Как только мы въехали в столовую, мои глаза устремились на те места за столом, которые обычно занимали мои родители, и я увидела… пустые стулья. Сердце мое сжалось, душа замкнулась, как моллюск в своей раковине. Некоторое время все молчали, глядя на меня с участием, в том числе и Люк.
А затем все сразу заговорили… Тетя Фанни отдавала приказания, миссис Эвери на что‑то жаловалась, Роланд потирал руки и заявлял, что это будет самый вкусный завтрак во всем Уиннерроу. Даже Джеральд, который обычно молчаливее выставленного у входа в магазин индейца, задавал совершенно ненужные вопросы: не нужно ли принести еще одну подставку для салфетки, и тот ли подан кувшин для сока и так далее.
– А теперь, – сказала я, громко обращаясь ко всем, – приглашаю приступить к завтраку. Главное не в том, чтобы все было безукоризненным, а в том, как замечательно быть снова здесь с вами. Я люблю вас и очень скучала все это время в разлуке.
Все вновь посмотрели на меня, на этот раз с выражением любви и нежности.
– Тогда начнем есть, – объявила тетя Фанни, – прежде чем все станет холоднее, чем кровать старой девы.
– О Боже! – проговорила миссис Эвери, прижав к груди свои руки. Мы все рассмеялись и расселись вокруг стола.
– Я позвонила в салон красоты с утра и договорилась, что ты приедешь туда сегодня, – сказала мне тетя Фанни.
– Хорошо, – обрадовался Люк. – Сегодня великолепный день. Почему бы мне не отвезти тебя туда?
– Конечно, это было бы замечательно.
Завтрак прошел весело. Я не припомню, чтобы ела когда‑либо так много, а Роланд все подносил и подносил из кухни разные блюда.
После завтрака Люк медленно повез меня в коляске в сторону деловой части Уиннерроу тем же самым путем, каким мы ходили всю нашу жизнь: мимо магнолий, которые росли вдоль улицы, мимо домов, обитателей которых я очень хорошо знала. Это был действительно великолепный день, один из тех редких дней позднего лета, когда солнце еще светит ярко, небо – хрустально‑голубое и воздух не пышет жаром, потому что с Уиллиса дует прохладный ветерок. Люди махали нам с крылечек своих домов, а некоторые даже подходили, чтобы поприветствовать меня и выразить свое соболезнование.
– Я чувствую себя так, будто мне уже сто лет и семьдесят пять из них провела где‑то в другом месте, – заявила я Люку.
– Действительно, все так странно выглядит, когда ты откуда‑нибудь возвращаешься назад, – подтвердил Люк. – Я даже не представлял, что наша Мейн‑стрит на самом деле такая маленькая. Когда я был маленьким, она казалась мне такой же огромной и яркой, как Таймс‑сквер в Нью‑Йорке.
– Ты разочарован?
– Нет, напротив, она мне нравится. Мне кажется, что в один прекрасный день я с удовольствием вернулся бы сюда и поселился здесь жить. А что думаешь ты?
– Пожалуй. Но вначале я хотела бы попутешествовать и посмотреть на мир.
– О, несомненно, я тоже.
– Может быть, твоя жена не захочет жить в таком маленьком городе, Люк, – сказала я, наблюдая за его реакцией на такую возможность, о которой мне не хотелось даже подумать. Но мы были сводными братом и сестрой. И когда‑то у нас будут семьи. Люк вернется в колледж, и мне придется смириться с этим фактом.
Его лицо приняло страдальческое выражение. Он нахмурился и сморщил лоб.
– Если она захочет быть моей женой, то должна будет жить здесь, – сказал он зло, подчеркивая тем самым презрение к будущей жене. Когда он выходил из себя, то выглядел очень привлекательным и в то же время опасным. При этом Люк не краснел, напротив, его кожа темнела, а глаза начинали метать искры. – Твоя мать возвратилась в Уиннерроу после того, как пожила в очень богатом и утонченном мире. Если это подходило для такой женщины, какой была она…
В то время я не хотела рассказывать ему об истинных причинах ее возвращения в Уиннерроу.
– Она выросла здесь, и она возвращалась в прекрасный старый дом и громадное новое предприятие. Но, уехав в такой колледж, как Гарвард, ты будешь встречаться с девушками, которые приедут из более крупных и богатых в культурном плане городов, чем Уиннерроу. Они могут найти наш городок приятным, но все же захотят жить там, где смогут делать покупки в шикарных, дорогих магазинах, питаться в фешенебельных ресторанах, ходить в театры и оперу и тому подобное.
Мне не хотелось говорить об этом Люку, но я желала, чтобы вместе со мной он видел данную неизбежность.
– Меня не интересуют девушки подобного типа, – отрезал он. – Кроме того, это может случиться и с тобой. Ты встретишь человека, которому не придется по душе такая простая жизнь и он захочет увезти тебя отсюда.
