей.
– Я не мог быть молодым здоровым человеком, имея такие роковые мысли. Чем хуже мне делалось, тем озабоченнее становился Тони и тем больше времени и энергии он тратил на меня. Его жена Джиллиан была женщиной, которую интересовала лишь ее собственная персона и которая была влюблена в свое изображение в зеркале. Она ожидала, что все окружающие должны быть постоянно очарованы ею. Вы не можете себе представить, насколько ревнивой была Джилл ко всему, что отвлекало от нее внимание Тони, даже на одну минуту.
Так что со временем я перебрался в этот коттедж, чтобы жить здесь и работать над игрушками Таттертонов. Это было очень одинокое существование, большинство людей сошло бы с ума, я уверен. Но я не был так одинок, как можно было бы подумать, потому что создал из игрушек свой мир и мои крошечные человечки стали моими людьми, а выдуманные мною истории – их жизнями.
Трой медленно осмотрел комнату, останавливая свой взгляд на некоторых игрушках, и засмеялся.
– Может быть, я был не в своем уме. Кто знает? Хотя это было хорошее сумасшествие. Во всяком случае, – сказал он, наклонившись вперед, – меня преследовали мысли о моей собственной смерти. Особенно трудным было зимнее время, потому что ночи слишком длинные и так много времени для раздумий. Обычно я пытался удержать сон почти до самого рассвета. Иногда мне это удавалось. Но если я чувствовал, что не смогу, то просто выходил на улицу и бродил по окрестностям, предоставляя свежему холодному воздуху возможность прогнать эти страшные мысли. Я бродил по дорожкам между сосен, и только когда прояснялись мозги, возвращался в дом и пытался заснуть снова.
– Почему вы оставались здесь на зиму? Вы были достаточно богаты, чтобы поехать туда, куда бы только захотели, не так ли?
– Да. Я пробовал найти избавление. Я проводил зиму во Флориде, в Неаполе, на Ривьере – повсюду. Я ездил и ездил в поисках путей к избавлению, но мои мысли всегда оставались со мной, как дополнительный груз. Я не смог стряхнуть их с себя, что бы ни делал и куда бы ни направлялся. Поэтому я вернулся побежденным. Мне ничего не оставалось, как только смириться со своей судьбой. Приблизительно в это время сюда прибыла ваша мать. Это был цветок, посаженный в пустыне… радостное, умное и красивое создание. Мне было известно, что в более ранние годы своей жизни ей пришлось испытать тяжелые времена, но она, казалось, смогла сохранить этот оптимизм и невинность, свойственные молодым людям, которые вызывают такую зависть у пожилых людей.
В ваших глазах, Энни, есть тот же удивительный свет. Я могу видеть его. Даже несмотря на то, что с вами и с людьми, которых вы любите, произошли ужасные, страшные вещи, этот свет сохранился там и горит, как большая свеча в темном тоннеле. Кто‑то очень счастливый, ориентируясь на этот свет, выйдет из мрака своих грустных мыслей и будет жить счастливо в теплоте вашего сияния. Я уверен в этом.
Я вся зарделась. Мало кто из мужчин разговаривал со мной подобным образом.
– Спасибо. Но вы не сказали мне, что заставило вас ускакать верхом на лошади в море.
Трой откинулся назад, снова заложив руки за голову. Я решила, что это его любимая поза. Довольно продолжительное время он думал, устремив взгляд в потолок. Я терпеливо ждала, понимая, как трудно бывает человеку объяснить, почему он хотел покончить с жизнью. Наконец он выпрямился.
– Увидев вашу мать, этот свет и жизненную силу, которые она олицетворяла, я преисполнился в отношении себя некоторой надеждой и на какое‑то время стал другим человеком. Я даже думал… верил, что это возможно и для меня найти кого‑либо похожего на вашу мать, жениться и воспитывать детей… дочку, такую, например, как вы. Но, когда я не смог найти никого подобного ей, я снова впал в меланхолию. Я угнетающе действовал на женщин, понимаете, у большинства не хватало терпения выдерживать мой характер. Однажды во время празднества, которое Тони организовал, чтобы развеселить меня, я решил бросить вызов Смерти… Смерти, которая преследовала меня всю мою жизнь, Смерти, которая, ухмыляясь, сидела в тени, следя за мной своими темными, серыми глазами, развалившись в ленивой позе и… поджидая своего часа. Я решил взять инициативу в собственные руки. Вместо того чтобы всю жизнь потратить на безнадежные попытки убежать от нее, я напал на нее и так удивил Смерть, что она не знала, как реагировать на мои действия. Я погнал дикую лошадь Джиллиан в море, чтобы окончательно покончить со своим жалким существованием.