– Я знаю это, Люк, – тихо ответила я. Мне было мучительно даже думать об этом, не говоря уже о том, чтобы высказывать такие мысли вслух, но постоянно держать их в своем сердце становилось еще более мучительным. Одно дело фантазировать и воображать себе что‑то и совершенно другое – обманывать себя. Меня научило этому короткое, но ужасное, кошмарное пребывание в Фарти.
– Знаешь что, – встрепенулся Люк, внезапно снова повеселев. – Пусть девушка, на которой, ты думаешь, я собираюсь жениться, и мужчина, за которого, я думаю, ты собираешься выходить замуж, поженятся. Тогда они оба будут счастливы.
Я засмеялась и покачала головой. Люк еще не был готов признать горькую правду. Вероятно, он полагал, что должен продолжать защищать меня, что я все еще слишком хрупкая.
– Но, Люк, а что тогда произойдет с нами?
– С нами? Ты… ты останешься старой девой, а я – холостяком, и мы состаримся вместе в Хасбрук‑хаусе.
– А можем мы быть счастливы в этом случае, Люк? – спросила я, мысленно задавая себе тот же вопрос.
– Когда я нахожусь с тобой, Энни, я всегда счастлив, – заявил он с уверенностью.
– У меня такое чувство, Люк, что я удерживаю тебя от нормальной жизни.
– Никогда не говори ничего подобного, – попросил он. Он остановился. Я заметила боль в его глазах. Люк надулся словно маленький мальчик, которого дразнят более взрослые ребята, а он растерялся и не знает, как остановить их.
– Ладно. Извини меня.
Но он продолжал стоять с обиженным видом, готовый вот‑вот разреветься.
– Я говорю это серьезно, Энни. Я не смог бы жениться ни на ком другом, кроме девушки, которая была бы совершенно такой же, как ты. Но… – добавил он медленно, – не может быть никого, кто был бы такой, как ты.
Он смотрел на меня с таким чувством, что мое сердце забилось часто‑часто. Я заметила, что люди оглядываются на нас.
– Хорошо. Когда ты найдешь кого‑либо похожего на меня, пошли ее ко мне и я дам ей некоторые уроки.
Я сказала это, чтобы придать нашему разговору более легкий характер. Но в своей душе не могла побороть эгоистического чувства: мне хотелось, чтобы наша судьба сложилась так, как предсказывал Люк. Ни один из нас не нашел бы себе пары, и мы оставались бы вместе на все времена, любя друг друга, даже если бы, как все возлюбленные, не могли сыграть свадьбу и иметь собственных детей.
Потом мы продолжили наш путь в салон красоты. Там, очевидно, смотрели в окна, поджидая нас, потому что сразу, как только мы подъехали, хозяйка салона Дороти Уиллсон и две ее ассистентки быстро вышли нам навстречу.
– Мы теперь заберем ее из ваших рук, Люк, – распорядилась Дороти, взявшись за рукоятки коляски.
Все трое засуетились. Работая над моими волосами, они сделали также педикюр и маникюр. При этом не переставали болтать, напичкав меня всеми местными новостями и сплетнями. Люк тем временем отправился навестить кого‑то из своих старых приятелей и возвратился почти сразу, как я закончила все процедуры.
Девушки не только изменили цвет моих волос, но и уговорили меня также сделать прическу с французской косой. Они гладко причесали назад мои волосы по бокам, а сзади сплели их в толстую косу. Когда Люк посмотрел на меня, я поняла, что ему это все очень понравилось. У него расширились глаза, а на лице появилась довольная улыбка, коснувшаяся его губ и озарившая глаза. Эта характерная для него улыбка посещала его в особых случаях, как, например, в день нашего восемнадцатилетия, когда он дарил мне браслет с брелоками, а я – кольцо.
– Как ты меня находишь?
– Ты такая красивая! – выпалил он. Затем посмотрел на Дороти и густо покраснел, постеснявшись, что это прозвучало слишком восторженно. – Я имел в виду… ты выглядишь гораздо лучше со своими натуральными волосами. Я уверен, с этим согласятся все. Ну, – проговорил он затем, переминаясь с ноги на ногу, – нам, пожалуй, пора уже пойти обратно домой, пока моя мать не послала еще за нами Джеральда и тот еще не заблудился.
– Тебе действительно нравится? – спросила его, когда мы направились обратно в Хасбрук‑хаус.
– Очень. Теперь ты выглядишь такой же, как и раньше.
– Я действительно чувствую себя гораздо лучше с тех пор, как приехала домой, Люк. Мне кажется, что я снова возвращаюсь к жизни после долгого, долгого сна. Я хочу попробовать ходить еще раз, Люк. Когда мы вернемся домой, ты принесешь мне приспособление для ходьбы и я проверю, действительно ли я стала крепче, или же это все только в моем воображении.
Мой энтузиазм заставил его улыбнуться.