Но, как я уже сказал, Смерть была застигнута врасплох и не могла принять меня. Я был выброшен обратно на берег. Мне не удалось даже и этого… Однако я понял, что получил возможность исчезнуть другим способом. Я позволил всем считать, что утонул в море. Это давало мне шанс стать кем‑то другим, перемешаться, как тень, освободиться от услуг людей, которые хотели расшевелить меня. В любом случае я приводил их только в уныние, потому что, когда им не удавалось добиться своего, они были вынуждены мириться с моим мрачным настроением. Теперь же я никого не беспокоил и никто не беспокоил меня. Но однажды мой брат обнаружил меня. Во всяком случае, он так сильно переживал мою смерть, что я не мог больше скрывать от него, что жив. Мы заключили договор… я буду жить здесь анонимно, а он – придерживаться версии о моей смерти. После того как прошло достаточное количество лет, в течение которых все почти, кто знал меня, уехали из Фарти или умерли, мы сказали людям, что я – новый мастер, создающий игрушки в стиле Троя. Таким образом, никто не беспокоит меня и я могу продолжать жить, как жил раньше. Работаю и довольствуюсь своими воспоминаниями и мирным одиночеством. Теперь вы знаете правду, и я нахожусь в зависимости от вашего обещания держать эту правду запертой в вашем сердце.
– Я не скажу никому, но мне хотелось бы, чтобы вы вернулись обратно в мир, находящийся по другую сторону лабиринта. Я хочу каким‑то образом помочь вернуть вас обратно.
– Как это приятно слышать! Вы сидите в этой инвалидной коляске и желаете, чтобы у вас была возможность помочь кому‑то еще.
Мы пристально посмотрели друг на друга. В уголках его глаз блестели слезинки, но он понимал, что если не сдержит их, то я разрыдаюсь.
– Ну вот, – неожиданно сказал Трой, сцепив пальцы. – Вы говорите, что вчера вставали на ноги самостоятельно?
– Да.
– Хорошо. Вам следует стоять понемножку каждый день и пробовать делать шаги.
– Так я и полагала, но доктор сказал…
– Доктора могут кое‑что знать о человеческом теле, но почти ничего о человеческом сердце. – Он поднялся и встал передо мной на расстоянии примерно двух футов, достаточном для того, чтобы успеть протянуть руки. – Я хочу, чтобы вы встали снова и на этот раз попытались сделать один шаг ко мне.
– О, я не знаю… я…
– Ерунда, Энни Стоунуолл. Вы встанете на свои ноги! Вы – дочь Хевен, а Хевен не сидела бы так, жалеючи себя, и не оставалась бы надолго в зависимом положении от других людей.
Он произнес магические слова. Я глубоко вздохнула и слегка прикусила нижнюю губу. Затем взялась за подлокотники коляски и сосредоточилась на том, чтобы заставить ноги сойти с подставок и опуститься на пол. Медленно, волочась, они послушались. Трой поощрительно кивнул. Я закрыла глаза и всю свою энергию направила на то, чтобы перенести тяжесть тела на ноги.
– Заставьте свои ноги слиться воедино с полом коттеджа, – прошептал он. – Подошвы ваших ног приклеены к этому полу. Приклеены…
Я чувствовала прилив энергии. Тело напрягалось. Мои ноги вытягивались, дрожащие мускулы крепли, и я надавила на подлокотники коляски. Медленно, гораздо лучше и плавнее, чем вчера, мое тело поднялось на ноги. Я открыла глаза. Трой улыбался.
– Хорошо. Теперь не надо бояться. Продвиньте ваши ноги вперед. Оторвитесь от подлокотников коляски.
– Я не могу побороть свой страх. Если я упаду…
– Вы не упадете. Я не дам вам сделать этого, Энни. Шагайте ко мне, шагайте ко мне, – командовал Трой, протянув руки так, чтобы через пару шагов я приблизилась к нему. – Шагайте ко мне… идите ко мне, Энни.
Может быть, это была его мольба, но что‑то в голосе Троя, так похожем на голос, зовущий в мечтах выйти из тьмы на свет, дало мне волю и силу попытаться сделать это. Я почувствовала, как моя дрожащая правая нога продвинулась совсем немного вперед. Она едва оторвалась от пола. А потом за ней последовала левая.
Это был шаг! Шаг!
Я сделала еще один, но потом мое тело подвело меня. Оно обмякло от усилий, и я почувствовала, что падаю. Но падала я всего одну секунду. Руки Троя подхватили меня и прижали к себе.
– Вы сделали это! Вы сделали это, Энни! Вы теперь на своих ногах, и ничто теперь не остановит вас!
Я не смогла удержать слез. Я плакала от радости, которая мне виделась как голубая и желтая радуга. Я оплакивала серую вуаль печали. Я плакала из‑за достигнутого успеха и потому, что находилась в руках человека, который мог быть добрым и любящим, но находился в плену мрачных дней.
Трой помог мне вернуться в коляску, а затем отступил назад, глядя сверху на меня с гордостью, как это делают родители, увидевшие, что их малыш сделал свой первый шажок.
– Спасибо.
– Это я должен говорить вам спасибо, Энни. Вы раздвинули облака и дали возможность солнечным лучам проникнуть сегодня в мой мир. Но, – сказал он, поглядев на напольные часы, – пора отвезти вас назад. Если, как вы сказали, они не знают, где вы, то, должно быть, уже сошли с ума.
Мне оставалось лишь кивнуть в ответ. Я чувствовала, что страшно устала, и перспектива лечь в большую у