– Конечно. Где ты хочешь сделать эту попытку? – Он придержал коляску, я обернулась и посмотрела на него. Мне не пришлось ничего объяснять. За нас все сказали наши глаза. Он кивнул, и мы поехали дальше.
Когда мы приехали домой, Люк вынес приспособление для ходьбы. Затем он повез меня по дорожке, которая проходила сбоку от дома. Остановившись около ступенек, ведущих на веранду, он подошел ко мне, взял за руку, и мы оба стали смотреть вверх на нашу веранду.
– Вначале я отнесу тебя наверх и посажу на скамейку.
– Хорошо, – единственное, что я могла произнести. Мне было так радостно снова находиться здесь вместе с Люком.
Он осторожно взял меня на руки. Я обхватила левой рукой его за шею, и наши щеки прижались друг к другу. Потом он медленно и осторожно поднял меня по ступенькам и посадил на скамейку на веранде. Он опустился на корточки, не выпуская моей руки, и посмотрел на меня вверх. Я сидела, откинувшись на спинку, осматривая все вокруг.
– Ты был прав, когда говорил относительно чувства, возникающего после возвращения в то место, откуда ты когда‑то уехал. Все кажется другим – более маленьким и старым.
– Но мы оба снова здесь, мы вместе. Закрой глаза и представь себе все, каким это было для нас раньше, пожелай, чтобы таким оно и осталось. Когда откроешь глаза, увидишь, что желание твое исполнилось. Я это знаю. Я приходил сюда в тот день, когда мы с матерью вернулись из Бостона после посещения тебя в больнице.
– Правда? – Я посмотрела в его глаза, которые были устремлены на меня. Казалось, что мы могли проникнуть в самую глубину наших существ, выйти за пределы тел и даже разума и соединить воедино наши души. Люк заставил меня поверить, что между нами существует что‑то особое, волшебное, известное только нам и чего касаться позволительно лишь нам двоим.
– Да. Я сидел здесь с закрытыми глазами, а когда открыл их, увидел, что ты сидишь напротив меня, смеясь, а с прядями твоих волос играет ветерок. Ты говорила со мной.
– И что я сказала? – спросила я почти шепотом.
– Ты сказала: «Не печалься, Люк. Я почувствую себя лучше и крепче и вернусь в Уиннерроу». Я должен был закрыть глаза, чтобы видеть тебя, и, когда я их открыл, случилось нечто волшебное, Энни.
– Что?
– Я нашел вот это на полу веранды. – Он полез в карман брюк и достал кусок розовой атласной ленты, какой я обычно завязывала свои волосы. – Возможно, она все время лежала здесь, скрытая под ограждением, и теперь ее извлек оттуда ветер, но я не видел ее раньше, до того как снова открыл свои глаза.
– О Люк! – Я взяла ленту. – Она, кажется, даже не выгорела!
– Я все время держал ее при себе и даже ложился спать вместе с ней. Мой сосед по комнате, должно быть, думал, что у меня не все дома, но мне было все равно. Пока эта лента была у меня, я чувствовал, что нахожусь рядом с тобой. Так что видишь, здесь есть что‑то волшебное.
«Волшебное, – думала я, – если любовь волшебная, то это действительно волшебство». Но я знала, что это не так. Я знала, что молодой мужчина и молодая женщина, так тесно связанные родственными узами, не должны так думать друг о друге, не должны смотреть так друг на друга и желать друг друга, но ни один из нас, казалось, не был способен отказаться ни от слов, ни от взглядов, ни от чувств. Может быть, нам следует открыто признать это, свободно и полностью объявить о наших чувствах? Или мы должны притворяться, что мы всего лишь хорошие друзья, а также сводные брат и сестра?
Прекратит ли это мое влечение к нему? Заставит ли это мое сердце не биться так сильно каждый раз, когда Люк касается меня? Перестану ли я мечтать о нем? Если любовь действительно волшебна, то ее чары, они что – благословенны или порочны для нас?
Благословенны, потому что всегда, когда я бываю с Люком, я чувствую в себе жизнь, я чувствую себя так, как должна себя чувствовать женщина. Порочны, потому что это пытка – хотеть и желать того, кого тебе запрещено всецело любить.
Вероятно, было бы лучше, если бы такое волшебство тебя не трогало совсем.
– Я хочу быть близкой тебе, Люк, – прошептала я, – но…
– Я знаю, – сказал он, приложив палец к моим губам, чтобы я не произнесла слов, которых мы оба боялись. Отняв палец, Люк наклонился ко мне. Мое сердце забилось сильнее, мое дыхание участилось.
– Люк… – прошептала я, и он остановился, сдерживая себя, и откинулся назад. Какую‑то секунду он выглядел растерянным, затем встал на ноги.
– Я принесу приспособление для ходьбы. Ты снова будешь ходить без труда. Ты это сделаешь для нас, – добавил он, слишком переоценивая мои возможности.
Я быстро схватила его за руку.
– Люк, не ожидай слишком многого. Я только что снова начала чувствовать свои ноги.
Он улыбнулся, взглянув на меня так, словно знал такое, что скрыто от меня. Я прижала к груди старую розовую ленту и стала ждать, когда он развернет каталку для ходьбы и установит ее передо мной. Затем он отступил назад и скрестил руки на груди.
Я потянулась и ухватилась за верх каталки. Затем стала подтягиваться и нажимать ногами на пол до тех пор, пока мое тело не начало отрываться от скамейки. Ноги дрожали, но постепенно выпрямились, и я заняла вертикальное положение. При этом мои руки тряслись. Люк выглядел озабоченным. Он сделал шаг навстречу.
– Нет, – предупредила его я. – Оставайся там. Я должна сделать это все сама.
Большое облако загородило солнце, и на веранду упала тень, словно большой темный занавес отгородил от нас окружающий мир. Хотя было тепло, холодок пробежал вверх по моим ногам и по позвоночнику. Изо всех сил я старалась выпрямить спину, затем сконцентрировала свою волю на том, чтобы заставить правую ступню продвинуться вперед. Я чувствовала, что от усилия мое лицо исказила гримаса, а губы сжались.
– Иди, Энни, иди, – поощрял меня Люк.
Напрягая всю свою волю, я постепенно продвигала ногу вперед, пока она не сделала целого шага. Мое сердце радостно стучало, затем я начала двигать левую ногу. Это было равносильно тому усилию, которое вы затрачиваете, чтобы дотянуться до предмета, находящегося на один или два дюйма от вашей вытянутой руки. Моя левая нога сравнялась с правой. Колеса каталки повернулись. Я открыла глаза. Облако ушло, и солнечный свет поднял занавес от веранды. Я чувствовала себя так, словно с меня сняли тяжелый груз, сорвали оковы с моих колен и лодыжек и сделали свободной. Мои ноги казались намного крепче и гораздо больше походили на самих себя.
Я улыбнулась и снова продвинула правую ногу вперед, на этот раз чуть дальше. Левая нога последовала за правой. Колеса каталки сделали еще оборот. Каждый последующий шаг был быстрее и длиннее. Моя спина постепенно распрямлялась. Я почувствовала, что могу стоять самостоятельно.
Я сделала это!
– Я стою, Люк! Я стою! Это не из‑за каталки!
– Да, Энни, я знал, что ты сможешь!
Я приняла серьезный вид и отняла правую руку от каталки.
– Подожди, Энни, нельзя слишком много ходить в один день.
– Нет, Люк. Я могу это сделать. Я должна это сделать!
Он пошел ко мне, но я протестующе подняла руку.
– Не помогай мне.
– Если ты упадешь, моя мать убьет меня.
– Я не упаду.
Пользуясь теперь только левой рукой, я продвинула вперед каталку, так что была почти независима от нее. Когда каталка была достаточно далеко от меня, я полностью выпрямилась и отняла от нее и левую руку.
Я стояла! Совершенно самостоятельно! Мои ноги были достаточно крепкими, чтобы снова держать меня в вертикальном положении.
Протянутые ко мне руки Люка были от меня на расстоянии в полфута или что‑то вроде этого.
– Энни.
Я зажмурилась, а потом быстро открыла глаза. В левой руке я продолжала сжимать розовую ленточку. Отбросив колебания, приподняла правую ногу и продвинула ее вперед на несколько дюймов, затем так же поступила и с левой. Лицо Люка расплылось в широкой восхищенной улыбке, как, впрочем, и у меня самой. Я сделала еще один, больший шаг, затем еще один, а потом мои ноги подкосились от усилий. Но, прежде чем я готова была упасть на пол, руки Люка обхватили меня за талию. Он крепко прижал меня к себе и стал целовать в щеки.
– Энни, ты стала ходить! Ты добилась этого!
Я была так счастлива, что тоже начала целовать его лицо.
Неожиданно наши губы встретились. Это было так внезапно, что ни один из нас не отпрянул назад и мы слились в чувственном поцелуе. Люк первым оторвал свое лицо.
– Энни… я… – Он выглядел таким виноватым. Мы прорвали ту завесу, которая разделяла нас, пересекли ту границу, нарушили тот запрет.
– Все в порядке. Я рада, что мы поцеловались, – утверждала я.
Он все еще крепко прижимал меня к себе.
Затем мы оба повернулись на голос Дрейка.
– Энни! – кричал он. У него были широко раскрыты глаза, в которых было выражение испуга и гнева. Я потянулась назад, ухватилась за каталку и освободилась от объятий Люка.
Дрейк вбежал на веранду. С пылающим от ярости лицом он бросился к Люку.
– Я прервал важную деловую поездку, узнав, что произошло в Фарти. Теперь я рад, что сделал это. Кажется, я прибыл сюда как раз вовремя.
– И что все это должно означать? – потребовал Люк. Они стояли друг перед другом с сжатыми кулаками.
– Ты и эта дикая твоя мать не имели никакого права… никакого права забирать Энни из Фарти, где она получала лучшую медицинскую помощь, где за ней был постоянный уход днем и ночью, где у нее было лучшее оборудование, где…
– Дрейк, пожалуйста, – прервала я его. – Ты не знаешь, что там происходило. Я пыталась рассказать тебе, но ты не слушал. Позволь мне сказать это тебе сейчас.
– Сказать мне что? – Он усмехнулся. Я никогда не видела, чтобы он был таким рассерженным. – Ты так хотела приехать сюда, чтобы играть в эти ваши… ваши фантазии с ним? Я и тогда считал, что это дурно, а теперь я просто уверен, что это дурно. Но тебя не следует винить за это, Энни, – заявил он, отворачиваясь от меня. – Они просто воспользовались твоим ослабленным состоянием.
– Нет, Дрейк. Это неправда! – воскликнула я.
Но он с презрением уставился на Люка, его темные глаза сверкали, как горящие угли.
– Я должен буду свернуть тебе шею, раз и навсегда, – проговорил он. Его губы скривились, исказив лицо уродливой, злобной гримасой.
– Может быть, ты попробуешь, раз и навсегда, – парировал Люк. У него было суровое лицо, губы сжаты, взгляд прищуренный и решительный. Весь он был красный как рак.
– Нет, Люк! Дрейк, послушай! Я позвала Люка. Я хотела, чтобы он забрал меня из Фарти.
Они приблизились друг к другу, не обращая никакого внимания на мои крики.
– Я нисколько не удивляюсь на тебя. Я знал, что ты окажешься дрянью. Как могло быть иначе, когда приходится жить с подобной матерью! Краска стирается, и суть вылезает наружу. Я видел, как ты смотрел на Энни все эти годы.
– Дрейк, остановись! – Я пришла в ужас от того, что он может сейчас наговорить.
– Ну, этому будет положен конец прямо здесь. Будет…
– Дрейк! Люк! – взмолилась я.
Внезапно веранда закружилась передо мной, как карусель. Перила поехали по кругу. Каталка поехала сама по себе, слишком быстро, чтобы я могла сохранить равновесие. Я почувствовала, что сама закружилась, и откинула назад голову. Прежде чем кто‑то из них успел подбежать ко мне, я упала на пол, и наступила темнота.
Я очнулась в своей кровати с холодной влажной махровой салфеткой на лбу. Около меня стояли тетя Фанни и миссис Эвери. Люк сидел в одном углу, а Дрейк – в другом. У обоих на лицах было мрачное выражение.
– Я послала за доктором Уильямсом. Он будет здесь с минуты на минуту. Ты слишком перетрудилась, не так ли? Я знала, что это может случиться.
Люк и Дрейк повернулись и с виноватым выражением посмотрели на меня.
– Со мной все в порядке.
– Мы позволим это решать доктору, Энни, – ласково проговорил Люк.
Миссис Эвери сменила салфетку на более холодную и влажную. Затем прибыл доктор, и все, кроме тети Фанни, вышли из комнаты.
Он проверил мой пульс, измерил кровяное давление, послушал сердце. Потом сел и покачал головой, переводя взгляд с тети Фанни на меня. Его лохматые брови поднялись, как два восклицательных знака.
– Что здесь произошло?
– Я думаю, что она переутомилась, доктор. Мы подняли ее с кровати, позволили есть за столом. Затем Люк возил ее на коляске в салон красоты и она пробыла там довольно долго, а вернувшись, они стали делать упражнения с каталкой на веранде.
– Ты слишком напрягалась, Энни? Я ведь предупреждал тебя. – Он помахал коротким толстым указательным пальцем правой руки, как бы выговаривая мне.
– Я так не думаю, доктор Уильямс.
– Ну‑ну. Работа сердца и ваш пульс нормальны. Давление немного повышенное, но не сильно. Теперь вам надо отдохнуть, и не старайтесь делать сразу слишком многое. Наконец, я связался по телефону с вашим доктором в Бостоне, и тот обещал немедленно прислать ваши материалы. Из того, что он говорил мне, я сделал вывод, что вы полностью поправитесь. Дело лишь во времени.
– Я знаю, что поправлюсь, доктор Уильямс. Теперь я уверена в этом.
– Прекрасно, Энни. – Он встал и повернулся к тете Фанни. – С ней все будет в порядке. Пусть только ведет себя поспокойнее несколько дней.
– Ты слышишь, что говорит доктор? – предупредила меня она.
– Да, тетя Фанни. Спасибо вам, доктор Уильямс.
– Скоро я загляну еще. – Он одобрительно улыбнулся и похлопал по моей руке.
Тетя Фанни пошла к дверям вместе с ним.
– Тетя Фанни, пришлите, пожалуйста, сюда Дрейка. Я должна поговорить с ним. Мне ведь можно это сделать, доктор, не правда ли?
– Конечно. При условии, что вы потом поспите.
Дрейк вернулся. Его лицо оставалось угрюмым, гнев все еще кипел у него внутри.
– Дрейк, пожалуйста, подойди сюда, сядь и выслушай меня. Доктор разрешил.
Он продолжал стоять у двери. Затем сделал несколько шагов вперед, но я видела, что он не собирается присаживаться и спокойно выслушивать меня.
– Ты не должна доверять советам доктора Уильямса. Это простой врач маленького городка, Энни. Позволь мне собрать твои вещи и отвезти тебя обратно в Фарти.
– Дрейк, в последний раз, когда ты посетил меня в Фарти, то обещал помочь мне уехать оттуда, если я буду настаивать.
– Я сказал это только потому, что ты была слишком возбуждена лекарствами и всем остальным.
– Дрейк, это не было из‑за лекарства. Ужасы начались с миссис Бродфилд. Это была жестокая властная женщина. Она, которая ненавидела богатых людей, считала меня такой же богатой испорченной девчонкой. Она ужасно относилась ко мне.
– Ну… Тони избавился от нее, не так ли? Он собирался нанять другую сестру. В этом не было никакой проблемы.
– Сам Тони – проблема, Дрейк, причем большая проблема. Он никогда и не хотел, чтобы я поправилась.
– Что? Но послушай…
– Нет, ты послушай, пожалуйста. Тони желал, чтобы я осталась там навсегда. Он хотел сделать меня пленницей его мечтаний, его болезненных фантазий. Он специально не позволял мне делать то, что мне необходимо было для скорейшего выздоровления. Тони умышленно затягивал мое состояние инвалида, с тем чтобы держать меня в кровати, сделать зависимой от него. Почему, например, после того как я показала ему, что могу подниматься и самостоятельно вставать с кровати, он забрал коляску и приспособление для ходьбы и унес их из комнаты?
– Я уверен, что он просто не хотел, чтобы ты перегружала себя и тем самым уменьшала шансы на полное выздоровление. – Дрейк, улыбнувшись, сел. – Больные люди часто бывают нетерпеливы, когда дело касается их выздоровления, и…
– Нет, Дрейк, он не думал о моем здоровье. Он думал только о себе.
– Послушай, Энни, – заявил он, наклоняясь вперед, – я знаю…
– Он не здоров! – Я повысила свой голос и расширила глаза. Резкость и сила, с которыми я произнесла эти слова, на мгновение ошеломили его. – Дрейк, он… он приходил ко мне ночью, представляя на моем месте мою бабушку Ли, когда она была еще молодой девушкой.
– Что? – На его лице появилась недоверчивая улыбка.
– Да, он хотел… заниматься любовью со мной, думая, что я Ли.
– О Энни, несомненно, твои лекарства вызвали эти смехотворные галлюцинации. Послушай, Тони… просто одинокий старик. И именно поэтому я приехал прямо сюда, – заявил он рассудительным тоном. – Ты разбила его сердце, когда покинула Фарти и Люк увлек тебя сюда. Он фактически плакал, разговаривая со мной по телефону. Он не может понять, почему ты уехала, даже не попрощавшись с ним. «Я сделал все что мог для нее, – сказал он мне, – и я сделаю больше, сделаю все, что она захочет. Я перестраиваю Фарти».
– О Дрейк, почему ты ничего не видишь, что происходит?
– Я не слепой. Я вижу доброго старого человека, желающего помочь нам, дающего мне важное положение… обещающего мне место управляющего фабрикой «Уиллис той» здесь, а также управление многими другими проектами. Человека, который сделал для тебя все что он мог в области медицинской помощи, готовый потратить любую сумму, чтобы помочь тебе поправиться. Вот что я вижу. Но я также вижу, как моя нечистоплотная сводная сестра напичкивает тебя всякой ложью только для того, чтобы забрать тебя сюда, жить здесь и пользоваться всем, что принадлежало Логану и Хевен, и как мой развращенный племянник отчаянно притворяется, что он идет на самопожертвование только для того, чтобы он мог… мог забрать себе все твое время. Не теряя зря ни минуты, он сразу увлек тебя на веранду. В это ваше волшебное место, – добавил Дрейк с ухмылкой.
– Он не развращенный, Дрейк. И я сама хотела пойти туда, на веранду. Я верю в нее.
– Энни, ты такая уязвимая сейчас… слабая, твои чувства обнажены… любой может воспользоваться этим… Фанни наполняет тебя смехотворной ложью. Люк нависает над тобой, касается тебя… вот почему я хочу, чтобы ты вернулась в Фарти, где ты будешь в безопасности и…
– В безопасности? Ты слышал хоть что‑нибудь из того, что я говорила?
Дрейк какое‑то время смотрел на меня. Его глаза блестели.
– Люк настраивает тебя против меня… он забивает твою голову всей этой чепухой об играх в фантазии. Вот почему ты не хочешь слушать меня и…
– Перестань обвинять его. Ты неправ в отношении его. Люк был чудесным, заботливым. Он даже отказался от летнего семестра только для того, чтобы помочь мне.
– Ты будешь защищать его, ты всегда это делала. Независимо от моих слов и аргументов, ты находишь мотивы, чтобы оправдать его, – укорял он меня, подобно человеку, который считал, что всю жизнь его незаслуженно обходили.
– Дрейк. – Я потянулась к нему.
– Нет! – Он попятился от моей кровати, качая головой. – Хевен была бы на моей стороне. Да, на моей стороне. Ей не нравилось, что ты проводила с Люком так много времени.
– Это неправда, Дрейк, – возразила я, хотя знала, что это было так.
– Это правда, – настаивал он. – Она беспокоилась. Она знала. Хорошо, я не останусь здесь, чтобы видеть все это, и не собираюсь мириться с этим. Когда ты одумаешься, позвони мне, и я брошу все, каким бы важным это для меня не было, и приеду сюда, чтобы отвезти туда, где тебе надлежит быть. Фарти – твой, он наш, и все это будет нашим!
– Но я не хочу этого! Я хочу то, что я имею здесь, Дрейк. Фарти – это не то, что ты думаешь. Моя мать была права. Это ты не слушал. Это… кладбище, полное горестных воспоминаний. Не возвращайся туда. Оставайся здесь. Работай здесь на фабрике и забудь все это, Дрейк. Пожалуйста, – просила я.
– Нет. Это будет мое… все мое. Тони обещал мне. Он обещал. Запомни, что я сказал тебе. Когда ты образумишься, позвони мне.
Он повернулся и вышел из комнаты.
– Дрейк!
Мой крик замер в пустом дверном пространстве. Я уткнулась лицом в подушку и стала всхлипывать. Дрейк выглядел таким злым, таким гневным. Исчез тот взгляд, который присущ любящему старшему брату. Исчезла нежность в его глазах. Теперь в его глазах горят ревность и ненависть. Все эти деньги Таттертона, его власть и престиж изменили Дрейка. Как если бы он продал свою душу Дьяволу.
Люк не вернулся после того, как Дрейк убежал в гневе. Так что мне было не известно, обменивались ли они еще раз этими ужасными словами. Миссис Эвери спросила меня, буду ли я есть ленч в столовой. Но я была слишком расстроена, чтобы находиться сейчас среди людей, поэтому Фанни принесла его сюда. Я спросила ее, где Люк.
– Он сказал, что ему надо проехаться одному, чтобы подумать. Я не стала возражать. Когда мужчина из рода Кастил находится в таком настроении, лучше всего оставить его в покое. Если ты не сделаешь этого, то они становятся противными и злыми.
– Я никогда не видела Люка противным и злым, тетя Фанни.
– Ну, ты не видела… когда он выходит из себя. Конечно, я даю ему повод для этого. Когда он с тобой, он другой. Кровь твоего отца сделала более жидкой горячую кровь Кастилов, я так думаю. Но все равно ты никогда не знаешь, что может случиться. Он может взорваться и тут же успокоиться.
– Как только он вернется, попросите его, тетя Фанни, прийти ко мне, пожалуйста.
Она кивнула и покинула меня. Чтобы убить время, я решила взяться снова за последний рисунок Фарти и внести в него изменения, которые сделали бы его более похожим на действительность. Для меня было важно сделать это именно сейчас, чтобы избавиться от некоторых фантазий детства. Я дорисовала человека, выходящего из лабиринта. Когда я закончила свою работу, то увидела, что мне удалось так реалистично передать глаза, нос и рот Троя, что это поразило даже меня саму. Если меня когда‑либо вообще посещало вдохновение, то именно это и случилось сейчас.
Эта работа успокоила меня и восстановила силы, так что я решила обедать в столовой комнате. За мной пришли тетя Фанни и миссис Эвери. Я была разочарована, обнаружив, что Люк все еще не возвращался. Хотя Роланд приготовил жаренную в духовке курицу по‑корнуэльски с вишневым соусом, что было одним из моих любимых блюд, и роскошный торт с шоколадным кремом, у меня был плохой аппетит. Я без конца поглядывала на дверь, ожидая возвращения Люка. Но он так и не появился.
Я посмотрела недолго вместе с тетей Фанни телевизионную передачу, причем частично мое внимание по‑прежнему было приковано к входной двери. Я также чутко прислушивалась к звукам, надеясь услышать шум подъезжающей к дому машины. Но час проходил за часом, а Люк все не возвращался. Наконец, уставшая и разочарованная, я пошла спать.
Я спала урывками, все время просыпаясь и прислушиваясь к знакомым звукам родного дома в надежде услышать шаги Люка. Вскоре после полуночи я проснулась, почувствовав присутствие Люка, И действительно, когда я открыла глаза и взглянула вверх, я увидела, что он стоит около кровати, освещенный лунным светом, и смотрит на меня.
– Люк, где ты был? Почему ты не возвращался так долго? – воскликнула я.
В раздумье он посмотрел мне в глаза.
– Я ходил в хижину в Уиллисе, Энни, чтобы подумать обо всем, – тихо произнес он.
– В хижину? – Я села.
– Я часто туда ходил, когда был помоложе, – быстро сказал он. Затем он нахмурился, не в силах совладать с гневом, кипевшим у него внутри. – Дрейк все еще здесь?
– Нет, он убежал. Он разозлился на меня за то, что я не хочу вернуться обратно в Фарти и к Тони.
– Я никогда раньше не был так зол на него. Я надеялся, что он ударит меня, что дало бы мне право ударить его самому. – Глаза Люка сделались холодными, гневными и решительными. Затем он, должно быть, понял, каким суровым и ненавидящим выглядит, потому что выражение его лица смягчилось и весь он как‑то обмяк.
– Я полагаю, что это у меня в крови, а также и в его крови. Моя мать часто говорила мне о вспыльчивом характере Кастилов. – Он сел рядом со мной. Потом улыбнулся своей улыбкой, которую я знала и любила, его глаза светились, а на губах была сама нежность. – Я желал бы быть больше похожим на тебя, Энни. У нас одна и та же наследственность, Стоунуоллов и Кастилов, тем не менее мы такие разные, ты такая терпеливая, спокойная и все понимающая.
– Нет, Люк… у нас не совсем одинаковая кровь. Тони не болтал просто какую‑то чепуху, когда мы покидали Фарти. Мама не была Кастил.
Улыбка застыла на его губах, а потом исчезла совсем.
– Откуда ты это знаешь с уверенностью? Тони так все путает…
Я рассказала ему все, что сказала мне про это тетя Фанни. Он сосредоточенно слушал и медленно кивал головой, как если бы ожидал, что в один прекрасный день ему скажут что‑либо подобное.
– Так что ты не являешься одновременно моим двоюродным братом и моим полубратом. Ты только мой полубрат, – сделала я свое заключение.
– Энни, – заявил Люк, покачивая головой, как какой‑нибудь старый, уставший человек, и вздохнув, – в наших жизнях так все перекручено и перепутано! Создается впечатление, что тебе и мне достались все страдания, нескончаемые страдания.
– Мне будет лучше, Люк. Я поправлюсь, – успокаивала его я. Он выглядел таким разбитым, таким подавленным. Это не был мой старый решительный Люк, не боящийся «самых высоких гор». Если он потеряет надежду и веру, что мне делать тогда?
– Я не имел в виду такие страдания, Энни. – Он сидел, опустив голову, и смотрел на свои руки, лежавшие на коленях. Потом он поднял голову. Даже при слабом лунном свете я видела, что его глаза были мокрыми от слез. – Я был зол на Дрейка за то, что он грубо обращался с тобой, но еще больше я злился на него потому, что… он сказал правду. Энни… – Он взял мою руку в свои. – Я не могу совладать с собой. Я люблю тебя, и не так, как должен любить полубрат свою полусестру. Я люблю тебя так, как мужчина должен любить женщину.
– О Люк… – Стены, разделявшие нас, рассыпались в прах. Мое сердце взмывало и падало. Я ничего не могла с ним поделать. Я думала, что, когда Люк произнес эти слова вслух, он бросил вызов чарам. Он перешагнул через запрет и снял оковы со всех чувств, которые только и ждали с надеждой как раз такого момента, дожидались, когда кто‑либо из нас не устоит под их напором.
На его лице вновь появилось это знакомое решительное выражение, его глаза не отрываясь смотрели на меня, челюсти были плотно сжаты.
– Я принял решение в хижине, что приду сюда и выскажу все это. Дрейк был прав. Все эти годы я смотрел на тебя, тоскуя по тебе. Меня влекло к тебе. Никакая другая девушка не могла сделать меня счастливым. Вот почему у меня никогда не было настоящих подружек. Все время я мечтал о тебе. Это плохо, я знаю, но я ничего не мог сделать с собой. Вот почему я убежал. Это больно, Энни, это действительно очень больно.
– Люк, я понимаю. – Я подтянулась выше, так что наши лица разделяли теперь лишь несколько дюймов.
– Правда? – спросил он с видом человека, который всегда знал это.
– Я испытываю такие же чувства и всегда их испытывала и раньше, а с тех пор, как ты приехал за мной в Фарти, они стали еще сильнее, – призналась я.
Пространство между нашими лицами было подобно оконному стеклу, через которое мы пристально смотрели друг другу в глаза и к которому прижимались наши губы.
– Я так